Год семьи

Пока он сбивчиво распинался, Колыванов терпел, но потом не выдержал и не сдержался, бескомпромиссным голосом изложил фундаментальную позицию:

– Запомни, Тягин, я жене не изменяю! И неизвестно с кем любовь не кручу! Понял?!

– Понял, понял…– торопливо подтвердил напарник.– Ты зря, Колыванов, зря. Такая возможность… Я ведь не только для себя старался, я и о тебе подумал.

– У меня семья, заруби себе на носу! – указательным пальцем Колыванов постучал по стеклу часов. – Даю тебе пять минут. Опоздаешь, пеняй на себя.

– Ты что, Колыванов?! Что ты?! Только познакомились… Неудобно. Что о нас подумают? Погоди немного, дай отношения наладить. Ты можешь понять?

– Не могу! – отрезал Колыванов и с непреклонным видом двинулся прочь, даже издали было понятно, что консенсус не достигнут, компромисс не состоялся, уступок не жди, на милость не надейся.

Надо ли говорить, время неумолимо таяло. С одной стороны, в позе Тягина наблюдалась явная неопределённость, то есть, задумчивая неподвижность, с другой – неподвижная задумчивость. Ему бы поторапливаться, пришпорить собственное тело, пуститься вскачь, понукать и гнать себя взашей, а он, казалось, изобразил памятник, который оценивает пройденный путь, осмысливает переживания и подводит итоги.

В свою очередь, и девицы с интересом наблюдали за ходом событий. Однако в глубине души они понимали, что надежды нет, совместной биографии не будет, даже не предвидится. Скорее всего, и они, как ключница, остались, по всей видимости, безутешными – какие надежды, если взревел мотор и грузовик от нетерпения бьёт копытом? Уже тронув фуру с места, Колыванов в зеркало увидел бегущего со всех ног напарника. В целях педагогического воспитания и по причине воспитательной педагогики Василий, однако, не притормозил и не остановился, но выехал на дорогу и катил вдоль обочины со скоростью пешехода.

Верь-не верь, бегун настиг фуру и трудолюбиво бежал возле борта, пока не поравнялся с кабиной. Тягин так старался, так усердно прилагал силы, так выносливо держал скорость, что могло вообще сдаться, будто он вот-вот обгонит фуру, опередит все попутные машины и, не снижая скорости, прибудет в пункт назначения первым. Однако события развивались иным образом, в другом направлении, под непредусмотренным углом.

Как известно, Василия Колыванова в полной мере характеризовали человеколюбие и гуманные принципы. Исходя из присущих ему нравственных и моральных убеждений, шофёр притормозил, напарник, прыгнул на подножку и на последнем дыхании забрался в кабину.

Надо ли сомневаться, после забега и финишного рывка Тягин, конечно, не мог в свободной манере объясниться или хотя бы полноценно высказать свой взгляд на положение вещей. Он тяжело дышал, изнемогал от усталости, а пока восстанавливал силы, грузовик отклеился от обочины и набрал ход.

– Воспитываешь меня? – обессилено спросил напарник, едва ворочая языком.

– Спасибо скажи,– ответил Колыванов, не отвлекаясь от дороги.

– Спасибо. Большое спасибо. А за что?

– За науку. Я из тебя человека сделаю. Ответственность в тебе воспитываю.

– Педагог, значит? Учитель?

– Наставник. Учу тебя, бестолочь, уму-разуму.

– Зверские у тебя методы, Колыванов, и отношение к людям злобное, бесчеловечное, можно сказать.

– Ничего подобного. Людей я уважаю. А ты нормального языка не понимаешь. Как тебя убедить?

– С какой стати я должен гнаться за фурой?! Да ещё после обеда!

– Сам виноват. Я дал тебе пять минут.

– Подумаешь, он дал мне! Кто ты такой?!

– Неуместный вопрос. Кто я, ты знаешь.

– Знаю, знаю… Наизусть выучил!

– Выучил – хорошо. Не будешь заблуждаться.

– Пять минут он мне дал! А если я не уложился?! Если пять минут мне мало?!

– Пунктуальность в себе воспитывай. Точность – вежливость королей.

– А ты король?! – криво усмехнулся Тягин, который уже пришёл в себя и возобновил свой нахальный нрав, наглые замашки, вредные привычки и вызывающую манеру поведения.

– Кто я – покажет история, – спокойно, без ажиотажа и возбуждения как человек, знающий себе цену, ответил Колыванов. – Нас с тобой будущее рассудит.

– Слушай, Колыванов… чем я тебе не угодил?! – едко зыркнул напарник.– Что ты на меня взъелся?! Наезжаешь, поедом ешь… Одни придирки!

– Ничего подобного, – в привычной манере невозмутимо отказал ему Колыванов. – Никаких придирок. Ты мне лучше скажи… Я тебя предупреждал: у меня семья. Предупреждал?

– Был разговор, – уклончиво состроил гримасу Тягин.

– Предупреждал, – ответил за него Колыванов. – А что я случайных связей не завожу, говорил?

– Кто ж тебе поверит?! – ухмыльнулся Тягин и хихикал с явной издёвкой.– Неужто налево не ходишь?

– Представь себе: не хожу!

– Иди, иди, не заливай!

– Хоть заливай, хоть не заливай, я жене не изменяю.

– Верится с трудом. Любой мужик при случае ходит налево. Потому как кобель!

– Грязные намёки оставь при себе. Жениться – да, могу. Ежели достойную женщину встречу. Ежели чувство промеж нас возникнет. Ежели любовь случится.

– На всех любви не хватит!

– У меня хватит. И чтоб дом, семья, дети. …По-человечески.

– Кто ж такой обоз потянет? Это ж какой груз!

– Груз, – охотно подтвердил Колыванов.– А так просто, по-собачьи, встретились, разбежались – ни за что! Никогда!

– А не врёшь? – недоверчиво или даже подозрительно уставился на него Тягин.

– Зачем? – вполне незаинтересованно и настолько равнодушно пожал плечами Колыванов, что само собой разумелось: врать, лукавить, изворачиваться, кривить душой и притворяться ему и впрямь незачем – ни выгоды, ни нужды.

– Если так… если правда…тогда…– Тягин умолк и задумался, перебрал в памяти словарный запас, искал подходящее слово и нашёл, наконец, объявил торжественным образом.– Уникальный ты человек, Василий! Я всяких видел, но таких не встречал!

– Какой есть, – скромно, почти застенчиво признал его правоту Колыванов и едва не зарделся, смущённо потупил лицо.

– Подумать только! Это чтоб шофёр-дальнобойщик не ходил налево!

С ума сойти! – не мог успокоиться и безудержно восхищался доблестью напарника Тягин.

– Сам не ходишь, и жена не ходит,– рассудительно изложил свою позицию и свои взгляды Колыванов. – Ежели я в дороге жене изменю, меня подозрения будут мучить. Мол, я изменил, и она изменит, пока я в отлучке. А я не изменяю, то и в ней уверен. Мне спокойствие важнее всего.

– Наука! – по достоинству оценил напарник.

– Наука – куда без неё? Психология.

Пока шли прения сторон, за окнами кабины разворачивалось неоглядное пространство России. В иностранном зарубежье, хочешь-не хочешь, в глаза бросаются скученность жизни и высокая плотность населения. Теснота, сутолока, яблоку негде упасть, люди, как сельди в бочке, куда ни плюнь, попадёшь в человека, свободной земли с ищейками не найти. Иное дело у нас. Стоит выбраться подальше от города, душу радуют простор и ширь, необозримый окоём, до горизонта ни души, а с высоты птичьего полёта земля и вовсе мнится необитаемой, почти дикой природой, как будто сюда не ступала нога человека.

В своё время некоторые учёные высказывались в том смысле, что бытие определяет сознание. Якобы материя впереди и неограниченно играет главную роль и первую скрипку. Сознание якобы плетётся сзади, от материи отстаёт и от неё якобы зависит. Не зря этих учёных прозвали материалистами. Хотя неизвестно, какую материю они предпочитали – ситец, шёлк или сукно.

Впрочем, другие учёные настаивали, будто всё обстоит совсем иначе: бытие якобы определяется сознанием. То есть, сознание будто бы возникло раньше, и оказывает влияние на материю, которая якобы играет второстепенную роль. Таких учёных в грубой форме обозвали, прости Господи, идеалистами и даже заклеймили, слово обернулось неуважительной бранью, неприличным ругательством – вот до чего дошло!