Год семьи

Долго ли, коротко ли, на одной из развилок Тягин высадил девицу и проводил немного, приобняв за талию, как иногда случается среди близких знакомых и давних друзей. На правах жениха Тягин вообще не знал удержу, даже бесстыже записал номер телефона и обещал позвонить. Впрочем, невооружённым глазом было понятно, что обманет, одурачит, облапошит, околпачит – лицемерно наврал с три короба и хоть бы хны, как с гуся вода.

Не стоит заблуждаться, в глубине души Колыванов возбуждённо возмутился, возмущённо возбудился, готов был вмешаться, чтобы высказаться начистоту: дескать, нехорошо обманывать девушек, давать им несбыточные зароки и обещания, держись от греха подальше, одумайся и окстись.

Судя по поведению, Тягину не было дела до чужих мнений и взглядов. Видно, он давно махнул рукой на приличия, а иначе остерёгся бы играть с огнём, дразнить гусей и плевать в колодец, из которого доведётся пить.

Как бы то ни было, молодожёны не могли расстаться и беседовали, беседовали, беседовали, прощаясь, и прощались, прощались, прощались, беседуя, а Колыванов маялся, маялся, маялся, ожидая, и в конце концов, устал ждать. Он посигналил, чтобы поторопить напарника, но тот не обратил внимания, даже ухом не повёл, глазом не моргнул, пальцем не пошевелил.

Надо ли говорить, при всём своём хладнокровии и выдержке Колыванов терпеть не мог, когда его мнение игнорируют или подвергают остракизму, проще говоря. Шофёр буквально выходил из берегов и терял самообладание, хотя посуду никогда не бил, мебель не крушил, разнузданных выходок себе не позволял. А сейчас он нажал на сигнал и не отпускал, ждал, пока Тягин обернётся. Молча, но красноречиво напарник мимикой лица изобразил досаду и негодование, а кроме того, своё отношение к происходящим событиям – тебе, мол, что надо, какого рожна?!

Кто бы сомневался, Колыванов, разумеется, не остался в долгу, указательным пальцем выразительно постучал по циферблату часов: дескать, пора, блин, время не ждёт. Но Тягин лишь необдуманно отмахнулся, опрометчиво дёрнулся телом, пренебрежительно отвернулся, как олух царя небесного, который не понимает, что его ждёт. К общей нашей печали, к досаде патриотов и соотечественников, к огорчению юридических и физических лиц, в России гром не грянет, мужик не перекрестится – нравится-не нравится, следует признать. Завести мотор и тронуться с места было для Колыванова делом мгновения, и только теперь напарник осознал угрозу и пришёл в себя. Вскочив, он второпях чмокнул девицу в щёку, со всех ног кинулся за грузовиком и прыгнул на подножку.

– Что с тобой, Колыванов?! – спросил он, тяжело дыша. – Какая муха тебя укусила?!

– Садись за руль, ходок! – приказал Колыванов голосом, не терпящим возражений и резко затормозил. – Мухи меня не кусали.

– Колыванов, ты всерьёз мог уехать? – спросил Тягин, когда они, пересаживаясь, менялись местами. – Неужто бросил бы меня?

– В следующий раз обязательно брошу, – твёрдо пообещал Колыванов.

– По-моему, тебе шлея под хвост попала, – высказал мнение напарник, трогая фуру с места. – По какой причине взбеленился, Колыванов?

– Следи за дорогой, жених! – с неприязнью отрезал Василий и зловещим образом дал понять, что разбор полётов ещё предстоит. – Потом поговорим.

Несмотря на критическую обстановку и накалённую атмосферу, жизнь на борту продолжалась своим чередом. Вскоре Тягин отдышался, привёл расшатанную психику в равновесие и успокоил нервную систему. Фура набрала скорость и, казалось, беспрепятственно и своевременно прибудет по назначению, как указано в путевом листе.

– Тебе этого не понять, Колыванов, – с сожалением и даже сочувствием произнёс напарник, словно несмышлёнышу или слабому умом пациенту втолковывал прописные истины. – У тебя семья, дом, жена, дети – целый обоз. А я…

– Что ты женщинам головы морочишь?! – свирепо перебил Колыванов. -Что ты их за нос водишь?!

– Ничего подобного, – вполне толерантно и сбалансированно покачал головой Тягин. – Я – человек мирный, зазря мухи не обижу.

– У тебя что, серьёзные намерения?! – напирал Колыванов в жгучем желании пригвоздить ходока к позорному столбу.

– Самые серьёзные, – подтвердил Тягин с обескураживающим и покладистым видом. – Я предлагаю женщине дружбу, внимание и неземную любовь.

– Жениться на них собираешься?!

– Как?! Погоди, что-то я не понял…или ослышался…

– Не ослышался! Повторяю вопрос, отвечай прямо: жениться собираешься?! Дом заводить, семью, детей…

– Не смеши меня, Колыванов! Я ж всё-таки за рулём, аварию могу совершить, – от души рассмеялся Тягин и сквозь смех признался. – Если б я на всех женился…

– Пустой ты человек, Тягин, – с горечью заключил Колыванов.– Ни устоев, ни содержания. Запомни, заруби себе на носу: семья – всему основа! Семейный человек стране опора. И надежда. А ты…– он безнадёжно махнул рукой и отвернулся, уставился в окно.

С какой стороны ни взгляни, привыкли мы правду-матку резать в глаза, справедливость в нашей жизни прежде всего. Так нам досталось на орехи, так мы понапрасну страдали, так незаслуженно мыкались по причине ошибочных мнений и предвзятого к нам отношения, так натерпелись от огульной и незаслуженной хулы, что болезненно реагируем на косой взгляд и кривую губу. Не говоря уже о голословных упрёках, вздорных обвинениях и напраслине, которые, как правило, отравляют нам жизнь и в буквальном смысле портят кровь.

Но будь что будет, жизнь прожить – не поле перейти, а море переплыть. Фура на крейсерской скорости летела по автостраде, словно тяжёлый снаряд, пущенный из дальнобойного орудия в сторону горизонта. Под гул мотора Тягин в безостановочном режиме излагал жизненную позицию или, говоря иначе, кредо, и свой взгляд на окружающую действительность, на суть явлений и положение вещей.

– Твою точку зрения, Василий, я понимаю, но не разделяю, потому как она мне поперёк души. Ежели смотреть в корень, для успешной работы и полноценного существования мне требуются свежие чувства и разнообразные впечатления. Иначе я увяну, скукожусь, дам дуба, отброшу коньки.

Нет смысла изображать невесть что, привередничать и выламываться, всё, что случается – к лучшему, пора бы знать. За окном проносилась Россия, просторная и живописная территория, где Колыванову по факту рождения выпало жить. Многие народы спокон веку мечтали здесь осесть и обосноваться, но судьба распорядилась иначе. Впрочем, Колыванов не сожалел и не удручался, чему быть того не миновать не зря говорят, где родился, там и пригодился, в своей сермяжке никому не тяжко, в своей печи и дрова горят ярче, в своём болоте и лягушка поёт, в своей семье и сам большой. Словом, не пеняй на удачу, не сетуй, глядишь – подмигнёт и улыбнётся, шагнёт навстречу, стороной не обойдёт. Василий, ясное дело, родной стране охотно симпатизировал, отдавал ей должное, хотя день и ночь ломал голову и не брал, не брал, не брал в толк, по какой причине при неограниченном изобилии всего, чего ни пожелаешь, повсеместно наблюдается кричащая бедность и убогая нищета.

Между прочим, странная особенность издавна наблюдается в России. При всей к ней любви значительная часть населения мечтает уехать и жить от неё вдали. И уезжали, уезжают, уедут, чтобы любить её издали, издали вспоминать, издали тосковать, издали по ней вздыхать.

Тем временем, напарник продолжал высказываться, как звукозаписывающий аппарат, который настроили исключительно на воспроизведение и забыли отключить.

– Мне твои заморочки, как собаке пятая нога. Ты, как я понимаю, человек правильный, кристально чистый, живёшь по твердым принципам и понятиям, в жизни признаёшь только одну линию – прямую, так?! А я предпочитаю зигзаг. И по жизни я передвигаюсь короткими перебежками. Мне главное, как карта ляжет, понимаешь? Я ведь игрок. Нет у меня в жизни главной цели, одним днём живу. А ты мне кислород перекрываешь, душишь мою художественную натуру, прессинг по всему полю устраиваешь…

Говоря откровенно, с высоты птичьего полёта диспозиция наблюдалась довольно наглядная: дискуссия по насущным вопросам современности, но одна сторона помалкивала, другая высказывалась начистоту.

– Если я с одной женщиной двигаюсь по жизни продолжительный срок, меня укачивает, – подробно изложил свою характерную особенность напарник.

– Морская болезнь? – уточнил Колыванов.

– Вот именно! Скука разбирает. Люди становятся на одно лицо. Праздники от будней не отличаю. И мысли нежелательные лезут в голову, череп сверлят: неужто я досрочно спёкся, неужели конец карьеры?

"Говори, говори», – думал про себя Колыванов.– «Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь".

– Я праздника хочу, а ты мне серые будни сулишь, влёт меня подстрелить хочешь. Стреножить норовишь, на короткий повод взять. Песню мою портишь, на горло ей наступаешь, это понятно?

"Ну-ну, размышлял Колыванов, он думает, на гнилой товар – слепой купец. Я-то знаю, на крепкий сук – острый топор".

Под углом общих рассуждений ровный гул мотора служил аккомпанементом, напарник охотно токовал, еще охотнее себя слушал, но Колыванов уже не вникал, интерес потерял, внимание переключил и думал о семье, о предстоящей встрече.

Если смотреть правде в глаза, мысли кружили преимущественно вокруг жены и детей, шофёр, словно наяву, представил, как приедет домой, как встретит его семья, как раздаст он подарки – ждут-не дождутся, хотя времени на побывку в обрез, только и останется, что переночевать.

Как ни оценивай, сколько ни размышляй, мысли о доме и о семье тревожили его неотвязно. Лишь однажды внутренний голос обронил в адрес напарника довольно едкое замечание: видом орёл, умом тетерев. В том смысле, что странные высказывания, нелепые суждения, искажённые представления, несуразные понятия! Но и то правда, невелика птичка, да криклива, невелик уголёк, а пачкает. Словом, нашёл глупец занятие – лбом в чужую дверь стучать.

Однако пререкаться с внутренним голосом Колыванов не стал, хотя и соглашаться не спешил. Вместо диалога и перебранки Василий открыл сумку с провизией, выудил лоснящуюся, янтарного вида курицу, обжаренную в чесноке, и без задержек, заминок, затяжек, практически без промедления ударился в еду. Скрывай-не скрывай, таись-не таись, но так шофёра изнурила беседа, столько потребовала душевных сил и запасов ума, что почти обескровила, выжала, как лимон, острый голод затмил все мысли.

Что ни говори, куда ни обращайся, народ всегда надоумит: голод не угар, от него не переможешься и не отлежишься. Голод не сосед, его не пересидишь. Голодному не сон на уме, голодный праздников не считает, голодному долог час, долга неделя, голодный вздыхает – сытому отрыжка.

В свою очередь, и Тягин умолк, сам себя оборвал на полуслове, как будто его стихийно обдали холодной водой, как будто неосознанно прищемили язык, как будто на голову неожиданно свалился кирпич, такое иногда случается с живыми людьми в повседневной жизни. И не надо возражать, честная правда в том и состоит, что, как ни старайся, её ни оспорить, ни отвергнуть, ни опровергнуть, ни отменить. Вывод напрашивается сам собой, да и что, на самом деле, попусту сотрясать воздух, если в животе конкретным образом пусто, во рту с утра маковой росинки не случилось реально, а собеседник в одностороннем порядке и в непосредственной близости жадно поглощает качественную еду.

Уместно присовокупить, что ел Колыванов довольно выразительно, уминал , как говорится, в три горла,но тщательно пережёвывал пищу в полном соответствии с рекомендациями стоматологов, дантистов и зубных врачей. Что говорить, со своей стороны, Тягин неподдельно и тяжело переживал текущую действительность и сопутствующие ей события. В сложившихся условиях, в создавшихся обстоятельствах невмоготу , конечно, продуктивно трудиться и полноценно, полнокровно, полновесно существовать. Хочешь-не хочешь, от голода подвело живот, активно выделяются слюна и желудочный сок, а брюшная полость вместе со всем содержимым или, говоря иначе, внутренние органы тела буквально прилипли к спине.

Как бы то ни было, запах жареной птицы ошеломил Тягина, вскружил голову и практически свёл с ума. Затравленно, с тоской в лице, он пожирал курицу глазами, вожделел, глотал слюну и с болью в душе провожал каждый кусок жадным взглядом. Голод не тётка, хотя и не дядька, пора усвоить.

Между тем, давно известно, сытый весел, голодный нос повесил. Однако нет сил терпеть, нет мочи ждать, нет охоты повторять. С некоторых пор в нашей местности сытый голодного не разумеет, без слов понятно, один пухнет от голода, другой веселится, обожрамшись – едят да мажут, нам не кажут.

Но зачем далеко ходить, евши пирог, вспомни сухую корочку. Тягин, в конце концов, не выдержал, на ходу извлёк пластиковый мешок с остатками вчерашнего ужина, которые и едой-то называть грешно – язык не повернётся, рука не поднимется. Как ни присматривайся, вникай-не вникай, объедки есть объедки, иначе и не скажешь – захочешь, да зуб не навостришь, губу не раскатаешь, на пробу не укусишь, отведать не рискнёшь. Как бы то ни было, удерживая руль, Тягин одной рукой шарил и рылся в мешке, но кроме прокисшего молока в картонном пакете с просроченной датой и чёрствого батона, который давно превратился в несъедобный сухарь, других припасов в закромах не нашлось.

Впрочем, каждому своё. Ещё Иешуа Ха-Ноцри, Иисус Назаретянин в своей земной жизни, пока был бродячим евреем, кочующим проповедником, целителем и плотником, говаривал убеждённо: Богу – богово, кесарю – кесарево. В том смысле, что каждому своё, на чужое не зарься. Надо признаться, в отличие от Колыванова напарник удовольствие не растягивал, поклевал сухарь, запил кислым молоком непосредственно из пакета, другими словами заморил червяка, чтобы на пустое брюхо черти не мерещились и не снились.

Тем временем, Колыванов по своим повадкам, привычкам и обыкновению неспешно и со вкусом насыщался жареной в чесноке курицей, которая по законам агитации и пропаганды наглядно и в полный рост демонстрировала преимущество семейной жизни перед холостой. Кстати сказать, любая медаль имеет обратную сторону. Еда вообще случается в охотку, когда навстречу бежит дорога, вокруг располагается природа и за окном скользит пейзаж.

Глава 10

Если честно, пустой голове всё трын-трава. Между тем, с некоторых пор отдельные умы и рядовые граждане, несмотря на заметные различия и пестроту мастей, сходятся в одном мнении: из пустоты содержание не возникает, не вытекает и не образуется – разрази нас гром, с места не сойти! Другими словами, в пустоте нет ни начала, ни продолжения, ни конца. Впрочем, кое-кто подозревает, будто ничего не остаётся без последствий, даже пустота. Как утверждает наука философия, рано или поздно нас позовут к ответу, за всё приходится платить.

Кстати сказать, наука наукой, философия философией, однако неизбежный вывод напрашивается сам собой. Непредвиденные, несанкционированные, незапланированные задержки на дороге, сказались, в конце концов, на общем времени в пути. К Москве фура приблизилась за полночь, хотя расписание и скоростной режим предусматривали стоянку ещё засветло – не сошлось, не срослось, не совпало.

Говоря откровенно, не надо обладать особой проницательностью и острой наблюдательностью, чтобы обнаружить исключительную загадку природы. В столицах, как в космических путешествиях, время течёт иначе, нежели в провинции, многие приезжие наблюдали явление собственными глазами. Да, как ни странно, час в столице уподобляется и соответствует дню в провинции, иногда неделе или даже месяцу – попробуй возразить.

Если говорить напрямик, то есть правду, одну правду, ничего, кроме правды, течение времени в наших условиях зависит от скорости движения. Не последнюю роль играет кривизна пространства, ведь дуга и окольная дорога настойчиво диктуют времени свои условия и особый ход. Веришь-не веришь, согласен-не согласен, но факт остаётся фактом, пилот на пути к далеким мирам постареет лишь на год, тогда как его сверстники на родной планете успеют обзавестись внуками и правнуками. А когда он в молодом ещё возрасте и в расцвете сил вернётся домой, то никого из родственников, друзей и знакомых не застанет, не доищется и не обнаружит, потому как прошли, минули, растаяли поколения, канули в лету, как в недалёком прошлом говаривали наши предки.

Стыдно признаться, мозг буксует, редкие граждане осилят научную явь умом. Еще труднее смириться и поверить. Однако заметный в мире науки умник и грамотей Альберт Эйнштейн с помощью формул и цифр доказал неразрывную связь и взаимозависимость скорости, времени и пространства. Как первооткрыватель находчивый Альберт назвал свою работу теорией относительности. Для большинства населения планеты теория всё равно, что китайская грамота, мало кто её уразумеет, даже поднатужась, даже поднапрягшись и даже на трезвую голову. Но учёный набрался терпения и успокоил человечество понятными словами: "Всё относительно, друзья мои, всё относительно…"

Нет смысла отрицать, Колыванов как думающий шофёр, в подробностях ознакомился с теорией относительности, проявил интерес к ее применению в реальной жизни. Скажем, Василий осознал неизбежные особенности провинции относительно столицы, и не рискнул оставить напарника один на один с московской действительностью. Кстати сказать, самого Колыванова заждалась семья.

Что ж, правда есть правда, она в огне не горит, в воде не тонет, по миру ходит в лаптях и многим глаза колет. Кое-кто держится мнения, будто правда – хорошо, а счастье лучше, но и счастье не конь, в оглобли не запряжёшь. А в наших краях счастье – вольная пташка, где захотела, там и села. Однако всяк знает и помнит, счастье и несчастье на одних санях ездят, на одной лавке бок о бок сидят, из одной тарелки едят..

Если без притворства, правда не речиста и не голосиста, но её каждый услышит, суда она не боится, никто её на кривой козе не объедет, вокруг пальца не обведёт. И не тужься, не парься, мимо правды не проскочишь и не прошмыгнёшь, об неё многие спотыкаются, сама она никого не боится, да многих страшит. Будь что будет, честная правда на текущий момент в том и состояла, что в Москве посреди ночи на постой определиться довольно трудно, если вообще удастся. Тем более, что положение усугубляли многочисленные условия и разнообразные причины.

Под углом присущей от природы осмотрительности Колыванов не мог беззаботно отправиться восвояси, доверив автомобиль напарнику. В условиях Москвы это была бы непозволительная роскошь, недальновидный поступок, непростительная ошибка. Стоило вообразить, как Тягин за рулём фуры бесконтрольно кружит по Москве в поисках ночлега, на сердце возникали тревожные предчувствия, в душе рождалось обоснованное беспокойство. Не говоря уже о том, что уязвлённый и раздосадованный домом колхозника Тягин вполне мог замахнуться на пяти звёздную гостиницу в центре Москвы, на «Метрополь", скажем, или "Националь", на "Шератон," к примеру, или "Марриот Грандъ-отель".

Как правило, гостиницы "пять звёзд" славятся удобствами, туалет и умывальник, по крайней мере, располагаются непосредственно в номере, а не где-нибудь поблизости – в коридоре, допустим, или, на худой конец, во дворе. Перебои с водой случаются, к счастью, редко, как с холодной, так и с горячей, насчёт рукомойников никто и не заикается, информация о клопах отсутствует, реклама относительно насекомых помалкивает, постояльцы по обыкновению селятся на свой страх и риск. Стоит упомянуть, что гостиницы "пять звёзд" способны удивить постояльца некоторыми излишествами. Русскому человеку из провинции биде требуется, как собаке пятая нога, он нередко путает биде с унитазом, купальный халат ставит его в тупик, и хотя красиво жить не запретишь, красотою сыт не будешь.

Надо сразу оговориться, проживают в пятизвёздных гостиницах преимущественно денежные миллионеры с толстыми кошельками, на редкость состоятельные богачи, которые не позволяют себе сморкаться в занавеску и знают, в какой руке следует держать нож, в какой вилку – гламур, одним словом, гламур.

Само собой понятно, что после дома колхозника гостиница "пять звёзд" могла произвести на Тягина неизгладимое впечатление и ошеломить до крайности, до глубины души, до мозга костей. Падкие на гламур личности в условиях роскоши нередко теряют над собой контроль, у них случается короткое замыкание, переворот сознания, сгорают пробки, отказывают тормоза. И уж конечно, они не задумываются, что звёзды им не по карману, а дом колхозника в самый раз.

Как бы то ни было, несдержанный в своих проявлениях, беззастенчивый в своих претензиях Тягин мог оголтело и наотмашь позариться на безумный шик, пустить пыль в глаза – где, мол, наша не пропадала! Или того пуще – пропадай моя телега, все четыре колеса! Дескать, мы тоже не лыком шиты, лаптем щи хлебать не будем, нам палец в рот не клади. Но посудите сами, ум разуму не указ, ум разуму подспорье, ум любит простор, а глупости и в тесноте уютно. К слову сказать, телега собирает, сани разоряют. А ежели кто не уразумел, на телеге рабочая лошадь груз возит, на санях катаются праздно в своё удовольствие.

Так или не так, наглядную картину в пятизвездной гостинице легко представить, ещё легче вообразить. Среди ночи заезжего гостя слепят яркие фонари, повсюду полыхает море света, блеск и сияние в зеркалах, швейцар при входе, разнаряженный в пух и прах, весь в позументах и аксельбантах, как генерал на параде или даже маршал бронетанковых войск.

Для полноты картины стоит упомянуть лимузины, смахивающие на океанские лайнеры, и кабриолеты с ослепительными женщинами на борту. Ах, что за немыслимая красота, умопомрачительная картина, ошеломительные формы – упасть, не встать, с ума сойти! И вот на тебе, среди сокрушительного великолепия, среди роскоши и неправдоподобного благоухания к сияющему, как алтарь, входу причаливает вся пыльная до крайности фура, застит размерами перспективу и окружающий вид. И слава Богу, если впишется в ограниченное пространство, если никого не заденет, ничего не повредит. А зацепи ненароком фура стеклянную вывеску или витрину, задень бортом чужой автомобиль, всю оставшуюся жизнь незадачливый водила будет расплачиваться по долгам – до гробовой доски, как говорится, до конца своих дней.

Но что предполагать и разглагольствовать, прибытие, допустим, состоялось без тяжёлых, как принято формулировать, последствий, манёвр и торможение шофёру удались, сошли с рук, фура успешно причалила к подъезду. И конечно, вся публика, сколько ни есть поблизости, жильцы-постояльцы, прохожие и зеваки, персонал и гости пялят зенки, а величественный, как имперский памятник, швейцар застыл в неподвижности, онемел, окаменел, выпученные глаза вот-вот полезут из орбит.

Правда, кое-кто решит по неведенью, будто фура в срочном порядке доставила неотложный rpyз – кавьяр, как называют на западе чёрную икру, свежих устриц, шампанское «Вдова Клико» и заблудилась, заплутала, сбилась с пути, зарулила невзначай с противоположной стороны. И никто, понятное дело, ни один свидетель, ни один зевака или наблюдатель не помыслят, не задумаются, даже не заподозрят, ни сном, ни духом, как принято говорить, что на фуре в гостиницу явился новый постоялец – осчастливил, можно сказать, облагодетельствовал, одарил.

Не надо ерничать, не будем лукавить, Колыванов наперёд знал и предвидел, чем закончатся необоснованные, неоправданные и беспочвенные притязания напарника, вздумай тот заночевать в гостинице "пять звёзд". Иначе, как конфуз, не скажешь, другого слова не подберёшь, тогда как реальные события, голые факты и конкретные проявления бросятся в глаза. Если охрана не вытолкает грубо и с явной неприязнью взашей, то челядь, как водится, отнесётся неодобрительно или даже враждебно, спесиво поднимет на смех и обругает высокомерно – дескать, недотёпа, простофиля, деревенский колпак, такой-сякой – дурак опаснее врага. Не секрет, зубоскалы и недоброжелатели всегда тут как тут – засмеют, зашикают, зашпыняют, затуркают, облают на чём свет стоит, со свиным, мол, рылом, да в калачный ряд.

Хорошо ли, плохо ли, нравится-не нравится, но такая, ни много, ни мало, суровая правда жизни, будь она неладна. И чем чёрт не шутит, за милую душу отберут фуру, а водилу подвергнут аресту, ни больше и ни меньше, если на то пошло. Это на дороге в случае надобности полицию не дождёшься, не добудишься, не докричишься, а здесь – вот она, всегда рядом, под рукой, день и ночь на прикорме, вокруг да около пасётся, по соседству вьётся, своего не упустит – жалуйся-не жалуйся, кричи-не кричи.

Что ж, и глупому дураку ясно, что Колыванов не отсиживался в кустах, не умывал рук, не замыкался в себе – ничего, мол, не знаю, моя хата с краю. Напротив и скорее наоборот в силу гражданского долга и гуманных чувств испытывал ответственность за напарника, как старший за младшего, взрослый за ребёнка, офицер за солдата, начальник за подчинённого, белый за чёрного, учитель за ученика.

Нет, не зря Колыванов круглые сутки и в любую погоду пользовался на автобазе заслуженным уважением. Как ни суди, не мог Василий оставить напарника в столице без своего призора и попечения, не мог бросить в бездомном виде на произвол судьбы. Хотя особо следует напомнить и отдельно следует подчеркнуть, самого Колыванов с нетерпением ждали в родном доме жена и дети, ждали-дожидались, считали минуты и часы.