Восточные нити

Они оба замолчали, их взгляды встретились. Не как у мужчины и женщины, между которыми могла бы возникнуть романтическая искра. Как у двух солдат, прошедших разную войну, но узнавших в друг друге – того, кто выжил, того, кто понял цену борьбы и потери, кто ценит честность выше приличий.

Он закончил повязку. Встал. Его движения были чуть более медленными, чем обычно, словно разговор забрал у него часть энергии. Кивнул.

– Вы будете в порядке, мадам. Скоро.

– Мы обе, Джон, – тихо сказала она, и впервые назвала его по имени, но не в привычном обращении, а как будто констатируя факт, утверждая его статус.

– Вы – тоже в порядке. Просто слишком долго играете одну роль. Наденьте другую. Хотя бы ради неё, ради Лизи.

Тем временем, Лизи бежала по коридорам отеля, затем выскочила на улицу, где вечерний Константинополь уже погружался в дымку фонарей и спешку. В ближайшей аптеке пахло странной смесью – мятными каплями, порошком хины, нафталином и старым деревом, и эти запахи казались чужими после атмосферы «Pera Palace». Банки, пузырьки, склянки с разноцветными жидкостями выстроились на полках, отражая тусклый свет газовых ламп.

Аптекарь, пожилой турок с аккуратной седой бородой, долго колебался – отпускать ли ей снадобья без рецепта. Лизи с трудом, но убедила его, объясняя ситуацию с Матой Хари и напирая на авторитет доктора Ватсона, чьё имя, похоже, имело свой вес даже в Константинополе. В конце концов, с парой лишних монет и убедительной мольбой, ей удалось получить необходимые мази и бинты.

На обратной дороге она шла медленно, почти не ощущая усталости, словно ноги сами несли её. Сердце билось гулко, отдаваясь в висках. В голове – не слова, а движения. Плавные, завораживающие, откровенные движения Маты Хари.

В танце Маты Хари было что-то, чего Лизи никогда не видела и не могла представить. Это было не про мужчин. Не про страсть в её обыденном понимании, а что-то гораздо более глубокое. А про… себя. Про то, что женщина может быть телом и душой одновременно, сценой и зрителем своего собственного представления. Объектом и режиссёром. Она танцевала не для других, а для себя, проявляя себя, утверждая себя в каждом жесте.

И вдруг – ей стало досадно за тот мимолётный стыд, который она испытала в начале выступления. Это не было «неприлично», как сказал отец. Это было настоящее. Это было сильно. Это было свободно. Мата Хари не стыдилась своего тела, своей женственности, своей способности очаровывать. Она принимала это и использовала, как художник использует кисть.

Лизи вспомнила слова Маргареты: "Никогда не проси быть сильной. Просто учись не быть слабой."И танец Маты Хари был именно об этом. Не о демонстрации физической силы, а о внутренней стойкости, о способности выразить себя, несмотря на осуждение, на правила, на предрассудки, на боль. Для Лизи, выросшей в рамках викторианской морали, это был подлинный удар, пронзивший её представления о мире, словно молния, расколовшая небеса.

Возвращение.

Она вошла в гримёрку с лёгким стуком. Ватсон сидел на краю кресла, его руки были скрещены на груди, взгляд устремлён в пол, словно он всё ещё осмысливал произошедшее, и не только травму, но и диалог. Маргарета – уже в восточном халате, расшитом золотом, нога лежала на подушке, лицо всё такое же безупречное, без следов боли, но с глубокой задумчивостью в глазах, словно она обдумывала каждое сказанное Ватсоном слово.

– Я принесла, – сказала Лизи, протягивая пакет с лекарствами. – Всё, что вы просили.

– Прекрасно, дитя, – улыбнулась Мата Хари, принимая пакет. Её улыбка была чуть уставшей, но теплой и благодарной.

– Видишь, доктор Ватсон, я уже её учу. Скоро она будет знать, как управлять городом. Или – как сбежать из него вовремя, если того потребует ситуация. Это тоже навык выживания.

– Вы слишком на неё влияете, мадам, – пробормотал Ватсон, его голос был низким и напряжённым, но уже без прежней категоричности, скорее с оттенком беспокойства.

– Нет, доктор. Она сама решает. Просто… теперь она знает, что сцена – это не просто деревянный пол. Это – поле боя. И что женщина, если она не упала, несмотря на боль и натиск, – она уже победила.

Глава 15. Утро доверия.

Глава 15. Утро доверия.

Раннее утро застало Константинополь врасплох – будто город, всю ночь одетый в кружево сумрака, проспал собственное пробуждение. Воздух был ещё прохладным, но уже ощущалось дыхание знойного дня. Где-то вдалеке, над черепичными крышами и куполами, раздался мелодичный, тягучий зов муэдзина, призывающий к утренней молитве, и этот древний звук медленно растекался по пробуждающимся улицам. Свет ложился на крыши лениво, без спешки, как мягкое обещание нового дня. Улицы пахли пылью, горячим кофе из приоткрытых дверей маленьких кофеен, влажным камнем старых мостовых и едва уловимым ароматом роз из внутренних двориков. Окна «Pera Palace» отражали золотистые полосы первого солнца, словно не решаясь ещё впустить утро внутрь, сохраняя прохладу и тайны ночи.

Доктор Ватсон сидел у окна, в своём номере. Чашка с остывшим завтраком стояла на столике, нетронутая. Он не ел – он думал. Его взгляд был устремлён на тонкую, почти прозрачную бумагу телеграммы, свернутую пополам, как недосказанная, тревожная мысль. Слова были короткими, сжатыми, но за ними пульсировала острая тревога, едва уловимая, как отголосок чего-то, что пока ещё не произошло, но уже идёт по следу, неотвратимо приближаясь.

«Второй контакт прекратил связь. Объект Х недоступен. Расследование приостановлено. Требуется немедленное отбытие. Срочно. Прикрытие необходимо».

Он перечитывал это снова и снова, будто надеялся, что слова изменят форму, поддадутся его воле, рассыплются в безобидные фразы. Но они только становились чётче. Неизбежнее. Он понимал: Лизи не может быть рядом. Внезапные обстоятельства, которые возникли, требовали его полного сосредоточения, скрытности и быстроты действий. Он не мог рисковать её безопасностью. И, что важнее – требовался человек, которому можно было бы доверить не улики, не отчёты, а самое хрупкое, что есть в его жизни – единственного родного человека. Лизи не должна была оказаться здесь. Она сама настояла, обошла его волю, упрямо, с наивной уверенностью, что она – уже взрослая и готова к любым испытаниям. Но, взглянув вчера на её лицо после выступления Маргареты – Ватсон вдруг увидел не самоуверенность, а трепет. Открытость. Он почувствовал, как она взрослеет прямо на глазах, не резко, не по годам, но необратимо, впитывая новый мир, полный загадок.

Он достал из кожаной папки плотный лист. Бумагу для писем он выбирал сам – безупречно гладкую, чуть тяжёлую, цвета слоновой кости, такую, что хранила тепло прикосновения. Чернила – чёрные, как самая глубокая мысль, как наступающая ночь. Он начал писать, его почерк был аккуратным и твёрдым, словно каждый росчерк пера давался с трудом, выражая нечто очень важное.

Глубокоуважаемая мадам,

После нашей вчерашней беседы, которая, смею сказать, была для меня откровением, я задумался: как редко встречаются люди, с которыми можно не спорить – а просто понимать, словно наши души настроены на одну волну. Ваша мудрость, Ваша способность видеть суть вещей, Ваши слова о цене свободы и об ответственности, которую мы несём за себя, меня глубоко поразили.

Обстоятельства, возникшие совершенно внезапно и требующие моего немедленного участия, вынуждают меня покинуть Константинополь на неопределённое время. Я должен отправиться туда, где моё присутствие необходимо, и это место, к сожалению, не подходит для юной девушки.

И я не могу взять Лизи с собой. Моё присутствие там подвергнет её риску, к которому она не готова, и я, как отец, не могу этого допустить. Её безопасность для меня превыше всего.

Мне нужно… не просто присмотр. Мне нужно Ваше присутствие. Мне нужно знать, что она будет в безопасности, рядом с тем, кому я могу доверить её жизнь и её становление. Рядом с человеком, который способен понять её, поддержать её, продолжить открывать для неё этот мир, но уже с иной, более глубокой стороны, чем способен я сам.

Прошу Вас – не как мужчина женщину, не как незнакомец незнакомку, – а как отец человека, который для меня дороже всего на свете. Примите мою дочь под Вашу опеку, на то время, пока я не смогу вернуться за ней. Я верю Вам, мадам, как никому другому в этом городе, и это доверие, столь редко встречающееся в нашем мире, даёт мне силы двигаться дальше, зная, что она в надёжных руках.

С глубочайшим уважением и надеждой,

Джон Ватсон

Он не перечитывал. Просто сложил лист, аккуратно вложил в конверт, запечатал его сургучной печатью с гербом. Затем, взяв себя в руки, позвонил в номер Лизи.

Они завтракали на террасе – под полупрозрачным тентом, сквозь который свет ложился мягко, создавая игру теней и бликов на мраморном столике. Лизи была молчалива, задумчива. Она всё ещё переваривала впечатления от выступления Маргареты, которые казались ей более реальными, чем сон. Перед её глазами всё ещё стояла эта обнажённая пластика, силуэт в дымке, движение, где каждый жест был не жестом, а смыслом, посланием.

– Ты выглядишь… – начал Ватсон, но не закончил. Он не умел подбирать слова в таких разговорах, особенно с ней. Он привык к логике, к фактам, а здесь требовались эмоции.

– Не знаю, как выгляжу, – сказала Лизи, её взгляд был устремлён вдаль, на крыши города.

– Но знаю, что внутри меня всё теперь совсем по-другому. Как будто мир стал больше, а я – меньше, но в то же время способна вместить в себя гораздо больше.

Он кивнул, признавая её слова, которые так точно отражали его собственные мысли. Подвинул к ней конверт.

– Это письмо. От меня. Но не тебе. А с тобой.

Лизи долго смотрела на конверт, на аккуратный почерк отца, на его гербовую печать. Потом перевела взгляд на него. В её взгляде читалось непонимание, потом лёгкое удивление, смешанное с предчувствием. Потом – чуть-чуть страха. Но страха не за себя. А за него.

– К кому?.. – тихо спросила она, не касаясь письма.

– К Маргарете, – ответил Ватсон, его голос был непривычно мягким, но твёрдым.

Лизи медленно взяла конверт. Тяжесть письма в руке ощущалась как ответственность, как нечто важное, что только что вручили ей.

– Ты уезжаешь? – её голос дрогнул, она едва осмелилась произнести это вслух.

– На время, – сказал он, его взгляд был прямым и честным.

– Я не имею права брать тебя туда, куда мне нужно. Моя работа… она стала слишком опасной, Лизи. Но я имею право – и обязанность – не оставить тебя одну. Я… доверяю ей. Больше, чем кому бы то ни было в этом городе.

Лизи медленно кивнула, её взгляд был прикован к лицу отца. Она понимала, что он не может сказать больше, но её интуиция подсказывала, что происходит нечто серьёзное.

– Хорошо, – сказала она, её голос стал твёрже. – Я знаю, кто она. Но я хочу узнать – зачем ты уезжаешь. Я имею право знать.

Он молчал. Долго. Он смотрел на неё, на её повзрослевшее лицо, на глаза, в которых светился новый, более глубокий ум. Он видел в ней не просто дочь, а молодую женщину, которая уже на пороге самостоятельной жизни. Потом сказал, почти шёпотом:

– Когда-нибудь ты поймёшь. Когда-нибудь, может быть, даже поможешь мне. А, может быть, уже начинаешь понимать, глядя на этот мир и на тех, кто в нём живёт, на его скрытые механизмы.

Позже, тем же днём.

Лизи пришла в отель к Маргарете с письмом. Она постучала в дверь гримёрной, которая вчера ещё была полем боя страстей и эмоций, а сегодня казалась тихой гаванью. Маргарета открыла не сразу – вначале просто посмотрела на девушку, как на давно знакомое лицо в толпе, которое, наконец, подошло ближе, словно ожидала её прихода.

– Он уезжает? – спросила Маргарета, её голос был ровным, без тени удивления, словно она уже знала ответ.

– Да, – ответила Лизи, протягивая письмо. – Он… просит, чтобы я осталась с Вами.

Маргарета приняла конверт, её пальцы скользнули по сургучной печати, чувствуя её шероховатость. Она не спешила читать. Её взгляд изучал Лизи, проникая в самую глубину, словно она читала не слова, а её душу.

– А ты хочешь? – спросила она, её глаза были полны мудрости и какой-то древней печали.

Лизи подумала. И честно сказала, её голос был тих, но твёрд:

– Я не знаю, что меня ждёт. Но… мне кажется, это будет важно. Для меня.

Маргарета не улыбнулась. Но в её лице появилось то особенное выражение, которое появляется у тех, кто знает цену будущим воспоминаниям, кто понимает вес каждого решения и каждого сказанного слова. Она медленно открыла конверт, развернула письмо, и её взгляд скользнул по строкам. Её глаза пробежались по тексту, их выражение менялось: сначала лёгкое удивление, затем глубокая задумчивость, а в конце – нежная, чуть заметная печаль, словно она читала не просто просьбу, а историю одной души.

Она сложила письмо, вернула его Лизи, не произнеся ни слова, словно документ, подтверждающий их новое соглашение.

– Тогда начнём, – наконец сказала она, её голос был тихим, но в нём звучала невероятная решимость.

– Добро пожаловать, дитя. В мир, где нет правил, кроме тех, что ты сама себе установишь. И где самые важные уроки – это не те, что написаны в книгах.

Глава 16. Вечер в Галате.

Глава 16. Вечер в Галате

Тонкий туман поднимался от воды Золотого Рога, закручиваясь между мачтами торговых судов, словно вино в бокале, – вязко, медленно, тяжело. Пахло солью, железом, гарью угля. Портовый район Галата никогда не спал полностью, но к вечеру стихал, словно готовился к исповеди: баркасы глохли, крики носильщиков срывались на шёпот, а даже чайки – и те кричали тише, предчувствуя что-то недоброе.

Ватсон стоял у перил, наблюдая, как вдоль каменного мола прогуливается пара военных – немецкие морские офицеры. Один из них, невысокий, с узким лицом и плохо скрываемой хромотой, держал в руке папку, туго перехваченную ремешком. Второй – выше ростом, с идеальной выправкой и лицом, будто вытесанным из немецкого устава. Лица незнакомые, но жесты – слишком узнаваемые.

Он не смотрел в упор – взгляд скользящий, будто изучал закат, который окрашивал небо в тревожные, багровые тона. Но запомнил каждую деталь. Хромой держал папку так, как держат не просто документы – а нечто, на чём лежит огромная ответственность.

"Их здесь не должно быть так много,"– подумал Ватсон, и эта мысль кольнула холодом. В последние дни в городе прибыло не менее четырёх делегаций, в том числе и техническая группа верфи Киля, официально – для консультаций по строительству сухих доков в Измиде. Неофициально… он догадывался. Слишком многое совпадало. Слишком много совпадений всегда означало одно: за ними скрывается чей-то тщательно продуманный план.

Из гостиницы он вышел под предлогом вечерней прогулки, не оставив Лизи ни записки, ни обещания. Так было безопаснее. После всех раздумий он принял окончательное решение: Лизи остаётся под опекой Маргареты. Что будет дальше – он не знал, и эта неизвестность давила на него тяжелее привычного.

Он не носил оружия. Его методы всегда были тоньше, рассчитанные на ум, а не на силу прямого столкновения. Но сегодня эта уверенность казалась хрупкой, как старое стекло. Зато в кармане внутреннего пиджака лежала записка. Не от «Центра», как принято было называть шифровочный отдел в военном министерстве. Это была отписка, полученная накануне утром: "Контакт с источником 11 возможен. Объект X появится на конференции 14 июня. Место: Румелийская академия. Ваш статус: наблюдатель. Связь через точку R."

Никаких имён. Только координаты. Только намёки.

Он шёл вдоль набережной, будто случайный англичанин в Константинополе, погружённый в свои мысли. Газета под мышкой. Прогулочная трость. На ботинках – тонкий слой дорожной пыли, словно он преодолел долгий путь. Всё выглядело почти… буднично. Но это не была прогулка. Это было движение по острию клинка.

Он добрался до кафе, что располагалось почти напротив старого склада на Принцевой улице. Столик был занят. Он извинился на ломаном турецком, попросил счёт, будто спутал стол. Заказал кофе. Стал ждать.

В десять минут восьмого в кафе вошёл человек. Турок. Плотный. В неброском сером пальто. Сел за соседний стол, не поздоровавшись. Ни одна мышца на лице не дрогнула, когда между чашками официант положил газету. Прежнюю – вчерашнюю, ту самую, которую Ватсон якобы читал утром.

Ватсон взял её не сразу. Он допил кофе, бросил взгляд на часы, достал папиросу, словно просто убивал время. Только после этого – поднял газету. Разворот был пуст, кроме крошечного обрывка телеграммы, наклеенного под заголовок "Спорт", словно безобидный анонс матча.

"Изъятие. Перевозка чертежей подтверждена. Вероятная точка – порт Тасукю. Фаза вторая – не ранее 18 июня. Инженер X выступает с докладом на конференции. Угроза: внутренняя. Связной выведен из игры. Поддержки не будет."

Он читал, как читают стихи, не торопясь, словно наслаждаясь слогом. Газета чуть дрожала в его руках – не от страха, от ветра, который набирался в порту, усиливая ощущение зябкой пустоты.

"Инженер X"– должно быть, Мейер. Главный по турбинным системам. Он уже дважды появлялся на встречах с османским адмиралом, но всегда держался в тени, словно призрак. Его доклад может содержать ключевые фрагменты разработки. Вполне возможно, речь шла о совместных проектах U-ботов. А это – уже не просто слух. Это – прямая угроза.

Ватсон понимал: его задача изменилась. Он уже не просто наблюдатель. Он – последний. Связной выведен из игры. Эту часть он понял не из текста, а из тона, из отсутствия других сообщений, из тишины, которая нависла над ним. Поддержки больше не будет. Он остался один.

Он встал, оставив недопитую чашку и монету. Газету забрал – без демонстрации, будто она была простой безделушкой.

На обратном пути он проходил мимо тех же немецких офицеров. Хромой шёл чуть впереди, его походка была узнаваема. При его виде Ватсон вдруг вспомнил – тот же самый офицер присутствовал в 1905 году в Мюнхене, на встрече технических атташе. Он был тогда младше, рыжеват, говорил тихо, всегда с бумагами. Фамилию не вспомнить, но Ватсон запомнил характер походки. Она не меняется.

"Если я не ошибаюсь – он и есть объект X. Или его тень."

И тогда он понял главное: следующая ошибка – последняя. Дальше уже не будет времени на догадки. Только действия. И он был готов.

Глава 17. Вечер в «Пера Палас»

Глава 17. Вечер в «Пера Палас»

12 июня 1913 года. Константинополь. Отель «Пера Палас».

Мрамор вестибюля отдавал вечернюю прохладу, дышал ароматом полированного дерева и едва уловимым запахом сигар, смешанным с восточными специями. Ватсон стоял у стойки администратора чуть дольше, чем требовалось, чтобы дождаться ключа от вымышленного номера, который он снял под новым именем. Он не впервые изображал рассеянного англичанина, туриста, чьё единственное беспокойство – потерянный зонтик. Роль слегка опоздавшего, немного уставшего, но добродушного путешественника была отрепетирована до малейшей складки в пиджаке. Но его взгляд работал, сканируя каждый уголок. Каждый.

Лизи. Она в безопасности. С Маргаретой. В безопасности.– Эта мысль билась в висках Ватсона, словно он пытался убедить самого себя. Но спокойствия она не приносила. Лизи, такая юная, такая открытая, теперь в руках… танцовщицы. Это казалось непредсказуемым риском.

В углу у огромной пальмы, чей тёмный силуэт почти сливался с тенями, стояли двое. Один – турецкий офицер в форменной феске, молодой, но с жёстким, почти фанатичным взглядом – явно младотурок, из тех, кто мечтал о новой, сильной империи. Второй – плотный мужчина с тяжёлым подбородком, небрежно державший дымящуюся сигару. Он говорил по-немецки, его голос был низким, но отчётливым. Ватсон уловил несколько фраз, что пронзили его, словно ледяные иглы:

„Die Blaupause ist morgen früh bereit… bloß kein Lärm… Das Treffen ist für Mitternacht geplant.“ ("Чертеж будет готов завтра утром… только без шума… Встреча назначена на полночь.")

Завтра утром. Полночь. Слишком быстро. Всегда слишком быстро.Он отметил произношение. Отчетливый северогерманский акцент, характерный для Гамбурга или Киля. Это мог быть сам Мейер. Инженер Х. И, если так, события набирали скорость. Ватсон ощутил, как холод пронзает его, не от сквозняка, а от предвкушения.

В этот момент налестнице второго этажа появился Пол Рёттиген, секретарь британского посольства. Он был сухощав, аккуратен, как новая банкнота, его движения выверены, но в них читалось нечто скрытое. В руке он держал цилиндрический кожаный футляр, слишком длинный для документов, но идеально подходящий для свитков или карт. Рёттиген, бросив быстрый, почти незаметный взгляд в сторону немца, продолжил спускаться, его шаги были бесшумными, словно он вовсе не касался мрамора.

Рёттиген. Футляр. Совпадение? Нет. В таких делах совпадений не бывает. Никогда.

Балкон, второй этаж. Позднее.

Ватсон наблюдал из-за тонкой занавески, сквозь которую лунный свет проникал в комнату, расчерчивая пол бледными полосами. Внизу, у главного входа, остановилась роскошная карета. Из неё вышли трое: турецкий капитан, чья парадная форма сверкала золотом, человек в штатском с резкими, типично немецкими чертами лица, и женщина в тёмной вуали, чья фигура казалась неземной в мягком свете газовых фонарей. Она двигалась с поразительной грацией.

Кто эта женщина? Зачем она здесь? Её взгляд… нет, Ватсон. Не отвлекайся.Он тут же подавил эту мысль, сосредоточившись на задаче. Отвлечения сейчас были смертельны. Смертельны.

Занавеска едва заметно дрогнула от сквозняка, принесшего с собой аромат лаванды. Ватсон услышал шаги за спиной, слишком лёгкие для его габаритов, но слишком уверенные для случайного прохожего. Он обернулся – Альфред Маллой, дипломат из британского консульства, стоял прямо за ним, сложив руки за спиной, его глаза были скрыты в тени, но Ватсон чувствовал его пристальный взгляд. Пристальный.

– Джон, ты умеешь наблюдать. Это становится редкостью в наше время, – сказал он тихо, как будто продолжал незавершённый разговор, начатый много лет назад. В его голосе не было ни удивления, ни вопроса – только констатация факта.

– Старые привычки, Альфред. Но я здесь как турист. Мой багаж – книги и бинокль, – Ватсон ответил ровным тоном, его лицо выражало полное спокойствие, но он ощущал, как его мышцы напряглись. Он не доверял Маллою. Никогда не доверял.

Маллой усмехнулся, его губы дрогнули в едва заметной, циничной улыбке.

– Тогда не забудь завтра на утреннем заседании упомянуть, как прекрасна перспектива германо-турецкой модернизации флота. Капитан Витт будет рад услышать. Он особенно ценит искренность.

И Маллой ушёл, растворившись в полумраке коридора, оставив за собой тонкий, едкий запах лаванды и целую бурю двусмысленности. "Капитан Витт,"– повторил про себя Ватсон. Немец. Из тех, кто был на корабельной верфи Киля. Так вот как это работает. Маллой – часть игры. Или угроза? Угроза? Эта мысль крутилась, навязчиво, как муха.

Сквер за Сулеймание. Поздний вечер.

Тень старого сквера за величественной мечетью Сулеймание казалась особенно плотной. Тело лежало в фонтане, его силуэт расплывался в воде, как нечёткое отражение. Полиция не спешила с выводами, вяло оцепляя место. Человек был одет просто – как мелкий торговец или портовый слуга. Но Ватсон знал его. Знал под именем «Марко», одним из своих немногочисленных, некогда надёжных контактов. Теперь – мёртвых.