Год семьи

Тем временем народная мысль в России неограниченно бьёт ключом, и она, как правило, чужеземцам не по зубам. Не могут они нас раскусить – не могут и точка! Но допустим, повезло… Допустим, повстречалась русскому человеку содержательная мысль и вот она вся целиком от начала и до конца: НЕ БЫЛО СЧАСТЬЯ, ДА НЕСЧАСТЬЕ ПОМОГЛО. Кто за пределами России осилит суть и смысл – кто, хотелось бы знать?

Ум умом, знания знаниями, но искать счастье в несчастье зарубежному иностранцу в голову не придёт. Хотя, как известно, одному счастье – мать, а другому – мачеха. Как сосредоточенный наблюдатель и вдумчивый свидетель, Колыванов сомневался, чтобы другой народ отыскал в неблагоприятном стечении обстоятельств утешение и положительный смысл. И вот вам яркий пример: не проспи шофёр побудку, разбуди его в урочный час будильник, то и не выспался бы полноценным образом в собственной постели, а рулил бы где-нибудь на трассе в неудовлетворительном состоянии тела и души. Только и остаётся, что напомнить: не было счастья, да несчастье помогло.

Но с другой стороны, если начистоту, то проспал, бедняга, проспал и осознавал свою кромешную вину, нарушение производственной дисциплины и режима труда. Однако повинную голову меч не сечёт, не говоря уже о том, что снявши голову, по волосам не плачут.

– Хочешь–не хочешь, Василий, объявляю сегодня тебе выходной! – провозгласила жена в категоричной манере не терпящим возражения голосом.

– У меня график, – сразу выложил шофёр козырные доводы, но жена не приняла возражений, объявила мораторий на трудовую деятельность.

Если честно, по индивидуальным свойствам характера жена предпочитала крайности. Дай ей волю, она в принципе ввела бы запрет на грузовые перевозки и перемещение тел в пространстве.

– Ты, если б могла, всех шоферов оставила бы без работы,– сдержанно упрекнул её Колыванов.

– Не всех, – отвергла жена обвинения. – Только тех, кто дома не ночует.

– Какая ты у нас бескомпромиссная, – посетовал Василий, который бескомпромиссных людей давно заподозрил в душевной черствости.

– Вовсе нет, – отказала она в подозрениях. – Сколько лет я терплю, муж всегда в отъезде. Не семья – одна видимость.

– Какая видимость? О чём ты говоришь? Семья, как семья. О такой семье многие мечтают, да не всем везёт. Я поездил, насмотрелся. Сколько женщин в одиночестве кукует. А у тебя и дом, и муж, и дети. И полное благополучие, между прочем. Грех жаловаться.

– Вася, ты не думай, я не жалуюсь. Мне на моего мужа все подруги завидуют. Но в странном режиме живёт наша семья. Как на вокзале. Приезжаешь, уезжаешь, задержки, опоздания. Ночуешь неизвестно где.

– Согласен. Разве я возражаю? Такая работа. Космонавты месяцами летают. А геологи, лётчики, моряки.. А учёные в экспедициях…А полярники…И ничего, семья терпеливо ждёт. А что делать? Я-то не на год уезжаю, не на месяц. Но есть в дороге и свои преимущества, не так ли? В разлуке чувства обостряются. Не зря говорят: реже видишь – крепче любишь. А с другой стороны, снабжение семьи опять же. Если ты забыла, я из каждой поездки , кстати сказать, продукты в дом привожу, обновы тебе и детям, подарки…

– Это правда, не отрицаю, – подтвердила жена.

– А как можно отрицать? Неужели я о вас не думаю? Неужели не забочусь? Видимся – да, редко. Но заметь – регулярно!

– Хотелось бы чаще, – обратила внимание жена.

– И мне хотелось бы! – горячо согласился шофёр. – Но что делать,

если Россия – большая страна? Дороги длинные и в плохом состоянии. Бездорожье. Низкая пропускная способность. Я страдаю, и не только я. Все страдают. Будут лучше дороги, чаще будем видеться.

– Дороги, дороги… – обидчиво поджала губы жена. – Какие дороги, Вася? Живём в разлуке!

– Разлука для любви – что ветер для огня! – с воодушевлением, в приподнятом настроении или даже пылко откликнулся Колыванов.

– Красиво излагаешь, – оценила жена. – Где взял?

– Сказал, что думал и как умел. И потом… Я всё-таки на автомобиле езжу, машина – она и есть машина. Поломки случаются, аварии…

– Вася, никто не спорит, ты и муж хороший, и отец… О семье заботишься. Однако и на солнце есть пятна. Твоё отсутствие сказывается на детях. В школе, к примеру. Скоро родительское собрание. Я, конечно, могу пойти, но лучше, если отец. Другое отношение к детям.

– Разве я не ходил?

– Ходил.

– И не раз, заметь.

– Но твоё участив всегда под вопросом.. Приедешь, не приедешь…

– Жена, ты же знаешь. Если я обещал, обязательно сделаю. Ремонт в квартире обещал?

– Обещал.

– Сделал?

– Сделал.

– Диван новый обещал? Купил?

– Купил, купил…

– Обувь детям починил?

– Починил, разве я спорю?

– Да я ради семьи на куски разорвусь!

– А в гости я одна хожу, – с укоризной напомнила жена.

– Кто же против? Скажи когда, пойдём вместе.

– Культуры мне не хватает. В театр сводил бы жену, в музей, в ресторан, на худой конец.

– В театр и музей – пожалуйста! А в ресторан – извини, в принципе отвергаю. Ты мою позицию знаешь.

– Знаю я, знаю… Не пьёшь, не куришь, по ресторанам не ходишь… Я, что ли, хожу? Разнообразия хочется, Василий. Разнообразия! А то дом – работа, работа – дом. Никаких впечатлений.

– Не горюй, жена, дай срок: будут тебе впечатления.

После обмена мнениями завтрак некоторое время проходил молчком, что в общих чертах соответствует рекомендациям зубных стоматологов, но конкретно препятствует взаимопониманию и благоприятному климату в семье. Если подходить творчески, мозг человека, производящий мысли, уместно сравнить с колодцем. Ведь на самом деле стоит вычерпать из колодца воду, со временем накапливается свежая вода. Вот и в разговоре, если исчерпать все мысли, постепенно рождаются новые соображения, которые не приходили в голову до сих пор.

– Приснился мне, Василий, странный сон, – неожиданно объявила жена.– Будто я поливаю цветы, и горшки на глазах трескаются. Того и гляди, одни черепки останутся, представляешь?

– Представляю, – всерьёз задумался Колыванов: неужто сон в руку?

Если не лукавить, трещины в горшках без сомнения означали перемены к худшему в семейной жизни. По древним сонникам и народным приметам, горшок в снах издавна означал брачные устои и домашний очаг, трещины недвусмысленно намекали на разлад в семье.

По общему мнению, толкование снов – особый дар, присущий редким индивидуальностям. Среди древних китайцев или, скажем, древних египтян, древних шумеров и древних греков толкователи снов пользовались заслуженным уважением, правители их поощряли, создавали им комфорт и удобства, приличные жилищные условия, обеспечивали материальное благополучие, одаривали привилегиями, снабжали дровами и продуктами. Что ни говори, без сновидений не обходится ни один народ.

Как бы то ни было, в свободное время Колыванов усиленно работал над собой: углублял мировоззрение и расширял кругозор. Подробности о древних китайцах шофёр узнал из книг досточтимого учителя Куна, называемого повсюду Конфуцием. Секреты даосов и учения Дао, что означает Путь, Колыванов почерпнул из трактатов мудрости Лао-Цзы, которого последователи называли Старым Ребёнком, а в книгах изображали верхом на чёрном быке. Поэма о Гильгамеше открыла дальнобойщику глаза на древних шумеров, хроники египетских династий пролили свет на время фараонов. И конечно, пристальное внимание Колыванов уделял Ветхому завету, Пятикнижию Моисея, которое евреи называют Торой. Святая книга в изобилии содержала вещие сны и толкования, с ними шофёр внимательно ознакомился и в подробностях изучил.

Нет смысла повторять, какие трудности поджидали Колыванова на пути к совершенству. Впрочем, трудности Василия не остановили, бороться с невежеством он привык. Изучая родословную населения, шофёр обратился к британскому натуралисту Чарльзу Дарвину, который после кругосветного путешествия под парусами собрался с мыслями и ошеломил всех научным открытием, поразившим Колыванова до глубины души. Человек, как оказалось, произошёл, ни много, ни мало, от обезьяны, ни больше и ни меньше – кто бы мог подумать, кто уразуметь?

Хорошо, допустим, хотя верится с трудом, решил Колыванов, пусть человек на самом деле произошёл, грубо говоря, от обезьяны. Однако, кто именно произошёл, от какой обезьяны конкретно, когда и где это случилось, кто присутствовал, кто лично наблюдал собственными глазами, Дарвин не указал. Другими словами, свидетелей и очевидцев происхождения человека из обезьяны английский натуралист не обнаружил и не нашёл. В этом, по мнению Колыванова, и заключалась шаткость теории Дарвина.

Как честный и совестливый исследователь, как вдумчивый шофёр Колыванов, изучая текущую жизнь и окружающую действительность, вздумал искренне помочь Дарвину, бескорыстно пособить, прийти на выручку. Однако блажен, кто верует. По мнению Колыванова, под углом интереса к своей родословной любой ребёнок вправе обратиться к родителям: дескать, кто из бабушек-дедушек стал человеком, кто остался в обезьянах, на ком из предков прошла, собственно говоря, разделительная черта?

Надо признаться, помимо общего интереса шофёра одолевало жгучее любопытство к промежуточному состоянию природы, когда живое существо уже не совсем обезьяна, но ещё не вполне человек. Особенно занимало Василия, кем особь себя ощущает – обезьяной или человеком , как проявляет свою индивидуальность, чем дышит в свете духовного содержания и настроения ума.

Словом, нравится-не нравится, под грузом сомнений пришлось шофёру согласиться, что человек как биологический вид обладает довольно тёмным прошлым, досконально изучить которое дальнобойщику пока не удалось. В любой момент неожиданно могли вскрыться новые факты и обстоятельства, о которых шофёр даже не подозревал.

Долго ли, коротко ли, обдумав поочерёдно одну за другой все мысли, Колыванов не стал опровергать Дарвина и его взгляды, но и соглашаться тоже не спешил. Держа в памяти теорию происхождения человека, а кроме того, другие злободневные и животрепещущие вопросы, Колыванов тем временем установил, что толкованием снов на высшем уровне занималась вся семья патриархов и родоначальников, упомянутых в Библии: и Фарра, отец Авраама, и сам Авраам, его сын Исаак, и внук Иаков, и правнук Иосиф.

Не секрет, к тому времени, когда библейский Иосиф, будучи рабом в древнем Египте, взялся за толкование снов, передовая наука того времена уже сделала окончательный выбор в пользу сложившихся условий жизни: люди людьми, обезьяны обезьянами – никаких взаимных претензий, никакой двусмысленности, никаких притязаний, недомолвок и обид. И уж если на то пошло, среди всех толкователей снов Иосиф зарекомендовал себя исключительно выгодно, как грамотный знаток или, говоря проще, как специалист и даже эксперт. Да и как иначе, если фантазия не знала удержу, воображение не знало границ. И пора, наконец, взглянуть правде в глаза: пока библейский Иосиф толковал свои сны, его преследовали неудачи. Стоило переключиться на чужие сны, как улыбнулась долгожданная удача, за ней пришёл материальный успех.

Что ж, факты – упрямая вещь, и они привели Колыванова к неопровержимому выводу. Пока щёголь и франт, любимец и баловень отца Иосиф вызывающим образом дразнил братьев своими честолюбивыми и тщеславными снами, родственники проявляли неприязнь и преследовали брата посредством рукоприкладства. Потом и вовсе продали за бесценок в рабство заезжим купцам, которые увезли его в Египет. То есть, братья удалили наглеца из дома, из семьи, как выбрасывают на помойку никчёмную вещь. Однако чужие сны, которые взялся толковать Иосиф, принесли ему признание в глазах фараона, достаток, финансовое благополучие и безграничную власть, которую трудно представить даже в условиях древнего Египта.

Взвесив мысленно соображения ума, Колыванов с пристрастием обдумал сон жены. Трещины в горшках означали непредвиденные трудности в семье, красноречиво и явно сулили нежелательную перемену. Не зря народ в своём фольклоре уделял горшкам пристальное внимание. Во-первых, горшок в печи котла боится. Во-вторых, на кухне горшок котлу завидует, хотя у обоих чёрные бока. В-третьих, горшок с горшком в печи и то стыкаются, а уж человек с человеком в миру и подавно. В-четвёртых, пусть горшком назовут, лишь бы в печь не сажали. В-пятых – да мало ли, всего не перечесть.

Однако суди-не суди, ряди-не ряди, Колыванов, к своему огорчению, впоследствии лично убедился, что сон жены оказался вещим и пришёлся в руку. Разумеется, посетили шофёра грусть и печаль, потому как сон предрекал, предвещал, пророчил мытарства, семейные невзгоды и неурядицы, бесконечную маяту.

Между тем, напарник, бедняга-бедолага, заждался, должно быть, в Магистральном тупике, где бил в гостинице баклуши, изнывал от безделья и скуки и наверняка беззастенчиво приударял за женским полом, как случалось уже не раз. На прощание Колыванов дал жене зарок, пообещал в дни разлуки подвергнуть насущные вопросы, назревшие проблемы, наболевшие трудности прицельному анализу, сделать беспристрастный вывод, и с помощью умозаключений найти решение.

– Взвесим, обсудим, решим! – пообещал он твёрдо без тени сомнений.

– Я провожу тебя, – предложила жена и воспользовалась духами, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность.

Из передовых открытий и достижений научной мысли известно, что запахи связывают людей с прошлым. Любую новость и любое событие, как правило, сопровождает тот или иной запах. Если впоследствии, когда-нибудь, спустя годы или десятилетия человек учует знакомый запах, то без труда вспомнит давнее событие в подробностях или даже в мелких деталях.

Какие сомнения, Колыванов, разумеется, знал научную теорию и не раз убеждался в её справедливости. Вот и племена индейцев в Южной Америке пользовались запахами как записной книжкой. Под памятное событие индейцы нюхали пахучее растение и хранили его в полой тыкве с плотной затычкой. Спустя время при необходимости хранитель тыквы вынимал затычку, давний запах оживлял память и возвращал человека в прошлое.

Однако наука наукой, теория теорией, а практические вопросы решаются в каждом конкретном случае. Учуяв запах, которым воспользовалась жена, шофёр догадливо опознал духи. Запах всколыхнул память и надоумил Колыванова на плодотворную мысль, которая осенила его, пронзила насквозь и глубже.

– Рая! – находчиво воскликнул Колыванов, сообразив в уме, что женское имя и духи неразрывно и неразлучно связаны воедино. Запах, по крайней мере, способствовал прозрению.

– Что, милый? – встрепенулась жена, удивлённая неожиданным вниманием и непредсказуемым поворотом событий, а кроме того, до крайности заинтригованная внезапно проснувшимся интересом.

– Рая! Раечка! Раиса! – оживлённо, повторял Колыванов и, как ребёнок, простодушно радовался догадке.

Нет смысла переливать из пустого в порожнее и толочь воду в ступе. Пока Колыванов задумчиво поглощал завтрак, жена не теряла времени понапрасну, но привычно зажарила курицу в чесноке, тщательно упаковала и снабдила мужа в дорогу.

Ничего не попишешь, только и оставалось, что из Крестьянского тупика направить фуру в Магистральный тупик, где заждавшись, маялся и коротал время напарник. Надо ли говорить, по здравому смыслу, по разумению ума, по режиму и расписанию маршрута экипажу давно следовало оптимистичным и жизнеутверждающим образом рассекать на трассе земное пространство. Без слов понятно, с каким нетерпением ждала их дорога.

Глава 12

По наблюдениям медицинских сестёр и братьев, если наморщить лоб, то серое вещество мозга, его извилины и кора продуктивно улучшают работу. Как следствие, оживает, естественно, память, на ум приходят доброкачественные мысли, недовольство улетучивается, жизнь рисуется в привлекательном свете и, конечно, с выгодной стороны. Между прочим, те же братья и сёстры утверждают, что душевный комфорт трудящиеся граждане испытывают в тех редких случаях, когда берутся за привычное дело. Сердце тихо радуется, душа поёт и непринуждённо излучает оптимизм

А коли взялся за чужой гуж, сел не в свои сани, напялил чужую личину, в настроении преобладают тревожные краски и беспокойные нотки, заметно снижаются работоспособность и гемоглобин, падает уверенность в собственных силах и в завтрашнем дне. Словом, чувствуешь себя не в своей тарелке. Но и то правда, чужая душа – потёмки, чужой хлеб – поперёк горла, чужой человек – в доме колокол, чужим ртом сыту не бывать. Народ, однако, и сомнительно высказывался, чужая жена – лебедь белая, своя – полынь горькая, но Василий мнения не разделял, а напротив, возражал и опровергал.

За рулём, ежу понятно, Колыванов надеялся исключительно на себя. В дороге жизнь мнилась устойчивой и определённой, как широкая автострада: набрал скорость и рули, держи нос по ветру, грудь колесом, язык за зубами, ушки на макушке, хвост торчком, а живот держи впроголодь, чтобы, не дай Бог, не уснуть за рулём.

По мнению знатоков, по длительным наблюдениям, моряк чувствует себя в своей тарелке исключительно на борту судна. Не секрет, берег манит и привлекает, но лишь издали, а с близкого расстояния сухопутная действительность полна трудностей и забот. Говоря проще, береговые условия пугают морехода или даже страшат. Неуверенность, во всяком случае, присутствует, морской волк на суше чувствует себя, как правило, неуютно, неприглядно, неприкаянно, испытывает неудовлетворённое и неудовлетворительное состояние, которое реально подтачивают организм, как ржа железо.

Под углом общего мнения и в силу личных впечатлений жизнь на берегу для корабельного экипажа полна сложностей и мнится непонятной или вообще непостижимой. Увы и ах, непостижимой, недостижимой, неосуществимой! Как ни повернись, всё не по Сеньке шапка. Словом, тянет моряка на берег – ещё как тянет! – но предчувствия, предвзятость и предубеждения нарушают душевное равновесие, препятствуют сердечному покою, отбивают вкус к жизни и снижают аппетит.

Надо ли говорить и повторять, а кроме того, повторять и говорить, что шофёр-дальнобойщик тот же моряк? Надо ли доказывать, что фура – та же посудина? И уж совсем не зря и не случайно знатоки в узких кругах называют фуру шаландой, морская терминология в свете грузовых перевозок кажется вполне уместной, даже спору нет. Вот и Колыванов в полный рост ощущал себя человеком только за рулём. Хотите, верьте, хотите, нет, но именно в кабине Василий отдыхал душой. Кто бы спорил, без дороги шофёр, словно корабельщик на сухопутье.

Уместно заметить, после ночлега в Москве Тягин всю дорогу беспричинно спал. Едва подобрал его Колыванов в Магистральном тупике, напарник без видимых оснований забрался в бортовую койку, которая в полной боевой готовности располагается в кабине, нескромно и беззастенчиво уснул, дрыхнул беспробудно, только и оставалось, что гадать о причинах.

Между прочим, выбор мнений был на редкость скудным. То ли напарник безответственно пренебрёг трудовым законодательством и бессовестным образом игнорировал предусмотренный законом сон, а сам всю ночь напролёт безобразно кутил, беспечно и беззаботно играл в карты, бездумно злоупотреблял алкоголем, то ли по извечной легкомысленной привычке крутил мимолётный и быстротечный роман, то ли через край переполнился столичными впечатлениями, и организм от избытка чувств нынче погрузился в дрёму. А возможно все причины сошлись, совпали, срослись вместе – в одном флаконе, как принято говорить.

Тем временем исправно работал мотор, грузовик ходко шёл с тугим ровным гулом, решительно и энергично отстреливал назад дорожные столбы. Мимо стремглав летели обочины, незначительные постройки, размётанные ветром копны сена, шлагбаумы переездов, кусты и деревья, но медленно и широко на заднем плане разворачивался скромный и застенчивый русский пейзаж.

Как ни оценивай, наш пейзаж, надо признаться, не кружит голову и не бьёт наотмашь по глазам, как случается в зарубежных странах, где на господствующих высотах гордо высятся феодальные замки, а в долинах и на склонах холмов среди зелени укромно прикорнули черепичные крыши причудливых средневековых городков. Нет, русский пейзаж, по мнению Колыванова, и родная природа не отличались яркой живописью, но отзывались томлением в груди, невольно и непроизвольно выжимали из чувствительного сердца непрошенную слезу.

Если присмотреться, русский человек слезлив, потому как много горя видел. А горе, как известно, слезой исходит. Впрочем, народ в большинстве своём убеждён, что слезами горю не поможешь. Всплакнуть слезливому, что вздохнуть – проще простого, слезой умыться, что брагой упиться, слезливый слезой обольётся, смешливый от смеха надорвётся – выходит так на так.

Разумеется, в населённых пунктах Колыванов в соответствии с правилами движения сбавлял неуместную резвость, в глаза беспрепятственно и непроизвольно лезли или даже бросались подробности родной страны: неказистые постройки, пыльные улочки, мусорные свалки, грязные пустыри, ухабы, бездорожье, покосившиеся и обшарпанные дома, пятна сырости и копоти, тусклые стёкла, обугленные пепелища, накренившиеся заборы и щелястые, продуваемые ветром нужники на задворках, крикливые простоволосые тётки, неопрятные старухи в платках, шаткие граждане мужского пола, неуверенно, будто наощупь, бредущие по непонятной надобности, кто их знает, куда. И, конечно, бесчувственные и безучастные тела пропойц, неподвижно, как павшие на поле боя, лежащие там и сям в лопухах, в лебеде, в чертополохе – то ли залежались с ночи, то ли залегли с утра.

Нет, при всём желании нельзя было закрыть глаза на своеобразие и самобытность русской провинции, которая с непривычки бьёт заезжего человека промеж глаз, вводит в оторопь и помрачает ум. Вместе с тем и одновременно присутствовали в окружающем пространстве притягательная привлекательность, привлекательная притягательность натуральной жизни народа в её естественном, словно в заповеднике, природном виде. Без прикрас, без вранья, без чужого влияния. Понятно, что вдали от столиц, от больших городов, автострад, торговых центров и аэропортов, хотя на далёком фоне мирового прогресса и уж, конечно, в условиях общего развития планеты.

Надо ли говорить, понапрасну сотрясать воздух, если и без слов всё ясно-понятно. Как ни оценивай, придирайся-не придирайся, голая правда в том и состоит, что Василий Колыванов с его неповторимой индивидуальностью, с непостижимым, необъятным и неистощимым внутренним содержанием никогда не отделял себя от народа и народу не противопоставлял. Как бы кто ни высказывался, но если смотреть в корень, шофёр без сомнений и колебаний неизбежно представлял из себя плоть от плоти и кровь от крови народа, хотя иногда, время от времени или реже, от случая к случаю, между народом и Колывановым устанавливалось некоторое расстояние, наблюдалась дистанция, умолчать о которой никак нельзя. Никто, собственно, и не умалчивает, не утаивает, не скрывает, дистанция возникала сама собой – как невольно, так и непроизвольно, грех искать чей-то умысел или вину.

Умысел, как известно, за пазухой камень держит, вина, в свою очередь, голову клонит, грех греху рознь, грех не уложить в мех, а у нас-то нынче грех не грех, только людям смех.

Вообще, если честно, дистанция чаще образуется там, где ум и характер личности заметно выделяются из толпы. Но это вовсе не означает, что народ и Колыванов располагались на разных полюсах. Нет, отнюдь, напротив и даже наоборот. Сами того не подозревая, народ и Колыванов взаимно обогащали друг друга, а кроме того, дополняли – каждый со своей стороны.

Между тем, пока шофёр сосредоточенно размышлял над исключительным своеобразием русской провинции, пока осмысливал её самобытное, неподвластное уму и глобальному процессу существование, в койке за спиной лениво заворочался напарник, сонно разлепил натруженные очи и поднял голову: . –      Где мы? – полюбопытствовал Тягин без особого интереса, голос оказался сиплым и неразборчивым по причине длительного молчания, пересохшего языка и косноязычия речи.

– Скоро Париж, – вполне серьёзно ответил Колыванов, не предполагая кого-то обидеть и кого-то задеть.

– Да уж, Париж! – с досадой поморщился Тягин, учуяв запах унавоженных огородов. – Весь свой Мухосранск провоняли!

– Это не Мухосранск, – спокойно возразил Колыванов.

– А что?

– Россия. Глубинка. Провинция, – в спокойной тональности, в миролюбивом ключе, в толерантной манере оповестил Василий.

– Пьянь! Вонь! Рвань! – в сердцах охарактеризовал Тягин.

– Обоснуй, – уравновешенным образом, терпимо и хладнокровно предложил Колыванов.

– Никакой цивилизации. Одна шелупонь.

– Не могу согласиться. Во-первых, не шелупонь.

– Да ты глянь на них! – кипятился напарник. – Смотреть тошно! Кто они, по твоему?!

– Население. Земляки. Соотечественники, – пожал Василий плечами.

– А во-вторых?

– Во-вторых, это не вонь.

– Как не вонь?! Вонь!

– Нормальный деревенский запах, Лучшее в природе удобрение. Иностранцы давно оценили, большие деньги платят.