Сказание о Радонии. Книга 3. Гордость. Вера. Верность

– Да тебе лишь бы пожрать! Жизнь-то коротка, надо же и удовольствие получать! Но, конечно, каждому своё – кому еда, кому баба. Ладно, у меня тут хлебное вино осталось. Не хочешь выпить? А то ветер-то ледяной, до костей пробирает! Совсем окоченел, поди. У меня вот уже хер в сосульку превратился.

Остановившись, один из них достал из-под плаща бутыль. Кряхтя, дозорные принялись по очереди отпивать из неё, передавая друг другу. До Оксаны донёсся едкий запах дешёвого пойла.

Незнакомец, не отрывая взгляда от выпивающих дозорных, положил женщине руку на плечо.

– Приготовься.

Наконец, сосуд исчез в складках плаща. Утирая рукавами бороды, стражники, покачиваясь, продолжили обход, шаг за шагом удаляясь от желоба.

– Пошли!

Стараясь не шуметь, они вдвоём подбежали к желобу, склонившись над ним. Несколько мгновений – и мужчина, достав из кармана отмычку, открыл замок. Уперевшись руками в железную крышку, он попытался сдвинуть её с места.

Заслонка не поддавалась.

– Давай, помоги!

Вдвоём, напрягая все силы, они смогли медленно, со скрежетом, сдвинуть железяку в сторону. Под ней показался чёрный желоб, ведущий в хранилище воды.

– Так достаточно?

– Да.

– Хорошо, приступай.

Оксана, дрожа от холода и волнения, начала развязывать бечёвку, которой был перевязан мешок. Затем, подняв его, она с грохотом вытряхнула оттуда что-то бесформенное.

В воздухе разлилось отвратительное зловоние. Мужчина, зажав нос, едва смог сдержать приступ тошноты. На земле у его ног лежала большая мёртвая собака со вспоротым брюхом. Её гниющие внутренности, вывалившиеся из распоротого живота, были густо усыпаны копошащимися личинками.

Оксана, прикрыв глаза, опустила руки на смердящую требуху. Опарыши тут же покрыли её ладони. Затем раздался её тихий, глубокий голос. Женщина принялась шептать заговор:

"Гниющая плоть, воду обрати в яд,

Кто ею напьётся – кровью захлебнется

Кто руки ополоснёт – в могилу сойдёт

Кто запах вдохнёт – мигом помрёт

Кто еду сварит – земле кости подарит"

В темноте, окружающей подельников, что-то неуловимо изменилось. Незнакомец вдруг увидел, как вокруг туши собаки сгущается мрак. Он стал плотным, пульсирующим, почти осязаемым – словно живое существо.

Несмотря на леденящий холод, лицо мужчины обдало жаром. Тихий шёпот, невнятный и зловещий, пронёсся над площадью. Какие-то размытые силуэты скользнули по крышам и стенам окружавших их домов, а затем – по мощёной булыжником мостовой, стекаясь к сидящей на корточках Оксане.

Женщина, словно обессилев, со стоном опустилась на ледяную брусчатку. Её дыхание было прерывистым, тело сотрясалось от напряжения. Собрав последние силы, она непослушными руками подняла разлагающуюся тушу и бросила её в чёрное отверстие желоба.

Через мгновение до её слуха донёсся едва различимый всплеск.

– Всё?

Мужчина говорил отрывисто, нетерпеливо. Он пристально глядел на очертания окружающих построек, пытаясь разглядеть во мраке приближающийся дозор.

– Да, – едва слышно ответила Оксана. – Я закончила.

Женщина сидела, покачиваясь из стороны в сторону, словно осенний лист на ветру. Было ясно, что ждать от неё помощи не имело смысла. Поэтому сообщник, поплевав на ладони, начал, пыхтя, двигать крышку обратно. К его радости, назад она шла легче, и вскоре ему, хоть и с трудом, но всё же удалось вернуть заслонку на место.

Подняв Оксану под руку, он, поддерживая её – женщина едва могла идти, – так быстро, насколько это было возможно, направился обратно, туда, откуда пришли: в тенистый, безлюдный переулок.

Знахарка начала задыхаться. Казалось, ей не хватает воздуха, но незнакомец тащил её всё дальше и дальше от колодца, не давая перевести дух.

Наконец они остановились. Знахарка была бледна, как снег. Её обычно полные, красиво очерченные губы цвета спелой вишни посинели и были плотно сжаты. Кожа на лице обвисла, женщина будто постарела на несколько лет.

Пошатнувшись, она оперлась об угол дома и издала странный, рычащий звук. Затем её вырвало на покрытую льдом брусчатку чем-то чёрным и зловонным. Мужчина с отвращением смотрел, как целительница, лишившись сил, медленно сползла по стене, сев прямо в лужу собственной блевоты.

– Дело точно сделано? – тихо спросил он.

– Да, – едва дыша, ответила Оксана. – Это древний заговор. Он… он усиливает гнилую плоть. Вода… она отравлена. До новой луны любой, кто коснётся её, умрёт… Плата… Мне обещали щедрую плату.

– Хорошо, – кивнул незнакомец.

Сев перед ней на корточки, он наклонился, пытаясь отыскать что-то в бесчисленных складках плаща. Стараясь прийти в себя, женщина, хватая ртом морозный воздух, наблюдала за ним из-под полузакрытых век.

– А, вот, наконец-то нашёл! – радостно произнёс мужчина. – Я уж было подумал, что забыл!

Оксана посмотрела на ладони незнакомца, ожидая увидеть кошелёк с деньгами. Но вместо этого она заметила в них нож, лезвие которого холодно сверкнуло, отражая лунный свет.

Знахарка не успела опомниться, как мужчина быстрым движением выбросил руку вперёд, ударив её ножом в живот. Женщина попыталась зажать рану рукой – в тот же миг последовали новые удары: в грудь, в бока.

Задохнувшись, ведунья начала заваливаться в сторону. Дёрнувшись, упала на холодную мостовую, беспомощно подняв глаза на убийцу.

– Моя девочка… Пелагея… – едва слышно прошептала она. – Позаботься о ней.

Мужчина, безразлично глядя на умирающую сообщницу чёрными глазами, поблёскивающими из-под капюшона, принялся деловито вытирать клинок о её одежду.

– Жаль, но твоей дочке придётся самой позаботиться о себе, – с издёвкой произнёс он.

– Она умрёт… Она совсем маленькая… Тимофей обещал… Сволочь…

– Ты только что убила тысячи людей – и взрослых, и детей.

Голос незнакомца стал ледяным. Оксана увидела, как его губы исказила странная, жуткая улыбка.

– А беспокоишься только об одном ребёнке! Что ж, я могу это понять – своя рубашка ближе к телу. Но не тебе винить Тимофея Игоревича, падаль…

Глаза женщины расширились от ужаса. Её обманули. Заставили совершить ужасное преступление и, не выполнив обещания, обрекли на смерть единственного человека, которого она любила.

Под ней разливалась лужа крови, в полумраке улицы казавшаяся абсолютно чёрной. Собрав последние силы, ворожея схватила незнакомца за грудки и, широко раскрыв глаза, посмотрела ему прямо в лицо.

– Пред ликом Ночи… Проклина…

Молниеносным, отточенным движением мужчина всадил уже было вытертое лезвие в её горло. Осекшись на полуслове, Оксана захрипела.

– А вот этого не нужно, – тихо произнёс он, медленно проворачивая нож, всё больше увеличивая рану. – Проклятия нам ни к чему. Грех это.

Глаза целительницы постепенно угасли. Человек снова вытер клинок о её одежду, молча встал и, бесшумно ступая по брусчатке, растворился в темноте ночных переулков.

***

Над Радоградом разгоралось раннее зимнее утро. Солнечные лучи, едва коснувшись земли, осветили вход во Всеславов колодец, закрытый массивными коваными воротами с княжеской чайкой.

Несмотря на ранний час, сонные люди, зябко кутаясь в тёплую одежду, уже спешили к нему, стремясь набрать воды. Она была нужна горожанам для питья, умывания и приготовления пищи. Постепенно собираясь, они выстраивались в очереди, занимая места друг за другом в ожидании открытия входа.

Наконец, громко звякая ключами, появился старший дозора и, отперев тяжёлый замок, с громким скрежетом распахнул створки при помощи охранявших их стражников. Очередь медленно начала движение в пещеру, наполненную живительной влагой.

У ворот останавливали каждого и, тщательно обыскав, разрешали пройти дальше. Набирая воду в вёдра, меха и фляги, горожане уходили, и на их место вставали другие.

Десяток за десятком. Сотня за сотней.

Людской поток двигался неторопливо, словно мороз сковал и его. Чтобы скоротать время, радоградцы обменивались новостями, обсуждая последние события. Затем, дождавшись своей очереди, они черпали воду и, выйдя из пещеры, направлялись обратно к своим домам, где их ждали семьи.

Отовсюду звучал скрип колёс многочисленных телег. Из дружинных изб прибывали вереницы повозок с большими, пузатыми бочками. Дружинникам требовалось много воды для приготовления пищи княжеским ратникам.

Охрана у ворот громко закричала:

– Расступитесь!

Вода для нужд войска отпускалась без промедления и очереди. Повинуясь требованию стражи, горожане начали тесниться к стенам, освобождая проезд. Наполнив бочки, дружинники уехали – утром у них дел невпроворот и задерживаться нельзя.

Очередь снова двинулась, и скучающие, сонные охранники, зевая, продолжили досматривать пришедших.

Двое дозорных приблизились к воротам. Те, кто ночью охранял крышки желобов. Они шли, шатаясь, источая резкий запах перегара. Старший, взглянув на их помятые, опухшие лица, строго свёл брови.

– Надрались? – грозно осведомился он. – И где только пойло нашли?

– Пропустите без очереди, – виновато потупив взор, пробормотал один из выпивох. – Ради Владыки пропустите. Помираем так охота горло промочить! Еле утра дождались.

Их товарищи у ворот рассмеялись, глядя, как жалостливо незадачливая парочка просит о снисхождении. В тот момент оба они были похожи на побитых дворовых собак.

– Ладно, идите, – махнул рукой старший. – Что с вас взять, недоумков! Потом разберёмся.

С благодарностью поклонившись, пьяницы радостно засеменили внутрь колодца, расталкивая недовольно ворчащих горожан. Набрав воды во фляги, они вскоре вернулись обратно, с наслаждением прихлёбывая студёную жидкость. Их лица выражали ни с чем не сравнимое блаженство.

– Ну что, олухи, стало легче? – спросил старший, глядя на их помятые физиономии, расплывшиеся в улыбках.

– Да, не вода, а мёд!

– Вот вы сами пили всю ночь, а товарищам у ворот погреться не дали! – осуждающе произнёс один из стражников.