Живая вода

Анна Бойко

Живая вода

Разбег. 1995-96. Таволга

Сентябрь нагрянул, как всегда, нежданно. Вчера еще можно было носиться вдвоем с братом Димкой по пыльному, в солнечных пятнах, двору, часами качаться на качелях и выманивать из подвала бесхозную кошку Дуську, тоже пыльную, мурчливую, вечно голодную. А сегодня оказалось, что надо подниматься ни свет, ни заря и топать на линейку.

Димке тоже топать, но в садик, вставать на час позже. Везука мелким.

На голубом утреннем небе – тонкий серпик месяца. Впереди – Машка Березовская, соседка по парте. Здоровенные Машкины гладиолусы лезут в лицо, щекочут так, что хочется чихнуть. Кажется, они больше самой Машки.

Воротник форменной рубашки натирает шею, уродливые ботинки – пятку. Почему-то только одну.

Где-то там, далеко, на другом конце футбольного поля, бубнит директор. Он каждый год бубнит, и каждый год не слышно, что.

– Вик! Да Викинг же!

Друг-приятель опоздал на линейку и теперь басил откуда-то из задних рядов театральным шепотом.

Вик завертелся. Аннушка шикнула, дернула за рукав:

– Воронов, стой спокойно!

Не оборачиваясь, он медленно отступил назад, в чужие податливые тела. Кажется, наступил кому-то на ногу.

– Андрюха, привет.

– Блин, я опоздал, чего тут?

– Да как всегда.

– Воронов!

Сзади приветственно дернули за куртку, он сунул за спину руку, с кем-то поздоровался. Может, и с Андрюхой.

Вместе с месяцем светило солнце, прямо в глаз. Гладиолус качнулся, снова ткнулся в нос. Вик не удержался, чихнул. Машка покосилась, но исчадие своё не отодвинула. Белый бант, белые колготки, очки, ростовой гладиолус. Образцово-показательная отличница.

– Машка!

– Воронов! – Аннушка обернулась, сделала страшные глаза.

– Машка, убери монстра своего!

– Какого монстра?

– Букет.

– Куда?

– Куда-нибудь.

Теперь не щекоталось, зато полностью перекрылся обзор. Ну и фиг с ним, нечего там видеть.

Сколько можно-то? Ага, вот оно, долгожданное. Тоже не слышно, но выучено за столько лет наизусть:

«Буквы разные писать тонким пёрышком в тетрадь

Учат в школе, учат в школе, учат в школе

Вычитать и умножать, малышей не обижать

Учат в школе, учат в школе, учат в школе.»

Ага. Учат. Кажется, на этом месте полагается испытывать приступ умиления, у Аннушки вон какая одухотворённая морда лица, того и гляди расплачется.

Почти всё. Сейчас самый рослый из десятого… тьфу ты, из одиннадцатого, прогарцует с первоклашкой на плече, и всех поведут на классный час.

Десятилетку превратили в одиннадцатилетку в прошлом году. Вышло прикольно – окончив седьмой класс прошлой весной, этой осенью они пошли сразу в девятый.

Приятель протолкался наконец к Викингу. Улыбка до ушей, круглое лицо и глаза, широкие скулы, чуть курносый нос, непослушные вихры на макушке.

– Слушай, давай…

– Воронов, сюда встал. И только попробуй мне!

Да е-мое, нет, только не за руку с девчонкой, да еще с Таволгой!

– Чего я сделал то?!

– Начинаем двигаться после девятого «А». Не отставать!

Мелкая, шустрая, вертлявая, длинноносая Таволга похожа на щегла. Зеленые глаза с сумасшедшинкой. Рот огромный, как у лягушонка, уши лопоухие. Одно слово – заноза в заднице. Он глянул недовольно. Она улыбнулась в ответ. Губы потрескались, верхний справа зуб со щербинкой. Что-то в ней поменялось за лето. Что, интересно? Загорела?

– Привет, Викинг. Рассказывай, где был-пропадал?

– Дома, – буркнул он нехотя, провожая хмурым взглядом обтянутый черной юбкой обширный зад и кокетливо повязанную пеструю косынку Аннушки.

– Что, всё лето?

– Нет, еще в Анапу на три недели ездили.

– И как там, в Анапе?

Вот привязалась. Лицо, словно в ореоле света – солнце подсвечивает сзади взъерошенные ветром волосы. На скулах – конопушки.

– Жара, медузы, шторм один раз был.

– Медузы, круто. Тебя жалили?

– А ты как думаешь?

– Купаться понравилось?

– Там компот из водорослей и пакетов.

– Так то у берега. Дальше ведь чисто.

– Дальше – буйки.

– Что, всё так плохо?

– Почему плохо. Черешни дофига, абрикосы прямо возле дома росли, а на пляж верблюда приводили. Мелкого. Верблюжонка.

– Живого?

– Нет, е-мое, дохлого.

– Фу, Викинг, чего ты такой грубый?

Андрюха как-то избавился от своей пары, пристроился рядом.

– Чего ты к ней прилип? Аннушка уже в классе небось, тебя не видит.

Узкая теплая ладошка скользнула из пальцев, и он внезапно ощутил легкий укол разочарования. Нет, правда, чего в ней поменялось-то?

– Помчали! Чур я первый!

В класс они ввалились уже привычно растрепанные, со съехавшими набекрень галстуками.

– Воронов, Резников, рано начали, даже первого урока не дождались. Ну-ка, сели спокойно. Вы же теперь почти взрослые, девятый класс! Нет, не настолько взрослые, не вместе сели. Резников, давай-ка на первую парту в средний ряд, чтобы я тебя видела. Воронов, а ты – на вторую в правый, к окну. Так, нет, Березовская, твоя мама приходила, с твоим зрением только на первую можно, иди вот как раз к Резникову. А ты, Таволгина, садись к Воронову. На литературе и русском будете так сидеть. С остальными учителями тоже поговорю.

– Анна Миха-ална, а чего на первую-то сразу.

– Поговори у меня.

– Чего с Таволгиной-то? Я с Березовской сижу.

– Сидел. В прошлом году. В этом не сидишь. Не всё коту масленица.

Сначала он осознал только, что верная, очкастая, безответная Машка уплывает в далекую даль вместе с запасными ручками и ластиками, вместе с всегда приносимыми учебниками и написанными разборчивым почерком шпорами. Затем, как-то рывком, окончательно понял, во что вляпался.

Новая соседка не только казалась безалаберной и шебутной. Таковой она и являлась.

– Вик, у тебя листочек лишний есть?

– Нету.

Она потянулась куда-то назад, задев его коленкой. С кем-то похихикала, обратно повернулась уже с половинкой выдранного из блокнота листа. Спросила, как ни в чем не бывало:

– А ручка?

– Карандаш.

– Спасибочки. Вик?

– Слушай, у меня имя есть, – вызверился он.

Зря, конечно. Викингом его все звали с середины второго класса.

Мать тогда сидела в декрете перед рождением Димки, ну и учудила на Новый год. Смастерила из папье-маше топор, обклеила серебряной и черной бумагой. Сшила из кожзама штаны с жилеткой, накинула на плечи сыну старый воротник от шубы. Лицо полосами и спиралями разукрасила. Волосы в хвост на затылке собрала, как раз стричься пора было, патлы отросли.

Короче, случился фурор. Случился и не забылся. Прозвище приклеилось намертво.

По правде сказать, на викинга он не больно походил. Лицо не узкое, но и не как у Андрюхи. Обычное лицо. Глаза совсем не как у скандинавских воителей, карие с прозеленью. Волосы неопределенного цвета, мать считает – темно-русые. Нос прямой, немного длиннее, чем хотелось бы. В целом такой, ничем не примечательный чувак.

Норвежскими предками похвастаться Вик не мог, подвигов никаких пока не совершил. Тем не менее прозвищем гордился. Просто злился на то, что Машку отсадили.

–Ага… оно тебе не подходит, – безмятежно и уверенно откликнулась Таволга.

– Тебе твое, может, тоже.

– Да? – она всерьез задумалась. – Слушай, а ты прав. Зови меня лучше Элга.

– Чего-о? Ты же у нас Таволга.

– Таволга банально. Пусть я лучше буду Элга.

– Что это за имя такое?

– Какое?

– Странное. Оно вообще существует?

Она пожала плечами.

– Не знаю, но кажется где-то слышала. Не помню точно.

– Воронов, Таволгина, не старайтесь, не рассажу. Итак, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались. Да-да, не все рады, вижу. Не обязательно так наглядно демонстрировать. Сегодня у нас праздник, однако попрошу учесть, что с завтрашнего дня…

– Вик.

– Да чего тебе?

– Хочешь жвачку?

– Кофейную или клубничную?

Она молча разжала костлявый кулачок – предъявила зеленый брусочек с надписью Donald и изображением утиной рожицы.

– Ого. Откуда дровишки?

Ни мать, ни отец Викинга по роду службы в заграницы не попадали, чеков для магазина Березка в доме никогда не водилось.

– Наташка угостила.

– Там вкладыш внутри, да?

Элга улыбнулась с необидной насмешкой и легким торжеством.

Разбег. 1995-96. Шорох листопада

В основном одноклассницы щеголяли в нитяных колготках. Безнадежно-унылые цвета – темно-синий, серый, коричневый, иногда зеленый или бордовый. Вечно перекрученные пятки, складки под коленками. Колготки покупались всем одинаковые, и девчонкам, и мальчишкам. Только у мальчишек не видно, что под брюками. А у девчонок видно.

Еще год назад он тоже носил такие. Носил и страдал. В конце концов, устроил матери скандал, колготки отказался надевать наотрез. Теперь, в носках, отчаянно мерз зимой, но гордился собой сверх меры.

Только у бывшей соседки по парте, Машки Березовской, колготки были особенные – тонкие, словно паутина, золотистые, как солнечный свет. Говорили, их привозил из-за границы Машкин дядя. Вику нравились эти самые колготки, но видеть в них почему-то хотелось не Машку.

Форма на девчонках тоже в основном сидела вкривь и вкось, у кото-то купленная на вырост и подшитая, у кого-то, наоборот, оставшаяся еще с прошлого года, маловатая в плечах и талии.

Раньше он не замечал, а может было как-то по-другому. Одним словом, Таволга, ставшая вдруг Элгой, вроде ничем не отличалась от остальных, носила кошмарные колготки, темно-коричневое платье и черный фартук с оборками. Тем не менее на ней форма сидела как-то иначе, будто сшитая специально, на заказ. И колготки почему-то не перекручивались.

Он поглядывал на неё украдкой, размышляя над странным феноменом, пока Андрюха не ткнул его острым локтем в бок:

– Ты чего, заснул?

– А?..

– Айда, говорю, в столовку, там булки сегодня с изюмом. Двадцать копеек есть?

– Ага.

Булку почему-то не хотелось. Особенно – с изюмом. Хотелось стоять и смотреть.

За компанию с другом-приятелем он выдул залпом стакан компота, а после целую вечность переминался с ноги на ногу ожидая, пока Андрюха дожует. Наконец, булка закончилась, и Викинг рванул с места.

– Чего ты несешься как угорелый, до звонка еще минуты три, – недовольно пыхтел на бегу Андрюха. – Из меня так компот выплещется.

– А не надо было два стакана за раз покупать.

– Так вкусно.

– Значит, плещись теперь. Водяной.

– А ты – бабка-Ёжка.

Прыгая через две ступени, Вик взлетел на третий этаж. Биологичка уже открыла дверь, но, видимо, как всегда перед уроком, пряталась в подсобке.

Взмыленный как конь, он ворвался в класс, опережая Андрюху на полкорпуса. Элга сидела спиной, обсуждая что-то с девчонками с четвертой парты. От радости, что снова видит её, он не задумываясь подбежал и шмякнул по чуть растрепанной рыжеватой макушке пеналом. Таволга обернулась, будто её ужалили. Потерла ушибленное место, изумленно на него глядя.

– Викинг, ты зачем это сделал?

– А чего?

Она так искренне удивилась, что он против воли почувствовал себя дураком.

– Надо же, пеналом по башке. Ты чего, маленький?

– Сама ты…

Брови Элги слегка приподнялись. Она не полезла драться, даже не попробовала отобрать пенал. Только мягко попросила:

– Положи, пожалуйста, вдруг рассыплется, а там сангина и уголь, мне в художку после школы.

После уроков, наскоро распрощавшись с Андрюхой, он увязался за ней. Шел по бульвару, по другой стороне, отставая шагов на десять. Размахивал сменкой, загребал ботинками невесомые узорчатые листья. Элга что-то почувствовала, мимолетно обернулась. Затем, на углу, еще раз.

Вик сделал вид, что идет по своим делам. Независимо уставился в магазинную витрину, украдкой следя за отражением. Больше Таволга не оборачивалась.

Всё так же, на расстоянии, он проводил ее до одноэтажного особняка с неприметной латунной табличкой. У порога она обернулась в третий раз, чуть заметно кивнула, улыбнулась, с натугой потянула за массивную чугунную ручку и скрылась внутри.

Викинг потоптался немного у входа, чувствуя себя законченным идиотом, и побрел восвояси.

Всё еще пытаясь разобраться, зачем так бездарно провел время, и почему от этого так хорошо, он вернулся домой.

– С Андрюшей гуляли? – без особого любопытства осведомилась мать, выглядывая в прихожую.

– Ага, – соврал он машинально, не в силах связно объяснить ни себе, ни ей, зачем променял привычную пробежку с приятелем по дворам на не пойми что.

– Иди поешь, пока суп горячий.

– Не хочу, мам.

– Заболел? – она встревоженно потянулась потрогать лоб.

– Неа, – он вывернулся. – Да всё в порядке, мы булки купили в столовке.

– Сколько раз просила не кусочить.

– Так жрать хотелось, – он безбашенно улыбнулся. – Не переживай, я позже поем, с Димкой и отцом.

На следующий день он отговорился тем, что сочинение само себя не напишет, вновь оставил Андрюху ни с чем и последовал за Таволгой. На сей раз она, кажется, направлялась домой. Улица, параллельная с его, пятиэтажка в конце, у самого парка. Возле последнего подъезда Элга постепенно замедлила шаги, затем и вовсе остановилась. Окликнула, не оборачиваясь:

– Викинг?

– Чего?

– Ты что, провожаешь меня?

– Щас, разбежалась.

Он насупился, пнул оказавшуюся поблизости кучку листьев. Не сбежал только потому, что это выглядело бы еще глупее.

– Можно тебя попросить?

– Чего?

– Ты, когда меня не провожаешь, можешь идти рядом? А то мне всё время сзади маньяк мерещится. Страшно аж жуть.

Ему показалось, что над ним смеются. Он глянул искоса, с подозрением. Элга смотрела своими глазищами цвета болотной тины. В упор, очень серьезно.

– Я подумаю, – буркнул он под нос и снова пнул листья.

Она помялась в нерешительности.

– Торопишься?

– Не особо.

– Тогда пойдем.

Цепко ухватив за рукав, она потащила его дальше по переулку, в парк. От неожиданности он и не подумал сопротивляться.

Клены обступили со всех сторон.

– Кинь пока рюкзак и сменку вот сюда, на траву, – попросила Элга. – Да не бойся ты, ничего с ними не случится. Я тоже положу. Обними ствол и закрой глаза. Вот так. Замри и дыши тихо-тихо, будто от кого-то прячешься.

Он послушался, перестал сопеть и шевелиться. С минуту ничего не понимал, а потом…

– Слышишь, как падают листья?

Со сменкой и рюкзаком правда ничего случилось, а вот с Викингом определенно что-то произошло. На несколько минут он словно перестал существовать, растворившись в осени. Слышал только непрерывный шорох листопада, кожей чувствовал ветер и солнце, а еще, всем существом, – удивительное, снизошедшее откуда-то из нездешнего мира спокойствие и счастье.

Теперь он мчался в школу как на крыльях. Мать, которая раньше не могла добудиться сына по утрам, недоумевала. Викинг объяснял, что договорился встретиться с Андрюхой.

Они и правда договаривались. Только торопился Вик по иной причине, даже себе полностью не отдавая отчета, почему непременно, день за днем, должен торчать у лестничных перил в тот момент, когда в пролете, несколькими этажами ниже, знакомый рыжеватый, скрученный замысловатой петелькой хвост покидает раздевалку и начинает ежеутреннее восхождение по щербатым ступеням.

Подчеркнуто ее игнорировать сделалось привычкой. Как и сидеть на уроках, непрерывно косясь, подмечая каждое движение соседки.

Иногда он ловил украдкой её чуть насмешливый, заинтересованный взгляд, терял на мгновение дыхание и принимался чудить – орать, драться, скакать по партам, пачкать доску дурацкими надписями.

А после школы, точно заколдованный, пойманный приворотом или заклятьем, Вик брел рядом с ней то домой, то в художку. Они болтали ни о чем, смеялись над чем-то, о чем забывали уже через пять минут. Он словно спал и видел лучший на свете сон, сон наяву.

– Эль, давай, понесу рюкзак.

Он сам не заметил, в какой момент холодное, жесткое «Элга» превратилось у него в голове в мягкое, чуть хмельное «Эль».

– Он тяжелый.

– Тем более.

– Да не надо.

– Надо, – он решительно потянул к себе лямку, не зная, чего хочет больше – чтобы она уступила, или начала сопротивляться.

Рюкзак она выпустила, покачала головой:

– Кавалер.

Андрюха догадывался – с приятелем что-то творится, но никак не мог понять, что. Вик изо всех сил оберегал тайну. Выкручивался, выдумывал разнообразные причины, сбегал, исчезал, прятался в туалете, в раздевалке, под лестницей. Старался ничем себя не выдать. Казалось – если кто-то узнает, особенно лучший друг, хрупкое чудо тотчас разобьется, рассыплется стеклянной пылью.

А потом, как-то в среду, она не пришла в школу. И не приходила целую неделю. Скука затянула мир пыльной седой паутиной. Выцвели краски, померк свет, стало нечем дышать. Он маялся на уроках, нахватал троек. На большой перемене уныло плелся за Андрюхой в столовую, жевал с одинаковым равнодушием ненавистные творожки с изюмом и обожаемые глазированные сырки. И ждал. Каждое утро ждал, что сегодня пытка закончится.

Элга вернулась в школу ровно через неделю, в солнечный теплый четверг. Именно в то утро он забыл сменку, бегал за ней домой и чуть не опоздал. Влетел в класс и задохнулся, наткнувшись взглядом на разглядывающие его в упор веселые глаза цвета крапивы. Швырнул на парту рюкзак и поинтересовался делано безразличным тоном:

– Где была?

– Болела.

– А чего так долго?

– Обычно, восемь дней, – она шмыгнула носом.

– Ага, а то я думал, куда подевалась.

– Спросил бы девчонок. А мог и позвонить.

Такая простая мысль за эти дни отчего-то ни разу не пришла ему в голову.

– А… у меня нет номера.

– Так запиши, – предложила она как нечто само собой разумеющееся, и продиктовала семь волшебных цифр.

Записывая, он понял, что номер навсегда отпечатался в памяти.

Разбег. 1995-96. Дневник и микроволновка

Вот оно невезение – выходной, а дождь льет с самого утра и заканчиваться явно не собирается. Монотонно шумит за окном, то чуть притихая, то возобновляясь с новой силой. Небо беспросветно серое, лужи пузырятся, по мостовым бегут мутные потоки. О прогулке нечего и мечтать.

С уроками он расправился еще до обеда, а после решил заглянуть к Таволге. Та сидела дома одна – мать укатила в гости к подруге.

– Вот ты мокрый, капец, – поразилась Эль, открывая дверь и разглядывая его с веселым изумлением, – выжимать можно. Проходи давай.

– Привет, – он встряхнулся как собака, неуверенно улыбнулся в ответ.

– Вплавь добирался?

– Почти.

– Ботинки снимай и куртку. Пусть пока в ванной сушатся, там теплее.

– Ага.

– Ща, погоди минуту.

Она ненадолго исчезла где-то в районе кухни. Вернулась и вручила ему полотенце:

– На, вытрись. Волосы тоже. Помочь?

От смущения и неожиданности Вик шарахнулся:

– Не надо, я сам.

– Как знаешь, – она словно бы не заметила его испуга, увлеченная какой-то мыслью. – Пойдем, покажу кое-что интересное.

– Что?

– Увидишь, – она схватила его за руку и потащила в свою комнату.

Шторы там оказались плотно задернуты. В душной полутьме горела толстая витая свеча, пахло воском, немного Элгиными духами и старой бумагой.

– Яблоко хочешь?

– Ага.

– Угощайся, – она протянула ему тарелку с антоновкой. – Мать говорит полезные, а по мне – страшная кислятина.

Викинг взял одно, надкусил. Для антоновки – даже сладкое.

– Смотри!

Выдвинув ящик стола, она бережно извлекла нечто, обернутое в обложку от учебника. Вик присмотрелся и ничего не понял.

– Что это?

– Записи… дневник. Не знаю точно.

– Чьи?

– Моей прабабушки.

– Ничего себе древность.

– Древность, да, но прикол не в этом. Понимаешь, какое дело, она по ходу была… – Эль сделала большие глаза, – прикинь, настоящей ведьмой.

– Откуда знаешь?

– Так… мать рассказывала.

– Дневник она тебе отдала?

– Нет. Я «Трех мушкетеров» летом искала от скуки. Все полки перевернула… там, сзади, за книгами, он и лежал. И еще вот это.

Она снова полезла в ящик, в самую глубину, и достала небольшой сверток. Развернула, и Вик увидел брошь. Крупный, гладкий, ассиметричный, медово-прозрачный с темными вкраплениями камень. Тонкое узорчатое обрамление из черного металла.

– Ничего себе.

– Нравится?

– Ага.

– Янтарь, наверное, – Элга легонько погладила камень. – Теплый. Потрогай.

Камень и правда словно нагрелся от ее руки.

– Брошь тоже особая, ведьминская?

– Понятия не имею. Я пока с дневником разбираюсь.

– В смысле, разбираешься? – не понял Викинг. – Зачем?

– Хочу… попробовать.

– Попробовать что?

– Ведьмой стать, конечно.

– Ты чего, веришь во всё это?

– А ты нет?

Он пожал плечами.

– Вообще, не особо.

– Вот и проверим, кто прав.

Убрав брошь на место, она по-турецки уселась на ковер, похлопала рядом ладошкой:

– Иди сюда.

Осторожно раскрыла то, что пряталось под обложкой, предупредив:

– Только не трогай, даже не дыши, он очень ветхий.

Викинг заглянул с опаской. Какие-то каракули, будто врач писал рецепт. Бумага потемнела от времени, пошла пятнами. Чернила, наоборот, выцвели.

– «Марфа Апраксина. Измышления и наблюдения всяческие, важные и не важные». Вот.

– Ничего не разобрать. Как ты это читаешь?

– С трудом, потихоньку. Совсем непонятные места пропускаю.

Она сидела близко-близко. Невесомая рыжеватая прядка щекотала щёку.

– И много осилила?

– Четверть примерно. С чем разобралась – в тетрадь переписываю, но там пока немного.

– Нашла что-нибудь интересное?

– Интересное – да, применимое – не особо.

– И о чем тут?

– Я же говорю, о колдовстве. Ну и вообще, о ведьмах. Всё подробно расписано, как в учебнике. Теория и практика. Иногда с рисунками даже. Правда, с ятями и фитами, и фразы некоторые странные. Вроде «стань им наполовину» или «почувствуй направление снисхождения».

– Чушь какая-то.

– Не чушь. Просто я пока не всё понимаю. Но обязательно пойму. Смотри, какие картинки.

Эль принялась листать. Рисунки чернилами, теми же, какими написан текст.

Человеческий силуэт, почти невидимый, полускрытый тенями. Рядом – силуэт четко прорисованный.

Хмурое женское лицо, вокруг которого клубятся грозовые тучи. Ладонь, отталкивающая тучи.

Дерево с обломанной ветвью. Девушка с распущенными волосами водит над ней руками.

Фигурка в отдалении. Другая посылает в неё молнию. Рисунок зачеркнут.

Женщина с повязкой на глазах указывает на куст, под которым спрятан закопанный наполовину сундук.

– Если не ошибаюсь, ведьмы умеют читать… или передавать мысли на расстоянии.

– Может, и то, и то?

– Может. И еще, возможно, летать.

На одной картинке ведьма с закрытыми глазами простирала руки к настороженно обернувшейся фигурке. На другой – девушка в длинном, до пят, платье царственно возлежала на облаке между солнцем и луной. Внизу – верхушки деревьев.

Три иллюстрации и пояснения к ним обведены в рамку – женщина с сундуком, девушка в венке из звезд, девушка у костра с травами и кореньями в туеске.

– А это что значит? Самые важные заклинания?

– Понятия не имею, – Эль с хрустом откусила от яблока, поморщилась. – Как по мне – эти не самые интересные. Летать прикольнее.

Увлекшись, Вик внимательно разглядывал каждую картинку. Рисовать Элгина прабабка умела. Особенно ей удавались растения – трава, цветы, ветви и листья. Понятно, в кого пошла талантами правнучка. Но колдовство?!

– Ладно, прабабка была ведьма. А мать? Мать у тебя тоже ведьма? И бабушка?

Элга задумалась.

– Бабушку я не помню. А мама… нет, пожалуй, она не ведьма. По крайней мере, я ни о чем таком не знаю.

– А с чего ты взяла, что у тебя получится… ведьмачить? Может, этому обучаться надо. У настоящей ведьмы, к примеру.

– И как ее найти? В газете дать объявление?

– Не знаю.

Оставив в покое яблочный огрызок, Эль в задумчивости потянула в рот кончик хвоста.

– Думаю, я и сама справлюсь.

– Прочти какое-нибудь заклинание.

– Нет. Ты смеяться будешь. Они такие… бессмысленные на первый взгляд. Лучше я тебе про ведьм почитаю.

– Давай про ведьм, – покладисто согласился Викинг.

– «Ведь-ма есть сво-бода». С этого всё начинается.

– Звучит неплохо.

– «Ведь-ма есть сила сози-дания и разру-шения. От того, в каку среду попа-дет, зав-исит, кака сторо-на разовьёт-ся сильнее», – Таволга читала с трудом, водя пальчиком с обкусанным ногтем по неразборчивым строчкам.