Превратности Фортуны

Вот только как с ним связаться? Я вышла на просторный балкон: связи не было и здесь. Перегнулась через перила: высоко. Оценила расстояние до ближайших деревьев волнующегося зелёного моря: далеко. Как же быть?

Ага, сообразила я, почему бы просто не найти глушилку и не выключить её? Я побродила по этой дорого обставленной квартире, но ни в одной комнате не нашла ничего, похожего на какой-нибудь необычный прибор. Только всякая роскошная мебель, среди которой не было заметно даже обыденных атрибутов бытовой жизни. Комнаты вообще были как-то слишком уж чисты и стерильны, ни одна из них не выглядела жилой. Видимо, это квартира не Перфидия, как я решила сначала, но он арендовал её специально, чтобы здесь меня убить.

Тогда я обыскала тело Перфидия, и в одном из карманов обнаружила мигающую зелёными лампочками чёрную пластиковую коробочку. Не разобравшись, как её выключить, я растоптала её ногой, и связь сразу появилась. На меня тут же обрушился поток уведомлений от Августа, но я даже не стала читать их, а сразу позвонила ему. Он ответил почти мгновенно. Его встревоженное лицо было бледно, и первым вопросом было: как ты? Я сказала, что жива, что я у Перфидия, только самого Перфидия больше нет. Август попросил никуда не уходить, сказал, что скоро будет, что по моему сигналу уже ясно, где я. Не тратя времени на объяснение того, что уйти никуда не смогу при всём желании, я просто кивнула.

Не прошло и пяти минут, как входная дверь отворилась и вошёл Август. Я спросила, как он её открыл. Август объяснил, что в его команде есть профессиональные хакеры, которым взломать электронный замок – это как сходить до ветру. Я спросила, как он оказался здесь так быстро. Он объяснил, что его команда отследила весь путь автомобиля Перфидия по камерам видеонаблюдения, но конкретное положение внутри этого жилого комплекса вычислить не получалось, ведь сигнал мой в Сети был заглушён. А жильцы в этом комплексе – люди серьёзные, и просто так не добыть информацию о том, что в какой квартире происходит. К таким жильцам не получится и вламываться во все апартаменты подряд – сразу вызовут полицию или кого-то даже более опасного. Ордер же на арест Перфидия всё ещё в процессе формирования, так что вскрыть историю финансовых и сетевых операций сыщика пока невозможно. Да теперь это и не особо нужно, добавил Август, глядя на труп моего несостоявшегося палача.

Я коротко рассказала, что здесь произошло и что теперь мне всё известно, Перфидий мне всё поведал. Только вот почему ты, Август, мне ничего не говорил? Он ответил, что уже собирался всё рассказать, но произошла история на космокатере и нарисовался Перфидий. Вводить меня в курс дела стало слишком опасно: я начала бы нервничать и наверняка бы выдала себя.

Тогда я спросила, а зачем нужно было устраивать нападение на меня его помощника? Август ответил, что сближение меня с главой Департамента должно было выглядеть достоверным, не вызывать ни у кого особых вопросов и подозрений. Он добавил, что не допустил бы моей гибели, что во время моей схватки с бывшим он уже готов был вмешаться, когда я сама нашла способ справиться с нападавшим. Август сказал, что не позволил бы причинить мне вред. Потому что я царевна, которую он хочет возвести на трон, чтобы она помогла создать на Фортуне Эдем, спросила я. Он ответил, что нет, не только; что он не вынесет, если я пострадаю.

На этих словах Август осторожно провёл ладонью по моей щеке, и тело моё захлестнула греющая дрожь. Я спросила, почему же он тогда всё это время не делал никаких решительных шагов, чтобы со мной сблизиться. Потому, ответил он, что боялся: ты отвергнешь меня; ведь я тебя люблю. Тогда скопившееся во мне напряжение вырвалось наружу истомлённым стоном. О, Август, воскликнула я, бросаясь ему на грудь, я тоже тебя люблю.

Мы оказались в объятиях друг друга, губы наши слились в поцелуе, а спустя несколько минут предварительных ласк свершилось окончательное любовное единение наших тел, в котором я самозабвенно растворилась под укоризненным взором стремительно стекленеющих глаз Перфидия. Непривычно быстро (наверное, из-за всего пережитого за сегодня) достигнув кульминации, я уютно устроилась головой на груди Августа, ощущая приятную сонливость.

Но долго нежиться Август мне не позволил.

Он сказал, что я всё ещё в серьёзной опасности, и нужно действовать как можно скорее. Возможно, даже наверняка, Перфидий осуществлял свой замысел не в одиночку и дал кому-то указания на случай своей неудачи. Я спросила, как же нам (так и сказала: «нам», чувствуя прилив лёгкости от того, что я больше не одна) действовать. Август ответил, что у его команды давно уже есть план по возведению меня на трон. Они не успели полностью проработать все нюансы, и момент сейчас не самый подходящий, но в общем и целом всё должно сработать; да и других вариантов как-то не наблюдается.

План был завязан на (разумеется) симулякр святого Фила, ведь пока тот считает законным монархом нынешнего царя, мне нечего и думать заполучить престол. Дело не только в разбросанных по Фортуне термоядерных зарядах, которые симулякр готов взорвать в любой момент по приказу самодержца. (Я знаю, шепнула я, прижимаясь щекой к груди Августа, но тот всё равно продолжил свой рассказ.) Дело ещё в отряде боевых роботов, управляемых симулякром святого Фила. Дело в сверхмощном компьютерном мозге, который не иначе как при помощи провидения как-то раздобыл у марсианских осьминогов позапрошлый царь (твой дед, сказал Август, и я с непривычки слегка поёжилась), родоначальник нынешней династии. Сверхкомпьютер в голове симулякра святого Фила ежесекундно перемалывает горы информации из Сети Фортуны, с её системы внешнего наблюдения – и ещё на подступах пресекает любые попытки поставить под угрозу жизнь царя и его приближённых.

Разумеется, даже в такой системе безопасности есть дыры, и гибель прошлого царя (твоего отца, сказал Август) тому свидетельство. Симулякр тогда не пресёк заговор потому, что никакой физической угрозы монарху не было. Ведь тому просто давали тщательно приготовленный информационный коктейль: смесь из воззрений Гегесия и полностью перевранное учение Будды Готамы, – а решение убить себя он принял сам. Однако нынешний царь (твой дядя, сказал Август) слишком хитёр, слишком любит власть, слишком много у него сторонников в истеблишменте Фортуны, чтобы можно было как-то обойти защиту монаршего тела.

Единственный вариант – это доставить меня под красные очи симулякра святого Фила, чтобы я сунула ему в рот палец и тот, убедившись в моём праве на престол, сделал объектом защиты меня, законную царицу. Тогда можно будет устранить нынешнего монарха и разобраться с его сторонниками.

Я спросила, а разве симулякр святого Фила не станет пресекать наш заговор, ведь он ещё как угрожает безопасности царя. Август ответил, что нет, не станет, поскольку цель наша в том, чтобы совершить полностью законное действие: доставить меня к симулякру и провести проверку моего права на трон. В конце концов, пройти такую проверку может любой гражданин Фортуны, хоть большинство отсеиваются ещё на этапе, когда специальный алгоритм проверяет ДНК на следы искусственного взращивания её носителя: только человека, зачатого природным способом, симулякр святого Фила может потенциально признать своим властителем.

Так что же мне делать, спросила я, как мне поступить: просто подойти к симулякру святого Фила и засунуть палец ему в рот?

Август вздохнул, что нет, не настолько всё просто. Формально любой гражданин Фортуны имеет право зайти в Церемониальный дворец и пройти генетическое испытание святого Фила, чтобы убедиться в легитимности царя. А на деле каждого, возжелавшего совершить этот обряд, предварительно проверяет служба безопасности, и в моём случае это, разумеется, приведёт меня к гибели. К счастью, однако, существует торжественная церемония подтверждения царской власти, когда дворец заполняется огромным количеством народу: вельможами и прочим истеблишментом Фортуны, оркестром и хором для исполнения сообразного ситуации гимна Егора-пророка, а также, что сейчас самое важное, танцовщицами, одетыми как корейские школьницы начала 21-го века.

Ты же ещё не успела забыть после школы, спросил Август, как танцевать под «Солнцеворот» Егора Летова?

Так вот почему ты тогда смотрел ту трансляцию, воскликнула я; но ведь церемония бывает только раз в году, а ты сам говорил, что действовать надо быстро.

Август ответил, что да, церемония только раз в год, но вот её репетиции проводятся регулярно, и ближайшая репетиция состоится сегодня, через два часа. Он добавил, что давно подготовленная цепочка событий уже запущена: одна из танцовщиц снялась с участия якобы по состоянию здоровья, а на её место определена новая девочка на испытательном сроке; и эта новая девочка – я.

Дальнейшие события происходили словно в неясном сне. Впрочем, как и предыдущие, начиная с момента, когда мёртвое тело Перфидия упало на пол или даже раньше.

Спустя час я уже ехала в служебном автобусе вместе с другими девочками в нарядах корейских школьниц начала 21-го века. Могла ли я подумать, выпускаясь из школы, что ещё когда-то напялю на себя эти бесящие шмотки? Девушки в автобусе беззаботно щебетали о своих делах, но меня не трогали: видно, решили, что я молчу от избытка волнения по поводу выпавшей мне чести и того, как я покажу себя на репетиции, пройду ли я испытание. Это и правда было так, только предстоящее мне испытание было гораздо, неизмеримо серьёзнее, чем думали мои попутчицы.

Я постаралась успокоить свой ум, сосредоточив его на том, что ждёт меня после того, как симулякр святого Фила признает меня царицей. Понятное дело, никакого жизненного кредита, уже от одной этой перспективы дышалось легче и привольнее. А ещё: деньги и роскошь, всё то, чем хвастаются особо успешные сетевые персонажи и сильные мира сего. То, что принадлежит мне по закону! То, чего меня несправедливо лишили ещё до рождения. И мало того, что лишили, так ещё навесили жизненный кредит. Не просто забрали у меня причитающееся, но сделали должницей!

Эти мысли раздували в моём сердце пламя праведного гнева. Всё то, к чему я стремилась всю свою сознательную жизнь, моё по праву и так! Ох уж я покажу им всем, ох уж вы у меня все попляшете – дайте лишь добраться до симулякра святого Фила.

Только вот… Как быть с Землёй? Основатель династии Фортуны устроил систему защиты монарха так, что тому нельзя покидать астероид – иначе всё сломается. С великой силой приходит великая ответственность, любил говаривать он. Впрочем, ладно, с этим как-нибудь разберусь, в конце концов, в моих руках будет вся Фортуна. Мысль о Земле сбивала настрой, и я отогнала её подальше, сосредоточившись на поддержании костра праведного гнева.

Благодаря такому нехитрому приёму сохранить настрой мне вполне удалось вплоть до прибытия в Церемониальный дворец. Внутреннее убранство этого дворца в натуре оказалось ещё более пышно-кричащим, нежели в записи, которая просто не могла вместить и передать всю эту помпезность. Не могло её вместить и моё восприятие, настолько всё здесь было выкручено на гипертрофированный максимум: роскошь, размеры, слепящее освещение. Я чувствовала себя муравьишкой, заплутавшим в неразграбленной ещё египетской пирамиде. Настолько мала была я ростом в сравнении с величиной деталей внутренней обстановки дворца, настолько незначителен был мой наряд на фоне одеяний статуй, что вереницей стояли вдоль нашего пути в торжественную залу, огромность которой оказалась ещё больше.

Помещение торжественной залы производило впечатление открытого пространства, в котором был разлит яркий золотистый свет, затапливающий мрамор пола, ступеней и колонн. Противоположный конец залы был так далеко, что я едва могла разглядеть фигурку симулякра святого Фила, до которой мне надо было дотанцевать вместе с другими девушками. Зато было прекрасно видно расположившееся за спиной симулякра гигантское, во всю стену, полотнище с изображением нынешнего царя, моего дяди. Глядя на этот портрет, я чувствовала себя крохотной капелькой света, которую вот-вот затянет в налитое золотым свечение пространство, растворит в нём, и выпьет через соломинку грозный человек, убивший моего отца.

Я встряхнулась: нет, не бывать этому, – и постаралась собраться, насколько было возможно, несмотря на охватившую меня дрожь.

Зазвучал «Солнцеворот» Егора-пророка, и оказалось, что тело моё всё ещё отлично помнило школьные уроки. Бившая меня дрожь не то чтобы прошла, но скорее начала изливаться движениями танца, плавными и мягкими. Я немного сбилась на строчке «словно кипение масла в кровавой каше», потому что вспомнила о словах Перфидия про возможную гражданскую войну, то есть про кровавую кашу, которую, вероятно, я сейчас завариваю. В этот момент на меня выразительно глянула распорядительница церемонии. Ох, только бы она не остановила репетицию из-за меня! Ведь тогда мне не останется ничего, кроме как бежать через всю эту залу к симулякру святого Фила, и кто знает, получится ли у меня? Охраны не видно, но это не значит, что её нет. Так что я выгнала прочь крамольные мысли и постаралась отдаться танцу.

Распорядительница то и дело хмуро поглядывала на меня, и каждый раз от такого взгляда моё сердце падало едва ли не ниже пяток, но репетиция продолжалась. Она шла так, как надо. Как надо было мне. И вот наступил момент, когда путь до святого Фила, несмотря на казавшуюся его непреодолимость, оказался пройден. Улучив подходящее мгновение, я, немного споткнувшись от волнения и едва не упав, бросилась к роботу с красными глазами и под изумлёнными взорами присутствующих вложила ему в рот палец.

Симулякр тут же сжал мой палец зубами, и я почувствовала лёгкий укол: то бралась на пробу моя кровь. Когда это происходило, звучали строки про то, что однажды маятник качнётся в правильную сторону и про то, что времени больше не будет.

В эту секунду время, казалось, и в самом деле исчезло. Остановилось вместе с моим сердцем. А что, если Перфидий и Август ошиблись? Что, если я не царица?

Но спустя всего несколько мгновений моё сердце пустилось в радостный галоп, когда симулякр святого Фила пал передо мной на колени с возгласом: «Приветствую тебя, о царица! Внемлю твоим приказам, ибо я твой раб!» По всему залу заиграли фанфары, как это бывало обычно на ежегодной церемонии, только теперь, впервые за двадцать с лишним лет подтверждалась власть не моего коварного дяди, а моя.

Я тут же приказала симулякру святого Фила защищать меня. А ещё приказала дать всю полноту власти над системой безопасности Фортуны Августу Лавлейсу со всей полнотой полномочий. Этот приказ пришлось подтверждать трижды в ответ на запрос симулякра, уверена ли я. Я была уверена, ведь так сказал поступить Август. Он уверял, что это невероятно важно; что только так у него получится разобраться с прошлым царём и его приспешниками; что это единственный для меня способ сохранить свою жизнь и удержаться на престоле.

Собравшиеся в зале люди и думать забыли о какой-то там репетиции. Они все как один смотрели на меня, но у меня не было сил встречать их изумлённые взгляды или произносить речь, которую они, быть может, ждали. Я теперь царица, и делаю что хочу.

По моему приказу симулякр святого Фила отвёл меня в какой-то уединённый покой дворца и я, усевшись у его ног, принялась ждать. От пережитого волнения в моей голове звенела пустота, в которой перекатывалась лишь одна мысль: «Когда же придёт Август и скажет, что теперь окончательно всё в порядке?»

Спустя некоторое время появились боевые роботы-охранники, которых я раньше видела только в Сети на роликах рядом с царём. Теперь роботы стали на страже рядом со мной. А потом появился и Август. Он сказал, что царь мёртв, да здравствует царица, а я в ответ бросилась к нему на грудь и разрыдалась, выплёскивая на волю скрутившее мои чувства напряжение.

Так начались дни моего царствования.

Я проводила их, погрязая в праздности. Я прогуливалась по дворцу и его территории. Конечно, это был не Церемониальный дворец, который угнетал своими исполинскими размерами. Из всех возможных царских резиденций я выбрала ту, в которой сад был больше всего похож на лес. В этом саду журчали прозрачные прохладные ручьи, наполняющие своими водными телами несколько озёр, в которых было так славно купаться голышом, а ещё можно было ловить рыбу, выбираясь на лодке в самую середину водной глади.

А ещё я, конечно, общалась с Августом, узнавая его лучше, ведь теперь он открывал мне самые сокровенные уголки своей души без всякой утайки.

Государственные дела наводили на меня ужасную тоску, так что я отдала их все на откуп своему возлюбленному. Он явно разбирался в этом гораздо лучше. Более того, в управлении государством он видел Цель, которая пьянила его, манила, и я сама не заметила, как тоже оказалась очарована ею.

Август много говорил (а я с жадностью и упоением слушала) о том, как он нашёл свой путь, который с тех пор ведёт его к Цели.

Он говорил, что где-то год назад (вот оно!) его безвозвратно и бесповоротно настиг один вопрос. Этим вопросом он задавался и ранее, и тогда на него находило недоумение: как быть и что делать; недоумение это словно останавливало жизнь, разбивало её бурлящий поток о пороги уныния. Затем всё проходило, и жизнь продолжалась по-прежнему. Однако чем дальше, тем чаще запутывался он в склизкой холодной паутине недоумения, в паутине, сплетённой из разных вариантов: Зачем? Ну, а потом? – одного и того же вопроса: что выйдет из всей его жизни?

Сначала Август отмахивался от этого вопроса, как от бесцельной неуместной ерунды. Но чем чаще вставал этот вопрос перед ним в полный рост, тем неотступнее требовал ответа и тем невозможнее оказывалось убедить себя в неуместности и ерундовости этих требований. И однажды случилось так, что он понял: без ответа у него может не достать сил жить дальше.

Вопросом этим задавались миллионы людей на протяжении тысячелетий: так должен же был хоть кто-то найти ответ?!

Август решил обратиться к религии, поискать в священных текстах, но надо же ему было начать с Книги Екклесиаста, в которой царь Соломон пишет, что всё – суета. Что не отыскать человеку пользы трудов своих: род приходит и род уходит, а земля пребывает вовеки. Что нет ничего нового под солнцем. Что бывает нечто, о чём говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде. Что нет памяти о прежнем; что о будущем не останется памяти у тех, которые будут после. Соломон преисполнил сердце своё тем, чтобы познать мудрость, безумие и глупость, а узнавши, постиг, что это лишь томление духа. Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания – умножает скорбь. Царь Соломон оглянулся, чтобы взглянуть на мудрость, и безумие, и глупость, но узнал лишь то, что одна участь постигает всех, что всем дорога – в золу.

Когда Август прочитал эти речи царя Соломона, то отчаяние ударило в его душу как молния и, казалось, испепелило её дотла. Выходит, нечего себя обманывать и нет никакого ответа? Выходит, жизнь – безделица и бессмыслица, выходит, незачем её длить? В последней отчаянной надежде он закинул в Сеть выводок лучших поисковых нейросетей: быть может, кто-то сказал что-то поперёк царя Соломона, как-то смог его словам что-то противопоставить? И закинутый невод принёс неожиданно матёрую рыбищу, даже можно сказать, глыбу: Льва Толстого. Великий гений русской словесности точно и метко описывал жизненный тупик ровно такой, в котором оказался и сам Август. К великой радости Августа, Лев Толстой описал не только тупик, но и выход из него.

Лев Толстой постиг, что невозможно найти смысл жизни изнутри самой жизни, как невозможно понять, за счёт чего держится постройка, если рассматривать только её саму, без учёта её опоры, без учёта держащей фундамент земли. Так и смысл жизни человека, причина его существования лежат вне человека и не могут быть им выражены и объяснены с помощью разума. Точнее, любая такая попытка понять: а зачем человек живёт? – приводит к ответу, что жизнь пуста, что мы приходим из ниоткуда, уходим в никуда, а из жизни нашей ничего не выйдет. Может статься, что ответ этот правдив, да только какой от него прок, если он только лишает воли к жизни?

К счастью, Лев Толстой отыскал другой ответ, идущий не от разума, но от сердца. Стоило великому русскому писателю хоть на мгновение признать, что есть Бог, что Он – причина и источник его существования, как тотчас в его душе разгоралась жизнь и тёплым пламенем согревала заиндевевшие закутки его естества, даруя возможность и радость бытия.

Лев Толстой, подобно царю Соломону оглянувшийся, только оглянувшийся на самого себя, на происходившее в нём, узрел, что жил-то он лишь покуда верил в Бога; что не живёт, когда теряет веру, а живёт, причём живёт по-настоящему лишь тогда, когда верит в Бога. Только вера давала ему смысл жизни и возможность жизни. Лев Толстой однажды с небывалой ясностью постиг, что Бог – это то, без чего нельзя жить, что знать Бога и жить – одно и то же, что Бог – это и есть жизнь. И после этого свет высшей истины уже не покидал его.

Август тоже увидел этот свет. Он погрузился с головой в изучение теологических работ Льва Толстого и священных текстов валисианства. Довольно скоро он обнаружил очевидные параллели между тем, что явилось в откровении Филипу Дику и тем, что постиг Лев Толстой. Первый говорил, что истинного Бога изгнали с Земли ещё в семидесятые годы после Рождества Христова. Второй же утверждал, что смысл учения Христа искажён. Иисус учил не противиться злому и подставлять левую щёку после удара по правой, но верующие ведут себя совершенно наоборот, оправдываясь тем, что слова Христа – это гипербола или метафора, а никак не прямое указание. Лев Толстой понял то же самое, о чём потом поведал Филипу Дику и Валис: если на Земле есть бог, то этот бог – злой. Именно стараниями злого бога, бога ложного, истинный смысл учения Христа оказался погребён под грудой отговорок и трактовок, эти отговорки обеспечивающих.

Затем Август познакомился с работами Солардяева – и всё окончательно встало на свои места. Второго пришествия Христа не случилось, а случилось вместо него изгнание истинного Бога с Земли именно потому, что слова Иисуса оказались неисполненными. Люди повсеместно продолжали противиться злому, продолжали злом отвечать на зло, продолжали следовать отменённому Христом правилу: «око за око, зуб за зуб».

С одной стороны, налицо была душераздирающая история длящегося на протяжении тысячелетий погрязания человечества во лжи, а с другой – выход к свету оказался прост и ясен. Все инструменты для построения лестницы в небо оказались у людей на руках. Для прихода Царства Небесного достаточно сделать так, чтобы люди исполнили первоначальную волю Христа, чтобы перестали отвечать злом на зло. Осуществить это довольно просто с помощью управления информационными потоками. А ещё с использованием чипирования; то есть лечить посредством нейроинтерфейсов каждого, кто вместо христианского смирения проявляет агрессию.

Август говорил, что именно об этом поётся в строчке «А перестройка всё идёт и идёт по плану» государственного гимна Фортуны. Про коренную перестройку человеческого общества согласно заветам Христа пел Егор-пророк, но Фортуна давно выхолостила весь смысл из своего гимна. Население астероида воспринимается исключительно как ресурс. Когда-то государства наживались на нефти, алмазах, угле и прочем, но давно уже идёт эпоха «человеческого капитала», который является источником прибыли для власть имущих.

Однако люди – это не товар, не капитал. Люди – это строительный материал для лестницы в небо, которая может взмыть до Эдемского сада, а затем по ней сможет подняться ввысь и человечество, чтобы обрести рай, потерянный когда-то их предками. Достаточно добиться лишь того, чтобы каждый человек на Фортуне перестал отвечать злом на зло – и на астероиде немедленно откроется портал в Эдем.

Лестница в небо, портал в Эдем. Эти слова звучали красиво и наполняли меня светлым восторгом по поводу перспективы достижения такой возвышенной Цели. Этот восторг смешивался с моей любовью к Августу, создавая невообразимый коктейль сладостных чувств, в парных волнах которых я с радостью растворялась.

Прекрасный будущий мир, о котором грезил Август (а вместе с ним и я), незримо присутствовал даже во время нашей любовной близости, что обычно предварялась именно разговорами об этих грёзах. Сначала Август, сверкая глазами и краснея разгорячёнными щеками, расписывал, каким окажется грядущее, насколько оно будет прекрасно и светло. Затем, постепенно распаляясь от этих речей, он, не в силах уже сдерживаться, приступал к ласкам прелюдии, не переставая рассказывать, что это будет за мир. И даже потом, во время самого соития, я могла разобрать в его стонах: «О-о-о! Что это будет за мир!» Казалось, в это время он соединялся не только и не столько со мной, сколько с видением этого волшебного мира. Но я была не против, ибо тоже была очарована этой его мечтой.