Африканский тиран. Биография Носорога. Продолжение

Кифару ещё раз пролистал арабский оригинал. Ничего необычного, чего переводчики не заметили бы. Никаких посторонних знаков или иллюстраций. Витиеватая вязь, чёткая и ровная.

Вот снова эта мысль! Она не про арабский текст, а про текст как таковой. Что-то крайне занимательное. Что-то связанное с двойным дном…

Ему на память пришёл давнишний разговор с Момо, когда они ездили на футбольный турнир в Японию. Кто-то из представителей японской стороны процитировал за праздничным столом стихотворение – буквально две строчки. Пока Момо переводила ему на ухо, японцы аплодировали оратору и одобрительно кивали. Стихотворение звучало странно:

Летняя трава,

Следы снов воинов

Остались здесь.

По-японски это вообще была одна простенькая строчка:

Нацукуса йа цувамоно-домо га юмэ но ато

Поскольку никакой поэзии ни в переводе, ни в оригинале Кифару не уловил, но заинтересовался, впоследствии он вернулся к этому случаю и попытался выяснить, в чём же тут дело. Момо терпеливо объяснила, что такие типичные японские стихотворные формы, как хайку и танка часто основывается на многозначности слов и культурных аллюзиях. Японский язык богат омонимами, то есть словами, звучащими одинаково, но имеющими разные значения, а также кандзи, где один иероглиф может передавать несколько смыслов. Эта многослойность позволяет японской поэзии выражать одновременно несколько уровней смысла, которые часто теряются при переводе.

– Вот смотри. Если переводить смысл фразы Нацукуса йа цувамоно-домо га юмэ но ато, которую, кстати, сочинил Мацуо Басё, получится нечто вроде «Летняя трава на поле, где когда-то сражались воины, – всё, что осталось от их былых снов». В своём прямом значении – это описание природы, пейзаж: поле, поросшее густой летней травой. Речь про смену времён года и течение времени. Если знать нашу историю, то на следующем уровне возникает историческая аллюзия: Басё, вероятно, писал это хайку, находясь в месте, где ранее происходила битва, возможно, в Осю, северной провинции. Это поле было местом гибели многих воинов. Воины же – цувамоно-домо – теперь лишь воспоминание о самураях и их героической борьбе. Дальше включается философский контекст. В хайку заложена идея мимолётности жизни. Поле, где кипели страсти, битвы и амбиции, теперь покрыто простой травой, символизируя, как всё исчезает с течением времени. Но и это ещё не всё. В духе дзен-буддизма хайку напоминает о концепции мудзё – непостоянства. Даже великие войны и амбиции исчезают, оставляя после себя лишь природу, равнодушную к человеческим страстям. Последние слова – юмэ но ато или «следы снов». Сон символизирует эфемерность человеческих стремлений. Жизнь воинов уподобляется снам, которые заканчиваются, оставляя лишь смутные воспоминания. Это простенький пример того, как хайку может одновременно быть и визуальной картина, и историческим воспоминанием, и философской медитация. Чтение японского текста позволяет ощутить все уровни, тогда как перевод неизбежно упрощает восприятие.

Тогда из её объяснения Кифару мало что понял, но теперь, глядя на старый дневник, а не на красивые губы улыбающейся японки, он, наконец, ухватил ускользавшую мысль. Саид аль-Бусаид ничего не шифровал, но писал так, чтобы смысл стал понятен при определённом душевном настрое и в определённой ситуации. Кажется, мистер Стэнли как-то тоже бравировал своими познаниями в восточной философии и упомянул буддийский афоризм, что-то вроде «готов ученик – готов и учитель» или «есть вопрос – есть ответ». Иначе говоря, «засияла звезда – поднялись глаза», как говорили в подобных случаях на Кисиве.

Смыслов на страницах дневника Кифару сейчас видел несколько. Один состоял в том, что мало думать, будто ты всем управляешь. Нужно ещё и понимать, кто оказывает скрытое влияние на события вокруг. Второй требовал подозревать внешние силы в том, что они могут быть не только союзниками, но и врагами. Об этом он, Кифару, никогда старался не забывать. Забывал он про третий момент: международные связи, требующие укрепления, чтобы не довести остров до полной изоляции. Раньше он думал, что изоляция всем только на пользу. Так считал и его легендарный дед. Но ведь одно другому не мешает. Можно оставаться уединённым и изолированным географически, так, как создано природой, и при этом заручиться скрытой поддержкой вовне, у тех, кого дневник называет «королями», «султанами» и «императорами». Кифару не сомневался в том, что они примут его, как равного. У него есть накидка из львиной шкуры, а сам он из рода Килемана.

Свидание перед сном

– Когда ты последний раз видела Джона Смита? – поинтересовался Кифару у Самиры, дослушав её увлекательный рассказ о некоторых новшествах, которые она придумала для трансляций «спорт гола». Идея с командой поддержки в лице дюжины обнажённых плясуний не могла ему не понравиться, но его сейчас занимали мысли иного характера.

– Тогда же, когда и ты, – насупилась девушка, расценив перепрыгивание на другую тему как признак безразличия.

После жаркого дня приятно было лежать по шейку в пусть даже тёплой воде бассейна и смотреть на зажигающиеся в чёрной вышине звёзды.

– Ты уже дала ему свой ответ?

– По поводу?

– По поводу поездки в Эдинбург.

– Нет, конечно, а что?

– Надо бы дать. Причём положительный.

– Зачем? Ты уже не считаешь его шарлатаном и опасным типом?

– Считаю. Пожалуй, даже больше, чем раньше. Но именно поэтому я также считаю, что нам не нужно от него увиливать. Наоборот, нужно с ним сблизиться. Тем более что он сам набивался в друзья. Вот только делать это надо крайне аккуратно.

В качестве примера аккуратности Кифару под водой стянул с улыбающейся жены нижнюю часть бикини.

– Если на сближение пойду я, он это наверняка неправильно поймёт и постарается заглотнуть меня целиком. Как ты меня, – добавил он, следя за тем, как напряжённый ствол мягко проскальзывает в ласковую, но жадную расщелинку.

– Вот так?

– Именно так. – Кифару погладил обхватившие его бёдра длинные ляжки. Она с некоторых пор научилась впускать его на всю головокружительную глубину. – Но только в отличие от тебя, он мне никакой приятности явно не доставит. Ты – другое дело. Он пристаёт к тебе с предложениями, чтобы через тебя добраться до меня.

– Не слишком ли прямолинейно? Не останавливайся…

– Может быть, и слишком, но его это не безпокоит. Он уверен в себе. Видимо, был большой опыт, лишивший его в итоге дара сомнения. Нам же на пользу. Но мне кажется, что одного твоего согласия мало. Ты должна поехать с ним – и с Фелисией, которая будет тебе официально подружкой, а вообще-то телохранительницей и моими глазами – в Эдинбург, посмотреть, что он тебе там скажет и покажет, однако это только часть моего к тебе задания. За ним нужно во что бы то ни стало установить незаметную слежку. Я хочу знать, где он бывает, с кем встречается. Если получится – что у него хранится в телефоне и компьютере. Ты знаешь людей, которым можно это доверить? Цена, сама понимаешь, не вопрос.

Самира ответила не сразу. Сначала всё тело её задрожало, она запрокинулась, резко втянула в себя воздух, так, что захлебнулась бы, если бы Кифару ни поддержал её затылок, и обняла его за плечи.

– Надо спустить и поменять воду в бассейне. Завтра сюда придут дети.

– Сменим. Так что ты думаешь? Справишься?

– Я могла бы переговорить с Надин. Она ведь его знакомая?

– В том-то и беда. Опасно. Может, ты уже знаешь про неё что-то, чего не знаю я, но по мне так они там все одним миром мазаны. Она либо не станет следить за Джоном Смитом, либо станет, но с его же ведома.

Самира умело ласкала мужа под водой проворными пальчиками, подготавливая к новой атаке.

– Хорошо. Надин, если не хочешь, побоку. Поищу независимую агентуру.

– Повторяю: осторожно.

– Не повторяй – поняла, не маленькая. Ведь можно установить слежку за ним издалека, через камеры наблюдения и всё такое. Наблюдателям даже необязательно знать, кто их объект.

– Уверена?

– Нет, но знаю ребят с такими возможностями. Они мне сейчас мониторят трансляции. Сама на них вышла. Я же у тебя не только красавица, но и умница.

Она снова нанизалась на него, поёрзала, заглянула в глаза и стала ритмично подпрыгивать, как шоколадная наездница на шоколадной лошадке. Он демонстративно отпустил её, дав полную свободу. Она приняла игру, выпрямила ноги и разжала объятья. Теперь она держалась лишь на воде и на том, что пронизывало её изнутри, не позволяя соскользнуть.

– Чувствую себя индюшкой на вертеле, – тихо призналась она. – Но очень приятно.

– Вертелу тоже.

Кифару поднял глаза к небу и увидел, что за ними с веранды на крыше башни наблюдает Фелисия. Самира тоже заметила её и молча поманила пальцем. Фелисия понятливо кивнула и исчезла.

– Продолжим разговор утром, – предупредил Кифару. – Никаких посторонних ушей. Ни слова сестре или Илинке. Ты меня поняла?

– Да, мой хозяин.

Последние два слова эхом повторила Фелисия, торопливо выбегая босиком к бассейну и стягивая через голову ночную сорочку. Вероятно, она уже попыталась заснуть, но не смогла, вышла подышать и стала невольной свидетельницей их свиданья.

В предвкушении новых ощущений Кифару нашёл податливые губы младшей жены и приник к ним долгим поцелуем.

Картина проясняется

Запустив в действие первую часть своего плана – установить с помощью Самиры слежку за Джоном Смитом, – Кифару перешёл ко второй, которую не мог поручить никому. Помог ему в этом опять же дневник Саида аль-Бусаида. Тот, в частности, писал:

Месяц Раджаб, год 1288 Хиджры

Запомню навсегда имена тех, кто служит связующими звеньями между мирами. Их лица мелькали на моих встречах, их слова несли правду, а порой ложь, но без них не было бы ни прибыли, ни мира.

Салим аль-Махруби – человек из Килвы, города, что веками был воротами в восточную Африку. Его флот из небольших доу и караваны соединяли земли Зимбабве с берегами Индийского океана. Салим часто говорил: «В сердце каждого каравана бьётся сердце посредника. Мы не владельцы товара, но без нас его не увидит ни один покупатель.» Его путь пролегал через Микуми и Малинди, где он заключал соглашения с вождями, чьи имена нельзя произносить вслух.

Мадина Кипара – легендарная женщина из Багамойо, чья торговая сеть охватывала побережье от Дар-эс-Салама до Пембы. Её корабли, груженые слоновой костью и специями, не раз останавливались в Пате, где она с мудростью заключала сделки с арабскими купцами. Внуки будут помнить её как ту, кто привезла золото и слоновую кость из глубинных земель к морю. Она часто повторяла: «Не спрашивай, откуда товар; спрашивай, куда он идёт».

Я также не могу забыть Мвана Торо из Таборы – старого проводника, чьи ноги ступали на земли, которые я могу лишь вообразить. Его искусство заключалось не в знании дорог, а в знании тех, кто их контролирует. «Не ищи пути, если не знаешь тех, кто их охраняет», – говорил он. Табора, стоящая на пересечении торговых путей между Танганьикой и Уньямвези, была для него домом и местом силы.

Эти люди не только торговцы. Они хранители связей, передающих мудрость и секреты через поколения. Их потомки станут ключами к дверям, которые для меня всегда были открыты. Надеюсь, они не закроются для моих наследников.

Очевидно было предположить, что под «моими наследниками» старый хитрец мог понимать себя же, то есть его, Кифару. Тогда и фразу в самом начале «запомню навсегда», следовало понимать как ключик к последующей информации, а именно «запомни навсегда». Если так, то он привёл здесь те места, с которых стоит начать поиски потомков этих важных для Саида аль-Бусаида людей. Несколько иголок в большущем стоге африканского сена, но уже кое-что. Конечно, они могли со временем растратить всё влияние своих пращуров, однако не факт, да и к тому же Кифару они нужны сейчас в большей степени не как финальные цели, а как указатели к целям куда более высоким и важным.

В один из приездов мистера Стэнли они завели разговор о роскоши, деньгах и связях в западном мире, и Кифару хорошо запомнил слова собеседника:

– Ваше Величество, позволь рассказать тебе кое-что, что на первый взгляд может быть спорным. В Британии есть такая поговорка: «Старые деньги говорят шёпотом, новые – кричат». Это тонкая разница, но она до сих пор определяет структуру нашего общества. Видишь ли, старые деньги – это не просто богатство, это наследие. Это нить, связывающая поколения, история традиций, влияния и тихой силы. Семьи со старыми деньгами не выставляют своё богатство напоказ, они просто живут им. Это особняк, который принадлежит семье уже столетия, это связи, выстроенные за десятилетия тихих ужинов и шёпотов за закрытыми дверями. Возьми, к примеру, землевладельцев. Их богатство могло начаться с сельскохозяйственных угодий, но со временем оно превратилось во что-то большее – во влияние. Они основывали школы, формировали законы, вступали в браки с другими влиятельными семьями, укрепляя своё положение. Пойми, Кифару, сила старых денег не только в фунтах стерлингах на банковском счёте – она в доверии. Старые деньги придают обществу стабильность. Когда семья богата уже многие поколения, её решениям доверяют. На таких людей смотрят как на хранителей традиций, защитников порядка. А теперь сравни это с новыми деньгами: они горят ярко, но недолго. Новые деньги стремятся доказать свою значимость, быть замеченными, впечатлить. Старые деньги? Они знают, что им это не нужно. Их сила тиха, ненавязчива – как равномерный ход маятника старинных часов, неизменный в любую политическую или финансовую бурю. Приведу реальный пример: так называемые герцоги Вестминстерские. Их богатство – это не просто земля в Лондоне, хотя и её достаточно. Это влияние, которым они обладают благодаря этой земле, способность формировать повестку дня, находиться за столами, где принимаются решения. И они не единственные. Семьи вроде Ротшильдов, хотя они и не чисто британские, веками использовали своё финансовое чутьё, чтобы построить не просто богатство, а сеть доверия по всему миру. Кифару, ты должен понять – деньги сами по себе не являются силой. Они мимолётны, как песок, ускользающий сквозь пальцы. Но старые деньги… Это крепость, возведённая кирпичик за кирпичиком, устойчивая к ветрам перемен. Если ты хочешь вести за собой, создать настоящее наследие, не думай только о том, что можешь получить. Думай о том, что можешь передать дальше, тихо, следующим поколениям. Влияние, Кифару! Вот валюта старых денег. А влияние остаётся навсегда.

Мистер Стэнли знал, что говорит. Пока он жив физически, он будет тем маятником, которому никакие пророчества Джона Смита нипочем.

К чему это он? А к тому, что, вероятно, стоит поискать «старые деньги», то есть упомянутые в дневнике Саида аль-Бусаида связи, которые наверняка выведут его на ещё более «старые деньги», от которых незаметно зависит благополучие остального мира, пусть даже сам остальной мир об этом и не подозревает.

Кифару погладил истёртую кожу дневника. Понюхал ладонь. Принюхался к обложке. Запах был неуловимо знакомым, как запах старого друга, который думаешь, что забыл, пока он ни заглянет к тебе непрошеным гостем. Запах прошлого, легко превращающий в него настоящее, а прошлое – в настоящее. Ну, или как-то так.

Прикрыв глаза, представил себе, откуда у него этот дневник – сама тетрадь – мог появиться. Чей-то подарок? Сам случайно купил на оживлённом базаре? Или тщательно выбирал где-нибудь в магазинчике на лондонской Риджент-стрит? Так ничего и не вспомнив, уложил на подушку, встал и пошёл проведать малышей.

Осуществление третьей части плана было связано с Мауной, её честностью и исполнительностью. Его собственные попытки ещё раз поговорить с духом тотема ничего не дали. Ньямати больше не снилась. Бахати это предвидел. А Мауна обещала навести справки.

Их первая встреча произвела на Кифару смешанное впечатление. С одной стороны, он не мог не восхититься её спокойствием в поведении и уверенностью в словах. Между тем скрытая в этой женщине сила не могла не настораживать. В любом случае, ему захотелось узнать её глубже, чтобы понять, смогут ли они стать союзниками или же он должен быть готовым к её независимости.

Мауна просила дать ей на расследование причин появления тотема три дня. То есть, она хотела вообще-то неделю, но в итоге согласилась на срок, выдвинутый Кифару и поддержанный Бахати. Встретиться решили там же, в церкви.

Когда срок подошёл, Кифару прихватил с собой Илинку, и они на велосипедах отправились в Катикати.

Мауна уже была на месте и снова хозяйничала, заваривая чай.

Присутствие Илинки не должно было никого смутить, поскольку она не понимала ни суахили, ни тем более сива-улими, на котором вёлся разговор. Кифару пояснил, что она просто засиделась дома и захотела размяться, мешать им не будет, тихо посидит в сторонке, а потом они поедут дальше. На самом же деле ей и не нужно было понимать, о чём идёт речь. Она оценивала людей не по словам, а по исходившим от них вибрациям, по ауре, короче, по одной ей понятым параметрам. Кифару Илинке верил, неоднократно получив подтверждение её способностей в прошлом. Сейчас она должна была почувствовать, насколько Бахати и Мауна искренни.

– Ну, какие новости, убаба? Что удалось узнать, старейшина?

По глазам обоих было видно, что подобные вопросы вполне уместны. Три дня явно прошли не зря.

Бахати вежливо промолчал, а Мауна в свою очередь спросила:

– Что вы знаете про Мванике?

Так называлась небольшая деревенька на северо-западе острова. О ней частенько забывали, потому что лес в тех местах рос особенно густым и естественным образом отделял её от остального мира Кисивы. Проще всего добраться туда было на лодке, тем более что там находилась самая укромная и самая тихая лагуна на всей Кисиве, в которую с соседнего холма стекала редкая здесь речушка с чистейшей питьевой водой. В лагуне водилось много рыбы, а берега полнились вкусными и питательными водорослями. Это были основные продукты, которыми тамошние жители приезжали торговать на рынке.

– А чем ещё славится Мванике? – уточнила Мауна.

К чему этот экзамен? Он не чужестранец, он всё прекрасно знает.

– Резьбой по дереву…

Кифару осёкся и вопросительно посмотрел на улыбающуюся собеседницу, подхватившую:

– … которое считается священным и добывается только с разрешения старейшин. Вы сами давно там были?

Кифару не помнил. Был наверняка, точно был, но когда?..

– А что там случилось? Думаешь, тотем – их рук дело?

– А для чего им там нужна резьба по дереву? – ответила Мауна вопросом на вопрос.

Интересно, что сейчас видела в ней Илинка?

– Ну, традиционное ремесло. Не всем же рыбой и водорослями торговать.

– Насчёт традиции да, но только вот поделками своими они не торгуют. Почему?

Отец что-то рассказывал. Дед тоже, вроде бы, говорил. Нет, он не запомнил. Ему это никогда не представлялось интересным.

Неловкое молчание Кифару вынудило Мауну вспомнить старую поговорку:

– Смотришь на птиц в небе, не замечаешь краба под ногой.

Прозвучало довольно обидно, но она была права: со стороны могло показаться, что он, Кифару, уже давно витает в облаках и никак не хочет спускаться оттуда на землю. Это не так, далеко не так, однако сейчас не тот случай, когда стоит спорить. Он вопросительно посмотрел на собеседницу, уступая ей слово.

– Резьба и поделки – это внешнее. Мванике известна бережным отношением к уникальным ритуалам, таким как танцы с тотемами и песни предков, которые в других частях Кисивы больше не исполняются. Каждую полнолуние, как много-много лет назад, жители Мванике по-прежнему собираются у священного дерева на окраине леса, чтобы провести обряд благодарения духам.

– Духам предков, – договорил за неё Кифару.

– По преданиям, – вклинился в их разговор Бахати, – деревню основали потомки одного из сыновей Килемана, которые покинули центральные земли Кисивы из-за споров между семьями. Эти люди унесли с собой часть знаний и традиций, сохраняя их в изоляции.

– Килемана? – переспросил Кифару, уже чувствуя, к чему всё идёт.

– Его самого.

– И эти потомки…

– До недавнего времени делали вид, будто ничего не происходит, настолько они там ценят своё уединение, – сказал Бахати и сделал большой глоток из чашки.

Чай был приготовлен заранее и успел остыть.

– Или свою избранность, – уточнила Мауна.

Если Кисива в своё время затаился от остального мира, то почему нельзя предположить, что кто-то точно так же затаился на самом Кисиве?

– Считается, что их священное дерево посажено самим Килеманом. Наши старейшины этому не верят, но они жителям Мванике не указ.

А ведь точно! Этих самых жителей Мванике на остальном острове принято держать за недалёких дурачков. На собрании старейшин кто-то шутит: «А правда, что в Мванике придумали новый способ ловить рыбу?». Старейшина с серьёзным лицом отвечает: «Да, они кидают в воду зеркало. Когда рыба подплывает посмотреть, ловят её голыми руками». Все смеются, а старейшина добавляет: «Но, знаете, работает! Уже третье зеркало утопили!». Да и что с ними считаться, если их там всего человек сто пятьдесят, едва ли больше? Когда в своё время Кифару раздавал согражданам новенькие деньги, из Мванике почти никто не пришёл. Этому тогда не придали особого значения, поскольку иметь деньги или не иметь – дело сугубо добровольное. Когда раздавали паспорта, оттуда пришло, наверное, и того меньше. Надо будет уточнить у Фурахи, который отвечал за сбор информации со всех желающих приобщиться к новой жизни.

– И кто там у них сегодня главный?

– Их старейшину зовут Н'гунгу.

– Это он считает себя потомком Килемана?

Вопрос прозвучал излишне резко, с вызовом.

– Всё несколько сложнее, – покачала головой Мауна. – Подробностей я не знала до недавнего времени, но в Мванике вот уж скоро год как переселилась сестра моего мужа. Замуж вышла. Видимся теперь редко. Давеча в гости приезжала. Я с ней имела интересный разговор. Про вас, разумеется, ни слова. Сделала вид, что меня интересует нежелание Н'гунгу общаться с остальными старейшинами. Потому что меня это действительно всегда коробило, просто сейчас больше обычного. Ну так вот. Оказалось, что у Н'гунгу есть ученик, которого он с детства обучал традициям и ремёслам. Зовут его Нинамба. Происходит он из скромной, но гордой семьи, которая веками занималась резьбой по дереву для местных обрядов. Его дед был хранителем одной из старых священных пещер, где, по легенде, укрывались первые поселенцы Кисивы.

– То есть, потомком Килемана считает себя он?

– Похоже на то. Хотя громко об этом не говорит.

– А что говорит?

– Раньше вообще ничего не говорил, изучал символику, устные традиции, создавал сложные резные фигуры. Но последнее время поднял голову, расправил плечи и начал поднимать волну против тех, кто руководит островом…

– Против меня?

– Пока я с ней сплетничала, золовка моя ни разу вашего имени не произнесла.

– Но подразумевала.

– Вам виднее.

– Что ещё? Чем недоволен это Нинамба?

– А чем может быть недоволен ученик старейшины деревни, гордящейся своим легендарным прошлым? Тем, что теперь на Кисиве всюду политика, а наследие забывается.

– Если бы я не знал тебя, – заметил Бахати, – то с ним бы согласился.

– Я правильно понимаю, что под «наследием» он понимает своё наследие? Ему есть чем доказать принадлежность к роду Килемана?

– Похоже, что есть. По рассказам его деда, их семья происходит от одного из племянников Килемана. Племянник этот будто бы покинул первых переселенцев после раскола в тогдашнем совете старейшин.

– О куда хватил! Племянник! Это не доказательство, а просто история, которую может сочинить каждый.

– Есть ещё древний деревянный амулет, передаваемый у него в семье из поколения в поколение. Кто его видел, говорит, что на амулете вырезаны символы, которые связаны с Килеманом.

– Ты видела?

– Пока нет. Но подобными вещами обычно не шутят. Предполагаю, что амулет настоящий.

– В Мванике по сей день сохранилось немало ритуалов и песен, которые восходят к эпохе Килемана, – добавил Бахати. – Мне кажется, тебе там обязательно надо побывать самому, чтобы во всём убедиться из первых уст.

– Конечно, так они мне и расскажут, а тем более покажут! Скорее уж исподтишка отравят или стрелой с ядом угостят.

– А ты вместо бронежилета надень свою нгози. Её они там точно признают. Никто и пальцем тебя не тронет. Скорее, наоборот, пойдут за тобой, а не за этим самозванцем.

– Он может оказаться совсем не самозванцем, – возразила Мауна. – Мы не знаем наверняка, что лежит в пещере, хранителем которой служил его дед. Там могут быть доказательства его родства…