Превратности Фортуны

От последних слов я вздрагиваю. Разумеется, Сурентий всё понял. Кто угодно бы понял. Понял – и ничего не сделал, не предпринял против меня никаких мер.

– А ты? Разве на Ефросинью ты бежишь не от себя? – говорю я, чтобы сказать хоть что-то. Чтобы его последняя фраза не висела в воздухе.

– Я бегу к себе, – возражает он.

Ничего не отвечаю. Плетусь в его каюту, забираю оттуда пустую бутылку вина и пистолет, выкидываю на кухне в мусор. Сурентий провожает взглядом эти два предмета в последний путь, но никак не комментирует: знай себе насвистывает свою мелодию.

Затем я заглядываю в туалет и благодаря выпитой воде исторгаю там содержимое желудка. Мне становится легче, и я иду к себе отлёживаться, пережидать охватившее меня омерзительное состояние.

То и дело я проваливаюсь в похмельное полузабытье, где меня преследуют пост-алкогольные кошмары. Меня окутывает жгучий, всепоглощающий стыд за то, на что я почти решилась. Перед моим мысленным взором проплывают видения пусть и не случившегося, но бывшего таким возможным будущего, в котором сегодня утром я проснулась рядом с трупом Сурентия. Эти видения, родившиеся где-то в обожжённом похмельным страданием мозге, прокатываются по телу болезненными судорогами и время от времени вырываются из моей глотки мучительными стонами.

Однако меня держит на плаву тот факт, что ничего непоправимого всё-таки не произошло. Сурентий остался жив, я его не убила. В нынешнем состоянии оголённой похмельной ясности я вижу предельно чётко, что, осуществи я ночью задуманное, положение моё оказалось бы многократно хуже. И не прошло бы за какую-то пару дней. Отравленное алкоголем тело – ничто по сравнению с отравленной злодеянием душой.

Это даёт мне ответ на один из вопросов, над которым я билась, сидя возле Сурентия с пистолетом на коленях и бутылкой в руке. Я не знаю, чем руководствовалась та парочка шиваитов (если они правда были шиваитами, что не факт), Перфидий или Август: слышали они голос Бога или принимали за него голос своих собственных омрачений. Но знаю совершенно точно, что убийство Сурентия ввергло бы меня в такую пучину кромешных мучений, из которой я могла и не выбраться; вернее, выбралась бы настолько исковерканной, что это оказалась бы уже не я.

К началу следующего дня я выныриваю из похмельного кошмара с чувством лёгкости не столько в теле (последствия возлияния ещё тянут вниз), сколько в душе. Я полна решимости довести до конца дело с доставкой энергии на Ефросинью. Помочь тем, кто помог мне. Выполнить то, что обещала.

Вскоре мы прибываем на орбиту Юпитера, фрахтуем танкер, наполняем его купленным термоядерным топливом и оставляем в залог помимо почти всех сохранившихся после совершённых трат денег ещё и планетолёт, на котором прибыли.

По пути на Ефросинью я почти всё время посвящаю освоению управления танкером: ведь обратно я поведу его в одиночку. Да и на Землю потом полечу одна на оставленном в залог планетолёте. Дело спорится, но чем ближе Ефросинья, тем сильнее я волнуюсь. Мне не терпится разобраться поскорее со всей этой историей.

И вот, наконец, настаёт день, когда мы достигаем цели нашего пути: на мониторах в рубке танкера можно теперь разглядеть темнеющую глыбу Ефросиньи. Сурентий посылает запрос в грузовой порт астероида, и получает ответ от автоматики: та готова принять наше космическое судно и влить дарующий энергию газ внутрь энергосистемы Ефросиньи. Мой спутник направляет танкер к грузовому порту, запускает систему автоматической стыковки.

Мы сидим перед мониторами и смотрим, как приближается разверстый широкий зев грузовой причальной шахты. Вот торец танкера подхватывают магнитные механизмы причала, и цилиндрическое тело планетолёта начинает бесстыдно погружаться внутрь каменной плоти Ефросиньи. Сурентий набивает на терминале команды, чтобы содержимое танкера было автоматически выгружено в энергетическую систему Ефросиньи, когда движение грузового планетолёта остановится, торжественно жмёт клавишу ввода и, кивнув: всё готово – смотрит на меня. Спустя несколько минут танкер вздрагивает, заняв финальное положение своей причальной траектории и…