Сказание о Радонии. Книга 3. Гордость. Вера. Верность

Какие только слухи здесь ни бродили!

Однажды, к примеру, кто-то в шутку сболтнул, что князь при поддержке Думы издал указ о запрете строительства из седого дерева. Мол, теперь любую постройку, даже если это храм, велено возводить из языческого материала – чернодерева. Эта весть, словно пожар, молниеносно разлетелась по всей площади, а затем охватила и всю Радонию. И хотя государь, спохватившись, тут же отправил в уделы гонцов с вестью, что никакого распоряжения относительно зодчества не давал, в Рудянске, Слевске и Ротинце уже успели возвести несколько чёрных часовен во славу Зарога.

Ещё Великий князь Михаил Сутулый, правивший Великим княжеством сотни лет назад, как-то произнёс, услышав от приближённых об очередных поразительных кривотолках, бывших здесь в ходу: «Власть в Радонии проистекает из двух мест – Престольной палаты и Рыночной площади Радограда. Причём неизвестно, какой из двух потоков сильнее». И он был прав.

Сегодня, в морозный зимний день, как водится, площадь кипела жизнью. Но не торговля стала причиной столь многочисленного скопления галдящих, толкающихся и спорящих людей. Нет, сегодня их привлёк сюда, заставив бросить все домашние дела, глава стольного града – Тимофей Игоревич.

Облачённый в роскошную мохнатую шубу, он величественно возвышался над горожанами, стоя на помосте из больших дубовых бочек. Раскрасневшийся, он сдвинул высокую меховую шапку на затылок, подставляя взмокший лоб ветру. Держа в руках небольшую лопату, посадник ловко орудовал ею, насыпая что-то в тянущиеся к нему со всех сторон руки. Сотни, тысячи рук.

– Спокойно, спокойно! – добродушно покрикивал он. – Кто взял – отходите, не мешайте другим! Своё вам отдаю, не казённое, жаль рассыпать! – И, обернувшись к стоящему рядом тиуну, Прохору, добавил: – Давай другой мешок, этот закончился уже.

Люди стекались отовсюду нескончаемым потоком. Тимофей Игоревич, с искренней улыбкой и благословением на устах, каждому лично насыпал по четверти фунта муки – кому в ладонь, кому в снятую с головы шапку.

– Дай тебе Владыка, батюшка посадник, всего наилучшего! – кричали страждущие, преисполненные благодарностью. – Только ты о простом люде заботишься! Одному тебе у нас вера!

Некоторые, не в силах сдержать чувств, осмеливались приблизиться, подпрыгивали и в порыве признательности целовали его волосатую, крепкую ладонь. Тимофею Игоревичу были неприятны прикосновения черни, но он стойко терпел, не позволяя благодушной улыбке исчезнуть с лица ни на миг.

– Следующий мешок!

Прохор, сгорбившись, с трудом подтянул к хозяину новый тюк с мукой и длинным ножом разрезал сшивающие его нитки. Посадник, на мгновение отвлёкшись от демонстрации своей безмерной заботы о народе, заглянул внутрь – и, не сдержавшись, зло рявкнул:

– Пшеничная?

Благостное выражение мгновенно испарилось, взгляд боярина снова стал злым и колючим.

– Ты, тварь, какого лешего пшеничную притащил? Я тебе что говорил? Взять прогорклую, пропавшую ржаную, с пылью пополам смешать! А ты что приволок – хорошую? Смотри у меня! – пригрозил он пальцем побелевшему от страха управляющему. – Кнута отведаешь! А ну, быстро другой!

Отчитал слугу – и тут же вновь натянул улыбку, обернувшись к стоящим перед ним горожанам.

– Я же всегда за вас был! – ласково произнёс он. – Мне же нужда людская – как своя собственная!

Осада длилась уже три недели.

Зима выдалась суровой, и вместо оттепели, обычной для зимобора, Владыка наслал на Радонскую землю лютые морозы. Панкратий, следуя указаниям Роговолда, ежедневно проповедовал, что семиликий бог – на их стороне, а Владимир, или, как его с презрением называл священнослужитель, Изборовский князь, вскоре, поджав хвост, сбежит.

Однако среди простого люда множились слухи, что архиезист, по причине преклонного возраста, ошибается, и всемогущий Зарог на самом деле поддерживает совсем не тех, на кого он указывает своим украшенным каменьями перстом.

Голод, начавшийся ещё до окружения столицы, с ним только усилился. В городе уже не осталось никаких животных – ни собак, ни кошек. Оголодавшие и осмелевшие крысы стаями бегали по улицам, своим пронзительным писком внушая страх в сердца горожан. Ходили жуткие рассказы о том, как они поедали грудных младенцев в колыбелях и калечили немощных стариков своими острыми зубами.

Огромное число людей, истощив свои скудные запасы, не видели иного выхода, кроме как просить подаяния у тех, кто ещё хоть чем-то обладал. Многие из этих несчастных были настолько слабы, что не могли подняться с промёрзшей мостовой и умирали от холода в ночные часы. Утром их окаменевшие тела таинственным образом исчезали, и оставалось лишь с содроганием гадать – кто и с какой целью их забирал.

Снега так и не выпало, и единственным источником воды оставался Всеславов колодец. Но и его, при подготовке к осаде, удалось наполнить лишь наполовину.

Роговолд, готовясь к противостоянию с Владимиром, предусмотрительно оставил провизию для армии и городской стражи, и они, хоть и скромно, но питались. Однако простые радоградцы, предоставленные сами себе, наблюдали, как вояки ежедневно получают пусть скудный, но стабильный паёк, в то время как сами они с трудом передвигались от истощения и с каждым часом всё больше ненавидели вооружённых людей.

Матери круглые сутки дежурили у дверей дружинных изб, в которых размещалась стража, предлагая всё, что имели – даже своё тело и честь своих едва повзрослевших дочерей – в обмен на кусок хлеба или рыбьи кости, чтобы накормить младших детей.

Хитроумный Тимофей, трезво оценив положение, решил, что в сложившейся обстановке легко сможет завоевать симпатии населения. Он приказал достать из закромов испорченную муку, которую не ели даже слуги в его доме, и, смешав её с пылью, глиняной крошкой, толчёным мышиным помётом и древесной трухой, начал раздавать людям в обмен на безмерное уважение.

Горожане, полуживые от голода, не обращали внимания на качество смеси, которая могла не только не спасти их от смерти, но даже ускорить её.

Вскоре по Радограду, наряду с разговорами об удачливости Владимира, поползли слухи о доброте и щедрости Тимофея Игоревича – единственного, кто проявил заботу о простом люде. Потому-то посадник и старался: в поте лица, самолично, продолжал раздавать этот сомнительный серо-грязный порошок.

Снова и снова наполняя ладони и шапки, он не сразу заметил перед собой нечто необычное – человека в дорогом боярском кафтане. Подняв голову, Тимофей удивлённо округлил глаза. Перед ним стоял Остап Туманский – отец его жены, Ирины.

– Остапка! – воскликнул он, утирая пот рукавом. – Ты чего пришёл? Вина тут нет!

– Не за этим я, – хмуро ответил тот.

– А чего тебе? Тоже муки? Ты ж, вроде, не голодаешь?

– Разговор есть, Тимофей Игоревич, – стараясь перекричать царящий вокруг шум, громко прокричал боярин. – Срочный, тянуть нельзя!

– Потом! – отмахнулся посадник. – Занят я!

– Тимофей Игоревич! – взмолился Остап. – Я уж несколько недель пытаюсь поговорить, да ты всё занят да занят! Нельзя боле ждать, дело не терпит!

– Какие у тебя могут быть срочные дела? – язвительно осведомился глава столицы. – Деньги, что ли, на выпивку клянчить будешь?

Боярин, покраснев, обиженно поджал губы. Постоянные напоминания посадника о том, что Туманский обязан ему всем, что имеет, задевали остатки его гордости. Но, сдержавшись, он громко ответил:

– Не мне этот разговор нужен, а тебе!

Тимофей молча посмотрел на него и медленно передал совок Прохору.

– На сегодня раздача окончена! – сообщил он огорчённой толпе.

– Хозяин, – вмешался Прохор. – Осталось ещё два мешка, коли тебе недосуг – я сам могу раздать.

Посадник метнул на тиуна злой, пронзительный взгляд.

– Раздавать буду я! – отрезал он. – Всё – только из моих рук! Ясно тебе?

Управляющий испуганно закивал.

Спрыгнув с бочки, Тимофей в сопровождении Туманского направился к краю площади, туда, где его дожидались оставленные лошади.

– Не страшно тебе? Столько людей, а ты без охраны, – с интересом спросил Остап. – Люди озлоблены. Мало ли что на уме.

– Они меня любят, – самодовольно ответил посадник. – Посмотри: толпа славит моё имя. Старухи кланяются и целуют руки. Чего мне бояться? Это и есть – настоящая власть. Толпа! А не вся эта мишура, которую Роговолд рисует у себя в воображении, сидя в думских палатах. Кто владеет чёрным людом – тот владеет и городом, – и, тише, почти неслышно, добавил: – Настанет день, когда и он это поймёт.

– Послушай, Тимофей Игоревич… – начал было боярин.

– Не здесь, – перебил его глава столицы.

Пройдя через всю Рыночную площадь, они подошли к дверям одного из многочисленных кабаков, окружавших её. Не сбавляя шага, посадник пинком распахнул створки и ввалился внутрь.

– Мы не работаем! – воскликнул кабатчик, подскочив на месте. Он был пухлый, с редкими клочьями седых волос на почти лысой голове. – В кладовых пусто, мне нечего подавать!

– А ну пшёл вон! – рыкнул Первый наместник. – Или не видишь, кто перед тобой? Убирайся. Вернёшься через полчаса.

Хозяин заведения закивал и, не мешкая, быстро направился к выходу. Уже через мгновение он покинул помещение. Проводив его чёрными, похожими на угли глазами, Тимофей перевёл тяжёлый, внимательный взгляд на Остапа.

– Ну?

– Я был на заседании Думы, – тихо, почти шёпотом начал Туманский. – Роговолд собрал совет без тебя.

– И что? Что там было?

– Он посулил боярам твою голову после снятия осады. И пообещал назначить нового посадника Радограда.

Лицо Тимофея медленно налилось кровью. Глаза вспыхнули такой лютой ненавистью, что собеседник невольно отступил на шаг назад. Казалось, он вот-вот разнесёт кабак, не оставив здесь камня на камне. Но, несколько раз шумно выдохнув, посадник произнёс сквозь плотно сжатые зубы:

– Почему не сказал раньше?

– Да я же пытался, Тимофей Игоревич, да ты меня на порог не пускал!

– Конечно, ты же лыка не вяжешь, пьяный постоянно! Недоумок! – выругался глава города. – С таким важным делом мог бы быть и настойчивее! Неудивительно, что под твоим руководством род пришёл в упадок. Олух он и есть – олух!

Остап почувствовал, как его щеки вспыхнули. Он опустил взгляд, уставившись на грязный дощатый пол, не в силах смотреть на посадника. Тимофей же, не заметив нанесённой им обиды, погрузился в раздумья.

В пустом зале воцарилось гнетущее молчание, нарушаемое лишь приглушёнными криками, доносившимися с улицы.

– После осады, говоришь?.. – наконец, задумчиво пробормотал он. – Значит, пришло время завершить её. Только не так, как этого хочет Роговолд.

Поднявшись со стула, Тимофей, похожий на огромного, косматого медведя, вразвалку направился к выходу, не сказав ни единого слова на прощание. Однако у самой двери Остап окликнул его:

– Тимофей Игоревич!

– Чего ещё? – грубо осведомился тот, не оборачиваясь.

– Вчера я видел Ирину, – собравшись с духом, произнёс боярин. – Она была избита. Один глаз почти не открывался.

– Не твоё собачье дело, что я делаю со своей женой, – резко обернувшись, рявкнул Тимофей.

– Но она моя дочь!

– Вспомнил, что ты отец? – сдвинув кустистые брови, ядовито прошипел посадник. – Что ж ты забыл об этом, когда платил ею, как вещью, за место в совете? Запомни: теперь она – моя собственность! Захочу – побью. А если мне вздумается – и вовсе убью! А ты и пикнуть о ней не смей, падаль. Я тебя, Остапка, возвысил, но если будешь мне досаждать – сотру в порошок.

Оставив обескураженного боярина в полумраке пустого кабака, Тимофей с грохотом хлопнул дверью и вышел на улицу. Снаружи его уже ждал верный тиун, успевший к тому времени собрать мешки и подвести ко входу упряжку.

– Прохор, – сердито позвал посадник, завидев старика, – как твоя жена?

– Жена?.. – удивился такому участию управляющий.

– Да, жена. Ты возил её к какой-то знахарке или целительнице.

– Да, Тимофей Игоревич, – подтвердил тот. – К ворожее. Оксаной зовут.

– И как она? Помогла?

– Очень, Тимофей Игоревич! – закивал Прохор. – Ещё как помогла! Она своё дело знает, у моей-то всё тело было…

– Ты вот что, – перебил его хозяин, взбираясь в сани, запряжённые тройкой, – найди её, эту Оксану. И ко мне приведи. Работа для неё у меня есть.

Глава 6. Воин. Пленник. Человек

Ветер, вольно парящий над ледяной пустыней, в которую обратилась замёрзшая Радонь, яростно трепал матерчатые стены княжеского походного шатра. Внутри, не обращая внимания на его порывы, несколько человек, погружённых в раздумья, склонились над столом, в полумраке изучая карту окрестностей Радограда.

Владимир ощущал раздражение, которое с каждым днём становилось всё сильнее. Окружив остров цепью лагерей, он добился его полной блокады. Однако вскоре осада зашла в тупик. Его войска не могли предпринять никаких действий: ни штурмовать стены, ни даже попытаться пробиться к Бирюзовому пятаку. Роговолд распорядился поднять платформы, а воспользоваться узкой лестницей, на которой могли разместиться лишь двое дружинников в ряд, под непрерывным градом стрел со стен было невозможно.

После победы над войском Романа и венчания на княжество дружина Владимира была охвачена воодушевлением. Но с течением времени моральный подъём начал угасать. Бездеятельность разлагала воинов: в головы им лезли дурные мысли – то, от скуки, затеять драку в лагере, то отправиться ночью в близлежащую деревню за вином. Хотя большинство попыток отлучиться пресекалось, воины находили способы обойти запреты и князю всё чаще сообщали о столкновениях с крестьянами, случаях воровства и даже изнасилованиях женщин из близлежащих хуторов.

Князь был вынужден утроить дозоры, чтобы как-то занять людей. К тому же нарушителей порядка сурово наказывали, что тоже не способствовало укреплению боевого духа. Многие ратники считали, что в отсутствие сражений они вправе проводить время так, как пожелают. К удивлению Владимира, именно каменецкие ратники, влившиеся в его дружину, оказались оплотом порядка. Привыкшие к жёсткой дисциплине, они нередко одёргивали своих радонских товарищей.

Владимир понимал: чем дольше затянется период ожидания, тем труднее будет удержать озверевших от холода, спящих прямо на льду дружинников в повиновении. Поэтому сегодня он собрал в своём шатре приближённых, пытаясь найти способ как-то приблизиться к взятию столицы.

– А что, если метателями попробовать закинуть ядра за стены? – предложил Илья. – Устроим пожар, если повезёт. Начнётся паника. Кто знает, что будет дальше.

– Не получится, – хмуро ответил командующий. – Слишком далеко и слишком высоко. Мы не сможем перебросить их даже за посадские укрепления, не говоря уже о внутренней крепости.

Илья задумчиво почесал бороду, глядя на карту.

– Мы могли бы построить из брёвен башни, – добавил он. – В несколько саженей высотой. Установим на них метательные орудия – это поможет. До детинца не дотянем, конечно, но в посад можно будет забросить пару снарядов.

– А ты что думаешь, Святослав? – князь неожиданно повернулся к рынде, тихо стоявшему в стороне.

– Насчёт плана Ильи? – уточнил тот.

Владимир молча кивнул, внимательно глядя на него. Подумав немного, мальчик откашлялся и произнёс твёрдым голосом:

– Думаю, что даже если мы забросим ядра в посад и устроим пожар, это ничего нам не даст. Его быстро потушат. Мы только озлобим горожан и настроим их против себя. Кроме того, несколько сгоревших изб никак не приблизят нас к преодолению стен. Сожги хоть всё на острове – ворота не откроются.

Владимир, выслушав оруженосца, едва заметно улыбнулся. Он вспомнил, как впервые спросил его мнения на военном совете. Тогда парень был растерян и испуган. А теперь говорил уверенно, не опуская глаз, глядя прямо в лица тысячников.

«Да, он возмужал. Это уже не тот напуганный птенец, каким был раньше», – отметил про себя князь, но вслух произнёс:

– Вам стоит поучиться у моего рынды, тысячники.

Илья, Ярослав и Драгомир молча опустили головы. Некоторое время в шатре не было слышно ни звука.

– Наш человек в городе говорит, что люди голодают, – нарушил молчание Драгомир. – Умирают без счёта. Возможно, стоит просто выждать.

– Поверь, уж кого-кого, а дружину Роговолд накормит, – отмахнулся Владимир. – А на её копьях он продержится до ледохода, даже если все горожане умрут.

– Может, начать приступ? – подал голос Ярослав. – Дождаться тёмной ночи и малым числом, под покровом мрака, попробовать подняться на стену. Вырезать стражу и удержаться до подхода подкрепления. Как мы уже делали в Змежде.

Владимир на мгновение задумался, но вскоре отрицательно покачал головой.

– Нет. Это верная смерть. Их заметят. Вся стена под постоянным наблюдением. Нужно думать, как поступить, ибо если ничего не изменится – наше положение станет безнадежным, – и, помедлив, мрачно добавил: – В голову ничего не идёт. Нужно проветриться.

Под хмурыми взглядами приближённых он вышел из шатра. Шумно втянув ноздрями морозный воздух, он выдохнул облако пара. Стоящие у входа дружинники склонили головы в приветствии.

– Ну что, мёрзнете? – спросил князь у одного из них.

– Да, командующий, – коротко ответил тот, не поднимая взгляда. – Мороз крепчает.

Похлопав воина по плечу, желая приободрить, Владимир медленно пошёл вдоль лагеря.

Ночь стояла тёмная и ветреная. Лунные лучи едва пробивались сквозь пелену облаков. Стоянка была освещена красным сиянием многочисленных костров, у которых грелись дружинники. Пахло дымом. Отовсюду доносились голоса – низкие, хриплые, простуженные.

Прислушавшись, мужчина остановился. Холодный воздух бодрил, мысли в недавно ещё затуманенной голове стали течь быстрее.

Внезапно его осенила идея. Не раздумывая, Владимир быстрым шагом направился к стоящему неподалёку шатру.

– Кто идёт? – строго спросил вооружённый ратник у входа.

– Это я, князь. Желаю поговорить с пленником.

Стражник, не задавая лишних вопросов, шагнул в сторону. Владимир взял у входа факел, откинул матерчатую занавеску, служившую дверью и вошёл внутрь.

Здесь царил мрак и холод. Мужчина осмотрелся, пытаясь привыкнуть к темноте. Прошло несколько мгновений, прежде чем глаза начали различать очертания предметов.

В центре стояла деревянная клеть, сбитая из крепких жердей. Внутри, на дощатом настиле, покрытом тряпьём, в дальнем углу, прикованный цепью за ногу, сидел Роман, со свистом вдыхая воздух, затхлый и тяжёлый. Тошнотворный запах гнили и испражнений наполнял помещение, и Владимир невольно закашлялся, уловив его.

Лицо воеводы было перевязано – виднелась лишь часть. Укутанный с ног до подбородка в одеяло, он полулежал неподвижно, прислонившись к решётке, и без интереса смотрел на неожиданного гостя.

– Как тебе обстановка? – с иронией осведомился Владимир, остановившись перед деревянными прутьями.

– Бывало и хуже, – бесцветно ответил пленник тем же свистящим голосом, которым разговаривал в темнице Изборова.

– В Ханатаре?

– И там тоже.

Князь замолчал. Установив факел в светец, прикреплённый к обитому железом столбу, он сложил руки за спиной и принялся медленно расхаживать вдоль решётки.

– Как твоё лицо? – серьёзно спросил он. – Я распорядился, чтобы лекарь приходил ежедневно.

– Да, спасибо за заботу. Повязки меняют, но рана гниёт. Вряд ли я долго проживу, – и, подняв глаза, воевода добавил: – Где мы?

Владимир сел на корточки рядом с клетью, прямо напротив Романа. Некоторое время они молча смотрели друг на друга – освещённый пламенем князь и скрытый в тени пленник.

– Думаю, ты уже догадался, – усмехнулся Владимир.

– Догадался. Мы осаждаем Радоград?

Князь не ответил, но воевода всё понял без слов.

– Судя по тому, что в лагере ничего не происходит… дела плохи?

– Надежды весьма туманные, – уклончиво произнёс Владимир.

– Зачем ты потащил меня в поход? – внезапно спросил пленник, подаваясь вперёд. Командующий непроизвольно поморщился, когда из тени показалось его изуродованное лицо.

– В Изборове была темница. Меня можно было оставить там.

– Я удивлён, что ты задаёшь этот вопрос, – князь приподнял брови. – Ты – воевода Роговолда, его ближайший помощник. Ты знаешь о нём и его войске всё. Подумай сам: какой от тебя прок в Изборове? А здесь, возможно, я найду тебе применение. – И, как бы между прочим, добавил: – Кроме того, у меня было предчувствие, что тебя стоит взять с собой.

– Предчувствие? – не понял Роман. – Хочешь сказать, ты видишь будущее?

– Нет, конечно, – покачал головой Владимир. – Просто иногда ощущаю, что лучше поступить так, а не иначе. Возможно, кто-то ведёт меня. Или что-то.

– Это пустой треп, – хмыкнул воевода. – Ты просто самоуверенный мальчишка! Запомни: если надеешься, что я буду тебе помогать – зря. Я не предам Роговолда. Тебе всё ещё нечего мне предложить.

Владимир поднялся и вновь принялся расхаживать вдоль деревянных жердей, из которых была собрана клетка.

– А что если я отправлю тебя в Радоград с предложением о капитуляции? – сказал он. – Пообещаю отпустить Роговолда с его людьми в Каменец. Ты мог бы помочь ему. Разве это предательство?

Роман ничего не ответил. Он молча смотрел на своего тюремщика из тёмного угла.

– Если я отпущу тебя с таким посланием, ты вернёшься?

– Вернуться куда? В эту клетку?

– Да, – пожал плечами Владимир. – Так было бы честно. Передашь предложение и, пока Роговолд будет думать – посидишь тут.

– Нет, не вернусь. Я останусь при нём, как и подобает верному слуге. Если, конечно, он всё ещё сочтёт меня полезным… в таком состоянии.

– И снова поднимешь оружие против меня?

– Подниму. Но только очень лёгкое. В моих руках уже нет прежней силы.

Оба – и узник, и его тюремщик – едва слышно усмехнулись.

– Он не согласится, парень, – уже серьёзнее продолжил воевода. – Он знает, что тебе осталось недолго. Да и будет ли он меня слушать? Кто я такой? Калека. Твой дядя не нуждается в советах. Для него важно лишь собственное мнение. Чтобы убедить его сделать что-то – нужен человек, которого он действительно уважает. Я не знаю таких среди ныне живущих.

– Что ж, – развёл руками Владимир. – В любом случае, спасибо за честность. Ты мог соврать и уйти.

– Я и не против уйти, ибо моё место рядом с Роговолдом, – Роман заметно устал, силы покидали его, и свистящий полушёпот звучал всё тише. – Особенно сейчас, когда верные люди нужны ему как никогда. Не стоит переоценивать моё благородство. Я убивал людей, рубил ваших дружинников без жалости. Однажды я зарезал сына на глазах его отца. В лагере твоего брата. А потом прикончил и его самого.

– Как их звали? – сжав губы, спросил князь.

– Я не помню, – развёл руками пленник. – Ренька… Сенька… Семён… Что-то на “С”.

– Степан. Я знал их обоих. Хорошие воины. Смелые и верные.

– Всё это я делал по приказу. И сделал бы вещи гораздо худшие. Потому что однажды князь вернул мне жизнь, и теперь она принадлежит ему. Пойми это наконец. Единственное, что я действительно презираю – это трусость и подлость. Хотя и их, если бы велел Роговолд, я бы совершил. Но для меня есть разница – сделать нечто по воле хозяина или по собственной. Что-то внутри меня не позволяет мне лгать, глядя тебе в глаза.

– Это называется уважение.

– Уважение? – задумчиво повторил Роман. – Возможно. Я хотел бы, чтобы ты отпустил меня. Я уже вряд ли смогу повести за собой войско. Будем откровенны – я скоро сдохну. И в этом смраде, что стоит здесь, это заметят только тогда, когда надо мной появится рой мух. Конечно, я не желаю провести последние недели или даже дни в загоне, как скотина. Я уже жил так. Если ты хоть на десятую часть понимаешь, о чём я говорю – отпусти меня без условий. Очевидно, твоё предчувствие подвело. Я тебе не пригожусь.

Князь не ответил. Слова пленника вызвали в нём противоречивые чувства. С одной стороны – презрение за содеянное, с другой – почтение к его честности и верности господину.

Некоторое время Владимир молча смотрел на неподвижную фигуру воеводы, затем взял факел и быстрым шагом вышел.

– Проветрить! – бросил он, не оборачиваясь, стоящим у входа стражникам. – Смрад стоит – не продохнуть! И принесите пленнику тёплого питья, пока он не околел.

Не сбавляя шага, командующий отошёл на несколько десятков саженей от походной темницы и остановился у своего шатра, с наслаждением вдыхая чистый морозный воздух.

Матерчатая дверь откинулась, и из освещённого проёма показалось лицо Ильи. Завидев князя, тысячник неспеша подошёл к нему.

– Все разошлись? – угрюмо спросил Владимир.

– Да, – кивнул Илья. – Никому ничего так и не пришло в голову.

– Их можно понять… непростая ситуация.

– Хуже всего то, что мы бездействуем, – продолжил воевода. – Дружина мается. Порядок страдает. Из соседних деревень тащат девок, хмельной мёд… Пока это единичные случаи, но что будет дальше?