Африканский тиран. Биография Носорога. Продолжение

Ему предстояло действовать. И первым делом разобраться с теми угрозами, которые оказались настолько близко, под самым боком, что он их не замечал, вглядываясь по привычке вдаль. Решить их можно было медленно и осторожно или быстро и напролом. Второй подход был чреват долгоиграющими последствиями в случае, если его участие будет замечено. Чего можно избежать, но тогда сам собой напрашивается первый подход. Замкнутый круг.

Кифару подумал, что, стоило бы переговорить с упомянутым отцом «толковым малым» Мусаиди. Раньше он, наверное, так бы и поступил, но сейчас без труда предположил, что тот ничего вразумительного не скажет, поскольку, служа помощником начальника гвардии, с таким же успехом может быть глазами и ушами Нинамбы и Акисы. Чего ни сделаешь для родной деревни! Кифару даже улыбнулся этой невесёлой мысли. Школа мистера Стэнли давала о себе знать.

Не привыкнув сидеть, сложа руки, он неожиданно для самого себя начал в прямом и переносном смысле издалека – отправился на джипе, за рулём которого сидел гордый по такому случаю и как всегда говорливый Усукани, в Таму, где по рассказу паренька промышлял вырезанием деревянных фигурок Мдого, муж Зэмы, в которую Кифару был почти влюблён в детстве. Как в прекрасную футболистку, разумеется. Но настолько, что ради неё, не раздумывая, убил первого в своей жизни человека.

Зэму он узнал сразу, хотя она с их последней встречи слегка поправилась. Она кивнула ему, как старому знакомому, не более.

С мужем и детьми они жили отдельно, в красивом домике неподалёку от местной канисы. И дом, и церковь были украшены довольно изящной резьбой, отличаясь от остальных построек. Вот и тема для разговора.

– Я к Мдого, поговорить, – сказал он Зэме и увидел на её по-прежнему красивом лице лёгкое удивление.

– Конечно, проходи, он у себя.

«У себя» означало отдельный сарайчик, точнее, навес на расписанных яркими красками деревянных столбах, один из которых выделялся тем, что был чёрным… таким же чёрным, как завязка всей этой неприятной истории – тотем.

Всюду были разложены незнакомые Кифару инструменты для резки, кисточки, ровными рядами на длинных прилавках стояли заготовки, в которых иногда угадывались очертания будущих фигурок, пахло молоком, льняным маслом и какими-то травами.

Мдого сидел посреди всего этого хозяйства на высоком табурете и сосредоточенно обрабатывал наждачной бумагой почти ровный шар. Прерваться его заставил только оклик жены. Завидев гостей, он отложил шар и наждачку, вытер руки о перепачканный мелкой стружкой передник и встал с табурета. Он оказался невысокого роста, но плечист. Держался хмуро.

Кифару поздоровался с ним фразой, которая на языке сива-улими означала «Пусть благодать труда будет с тобой» и служила извинением за неурочное вторжение.

– С твоими словами работа идёт легче, – в тон ему ответил Мдого и протянул шершавую ладонь для рукопожатья.

Кифару хотел оставить Усукани ждать в машине, однако решил, что это будет с его стороны слишком грубо: парень первым рассказал ему про Мдого да и сейчас выступал в роли гида по родным местам. Кифару ограничился тем, что предупредил его заранее о конфиденциальности их миссии. Присутствие таинственности Усукани явно нравилось, и он обещал ничего не видеть и не слышать.

– Мы тут проездом, – начал Кифару как мог дружелюбнее, видя, что за хмуростью хозяина скрывается смущение. – Я обратил внимание на вашу замечательную церковь, и Усукани рассказал, что здесь этим занимается муж моей бывшей главной противницы по футболу.

– Да, Зэма говорила, что была знакома с вами в детстве.

– Знакома – мягко сказано. Она и её команда частенько устраивали нам настоящую взбучку. Так что насчёт церкви? Ваши труды?

– Для меня это не труд – удовольствие больше. Так, чтобы время зря не пропадало.

– Похвально. А как вы этому научились? Сами?

– Что-то сам, что-то не сам. А вам зачем?

– Брат интересуется.

– Фураха?

– Фураха.

– Пусть заезжает, покажу, что да как.

– Благодарю, обязательно ему передам. Но он только пока думает, а нам в Катикати нужно уже сегодня свою церковь в порядок приводить. Взялись бы?

– А чего ж не взяться? Взялся.

– Что, прям так, в одиночку?

– Ну, почему в одиночку? – Мдого потупился. – Кроме меня, у нас на Кисиве ещё мастера найдутся. Нашу я сам делал, а вашу можно и вместе приукрасить. Быстрее будет.

– Быстрее – это хорошо. Вы сейчас кого в виду имеете? Ребят из Мванике? Я про них только слышал. Сам никого там, правда, не знаю. Вы случайно не у них учились?

– И у них тоже.

Кифару, внимательно следивший за собеседником, заметил на его лице тень неловкости. Мдого явно что-то знал и теперь чувствовал, что весь этот разговор не просто так. Он то и дело косился в сторону жены, которая развешивала на верёвке чисто постиранное бельё.

– Как отец? – перевёл Кифару разговор на нейтральную тему.

Они ещё некоторое время беседовали не о чём. Мдого показал кое-что их своих последних поделок, среди которых, действительно, преобладали футболисты, хотя были ещё и совсем не страшные крокодилы, несколько джипов, у которых даже крутились колёса, и карикатурного вида обнажённые спортсменки, явно из мира «спорт гол».

– Хорошо идут? – поинтересовался Кифару, повертев в руках вытянувшуюся в замахе волейболистку.

– Если бы не шли, я бы предпочёл резать крокодилов, – ответил Мдого как бы в шутку, но при этом совершенно серьёзно.

– А почему этот столб у вас такой чёрный и при этом один?

Вопрос был задан резко, чтобы собеседник не успел подготовиться.

– Дань традиции.

– Интересно. Что за традиция?

– Он так и называется «столб Ньямати». Вы ведь слышали про неё. Душа Света должна озарять труды смертных. Она нас вдохновляет. В данном случае меня.

– Понял. Очень похож на тот тотем, что мне подарили на последний день рождения. Вы, кстати, тотемы не вырезаете?

Мдого впервые посмотрел на Кифару прямо.

– При необходимости могу, но они будут просто украшениями. Если вам нужен тотем настоящий, его может вырезать только старейшина или тот, кого старейшина считает своим учеником. Мне такой чести не оказывали.

В его тоне прозвучало сожаление или Кифару это просто показалось?

– Я слышал про мастера Н'гунгу. Он ведь, кажется, как раз в Мванике живёт? Вы с ним знакомы?

– Знаком. Действительно, настоящий мастер. Мне до него далеко.

Нет, не повёлся. Не стал отпираться и юлить. Возможно, говорит правду и с тотемом напрямую не связан.

– Может быть, его тоже к нашей церкви привлечь?

– Можно, хотя он, по-моему, для такого дела староват уже.

– Тогда какого-нибудь его ученика.

– Нинамба откажется.

– Нинамба? Это и есть его доверенный ученик?

– Да.

– А почему откажется?

– Долгая история.

– Я не спешу.

Мдого откашлялся. Появилась Зэма с прохладительными напитками. Принесла, поставила поднос на прилавок между фигурками и осталась, сказав, что уложила детей спать.

– Нинамба себе на уме, – продолжал Мдого. – Считает, что превзошёл своего учителя.

– То есть Н'гунгу?

– Ну да. Мастер он и, правда, хороший, очень талантливый…

– … но…

– … но на первом месте у него гордыня.

– Вот даже как! С чего это вдруг?

– Не думаю, что вдруг. Мы ведь с ним вместе уроки у Н'гунгу брали. Он, конечно, чаще, то есть постоянно, поскольку они рядом живут, а я – только когда к ним приезжал, в сезон дождей. Когда Н'гунгу его хвалил, Нинамба на глазах расцветал, когда делал замечания – обижался и даже уходил. Настоящие мастера так себя не ведут, они должны быть благодарны за критику.

– Этот Нинамба никогда не будет работать с моим мужем, – вмешалась в разговор Зэма.

– Ты его тоже знаешь?

– Лично – нет. Но наслышана. Он слишком ревниво относится к своему искусству. И при этом боится, что кто-нибудь другой может оказаться лучше него.

Мдого согласно кивнул.

– Нинамба считает, что искусство не для толпы, а для великих.

– Для великих? – рассмеялся Кифару. – Уж не он ли этот «великий»?

– Некоторые люди рождаются с убеждением, что их руки несут дар предков, – уклончиво ответил Мдого.

Это был намёк, и Кифару решил им воспользоваться.

– Он что, может похвастаться своими предками?

– У всех есть предки, – снова увильнул собеседник. – Мы вольны их забывать или помнить и почитать.

– Кстати, тебе привет от отца, – сказала Зэма.

– И ему передавай. Как он, где он?

Она так никогда и не узнала, что в далёком детстве Кифару совершил свой героический поступок не ради него, а ради неё.

– В конце концов, уехал от греха подальше.

Сколько лет прошло, а она даже ему отказывается открывать точное местопребывание отца! Видно, кенийские бандиты произвели на них тогда неизгладимое впечатление.

Они ещё поговорили о старых временах и общих знакомых, и Кифару решил не злоупотреблять гостеприимством. Он отослал Усукани заводить мотор и напомнил Мдого о своём предложении.

– Если надумаешь поучаствовать, дай знать. Дело нужное, так что деньгой не обижу. Только не затягивай – Бахати торопит. Ты с ним знаком? – как бы между прочим уточнил Кифару.

– Нет, я не по этой части.

Что Мдого имел в виду, Кифару выяснять не стал. Он уже сделал для себя вывод о том, что мужа Зэмы едва ли стоит подозревать в участии в заговоре. Если таковой вообще был. Потому что причина подкидывания ему тотема по-прежнему оставалась для Кифару загадкой, хотя он уже вышел на след тех, кто мог это сделать. Возможно, они даже добились поставленной цели – вывели его из равновесия. Но едва ли это было их основной задачей.

Обратной дорогой он снова много размышлял под непрекращающуюся болтовню Усукани, довольного, что угодил начальнику. Думал о том, как много удалось за такой короткий срок выведать нового про остров и про населявших его людей, о которых он считал, что знает всё. Ошибался. Недооценивал их и переоценивал себя. Тоже, наверное, зазнался. А ведь крокодил всегда подкрадывается оттуда, откуда не ждёшь. Интересно, что ещё он важного упустил из виду?

Джип тряхнуло. Усукани извинился и продолжал рассуждать о красоте девушек в Таму.

Как бы поумнее разведать, что на самом деле творится в Мванике? Почему именно сейчас? Что такого могло там у них произойти, что эти двое, Нинамба и… как её… Акиса, возомнили себя его родовитыми конкурентами? Сколько лет молчали, и вот, на тебе, получите тотем и знайте, что вы тут не один такой важный. Обычно подобные перемены без причины не происходят. Поговорить с помощником отца, лысым Мусаиди? Но можно ли ему доверять? Ведь он…

Кифару подумал, что джип снова наехал на кочку, но нет, джип ехал теперь на удивление плавно. Тряхнуло его самого. Мусаиди! Как же он не догадался сразу! Отец думает, что может через него навести справки о Мванике. Он ошибается. Всё ровно наоборот. Этот Мусаиди приставлен к нему, чтобы следить за происходящим вне Мванике и докладывать, кому следует. Поговорить с ним, конечно, можно, даже, наверное, стоит, но по-свойски и желательно без свидетелей. Отцу об этом тоже лучше не знать.

– Ты знаком с Мусаиди? – прервал он рассказ Усукани о том, как тому приглянулась одна девушка, но у неё оказался ревнивый парень.

– Лично – нет.

– Но ты представляешь себе, о ком я?

– Конечно. Правая рука вашего отца.

– Какой он?

– В смысле?

– Как человек.

– Вообще-то сталкиваться мне с ним не приходилось. Говорят, строгий. Почему вы спрашиваете?

– Нужно, чтобы ты его ко мне привёз.

– В замок?

– В замок.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас ты везёшь туда меня. Отвезёшь и поедешь, поищешь этого Мусаиди. Если его нет в казармах, заедешь к нему домой. Поручение, имей в виду, ответственное. Сделаешь, как я скажу, и проблем с девушками у тебя больше не будет.

Усукани встрепенулся. Перспектива, тем более из уст самого Кифару, звучала крайне заманчиво.

– Что именно я должен сделать? Найти Мусаиди и привезти к вам? Это всё?

– Суть ты уловил. Теперь самое важное. Желательно, чтобы Мусаиди не знал, куда ты его везёшь. Просто скажи, что вызывают по срочному делу. Если спросит, кто и куда, можешь сказать ему, что ко мне, но так, чтобы не слышал никто из посторонних. Торопи его. Если услышишь, что он кого-то предупреждает, называя моё имя, сообщи мне. Желательно этого избежать. Если всё пройдёт гладко и никто ничего не заметит и не узнает, когда вернёшься, сделай мне знак, например, ладонь с оттопыренный большим пальцем.

– Я понял.

– Справишься?

– Постараюсь…

– Справишься?

– Справлюсь.

– Вот и хорошо. Так что ты говорил про того парня? Он тебе навешал или ты ему?

Когда они въехали через первые, почти никогда не закрывавшиеся ворота замка во внешний двор, тот был пуст и безлюден. Сразу после окончания стройки сюда на протяжении первого года ещё приходили любопытные, особенно с детьми, однако довольно скоро интерес поиссяк. Кифару всё правильно рассчитал: когда что-то доступно, это быстро надоедает. Иногда, правда, наведывались жители дальних городков и деревень, но сегодня с утра погода хмурилась тучами, так что залётных гостей можно было не опасаться.

Джип, как всегда, затормозил перед внутренними воротами. Кифару заставил нового сообщника повторить задачу и отпустил. Сам же, не заходя домой, чтобы не отвлекаться, поднялся в одну из сторожевых башенок и стал терпеливо ждать.

Скоро с неба ливануло так, что день сменился ночью. С одной стороны, неплохо, поскольку в такое время меньше лишних ушей и глаз на улице, но с другой, дороги расклякнут и джип может где-нибудь надолго застрять.

При вспышках молний были видны стелящиеся по воздуху гривы пальм.

А потом всё разом стихло, будто ничего и не было.

Выглянуло солнце.

Стало душно он влаги.

Кифару терпеливо ждал.

Мусаиди мог почуять неладное. Усукани мог до конца не осознать важность поручения и сболтнуть лишнего. Отец мог занять чем-нибудь своего помощника или даже вообще услать куда-нибудь на другой край острова. Не поспешил ли он с решением? Не стоило ли повременить, осмотреться, взвесить все за и против?

Что отступать неуда Кифару понял, когда заслышал рокотание джипа. Усукани вернулся. И не один. Из приоткрытого окошка торчала бритая голова, разглядывавшая стены замка. Со страхом или с интересом?

Кифару покинул своё укрытие и спустился навстречу долгожданному гостю.

Буднично приветствуя Мусаиди и пожимая его крепкую, жилистую руку, он думал о судьбе своего водителя. Усукани был ему симпатичен. Стоило ли его привлекать по полной программе или лучше отослать на все четыре стороны? Но где гарантии, что он не прихвастнёт при случае о том, кого и куда возил? Язык у него без костей. Ладно.

– Спасибо, что приехали. Много времени у вас не отниму. Но вопрос безотлагательный и важный.

– Я уже понял, – ухмыльнулся Мусаиди, словно поморщился.

– Идёмте. Я вам кое-что должен показать.

– Мне подождать? – уточнил Усукани.

– Нет. Глуши мотор. Пойдёшь с нами. Поможешь заодно.

– Хорошо, – Усукани украдкой разжал ладонь и показал оттопыренный большой палец.

Действительно, хорошо.

– Какие проблемы, Кифару? – спросил Мусаиди, когда тот подвёл их к засыпанному мокрым песком люку в самом углу возле стены.

Наклонившись, Кифару, поддел подвижную петлю. Она же – кодовый замок.

– Отвернитесь.

Это заодно должно было придать обоим уверенности в том, что они выберутся отсюда живыми и невредимыми. Обречённые чувствуют, когда с ними не церемонятся.

– Бункер? – со знанием дела поинтересовался Мусаиди.

– Он самый, – охотно ответил Кифару, первым спускаясь во мрак прохладного помещенья по лесенке в рост высокого баскетболиста. – Здесь нам точно никто не помешает.

Он щёлкнул выключателем.

– Хитро придумано, – заценил Мусаиди, спускаясь следом.

– Крышку за собой закрой, – велел Кифару восторженно озирающемуся на голые стены парню. – Мне тут песка и воды не нужно.

Он открыл единственную дверь и вывел спутников в полутёмный коридор.

Убедившись, что Мусаиди стоит непосредственно за ним, а Усукани слева, шагах в двух, вынул из кармана ключ и сделал вид, будто собирается открыть дверь в ближайшую комнату. Вынул неловко. Ключ упал и со звоном о бетонный пол отскочил в правую сторону. Кифару развернулся, будто ища его. Ключ видели и слышали все. Мусаиди, как подобает младшему в данной ситуации по званию, наклонился, чтобы услужливо подобрать его. Кифару резко шагнул в его сторону. Отработанным движением захватил левой рукой незащищённую шею и намертво зажал подмышкой. Локтевым сгибом сильно надавил на горло. Для дополнительной жёсткости сомкнул руки в замок, прихватив правое запястье. И начал разгибать спину, вытягивая шею противника вверх. Обычный приём, названный в честь французского изобретателя падающего лезвия, Жозефа Игнаса Гильотена.

Мусаиди, застигнутый врасплох, слишком поздно сообразил, что всё очень серьёзно, захрипел, попытался отодрать душащие его руки, но опоздал, дёрнулся и повис на подкосившихся ногах.

Прежде чем его отпустить, Кифару бросил взгляд на Усукани. Парень остолбенело наблюдал за происходящим, в его взгляде читалось удивление, не испуг.

– Предатель, – лаконично пояснил Кифару.

– Вы его того, убили?

– Слегка придушил. Помоги-ка.

Он подобрал с пола ключ, открыл пошире дверь, и они вдвоём затащили бездыханное тело внутрь. Когда зажёгся свет, у Усукани при виде странного оборудования на стерах и потолке забегали глаза.

– Никогда не видел пыточных? – буркнул Кифару.

– В фильмах только. А так нет.

На самом деле это была наименее загруженная соответствующими приспособлениями комната из всего подземелья. Кифару специально разместил её поближе к выходу – или входу. Как раз для подобных случаев. Как предвидел, что пригодится.

Они посадили Мусаиди на пол, привалили к стене, и Кифару по очереди закрепил запрясться его раскинутых в стороны рук крепкими металлическими скобами. Ворот рубахи уже был расстёгнут, поэтому Кифару ограничился тем, что влепил пленнику две звонкие пощёчины. Не сработало. Голова по-прежнему сваливалась на грудь. Но он уже дышал.

Воспользовавшись паузой, Кифару повернулся к Усукани. Тот ещё не осознал всю опасность своего нынешнего положения. Ему по-прежнему было скорее интересно, чем страшно.

Кифару вспомнил про джип, стоящий сейчас на видном месте перед воротами. Нет, это слишком громоздкая улика. Джип так просто, как тело, не спрячешь. Будет лучше, если на нём уедет тот, кто его сюда привёз. Пока лучше. Потом посмотрим.

– Идём.

– Куда?

– На улицу. Он теперь не убежит. А тебе домой пора.

– Но я…

– Пора, я сказал. И не испытывай моё терпение.

Усукани почувствовал, что спорить не стоит. Они проделали обратный путь. По дороге Кифару его расспросил и проинструктировал.

– Говоришь, никто не слышал, куда ты его везёшь?

– Точно не слышал. Я нашёл его не в казарме, а в банке.

– Что он там делал?

– Как я понял, золото покупал. Я дождался, когда он освободится, вышел за ним и сказал, что вы его ждёте по безотлагательному вопросу.

– Он ни с кем при тебе больше не говорил? Вы точно никуда не заезжали?

– Дождь ливанул. Мы в машине его пересидели. Я по такой погоде не ездок. Хорошо, что быстро кончился. Думал, застрянем где-нибудь. Пронесло. Я всё правильно сделал?

– Правильно. Молодец. Теперь слушай ещё внимательнее. Ничего этого не было. Ты ничего не видел и никакого Мусаиди никуда не подвозил. Даже если мой отец тебя начнёт расспрашивать. Понял?

– Понял.

– Поклянись родителями.

– Клянусь моими отцом и матерью. А что вы с ним сделаете?

– А вот это точно не твоего ума дело. Ты же ничего не видел и не знаешь. Значит, и вопросы такие задавать не можешь. Усёк?

– Да.

– Усёк?

– Усёк. Я ничего не знаю. Был весь день при вас, не отлучаясь. Мы ездили в Таму. Потом вернулись сюда.

– И?

– И я поехал домой.

– Вот и поезжай. И помни, что от твоего незнания – молчания – зависит и твоя жизнь тоже.

Усукани впервые не нашёл слов для ответа и ограничился кивком.

– Если будешь хорошо себя вести, познакомлю с безотказными девочками, – пообещал на прощанье Кифару.

Парень просиял. Кифару хлопнул по дверце. Джип зарычал и покатился задним ходом прочь из замка. Кифару смотрел ему вслед, думая, чем может обернуться для него подобное милосердие.

За дверью

Среди записей в дневнике аль-Бусаида Кифару нашёл и такую:

…день столь жарок, что сам воздух, кажется, плавится, а песок обжигает ступни, словно огонь кузнеца. Сулайман, пленник мой, всё ещё упрям. Время подталкивает меня к скорейшему разрешению этого дела…

О железе и костях

Простая истина: кости человека прочны, но не незыблемы. Давление приклада мушкета на коленную чашечку – и вот уже воин сгибается, словно стебель проса под ветром. Он не кричит сразу. Гордыня – его последний щит, но и тот неизбежно рушится.

О пальцах, что знают боль

Если великое судно способно пойти ко дну от одной пробоины, то что остаётся несчастному, чьи пальцы попадают под клин рычагов? Плоские железные клещи сжимают его плоть – сперва кожа краснеет, затем синеет, наконец, хруст даёт мне ответ, который не под силу словам.

О соли, что горчит в ране

Меч оставляет за собой не только кровь, но и следы в душе человека. Однако соль, втертая в свежий порез, проникает глубже, чем любое лезвие. Я наблюдаю, как его лицо кривится, словно у бедуина, осушившего чашу прогорклого верблюжьего молока. О, как же быстро язык его становится податливым!

О воде и страхе

Вода даёт жизнь… и отнимает её. Если ткань пропитать водой и натянуть на лицо пленника, дыхание его станет прерывистым, а разум – затуманенным страхом. Он борется, но воин, не знающий, где кончается воздух и начинается бездна, теряет себя быстрее, чем змея сбрасывает старую кожу.

О свете и глазах, что видят ужас

Человек без зрения подобен каравану, потерявшему звезду, что ведёт его через пустыню. Достаточно прижать пальцы к его глазам, чуть надавить, и он, несчастный, поверит, что тьма поглотит его навеки. Глаза его наполняются слезами не от боли, но от ужаса перед безконечной ночью.

О воле и её изломе

Если сустав повернуть не туда, куда велит природа, крик пленника становится молитвой. Кто же в силах противиться боли, когда плечо выбито из сустава, а каждая попытка движения превращает тело в храм страданий?

…И вот, когда последний оплот его молчания рушится, язык его начинает служить мне, как служат преданные рабы. Истина, что была сокрыта, выплёскивается, подобно воде из разбитого кувшина. Слова льются быстро, ибо знает он: молчание приносит боль, а речь – спасение…

В тот вечер Кифару отужинал в кругу семьи, но не стал плескаться со всеми в бассейне или разделять ложе с какой-нибудь из жён. Его ждал пленник. Действительно, ждал, поскольку, когда Кифару через несколько часов после поимки вернулся в камеру и включил свет, Мусаиди уже очнулся и сидел растопыренным пауком, в ужасе вращая глазами. Запястья были прикованы скобами к стене, щиколотки – к полу. Рот заткнут прочным кляпом на кожаном ремне. Здесь его всё равно никто бы не услышал, однако Кифару хотелось, чтобы он сам осознал тщетность любых попыток спастись. Это избавило бы его от лишних мучений, а Кифару не пришлось бы пачкать руки.

– Сейчас я выну кляп, и мы побеседуем. Дальнейшее будет зависеть исключительно от тебя.

– В чём меня обвиняют? – первое, что сорвалось с дрожащих губ Мусаиди, когда он снова обрёл возможность говорить. – Я ни в чём не виноват.

– Не уверен, – поднялся с корточек Кифару и прошёлся по полупустой комнате. – Я подозреваю, ты даже знаешь, почему оказался здесь и что мне от тебя надо. Подумай.

– Я ничего не сделал.

– Возможно. Хотя я и в этом сомневаюсь. Ну так как, не догадываешься?

– Я работал с твоим отцом, Кифару. Мы с ним друзья. Что ты хочешь? Кто тебе на меня наговорил?

– О, кажется, ты уже начинаешь потихоньку соображать. Ну-ка прикинь, только не кто, а что мне могли наговорить на тебя нехорошие люди.

– Я не…

– У меня не так много времени. Думай. Если тебе понравилось, могу оставить ещё посидеть и приду проведать тебя через сутки. Если не забуду. Двое суток без воды и еды протянешь? Скорее всего, да. Так как? Начнёшь рассказывать, или будем дальше в непонятки играть?

Несмотря на незавидное положение, Мусаиди явно храбрился. Он видел перед собой сына начальника, о котором знал гораздо больше, нежели тот – о нём, однако всё ещё тешил себя надеждой на недоразумение, на то, что это не настолько серьёзно, как может показаться.