Превратности Фортуны

Меня не особо тянуло общаться с кем-то ещё, кроме Августа. Да и с кем мне было общаться? Бывший, тот, что был ещё жив, не слишком меня привлекал, хотя, пользуясь своей царской властью, я закрыла ему жизненный кредит, ибо чувствовала перед ним что-то вроде вины за то, как я с ним обращалась, когда мы были вместе.

Ещё можно было, наверное, пообщаться с объявившимися у меня родственниками: мамой и сводными братьями. Я даже виделась с ними, но то были чрезвычайно неловкие встречи. Братья, очевидно, не питали ко мне каких-то приятственных чувств, ведь я была причиной гибели их отца. Не говоря уже о том, что из-за меня оказалось разрушено стройное здание их светлого будущего, на месте которого постепенно выстраивалась действительность, где само сохранение их жизни не было чем-то очевидным. Матери же моей, видно, передавалась тревога её детей от моего дяди, и общение наше не клеилось. Да и о чём нам было с ней говорить? Я смотрела на эту усталую пожилую женщину и пыталась ощутить вкус слова «мама», но не могла. Пусть она дала мне жизнь и даже спасла от гибели, но была совершенно чужим мне человеком, с которым меня ничего не связывало и который не вызывал во мне даже тени какого-то чувства.

Из моих знакомцев с прошлой, доцарской жизни, оставалась ещё Мамаша Сейба. Но она оказалась среди тех, кто не принял моё восхождение на трон. Причиной этому послужила, скорее всего, уверенность Августа, что она организовала попытку моего похищения тогда, на космокатере. В результате неудавшегося ареста Мамаши она оказалась в стане бунтовщиков, которые вели вооружённую борьбу против власти новой царицы, то есть меня.

Да, тут Перфидий оказался прав: на Фортуне началась гражданская война. Бунтовщики захватили небольшую часть астероида и один из космопортов, через который получали снабжение от внешних врагов моего государства.

Пожалуй, лишь новости с фронтов гражданской войны омрачали казавшуюся бесконечной череду счастливых дней, наполненных мыслями об Августе, разговорами с Августом и мечтами Августа о будущем. Панорамы руин искалеченных зданий, что высились посреди израненных воронками от взрывов кварталов жилых блоков, исковерканные мёртвые тела – на это больно было смотреть почти физически. Сражения велись и в космосе: как-то я видела запись с подбитым планетолётом, вокруг которого в безвоздушной пустоте, как уснувшие рыбки в аквариуме, висели погибшие, тянущие скрюченные пальцы к шее и разверзшие рты в беззвучных криках.

Я рада была бы всего этого не видеть, но Август всё чаще заводил последнее время разговоры о том, что, быть может, стоит мне своей царской властью взорвать одну из термоядерных бомб в области, захваченной бунтовщиками. Он говорил, что это может охладить их пыл, принудить сдаться – и через это прекратятся бессмысленные смерти и страдания. Я спрашивала, а как же непротивление злу. На это Август отвечал, что сам Иисус выгонял из храма торговцев и что в деле установления Царства Небесного неприменимы установленные Христом законы межличностного взаимодействия.

И я понимала, что Август прав, что так будет правильнее и что, когда не останется другого выхода, то, пожалуй, придётся взорвать один из термоядерных зарядов. Но всё же, но всё же! Как тяжело было думать о том, чтобы на это пойти. Я убила несколько людей, но тогда у меня не было выхода, тогда вопрос стоял так, что либо они, либо я. А сейчас точно ли нет другого способа разрешить ситуацию?

От этих мыслей было мучительно неспокойно на сердце, я старалась гнать их от себя, забываясь в окутывающем меня счастье, но мысли эти прорывались в наполненные тревожным страхом ночные кошмары, особенно когда Августа не оказывалось рядом (мой возлюбленный частенько отсутствовал по ночам из-за неотложных государственных дел).

А из ночных кошмаров тревога и страхи перетекали в утренние моменты пробуждения ото сна, наполняя их собой до краёв. Это были короткие, но мучительные мгновения, когда чистое незамутнённое сознание выныривает из вод сонного забвения, и туда начинают возвращаться мысли с воспоминаниями. Первыми приходили неясные по форме, но отчёливо-пугающие по наполнению мысли. Не успев как следует оформиться, они уносились потоком привычных дневных душевных состояний. В течение дня я не возвращалась к этим утренним мгновениям, но испытывала от них подспудное беспокойство.

Это продолжалось несколько недель, пока однажды перед сном я отчего-то не выпила много воды. То есть прямо конкретно много. Я не думала, зачем так поступаю, но была уверена, что стоит это сделать. В результате среди ночи меня разбудил переполненный мочевой пузырь, и я, не до конца проснувшись, отправилась в туалет. В полусонном состоянии брела я от кровати к двери, лениво отмечая, как в моей голове струятся привычные неясно-тревожные мысли, и вспоминая, что именно под их влиянием я дала себе установку напиться воды перед сном, ради продолжения их хода по пробуждении.

Уже какое-то время каждое утро я по чуть-чуть, мелкими шажками, продвигалась вдоль простой и незамысловатой логической цепочки: что-то очень сильно не так. Август, безусловно, весьма хорош, но разве настолько хорош, чтобы я так потеряла от него голову? Да и может ли хоть какой-то мужик быть настолько хорош, чтобы я была не в состоянии думать ни о чём, кроме него? Это от меня мужики теряют голову, а не я от них: таково уж моё устройство. А если что-то нарушает естественный ход вещей, то, значит, у этого должна быть причина.

Психосферы! – поняла я, сидя на царском унитазе, и меня прошибло холодной дрожью. Как я могла о них забыть?! Почему не дошла до такой простой мысли раньше? От постигшего меня озарения я проснулась окончательно, и тут же мои подозрения начали казаться мне глупыми, необоснованными. Разве мог Август так поступить со мной? Он же так меня любит! Образ моего возлюбленного, возникший перед внутренним взором, наполнил тело теплом, которое словно мерцало золотистым оттенком, и мерцание это омывало ласковым уютом каждую клеточку моего тела.

Стараясь не обращать внимания на крутившуюся на задворках ума предательскую мысль, я улеглась в постель. С некоторой тоской поглядела на пустующее возле меня место, где обычно спал Август, но сегодня его опять не было рядом из-за каких-то важных государственных дел. По правде говоря, последнее время эти дела завлекали его всё больше и больше. Лениво скользя мысленным взором по образу моего возлюбленного, я довольно быстро провалилась обратно в сон.

Однако утром ночное озарение настигло меня опять со всей своей безжалостной отчётливостью, сделав моё пробуждение особенно мучительным. Более того, единожды полностью оформившись, предательская мысль о психосферах (я принялась называть их про себя Они; мне казалось, что так привлеку меньше Их внимания) уже никуда не девалась. В течение дня я возвращалась к ней снова и снова, крутила перед мысленным взором, преисполняясь на краткие мгновения отчаянием, а затем гнала прочь, как нелепую. Однако избавиться от неё не было возможности да и, пожалуй, желания. Теперь каждое мгновение я, даже не осознавая, ощущала зловещую тень, которая вилась надо мной чёрным вороном (это такая необыкновенно умная земная птичка с пронзительным взором) и на вопрос, когда же вернётся былое спокойствие, хрипло каркала, что никогда.

В один из дней я получила сообщение от Августа, что и сегодня ночью он не придёт, и, движимая именно этой тревогой, снова выпила перед сном здоровенный графин воды. Проснувшись среди ночи, находясь ещё в полудрёме, я собрала мысли в цельный план единым синергирующим волевым движением. Я приказала доставить мне виденную как-то в рекламе многофункциональную парикмахерскую приспособу «Красотрон ААА800++», и отправила одного из роботов-охранников отыскать в моих старых вещах, которые пылились в каком-то дальнем крыле дворца, подарок Мамаши Сейбы, описав подробно металлическую шапочку. Всё это я велела сложить в тумбе рядом со своей кроватью. Затем, уже проснувшись окончательно, отправилась в туалет, дивясь своей подозрительности и глупости, а также испытывая стыд перед Августом, чей окутанный волнами любовного обожания образ возник у меня в голове. Впрочем, а что, собственно такого, подумаешь, сделаю новую причёску.

Выпив ещё графин воды, я легла спать.

И вот, проснувшись незадолго до рассвета от чувства переполненного мочевого пузыря, я сбегала в туалет, а затем, окинув на обратном пути взором пустую кровать, почувствовала, как меня охватывает тревога с привкусом отчаяния. Эта тревога подстегнула меня ринуться открыть тумбу у кровати, обнаружив там парикмахерскую приспособу и подарок от Мамаши Сейбы.

Избавив голову от волос, водрузив на неё шапочку из тонкого металла и включив её, я легла на свою неприлично роскошную кровать, закрыла глаза и принялась наблюдать за течением мыслей, стараясь отследить изменения.

Несколько минут спустя, беглым мысленным взором окинув череду событий, приведших меня в эту точку пространства и времени…