Сказание о Радонии. Книга 3. Гордость. Вера. Верность

Кирилл Малышев

Сказание о Радонии. Книга 3. Гордость. Вера. Верность

Не стоит переоценивать верность – в ней меньше добродетели, чем принято считать. Верность и предательство – близнецы, различающиеся лишь позицией смотрящего на них. Изменяя одному хозяину ради другого, человек всего лишь перекраивает своё чувство долга под нового господина.

Часть 1. Родственные узы

Глава 1. Билет в Радоград

Белые Воды, небольшая деревенька, расположенная неподалёку от Радограда, в нескольких вёрстах выше по течению Радони, была переполнена чужаками.

Весть о скором походе Владимира стремительно разнеслась по окрестностям, и жители прибрежных рыбацких поселений, опасаясь возможного разорения и бедствий, которые могла принести осада, спешили укрыться за стенами столицы. Преодолев часть пути, они останавливались на ночлег здесь, на берегу великой реки.

Тут было всего две улицы, уставленных покосившимися рыбацкими хатами. Ничем не примечательная деревушка, коих в этих местах было неисчислимое множество.

Но всё-таки имелась в Белых Водах одна особенность. На южной оконечности, прямо у берега размещалось потемневшее от сырости бревенчатое двухуровневое здание. День и ночь оно было полно людьми, а гомон, исходящий оттуда, заставлял местных недовольно морщиться.

То строение было трактиром. Причём не простым, а единственным питейным заведением на несколько вёрст вокруг. Хозяин, Евлампий, совершенно лысый коротконогий мужичок с пышными рыжими усами, кончики которых он старательно подкручивал для солидности, изготавливал отменное хлебное вино. Настолько крепкое, что одной бутылки хватало, чтобы допьяна напоить троих взрослых мужиков. Да так, что на следующий день они не смогли бы вспомнить семь заветов Владыки, даже если бы он сам явился и спросил их.

На улице собирались синие зимние сумерки. Дым печей в покрытых щепой беловодских хатах стелился тонкими струйками вниз, на землю. Мороз разогнал селян по тёплым избам. По обеим беловодским улицам, сопровождаемые собачьим лаем, скрипя сапогами на снегу, от хаты к хате шатались пришлые, тщетно надеясь на то, что кто-то пустит их переночевать.

Те же, кому не повезло, направлялись прямиком в евлампиев трактир. Там, в отличие от спящей деревни, кипела жизнь. В набитом битком заведении незнакомые ещё час назад люди вместе пили и пели, дрались и братались.

Внутрь кабака вела криво висящая на единственной петле деревянная дверь. Чтобы пройти сквозь неё, путникам требовалось подняться по скрипящим ступеням крыльца. Настолько зассаного загулявшими выпивохами, что всё оно покрылось скользким жёлтым льдом, создававшим немалую опасность для неосторожных посетителей заведения.

В просторном зале было гораздо уютнее, хоть и не менее грязно. Грубо сбитые деревянные столы размещались один около другого, занимая весь первый этаж. Единственным источником света и тепла, кроме нескольких тусклых свечей, служил старый очаг, расположенный у стены. Потому всё помещение было наполнено длинными, причудливо извивающимися тенями, которые, подобно змеям, ползали по полу и стенам.

Здесь было шумно и многолюдно. Все столы были заняты компаниями людей, которые, в большинстве случаев, познакомились только что. Густой запах мочи, перегара и блевоты висел в воздухе. Довольный Евлампий на своих коротких, козлиных ногах едва успевал разносить кувшины с хлебным вином и медовухой, ловко лавируя между заполонившими помещение пьяными людьми.

Антон сидел в дальнем углу, и его стол, самый маленький, рассчитанный на двоих, был занят им одним. Мужчине не требовалась компания, ведь он не пил.

Антон вышел на охоту.

Он был молод, не старше тридцати лет. Многие могли бы назвать его красивым. Серо-голубые глаза. Темные волосы. Прямой острый нос. Тонкие, но не слишком, губы. Все хорошо, но впечатление портил протянувшийся под подбородком от уха до уха, бледно-розовый, судя по всему, едва успевший зажить, шрам. Впрочем, Антон старательно скрывал его, постоянно поправляя ворот выцветшего грязно-коричневого плаща.

Мужчина выбрал место в углу не спроста. Отсюда ему был хорошо виден весь зал. Многие прибывали в Белые Воды, надеясь укрыться за стенами Радограда и брали с собой все свои пожитки. Антон внимательно высматривал и выслушивал тех, кто во хмелю начинал болтать об имеющихся у него деньгах или, того лучше, доставал их и хвастал перед новыми знакомыми. Заметив такого человека, внимательный наблюдатель дожидался, пока тот выйдет на улицу справить нужду, где бил его по голове и обирал до нитки.

Грабитель прибыл сюда недавно с земель на левом берегу Радони и за последние дни уже успел заработать таким образом кое-что значимое. Но в любом деле не обходится без накладок. Двое пьянчуг, лишившихся чувств при помощи Антона, прошлой ночью замерзли насмерть и тем самым привлекли к его промыслу излишнее внимание.

Евлампий уже начал подозрительно коситься на гостя – уже который день сидит один, не пьёт. Выходит за посетителями на улицу.

“Эх, хорошая кормушка, да придётся, видать, скоро бросить её”, – печально думал черноволосый, внимательно глядя по сторонам.

Сегодня Антону не везло. То ли пьяных недоумков стало меньше, то ли все, кто имел при себе деньги уже были в Радограде – ни одной подходящей жертвы в зале не было. Мужчина откровенно скучал. Чтобы не уснуть, он слушал разговоры сидящих вокруг выпивох. Почти все они говорили о столице и о войне.

– Как в кольцо город возьмут – пойдут дружинники в разгул! В осаде-то особо делать нечего. Сиди да жди! Вот тогда держись и Засень, и Белолипица, и прочие деревни! – со знанием дела рассказывал собутыльникам щуплый, носатый и очень рябой мужичок за столом справа. – У нас в Полужье, как узнали, что Владимир идёт с войском – сразу поняли: надо в Радоград бежать!

– Нужен ты там больно, Лёшка, – махнул рукой сидящий напротив мужчина преклонных лет, совершенно беззубый. – Коли все из соседних сёл туда набьются, – что они там жрать-то будут? В столице ни полей, ни скота – пусто. Видал я уже тех, кто от ворот поворот получил. Назад идут! Тут же, за этим столом сидели.

Товарищи согласно закивали, поддерживая слова старичка.

– За других не знаю. А меня возьмут! – надулся рябой Лёшка и подбоченился. – В этом уж будьте уверены!

Сидящие рядом пьянчуги засмеялись, глядя на петушащегося собутыльника. Тот обиженно насупился.

– Чего ржёте, как кони? Чего смешного?

– Так ты, выходит, барин?

– Важный человек с нами за столом! Его куда хошь – везде пустят!

– Может, расскажешь, каково боярынь трахать? Небось цветами пахнут? А то от наших баб за вёрсту рыбой несёт!

– Ты, может, и вовсе княжеского роду? – хохоча, добавил старичок, расплескав пойло по столу.

Лешка нахмурился.

– У вас, олухов, ума не хватает ни на что, кроме как ржать. Чисто ослы!

Мужики, не обращая на его слова внимания, продолжали глумиться.

– Я тебе вот что скажу: с твоим рылом тебя не то что за стены не пустят – как придёшь к воротам, стража развернёт, да как даст коленом под зад! Так ты обратно до Полужья не дойдёшь, а кубарем докатишься!

Рябой, разозлившись, встал. От выпитого его слегка покачивало.

– Да что вы, бестолочи, несёте?! – возмущённо вскричал он. – Я вас тут пою весь вечер, а вы надо мной потешаться удумали?!

Больше ничего не сказав, Лёшка с обиженной миной собрал в охапку несколько оставшихся бутылей и, отодвинув лавку, вышел из-за стола.

– Дружище, погоди, ты чего! – раздались за его спиной крики приятелей, расстроенных концом халявной попойки.

Но тот уже не слушал. Замерев, он пьяным взглядом осмотрел помещение, ища, куда бы присесть. Мест в зале не было, и потому рябой, завидев свободный табурет у стола Антона, уверенно двинулся в его сторону.

– Здорова! – Лёшка грузно плюхнулся на сиденье, звякнув бутылями. – Я присяду. Место ж не казённое?

Не замечая недоумённого взгляда мужчины, он выставил перед его носом своё питьё. Бывшие собутыльники, окончательно скиснув, с завистью глядели на нового счастливца.

– Меня Алексеем звать.

Он протянул Антону грязную руку. Тот молча перевёл взгляд с его лица на ладонь, но не шелохнулся. Подержав её на весу несколько мгновений, Лёшка понял, что рукопожатия не будет, и спрятал руки под стол.

– Ты угощайся, – он не оставлял попыток завязать разговор.

Черноволосый продолжал молчать, исподлобья разглядывая незваного гостя.

– А ты, значит, болтать не любишь! – Лёшка плеснул мёда в грязный деревянный стакан. – Это и неплохо. Всё лучше, чем языком чесать, коли Владыка ума не дал!

Он искоса поглядел на прежнее место, снова налил себе и, задумавшись, взял кружку Антона наполнив и её.

Молча осушил.

Поглядел по сторонам.

Постучал пальцами по крышке стола.

Вопреки его словам, было видно – хмель, обильно залитый внутрь мужчины, требовал хоть какого разговора.

– Слушай, ты, может, немой, а? Так давай я тебя к дочке своей свожу, Аглаюшке. Она у меня целительница, хвори какие хошь лечит!

Антон не проронил ни слова. Сосед без устали подливал себе пойло и всё больше пьянел.

– От матери передалось ей, прими её Владыка… Хорошая была баба, да вепрь ей брюхо вспорол! Эх, говорил я – не ходи в лес в гру́дне…

Вспомнив жену, Лёшка подпер щёку рукой и задумчиво поглядел в тёмное, покрытое морозными узорами окно. На его глаза навернулись слёзы. Пауза затягивалась. Рябой явно потерял нить повествования.

– Дочка. Целительница, – сухо напомнил Антон.

Рябой, ничуть не удивившись, что немой, по его мнению человек вдруг заговорил, кивнул.

– Да. Так вот, дочка у меня – целительница. Да еще какая! Лучшая в округе. Все к ней идут – кто с заиканием, кто с животом. Так она, – Лёшка наклонился к собеседнику и заговорщицки прошептал, – даже мужицкие хвори лечит! Руки только поверх причинного места наложит – и всё, готово, стоит как у молодого! Она ещё как родилась – старухи сказали: будет врачевать. У неё вот тут… – носатый расстегнул рубаху и оголил грудь, – пятно родимое. Добрига. Как есть добрига! Круглое, а внутри – на четыре части поделено. С-самые, ик, сильные ворожеи таким з-знаком от-отмечены.

Рябой сделал несколько глотков, пытаясь унять разыгравшуюся икоту. Но та никак не желала уходить.

– Эти, – Лёшка махнул рукой в сторону соседнего стола, – ик… олухи, не знают… В Рад-оград целителей всех б-берут. И нас, ик, п-пустят.

Выпивоха попытался снова наполнить стакан, но, потеряв равновесие, уронил бутыль на пол.

– Вот же с-сука! – выругался он, запинаясь.

Мужичок наклонился, намереваясь собрать осколки, но не удержался и рухнул со стула. Тут же, на своих коротких ногах, подбежал Евлампий. Грозно потрясая пышными рыжими усами, хозяин трактира заорал:

– Ты, пёсий сын, по что посуду бьёшь?! Кто платить будет?!

Антон встал из-за стола и, подойдя к трактирщику, вложил несколько медяков в его пухлую ладонь. Евлампий, покряхтев для виду, ретировался.

Новый знакомец присел рядом с валяющимся под столом Лёшкой. Тот почти спал. Мужчина ладонью похлопал его по небритым щекам, желая привести в чувство. Рябой недовольно замычал, просыпаясь.

– Ты где ночуешь?

– Чё… ик… Чего? – Лёшка стеклянными глазами уставился на сидящего перед ним Антона.

– С дочкой где остановились? В деревне? – с нажимом повторил тот.

Мгновение подумав, рябой отрицательно покачал головой.

– Ик… т-тут, – он ткнул пальцем наверх. – На втором этаже.

– Тогда пошли.

– К-куда?

– От немоты меня будете лечить.

Новый знакомец резким движением поднял пьянчужку за шиворот и, не обращая внимания на его мычание и невнятные возражения, поволок к лестнице.

***

Второй этаж трактира, на который вели старые, скрипучие ступени, был отведён под ночлег.

Двери в десяток небольших, бедно обставленных комнатушек, больше похожих на загоны для скота, чем на спальни, располагались по обеим сторонам от разбитого тёмного коридора, пол которого был покрыт затёртыми, гнилыми досками.

В былые времена всё здесь выглядело куда лучше. Путники, в том числе купцы, следующие по Радони из Каменца в Радоград, часто останавливались в трактире Евлампия, желая выспаться под крышей впервые за долгие дни пути. С прекращением торговли между княжествами, помещения опустели и долгое время никто не пользовался ими.

Но последние несколько дней снова наполнили беловодский постоялый двор жизнью. Усатый хозяин бойко сдавал номера путникам, зарабатывая на этом немалые деньги. У Лёшки, как понял Антон, монеты водились, раз смог позволить себе остановиться тут, а не просить места в хлеву у какого-нибудь крестьянина.

Подхватив случайного знакомого под руку, черноволосый затащил его на второй этаж. Рябой уже не разговаривал, лишь изредка икая себе под нос.

Иногда он бормотал что-то нечленораздельное, начиная то плакать, то смеяться, и не переставал лить слюни на грязный пол.

– Где твоя дверь? – прислонив безвольное тело к обшарпанной стене, спросил Антон.

Не поднимая опущенной головы, Лёшка неловко махнул рукой в дальний конец прохода.

– Т-там. Ик, пос… Последняя сп… Справа-а, – промямлил он, заикаясь и булькая.

Поглядев в конец коридора, Антон снова взвалил обмякшее туловище на плечи и поволок его к нужной комнате.

Подойдя, он ногой, обутой в кожаный сапог, попытался открыть створку, ударив по ней.

Заперто. Перехватив Лёшку, он высвободил руку и громко постучал.

– Кто там? – раздался из-за двери девичий голос. – Папа, это ты?

– Яяяя! – проревел пьянчужка. – Ключ! В карм-ане.

Антон ловким, отточенным движением запустил пальцы в складки его одежды и через мгновение достал оттуда старый железный ключ. С металлическим лязгом замок открылся, и мужчина новым ударом ноги распахнул дверь.

Комнатка была маленькой и неопрятной. Похожие на мусор тряпки покрывали собой стоявшие внутри дощатые настилы, которые хозяин, вероятно, описывал, как удобные кровати, сдавая незадачливым путникам втридорога. У стены горел крохотный очаг. Потолок был совершенно чёрен и закопчён. Тяжёлый смрад витал в воздухе. Запахи гари, сырости, тлена и мочи сливались в отвратительную, тошнотворную смесь.

На одном из топчанов, слева от двери, лежала девушка. Её светлые кудри, длинные и волнистые, были разбросаны по рваным тряпкам, которыми хозяйственный Евлампий накрыл твёрдые доски.

Одеяние Лёшкиной дочери, старое и поношенное, всё же не могло скрыть её красоты. Прямой, аккуратный нос, покрытый веснушками. Высокие скулы, чувственные алые губы. Вся она выглядела чем-то инородным в этом сосредоточении смрада и убожества.

– Кто ты? – Аглая удивлённо распахнула большие голубые глаза, увидев незнакомого человека. Голос её был чистым и приятным, в меру высоким, очень нежным.

Антон молча, ничего не говоря, бросил мужчину на загаженный пол и закрыл за собой дверь на ключ. Затем, переступив через хрипящее тело, основательно, по-хозяйски осмотрел комнату, задержав взгляд на юной красавице.

– Вот те на! Хорошенькая, – цокнув языком, оценил он. – Ты и правда дочь этого урода?

Аглая неуверенно кивнула, настороженно глядя на гостя. Черноволосый недоверчиво покачал головой.

– Верится с трудом! Сдаётся мне, любительницу в грудене расхаживать по кабаньим местам трахал не только он.

Девушка, упершись руками в убогое ложе, приподнялась, подтянув ноги.

– Калека, что ли? – удивился мужчина. – Других лечишь, а себя не смогла?

– Природа даёт силу, но может и взамен что-то взять, – кротко ответила она, испуганно вжавшись в угол.

– Понятно, – без интереса бросил Антон.

Он прошёлся по комнате, рукой переворачивая тряпьё. В углу стояло несколько корзин и небольшие деревянные санки.

– На этом он тебя тащит? – поинтересовался мужчина, указывая на них пальцем.

Девушка не ответила.

– Я вижу, что ты плохой человек, – полушёпотом произнесла она. – Весь чёрен внутри, как зола. Вижу кровь на твоих руках! И смерть рядом с тобой.

– Боишься? – не оборачиваясь, гость продолжал разворачивать пожитки в поисках денег. – Правильно, бойся.

– Ты душегуб, – она натянула тряпку, служившую ей одеялом, до самого подбородка. – Бери, что тебе надо, и уходи!

Сквозь пол в комнату проникал шум. Пьяные крики и ругань с первого этажа звучали тут почти так же громко, как и внизу.

– Не хочу тебя расстраивать, но у меня другие планы, – усмехнувшись, ответил мужчина. – Видишь ли, я тут задержался. Ремесло, которым я кормлюсь, требует, чтобы вокруг было много людей, а таких мест, куда я мог бы податься, не так уж много. Особенно сейчас.

Антон нашёл в одной из корзин аккуратно спрятанный кожаный мешочек с монетами. Заглянув внутрь, он довольно усмехнулся и спрятал деньги за пазуху.

– Твой батюшка, – он кивнул на храпящего на полу Лёшку, – человечишко так себе, дрянной. Пьянь. Чешет что ни попадя. Но в одном он прав – надо идти в Радоград. Вот где раздолье! Только просто так мне туда не попасть.

– Что ты задумал? – испуганно спросила девушка.

Антон, закончив обыск, сделал несколько шагов и сел на топчан рядом с ней. Аглая опасливо съёжилась. Улыбнувшись, мужчина медленно провёл рукой по её ноге, спрятанной под одеялом.

– Как что? – удивился он непонятливости Лёшкиной дочери. – Пойдём в Радоград!

– Пойдём? – дрожа всем телом, переспросила она.

– Да, без тебя меня вряд ли пустят, а с тобой – вполне возможно! Ты ж знахарка, такие там нужны, особенно во время осады. – И, прищурившись, он, пристально глядя в её глаза, спросил: – Это ведь правда? Ты ж целительница?

Резким движением Антон бросился вперёд и, зажав одной рукой рот Аглаи, второй разорвал на её груди рубаху. На её нежной, почти белой коже было родимое пятно. Тёмно-коричневое, круглое, будто разделённое внутри на четыре части. Вылитая добрига.

– Надо же, не соврал, – ухмыльнулся черноволосый и отнял ладонь от лица девушки. – Я такую уже видел. На спине у бабы одной. В деревеньке на берегу Зыти живёт. Жила. Точнее сказать. Тоже ворожея. Раны врачевала. Так же как и ты – у всех лечила, а у себя, как нужда появилась, залечить не смогла.

Аглая громко закричала. Голос утонул в наполнявшем комнату шуме. Мужчина сильно, наотмашь, ударил девушку по лицу, разбив губу. По аккуратному подбородку побежала тонкая алая струйка.

– Заткнись, сука, – сквозь зубы процедил он. – Будешь орать – зарежу!

Она, хныча, вытерла кровь с лица.

– Ты заберёшь меня? А как же отец? Он догонит! Он найдёт нас! Найдёт и убьёт тебя за то, что похитил меня!

Антон спокойно перевёл взгляд на храпящего у двери Лёшку. Тяжело вздохнув, покачивая головой, кивнул.

– Ты права. Догонит. Ему-то, налегке, будет быстрее, чем мне с тобой, калекой. Посему, придётся отца твоего что?.. – он весело подмигнул оцепеневшей девушке. – Правильно, убить.

Ничего более не говоря, мужчина быстро встал и, сделав пару шагов, опустился на корточки над неподвижным телом.

– Нет, не надо! – взмолилась Аглая.

Мужчина откинул полы плаща и, вынув оттуда кривой нож, одной рукой поднял голову Лёшки за волосы, а второй не спеша перерезал ему горло. На пол полился бурый поток.

Отец Аглаи захрипел.

Стянув с соседнего топчана тряпку, убийца подоткнул её под издающую булькающие звуки глотку. Не хватало ещё, чтобы кровь, просочившись сквозь хилый потолок, начала капать на головы сидящих внизу людей.

– Ну вот и всё. Теперь, наверно, не догонит! Как считаешь?

Дочь, вытаращив от ужаса глаза, снова закричала.

– Папа! Папочка! Зачем ты это сделал?

Вытерев лезвие об одежду убитого, Антон снова врезал ей по лицу. На этот раз кулаком.

Сознание Аглаи помутилось. От тяжелого удара она почти лишилась чувств. Красивая головка безвольно опустилась на грудь.

– Я кому сказал заткнуться? С первого раза не понимаешь?

Поднявшись, Антон снова осмотрел комнату. Завидев на столе остатки хлеба и вяленой рыбы, сев на табурет, принялся жевать.

– Я, я не пойду с тобой… – донёсся из угла едва слышный голос.

Девушка постепенно приходила в себя. Убийца не реагировал.

– Я не буду молчать. Я закричу и расскажу кто ты! Душегуб, а не мой отец! Тебя посадят на кол. Или сожгут!

Мужчина оттолкнул еду. Медленно шевеля челюстями, он молча подпёр небритую щеку рукой, задумавшись над её словами.

– Опять ты права! – заключил он. – Хорошие мысли мне подкидываешь. Прям как сообщник!

Обернувшись, Антон нашел глазами очаг. Присев перед огнем, он подкинул туда несколько поленьев. Затем снова достал нож и аккуратно положил его в огонь. Пламя принялось облизывать клинок, постепенно раскаляя его.

– Проблему с твоим длинным языком мы решим. —хищно улыбаясь, произнес мужчина, не моргая глядя на красные всполохи. – Для этого, правда, потребуется кое-что. Вряд ли тебе понравится, но, поверь, я мастер в этом. Лучше меня никто не сделает. Первое правило: лезвие должно быть раскаленным, чтобы жертва не истекла кровью. Поэтому подождем. А пока…

Он встал и сделал несколько шагов к онемевшей от ужаса Аглае. Резким движением стянул с нее одеяло. Руки девушки будто перестали слушаться, она не могла сопротивляться.

Осмотрев лежащую перед ним пленницу, едва укрытую разорванной рубашкой, Антон плотоядно причмокнул.

– А пока – зачем тратить время, когда можно провести его приятно? У нас вся ночь впереди!

Юная целительница издала пронзительный вопль. Шум пьяного разгула поглотил её крик.

Глава 2. Красные двери

Лёд у Нижнего пятака перед лестницей к Бирюзовым воротам Радограда кишел людьми. Казалось, даже чайки в летнее время не столь многочисленны, как беженцы, выстроившиеся в этот морозный полдень в очередь, желая попасть внутрь.

На вёрсты по течению реки и против него тянулись вереницы людей. Те, кто стоял впереди, уже провели в ожидании больше суток. Те же, кто только подошёл, сомневались, что им вообще удастся подняться наверх.

Вдоль человеческих рядов, верхом на лошадях, разъезжали глашатаи:

– Проход в город дозволен только целителям, повитухам и зодчим! Те, кто не является оными или не может подтвердить, что является оными, – уходите, не занимайте места! В столицу вы допущены не будете!

Однако люди не слушали. Каждый надеялся, что ему повезёт, когда он доберётся до стражи у ворот. Досмотрщик либо смилостивится, либо удастся что-то всучить ему, чтобы пропустил за стены. Или, на худой конец, получится попросту соврать, будто пришедший является строителем, и никто не сможет разоблачить обман.

Крики и шум висели над рекой, подобно туче мошкары в тёплый летний день.

Мужчины и женщины ругались, выясняя, кто пришёл раньше. Дети, в том числе и младенцы, истошно вопили, замерзнув и проголодавшись. Бесчисленное множество кострищ окаймляло эти живые, гудящие, чёрно-серые человеческие ленты. Путники, стоявшие тут с вечера, разжигали их, чтобы погреться ночью, а утром снова занять своё место.

Охрана у ворот досматривала людей без перерыва, круглые сутки. Но как бы она ни старалась делать свою работу быстрее – поток желающих попасть в столицу не ослабевал.

Князь запретил использовать подъёмные платформы для доставки беженцев. Было велено с их помощью поднимать наверх только грузы и скот. Людям осталась лишь каменная лестница, вырубленная прямо в скале. Она была настолько узкой, что в ряд могли пройти не более двух человек. Потому, медленно передвигаясь по ней, справа к скале жались те, кто ещё имел надежду на пристанище за городскими укреплениями, а слева спускались другие, уже потерявшие её.

В голове очереди, почти у самых Бирюзовых ворот, закутавшись в плащ, стоял Антон, сосредоточенно глядя вперёд. Прямо перед ним, на ступенях, находились сани, которые он, потратив все силы, затащил на лестницу самостоятельно. Сейчас мужчина бдительно следил за ними, чтобы, не приведи Владыка, полозья не соскользнули с крутого склона вниз.

На санях, под грязными, рваными одеялами, полулежала Аглая. Лица её невозможно было разглядеть из-за тряпок, которыми накрыл её Антон. Девушка не шевелилась, и со стороны могло показаться, что мужчина везёт с собой мёртвое тело. На самом деле он предусмотрительно привязал пленницу, полностью лишив её возможности пошевелиться.

Очередь понемногу двигалась. Черноволосый подтаскивал сани всё ближе и ближе к Верхнему пятаку. Уже можно было разглядеть стражников, бдительно досматривавших пришлых. До ушей доносились их сердитые голоса:

– Нельзя бутылки! Выбрасывай!

– С собакой ходу нет, проваливай!

– Ты не похож на целителя. Иди отсюда!

Стража была не слишком приветлива. До неё оставалось не более двух десятков человек.