Год семьи

– Я – Семикобыла! – всякий раз истошно орал диспетчер, как будто его резали на куски. – Семикобыла я! Это понятно?! Зарубите себе на носу: семь кобыл! Семь! И точка! И никаких гвоздей!

Толпа с наслаждением ухмылялась, и было невооруженным глазом понятно, что шоферня развлекается от души. Хотя Колыванову было не до смеха. Мало того, что напарник подозрительно отсутствовал на рабочем месте и рейс оказался под угрозой, так ещё и сам Колыванов с его внутренней чистотой и вдумчивым отношением к действительности терпеть не мог дурацких розыгрышей, подвохов, подколов, подначек, а тем более, козней и каверз. Не любил он, когда кто-то кому-то строил козу. И надо ли говорить, Василий незамедлительно выбрался из толпы на передовую позицию и безотлагательно вмешался в текущий процесс.

– Ты, Семикобыла, не пыли. Зря не заводись и не распаляйся, – хладнокровно обратился Колыванов. – Проявляй выдержку и терпение, главный диспетчер всё-таки. Лично я особой разницы между Шестикобылой и Семикобылой не вижу. Но обида твоя мне понятна – дело принципа, как говорится. Фамилия нам даётся от предков и требует уважения. Однако вины этого человека нет, напрасно ты кипятишься и без нужды рвёшь горло. Человека просто подставили. Ложная информация! Откуда ему знать, что на самом деле ты Семикобыла, а не Шестикобыла? Скажи спасибо, что всего лишь одной кобылы не досчитался.

– Как же, большое спасибо! – неодобрительно, едко и вызывающе поблагодарил диспетчер.

– Пожалуйста. С нашим народом можно гораздо больше пострадать. Кобыл на пять, скажем. Представляешь?

– Представляю. Мне не привыкать: старый конь борозды не портит, старый пёс на ветер не лает.

Впрочем, по натуре Семикобыла, как и подавляющее число крупных телом людей, был отходчив и долго зла не держал. На это обстоятельство и надеялся в своих расчетах Колыванов.

– Лично меня глубоко волнует мой напарник, – озабоченно озадачился, озадаченно озаботился Василий.

– Запой? – Семикобыла естественно и непринуждённо переключился с личной обиды на производственную тематику.

– О причинах нам остается только гадать, – сдержанно ответил Колыванов. – Хотя луна неумолимо приближается к своей второй фазе.

– Кошмар! – сокрушенно отозвался диспетчер. – Срочный груз! Весь график летит к чертям собачьим!

– Дай замену, – предложил Колыванов.

– Нет у меня никого! Никого у меня нет!

– Один поеду.

– Не поедешь. Одного не пущу. Сам знаешь, что запрещено. Начальство мне голову оторвёт!

– За опоздание срочного груза тоже по головке не погладят, – со знанием дела возразил Колыванов. – Хрен редьки не слаще.

– Это верно. Лес рубят, щепки летят,– согласился диспетчер.

– Другими словами, где тонко, там и рвется, – догадливо подтвердил Колыванов. – Если на то пошло, через силу и конь не скачет.

– Вот-вот, и я о том же. Выше головы не прыгнешь. Старой бабе и на печи ухабы.

– Позвольте встрять! – неожиданно из толпы обратился к ним незнакомец, который ещё совсем недавно с помощью Семикобылы в свободном стиле – фристайл! – скоропостижно пролетел над порогом.

– Кто нас перебил?! – несдержанно возмутился диспетчер Семикобыла, вперив тяжелый взгляд в незнакомца. – Ты в своём уме?!

– Так точно, в своём!

– Распустились, блин!

– Извините, что мешаю вашей содержательной беседе. Может, я пригожусь?

– Кто таков?! – зычно осведомился Семикобыла, точно генерал на плацу.

– Водитель Тягин! Отдел кадров направил в ваше распоряжение! – приосанясь, новобранец расправил плечи, вытянул руки по швам и картинно застыл на месте.

– Дурака валяешь? – нахмурился и потемнел лицом диспетчер, будто за внешним видом углядел притворство.

– Никак нет, никого не валяю! И в мыслях не было, – еще больше вытянулся Тягин и ел, ел глазами Семикобылу, как предписывал строевой устав в приснопамятные царские времена.

Морща лоб в значительном умственном напряжении, диспетчер испытующе разглядывал новобранца, как бы сомневаясь в нём, как бы заподозрив в неблаговидном умысле, как бы в надежде проникнуть в мысли и в духовный мир. И вдруг с несвойственной ему примирительной интонацией в голосе Семикобыла непринуждённо пожал плечами:

– А что, почему бы нет? – диспетчер вопросительно глянул на Колыванова: как ты, мол?

– Не вижу веских причин для отказа, – рассудительно изложил свою позицию Василий. – Испытательный срок ему положен?

– Месяц,– утвердительно кивнул Семикобыла.

– А где ещё испытывать шофера, если не в дороге? В дороге человек весь, как на ладони.

– Это очень благородно с твоей стороны, Василий, – отдал должное Колыванову диспетчер Семикобыла. – Испытательный срок у нас на местных перевозках, а ты его сразу в рейс берёшь. Цени, Тягин!

– Ценю,– отозвался тот без промедления, смиренно и признательно наклонил голову и едва не шаркнул ножкой.

– Повезло тебе, Тягин. В нашем полку Колыванов – уникальная личность! Ветеран! Пятнадцать лет на автобазе! Ни одной аварии! Ни одного дорожно-транспортного происшествия! Много ты таких знаешь?!

– Мало, – честно, как на духу, признался Тягин.

– Правильно, таких – раз-два и обчёлся. Грамотей! Ума палата! Авторитет на недосягаемой высоте! А уж семьянин – я молчу! Не мне, грешному, чета. И муж, и отец… Идеальный кадр! Таких ещё поискать! Если бы все мужики в России достигли такого уровня, страна не знала бы хлопот.

– По-моему, ты преувеличиваешь,– совестливо возразил Колыванов. – Все уши прожужжал.

– А-а?! Видали?! – восторженно призвал всех в свидетели диспетчер.– Скромняга! Яркая личность! Живой пример для подражания! Мотай на ус, Тягин!

– Мотаю, – твёрдо заверил его безусый новобранец.

– И такой человек, Тягин, оказывает тебе высокое доверие. Оправдай, не подведи!

– Оправдаю, нe подведу!– поклялся Тягин, словно принимал воинскую присягу.

– Смотри! – строго предостерёг его Семикобыла, демонстрируя огромные руки, похожие на клешни снегоуборочной машины. – Если что…я тебя своими руками…

– Не надо угроз, – вдруг спокойно ответил Тягин. – Я же сказал: не подведу.

От неожиданности Семикобыла опешил, смотрел удивлённо, не верил глазам. Впрочем, размышлять и мешкать было недосуг, дел накопилось невпроворот – как текущих, так и неотложных. Тем временем толпа, потеряв интерес, стала разбредаться, кто куда, Колыванов привычно оформил путевой лист, экипаж направился к машине. Невидимые миру ангелы затянули прощальную песню – хорал на отъезд, как принято говорить.

Глава 5

По слухам из достоверных источников, население планеты изо дня в день поглощает неизмеримое количество алкоголя. Со своей стороны, как думающий гражданин и полноценная личность, Колыванов свято чтил первую и главную заповедь шофёра: в дороге – ни капли!

Да, нравится-не нравится, согласен-не согласен – сухой закон, никаких исключений, льгот и поблажек, ведь если верить древним китайцам, даже самая длинная дорога начинается с первого шага. Вот и родословная многих дорожно-транспортных происшествий вытекает из первой рюмки. То есть, стоит слегка расслабиться, дать себе чуток воли, поступиться хотя бы одним, пусть и мелким принципом, и, пиши пропало: коготок увяз, всей птичке пропасть. А ещё говорят, пьяному море по колено, лужа – по уши, пьяному и поклон не честь.

Говоря конкретно и напрямик, дома Колыванов как самостоятельный мужчина позволял себе иногда промочить горло, заложить слегка за воротник, опрокинуть стаканчик. Однако в дороге шофёр не употреблял вовсе, а если ещё конкретнее, в рот не брал, строго и неукоснительно блюл сухой закон. За Василия любой из нас мог бы поручиться, шофёр легко справлялся с низменными желаниями, с бескрылыми поползновениями, с беспутными соблазнами и прочими искушениями. Секрет крылся в повышенных обязательствах перед семьёй, которые он сам на себя взвалил и неукоснительно исполнял. Как говорится, своё бремя лёгкое, своя ноша не тянет.

И уж казалось бы, как принято в народе, своё горе – велик желвак, чужая болячка – почесушка. Но отслеживая действительность, Колыванов всесторонне её обдумывал, отчетливо понимал свою ответственность и свой долг перед семьёй. В конце концов, разве не семья грела душу в дороге? В свою очередь, и шофёр думал о семье ежечасно – думал, пёкся, заботился, рвался к ней всей душой.

Между прочим, факты упрямо говорят сами за себя. Именно Колыванов собственноручно и неустанно торил дорогу к семейному счастью. Да что говорить, что понапрасну сотрясать воздух, если всю жизнь он своими руками строил и созидал, созидал и строил прочную семью, в которой безраздельно властвует любовь. Краеугольный камень, как принято выражаться.

Ax, не зря говорят: семь бед, один ответ. Коль завёл семью, хочешь-не хочешь, ты за неё в ответе, с тебя спрос. А не так, что уехал, поминай, как звали, с глаз долой, из сердца вон. Словом, пока шофёр с поставленной задачей худо-бедно справлялся, главному мужскому предназначению соответствовал, свою роль в семье играл убедительно, повода для сомнений жене не давал. При таком поведении мужчина, ясное дело, заработает в семье непререкаемый авторитет, неоценимое значение.

Однако, если честно, и жаркий день не всем угоден, и лиса хитра, да шкура её на воротник идёт, и большой таракан не чета мерину , и легко перо, а на крышу не закинешь, Словом, повсюду свой изъян и своя червоточина. Что есть, то есть, тут ни убавить, ни прибавить, как бы кто ни старался и кто бы что ни говорил. А с другой стороны, по высказываниям учёных, по мнению населения, доброкачественные мужчины на дороге не валяются, преданные мужья в живой природе встречаются редко, от случая к случаю или того реже. При желании всех поголовно можно по пальцам пересчитать, а верного спутника жизни вообще днём с огнём поискать.

Если смотреть без предвзятости, без предубеждения, Колыванов, со своей стороны, алкоголем излишне не баловался, не злоупотреблял и другим не советовал. Даже в застольях он знал, грубо говоря, меру, пагубной страсти не разделял, чужим наклонностям не потакал, зловредные проявления отрицал в корне. Кстати сказать, пришло время честно взглянуть фактам в лицо. Если называть вещи своими именами, то употребление алкоголя в рейсе сродни безнравственному командировочному флирту или даже легкомысленной измене, с чем мириться Василий, естественно, не мог.

Стыдно признаться, но некоторые шофёры в дальних рейсах склонялись к мимолётным романам, к случайным связям, что, конечно, дискредитировало профессию, подрывало семейные устои и пятнало домашний очаг. Надо ли говорить, ветреные настроения дальнобойного цеха Колыванов не приветствовал и не одобрял. Мало того, они вызывали у него решительные возражения и безоговорочный протест. Супружеской измене Василий не находил объяснений – ни объяснений, ни оправданий, ни прощения.

В общем и целом, понимая место шофёра в современной действительности, осознавая проницательным умом мужскую ответственность за семью, Колыванов твёрдо решил раз и навсегда: понравилась женщина, приглянулась, пришлась по нраву – женись!

Не надо, конечно, злословить и ловить рыбу в мутной воде, но некоторые сомнительные личности неоправданно преуменьшают роль любви в жизни человека. Отдельные злопыхатели и вовсе разуверились в чистых и глубоких чувствах, отрицают напрочь большую и светлую любовь. Дескать, стерпится, слюбится, любовь зла, полюбишь и козла. Как ни суди, уши вянут, сердце обливается кровью, в жилах стынет кровь. Нет, не мог Колыванов смириться, свыкнуться, согласиться с голой реальностью, зря, что ли, поэт сочинил, а оперные певцы художественно исполнили в сопровождении оркестра: "Любви все возрасты покорны…"

По совести говоря, и радио не остаётся в стороне, настойчиво пропагандирует жизнеутверждающую мысль: " У любви, как у пташки, крылья…». Что касается филармонии, эстрады и кинематографа, то они в любовной тематике накопили бесценный опыт и регулярно напоминают широкой публике злободневную мысль: "Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь…" Эх, да что говорить, любовь покоя не знает, времени не считает, корысти не ищет, насмешничать не велит.

– Заправимся и по коням? – неожиданно поинтересовался новобранец Тягин, когда из помещения диспетчерской они вышли на свежий воздух.

Говоря откровенно, манеры напарника не пришлись Колыванову по душе. Василий не жаловал ушлых и разбитных, недолюбливал бойких, не доверял вертлявым и расторопным, и если на то пошло, шустрые и проворные вызывали у него законное подозрение и обоснованное недовольство. Вот и сейчас в поведении Тягина присутствовали неуместная живость и неоправданная прыть. К своему огорчению, Василий заподозрил в новом напарнике поверхностную личность с незначительным содержанием и пустопорожней сутью.

Между прочим, свою позицию Колыванов отнюдь не скрывал. Как глубокая и неповторимая индивидуальность с внутренним стержнем и богатой духовностью Колыванов не спешил с выводами и не принимал скоропалительных решений. Он был не из тех, кто сгоряча бьёт посуду, и, осерчав на блох, швыряет одежду в печь. Это только пьяному море по колено, а взыскательный ум рассудительной личности требует глубоких раздумий, семь раз отмерь, один раз отрежь.

Как бы то ни было, Колыванов давно усвоил основополагающую позицию: хочешь распознать человека, испытай его в дороге, съешь с ним пуд соли, раздели трудности и невзгоды пути. Словом, в соответствии с личным характером и собственными взглядами на жизнь Василий проявил выдержку и терпение, хотя в глубине души остались горький вкус и едкий осадок. Уместно сказать, хрен редьки не слаще, хотя редька хвалилась, с мёдом я чудо как хороша.

– По коням, по коням…,– притворно согласился Колыванов, но с языка тут же сорвались нелицеприятные возражения. – Как бы не так! А груз оформить? А профилактика автомобиля? А в дорогу собраться?

– В каком смысле? – картинно недоумевая и, как шут, кривляясь, поморгал Тягин.

– Неделя на колёсах! Тебе, к примеру, сколько времени требуется на сборы?

– А я, как пионер: всегда готов! – отсалютовал рукой напарник.– Мне только мигни, сразу пятки салом смажу.

– Какой шустрый, – неодобрительно покачал головой Колыванов.– А еда? Одежда? Бриться-мыться? Да хотя бы домашние тапочки…

– Не переживай. Всё своё ношу с собой, – Тягин ладонью похлопал сумку, висящую на боку.

– Хочешь сказать, ты лёгок на подъём?

– Легче не бывает. Бедному одеться – только подпоясаться.

– Домой-то хоть заедешь?

– А у меня нет дома, – засмеялся Тягин и скорчил рожу. – Ни кола, ни двора! – Как же ты живёшь?

– С миру по нитке – нищему рубашка.

– Перекати-поле, – понимающе кивнул Василий. – А в голове ветер.

– Уж какой есть! – с некоторым вызовом ерничал и развёл руками новый напарник. – А ты, я вижу, хозяйственный, всё в норку тащишь? – Хозяин в доме ночует, ветер по земле кочует. Мне оседлые по душе. Семья, дом, уют… Основательно, стабильно, надёжно!

– Это не про меня! – игриво сообщил напарник, как паяц, передернувшись телом, и протянул руку. – Стёпа.

– Степан, – поправил его Колыванов. – А я Василий.

– Вася! – изобразил неуёмную радость, как будто встретил давнего знакомца, Тягин.

– Василий, – строго уточнил Колыванов, чтобы сразу расставить все точки над "и".

– Можно и так, – согласился напарник, остудив себя в мгновение ока. – Я попроще привык.

– Попроще… – ворчливо отозвался Колыванов, памятуя, что простота хуже воровства и никогда не доводит до добра, но вслух суждения не произнёс, чтобы не дразнить гусей. – Женат?

– Это важно? – удивился напарник.

– Важно. Ещё как!

– Холостой.

– Жаль,– заметно огорчился Колыванов.– Очень жаль.

– Я не жалею, – удивление Тягин сменил на оторопь.– О чём жалеть?! Холостых в стране пруд пруди, даже больше. Нас среди населения, как собак нерезаных.

– Семейные надёжнее, – лаконично изложил свою точку зрения Колыванов.

– Вот те на! – всплеснул руками напарник, делая вид, что сражён наповал.

– На семейного положиться можно, – развил свою мысль Василий.

– Не любишь холостых? – ехидно осклабился новобранец.

– Угу, – мычливо подтвердил Колыванов. – Нет у меня к ним доверия.

– А вот я разведён!

– Это ещё хуже, – огорчение Василия не знало границ и обернулось печалью.

– Знаешь, Колыванов, женщина всегда приносит счастье. Сначала – с ней, потом – без неё, – весело резвился новобранец.

– Циничный ты человек, – с безнадёжным сожалением, но решительно и бескомпромиссно определил Колыванов.

– Не одобряешь разводы? – улыбчиво и с интересом полюбопытствовал, с любопытством поинтересовался Тягин.

– Решительно осуждаю! – в категоричной форме, в неуступчивой манере отрезал Колыванов.

– По какой причине? – насмешливо уставился на него Тягин.

– Жену бросил, может и товарища в дороге бросить. В случае чего…

– Неужто?! – едко усмехнулся напарник, мимикой изобразил кислотную химию.

– Может, – убеждённо подтвердил Колыванов. – Много вас таких развелось – жён бросают, детей… Всё у вас просто, всё легко! – он по-цыгански поиграл рукой, пальцами изобразил шаткость устоев. – А я постоянство люблю.

– Терпеть не могу! – отрезал Тягин. – Мне новизна нужна. Перемены!

– Новизну ему подавай! – с места в карьер вспылил Колыванов и, теряя выдержку и терпение, развернулся к стене, на которой давным-давно, в незапамятные времена, некий маляр краской изобразил карту страны. Цветные линии на карте связывали населённые пункты, наглядно демонстрируя сеть автомобильных дорог и маршруты.

– Видишь карту? – с пристрастием осведомился Василий.

– Вижу, не слепой.

– А коли не слепой, то сюда гляди – наш маршрут! Или, как водилы говорят, плечо!

– Знаю – плечо! Дорога в один конец.

– Хорошо, хоть это знаешь. У меня на автобазе самое длинное плечо.

– Поздравляю! Что с того? – изобразил полное равнодушие и откровенную незаинтересованность Тягин.

– А то, что я пятнадцать лет на этом плече. На одном маршруте! Пятнадцать лет, как один день!

– Сдохнуть можно!

– Не сдох, как видишь. Я эту дорогу, как свою ладонь знаю. И меня на ней все знают. Каждая собака!

– А кошки?

– Знают!

– Ну и куры, конечно. Ты ведь, как трамвай по рельсам: туда-сюда, туда-сюда…

– Как трамвай!

– По расписанию?

– По расписанию!

– Жена ждёт? – сахарным голосом подсказал Тягин.

– Ждёт!

– У вас любовь, небось?

– Любовь!

– Детки…Пелёнки-распашонки…Сяси-масяси…

– Как положено!

– Ждут, скучают…

– Скучают!

– Пятнадцать лет на одной дороге! С ума сойти! Не надоело? – задирался новобранец.

– Я с места на место не прыгаю, как некоторые!

– Ну да! Ты – человек основательный, надёжный…

– Надёжный!

– А я попрыгун?!

– Попрыгун!

– И я тебе не нравлюсь?!

– Не нравишься!

– А мне плевать!

Не секрет, драчливый петух жирным не бывает, подкожные запасы сгорают на корню. Возбуждённые до крайности, они нервно дышали, раздувая ноздри, смотрели пристально – глаза в глаза, пожирали друг друга взглядами, испепеляли, можно сказать. Было без слов понятно, еще мгновение и прольётся кровь.

Как ни повернись, буквально на глазах в натуре образовался театр, ни дать, ни взять, театр: жуткая атмосфера, страсть в клочья, кромешная ненависть и вражда на фоне сокрушительной любви. Шекспир отдыхает. Только и оставалось, что дождаться жертв. Картина в результате наблюдалась душераздирающая, от которой леденела грудь и кругом шла голова.

Впрочем, дракою правоту не добудешь, к счастью, до рукоприкладства и смертоубийства, однако, не дошло. Сказался жизненный опыт и от природы внутренняя гармония Колыванова. Он взял себя в руки, совладал с центральной и вегетативной нервными системами, унял недовольство и отладил пульс. Несмотря на весь накал и жгучие чувства, Василий решил до кровопролития не доводить. Кровь, сказал народ, не вода, сердце не камень. «Что с него взять, поверхностный человек, ни мысли, ни суждений", – в обвинительном ключе размышлял Колыванов и направился в диспетчерскую, где наотрез отказался от напарника, в категоричной форме потребовал замены.

– Снова-здорово, Колыванов! – трагически воздел руки к небу диспетчер Семикобыла. – Остынь, нет у меня никого. Спасибо, Тягин подвернулся, а не то куковать бы тебе на приколе.

– Один поеду, – упрямо гнул свою линию Василий.

– Охота пуще неволи, – отметил диспетчер. – При всём к тебе уважении, нет у тебя таких прав. Один не поедешь.

– Ты пойми, Семикобыла, у меня расписание. Дорога дальняя, семья ждёт. Я из графика выбиваюсь, мне спешить надо.

– Спех людям на смех. Спеши, да не торопись.

– Семикобыла, мне не до шуток, я на самом деле спешу.

– Спешливый топором опоясывается, в котомку обувается.

– Ну и напарника ты мне дал. Плакать хочется.

– Слезами горю не поможешь! Что ты паришься, как просватанная невеста? Езжай с Тягиным. Тише едешь, дальше будешь.

– Близок локоть, да не укусишь. Удивляюсь я тебе, Семикобыла. Как я с ним поеду, если у нас полярные взгляды? Ничего общего! Чуждое мировоззрение!

– Да какие у него взгляды?! Какое мировоззрение?! Одна видимость. Он же сам вызвался с тобой ехать!

– Не спорю, сам вызвался и сам напросился. Однако Бог шельму метит, я таких сразу вижу – насквозь, шила в мешке не утаишь. С этим фруктом у меня непримиримые противоречия. Антагонизм, можно сказать. И отношения напряжённые.

– Когда ж вы успели? Только-только сговорились, и вот на тебе. Что не поделили, Колыванов? А то я ни сном, ни духом…Или по- нашему ни ухом, ни рылом… Он вроде смирный…

– В тихом болоте черти водятся. С Тягиным, где сядешь, там и слезешь.

– На бедного Макара все шишки валятся. Дался тебе этот Тягин. Детей с ним крестить, что ли?

– Каких детей? Пусти козла в огород. Экзотическая фигура! Любовь отрицает, можешь себе представить?

– Неужели?! Что ж, в семье не без урода.

– Вот-вот. При таком мировоззрении, как я с ним поеду?

– В России клин вышибают клином. Воспитывай его. Глядишь, человеком станет. И волки будут сыты, и овцы целы.

– Ох, Семикобыла! Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй. Твоими устами, да мёд пить. А насчет Тягина…Сколько волка не корми, он в лес смотрит.

– На безрыбье и рак рыба. Один рейс можно и потерпеть. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. В дороге сработаетесь.

– Вилами на воде писано. В голове у него ветер, ни принципов, ни моральных устоев. Сплошное легкомыслие. Как в таких условиях продуктивно трудиться?

– Ни боги горшки обжигают!

– А то ты не знаешь: на всякий горшок своя крышка.

– Кто спорит, Колыванов? Ты у нас умник, семь пядей во лбу. Однако и на старуху бывает проруха.

– Хочешь сказать, на всякого мудреца довольно простоты?

– Именно! Соглашайся, Василий! Лиха беда начало. Тягин – рубаха-парень.

– Ну, уж нет! Старого воробья на мякине не проведешь. Видел я таких, насмотрелся. Ничего святого! Одиозная личность, твой Тягин. Чёрного кобеля не отмоешь до бела.

– Ты не прав, Василий. Терпение и труд всё перетрут. Было бы желание. Поработаешь с ним, найдёте общий язык появится взаимопонимание, достигните консенсуса…

– Свежо предание, но верится с трудом. Горбатого могила исправит. Ты бы послушал, как он о женщинах отзывается. Грудь нараспашку, язык на плечо. Он весь женский пол не уважает!

– Да ты что?! Как такое может быть?!

– Ещё мягко сказано. Ты бы его послушал. Откровенный цинизм! Уши вянут.

– У него язык без костей. Но ты зря заводишься, Колыванов. Пусть мелет. Мели, Емеля, твоя неделя.                                                  – Точно сказано! В корень зришь, диспетчер! Собака лает, ветер носит.                                                                         – Правильно. Собаки лают, а караван идёт.

– Наблюдательный ты человек, Семикобыла, метко сформулировал, не в бровь, а в глаз.

– Не делай из мухи слона, Колыванов. Он тебе свинью подложил?

– Натуру свою конкретно проявил. Обнаружил себя и полностью разоблачил. А слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. По женскому вопросу у нас с ним принципиальные разногласия.

– Да ты что, неужели?! А может, у страха глаза велики? Пуганая ворона куста боится. Обжёгшись на молоке, дуешь на холодную воду.

– Тут не до жиру, быть бы живу. Однако волков бояться, в лес не ходить. У меня на таких, как Тягин, особый нюх. Никаких иллюзий.

– На каждый роток не накинешь платок. А ты, Колыванов, всякое лыко в строку ставишь. А ведь как аукнется, так и откликнется.

– Бог не выдаст – свинья не съест!

– Ох, и крутой ты мужик, Колыванов! Пронзительный мужчина! Режешь правду-матку прямо в глаза.

– Чем богаты, тем и рады.

– Наотмашь бьёшь. Не забывай только: на сердитых воду возят.