Год семьи

Так или иначе, именно по причине гражданской ответственности, гуманного долга и человеческой солидарности экипаж исколесил всю Москву. Рабочее общежитие в районе Мамыри второй день обживали активисты нетрадиционной ориентации, прибывшие на региональный слёт, и участники движения в защиту уличной торговли.

Справедливости ради стоит оговориться, ночной администратор пошла Тягину навстречу и предложила сдать в аренду личную койку – безвозмездно, но не бескорыстно, в этом и крылся изобретательный секрет. Хотите, верьте, хотите, нет, женщина в одностороннем порядке выдвинула обязательное условие: койку она сдаст внаём, но сама из неё не уходит, останется до утра.

К огорчению Колыванова, напарник склонен был согласиться. Василий не на шутку расстроился, легкомыслие Тягина в который раз оказалось для него неожиданностью, в который раз огорчило насквозь, ранило навылет.

– Неужто мне на улице ночевать? – обосновал и аргументировал свою позицию напарник.

Тем не менее и однако, ночь напролёт в одной койке с администратором общежития Колыванов счёл слишком высокой платой за постой.

– Ничего себе, цену заломила! – возмутился Колыванов. – Таких цен в природе нет!

– Рыночные условия, – напомнил Тягин. – Сейчас всюду дороговизна.

– В условиях рынка цена соответствует товару, – проявил экономические познания Колыванов. – Ты глянь… Цена заоблачная, а качество товара довольно посредственное.

– А инфляция? – возразил напарник.

– А духовные принципы? – привёл неопровержимый довод Василий.

Говоря откровенно, Колыванов не мог своими руками толкать напарника на безответственные и легкомысленные поступки. К неудовольствию Тягина, который мечтал о полноценном отдыхе, Колыванов отверг предложение, и экипаж продолжал колесить по Москве в поисках ночлега.

– Странное название Мамыри, – задумчиво рассудил Тягин. – А где Папыри?

Что ни говори, похоже, не заладилось, не затеялось с ночлегом в бескрайней Москве, хочешь-не хочешь, приходится признать. Местность Нижние Котлы отказала Тягину в ночлеге по причине аварии водопровода, в проезде Соломенной Сторожки медицинские врачи объявили санитарный карантин. Вдобавок ко всему на улице 13-ая линия Красной Сосны клали асфальт, улицу Чугунные Ворота перекопали вдоль и поперёк – ни пройти, ни проехать, а улицы Верхние Поля и Нижние Поля погрузились в кромешную темень по причине отсутствия электричества.

И уж если не везёт, то не везёт во всём или, как говорится, пришла беда – отворяй ворота.

То-то и оно, народу известно, беда не ходит одна, беда семь бед приводит. Да что удивляться, языком распаляться, напасть вокруг рыщет, беда людей ищет. И уж, конечно, беда беду родит, беда беду накликает, беда на беде беду погоняет, беда беду бедой затыкает. Пора бы и умолкнуть, прикусить язык, но беда с нужей лезут наружу, беда не дуда – станешь дуть, в глазах муть, слёзы капают. Только и остаётся, что уповать: беда, что вода, приходит на двор нежданно-негаданно, да и схлынет также.

Между тем, ночлег по-прежнему оставался несбыточной мечтой, они и на шаг не приблизились к цели. И уж казалось бы, как говорят в народе, ноги с подходом, руки с подносом, сердце с покором, голова с поклоном, язык с разговором, а толку и проку как не было, так и нет. В Левом тупике и соседнем с ним Упорном переулке шумно гуляла свадьба, запрудила, заполонила тротуары и мостовые, на улице Матросская тишина и в Последнем переулке маленькие гостиницы оказались на ремонте, что поделаешь, куда ни кинь – всё клин.

Как ни горько сознавать, но свои причины обнаружились и в Марксистском, и в Коммунистическом переулках, и на скромной улице Аллея Пролетарского Входа. Надо отдать напарнику должное. Поиски ночлега Тягин переносил на редкость стойко, с примерным терпением и неожиданной выдержкой – ни жалоб, ни упрёков, ни обид, только иногда присвистывал от удивления, сражённый размерами и достопримечательностями столицы.

Если честно, экипаж уже потерял надежду, и Колыванов готов был забрать напарника домой, как вдруг неожиданно порадовал Магистральный тупик. Сказать по правде, никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, Москва слезам не верит, на жалость её не возьмёшь. К слову сказать, Магистральных тупиков экипаж обнаружил вдвое больше, чем требовалось для счастья. Первый и второй тупики сходились углом и оказались широкими улицами с оживлённым движением, но главный сюрприз ждал шоферов впереди: в тупиках на любой срок сдавались внаём койки, комнаты, квартиры – вселяйся, располагайся, водворяйся и обосновывайся заодно. Не иначе, как повезло, наконец, редкая оказия – живи, не хочу.

– Никогда не думал, что заночую в Магистральном тупике, – оценил местность Тягин.

– Не нравится? – поинтересовался Колыванов.

– Ещё как нравится! Дух захватывает! Одно название чего стоит! – выразил неподдельный восторг и чистосердечное восхищение напарник. –      Ещё бы! Звучит-то как: Магистральный тупик! Большой умник придумал, – безоговорочно поддержал напарника Колыванов.

Теперь можно было и о себе подумать. Убедившись, что напарник устроен, Колыванов попрощался в дружелюбной манере, приветливо махнул рукой. Да, вёл себя Тягин в дороге вздорно и необдуманно, но Василий не держал зла, не поминал лихом и не ставил каждое лыко в строку.

– Отдыхай, – сказал он доброжелательно. – Утром я за тобой заеду.

Говоря откровенно, на бедного Тягина больно было смотреть. Его взяла оторопь, он растерянно застыл, замер, окаменел, пялился очумело не в силах слово произнести.

– Не понял, – произнёс он глухо и был скован телом, как голый на морозе. – А ты куда?

– Домой,– ответил Колыванов непринуждённо и добросердечно, чтобы не обременять напарника досужими мыслями и тяжёлыми домыслами.

– Полегче, помягче, поделикатнее… – советовал внутренний голос, заботясь о душевном состоянии Тягина, потому как неосторожное слово или даже взгляд, способны повредить здоровье, нанести ранимому человеку психическую травму.

Впрочем, помогло мало, напарник тупо таращился, словно баран на новые ворота, и выглядел, как закоренелый двоечник, который тужится, силится, напрягается, но не берёт, не берёт в толк, что происходит и о чём речь.

– Так ты в Москве живёшь? – усилием воли и напряжением мозга сформулировал мысль Тягин, в голосе присутствовали робость и неуверенность, а по внешнему виду было понятно, как страшится он собственной догадки.

– И в Москве тоже, – буднично ответил Колыванов с присущей ему скромностью, точно разговор касался прописной истины, не требующей объяснений. – Я вообще всегда дома ночую.

– А как это? – тупо, в полном недоумении спросил Тягин упавшим голосом, будто растерял запас последних жизненных сил, мозг напрасно тужился и бесполезно напрягался на холостом ходу.

Говоря откровенно, признания Колыванова буквально ошеломили напарника, заметно потрясли, надломили и почти сразили. Оторопев, он растерянно не находил себе места и не мог сосредоточиться на выводах ума. Не стоит, однако, подозревать, Колыванова в жестокости и бессердечном отношении к людям.. Как сын великого народа он не искал конфликтов, конфронтаций, противостояний и противоборств, но безоговорочно надеялся на качественное взаимопонимание и мирную взаимосвязь. Как говорится, имеющий глаза, да увидит, имеющий уши, да услышит, имеющий руки, возьмёт, имеющий ум, поймёт.

Словом, если по справедливости, Колыванов не лез напролом, не ломился в открытые двери, не спешил поперёк батьки в пекло, никого не забрасывал шапками, не вешал лапшу на уши, никем не помыкал. Нет, Василий отнёсся к напарнику исключительно бережно, терпимо, гуманно, с полным пониманием или, говоря проще, с толерантной транспарентностью, с транспарентной толерантностью, если перейти на доступный шоферам язык. Колыванов вообще и в принципе относился к людям, как дипломированный врач, давший клятву Гиппократа, и всегда следовал главному принципу медицины: НЕ НАВРЕДИ!

– А как это? – в безнадёжном состоянии повторил Тягин после изнурительной умственной работы, которая завела в тупик.

Если смотреть в суть и в корень, то при всех разногласиях и противоречиях Василий щадил напарника и проявлял человечность, чтобы не ранить ненароком, не нанести повреждений хрупкому сознанию, не причинить душевных страданий и неоправданных мук.

– Для меня вся Россия – дом родной, – приветливо и подробно объяснил свою позицию Колыванов, вспомнив патриотические песни общественного звучания, гражданского содержания, бодрого настроения, оптимистичного направления.

Между прочим, те, кому память не изменяет с кем попало, вспоминают иногда задушевную песню с жизнеутверждающей позицией:

Мой адрес – не дом и не улица,

Мой адрес – Советский Союз!

Что ж, адрес исключительно точный и правильный, а Россия – дом родной и подавно, кто бы сомневался, кто бы возражал. И кто бы что ни говорил, ни думал, ни гадал, шофёр Василий Колыванов не заслуживает упрёка, порядочность у него в крови. И не делайте его козлом отпущения, не вешайте на него собак, очернить его не удастся, как бы кто ни хотел. И если на то пошло, Колыванов вообще заслуживает похвал, в благородстве и чуткости ему не откажешь, а если кто и откажет, то зарекомендует себя с отрицательной стороны.

Кто бы сомневался, Колыванов всей душой рвался домой. И пусть дома его ждали неотложные дела, пусть вся насквозь истосковалась семья, изголодалась, извелась жена, пусть личная жизнь требует личного участия и личного присутствия, пусть дети заждались отца, Колыванов не бросил напарника, не оставил без крыши над головой. Многие, очень многие на его месте, как пить дать, поступили бы иначе, а если честно, то наоборот.

Не секрет, Москва – большой город. После всех разъездов и поисков в Крестьянский тупик возле станции метро "Пролетарская», где он проживал с семьёй, Колыванов попал глубокой ночью. На кухне его ждал то ли поздний ужин, то ранний завтрак, домочадцы, устав от ожиданий, спали без задних ног. Однако Василий не сетовал, не жаловался, никого не винил. А и то

правда, что люди героических профессий, их жёны, дети, боевые подруги и родственники в своём существовании по будням и праздникам не знают твёрдого уклада и расписания. Они зависят по большей части от текущих событий, переменчивых обстоятельств и временных условий, потому жизнь течёт, как река, текущая вода любой камень обточит.

Если внимательно присмотреться, шофёра как гражданина и патриота по жизни ведут – кто бы спорил, кто бы возражал! – служебный долг и забота о стране, которая, кстати сказать, главнее всего на свете, важнее личной жизни и прочих важных дел. И если на то пошло, не зря и не случайно поётся в популярной песне:

Забота у нас простая,

3абота у нас такая:

Жила бы страна родная, -

И нету других забот.

Положа руку на сердце или на другой жизненно важный орган, умри – лучше не скажешь! Но тем временем внутренний голос нашёптывает едва слышно: не учи меня, на какую ногу хромать, я и сам на обе умею.

Вопреки героическим песням и, несмотря на патриотическое направление жизни, проснулся Колыванов поздно, сказались неизбежные причины: общая усталость организма, длинная дорога, производственные конфликты, путевые трудности, принципиальные разногласия и противоречия с напарником, а кроме того, длительные перемещения крупногабаритной и большегрузной фуры в условиях ночной Москвы.

Как ни грустно, факт остаётся фактом: в урочный час будильник молчал, побудку Василий бессовестно проспал. Ему уже давно полагалось сидеть за рулём и управлять грузовиком на изрядном расстоянии от Москвы, тогда как на самом деле он только-только продрал глаза и в качестве неподвижного, как колода, тела обнаружил себя в постели. Правда, на данный момент жена в полном объёме отсутствовала, соседняя подушка ещё хранила след головы.

Естественно, Колыванов спросонья не сразу понял, где он, куда попал. К жгучей досаде многих женщин, противоречивые и противоестественные, если не сказать, вопиющие, проявления наблюдаются иногда среди мужского населения страны. Некоторые мужчины с вечера ещё помнят, где заночевали, но разбуди их утром или ночью, они растерянно хлопают глазами, морщат лоб, напрягая память, ищут ответ, куда их занесло. Ищут и часто не находят. В те минуты конкретная действительность сознанию не даётся, память катастрофически подводит, хоть убей. В свою очередь, и женщины, которые делят с ними ночлег, обычно возражают против сомнительной и необъяснимой забывчивости мужчин и готовы их растерзать, стереть в порошок, пригвоздить к позорному столбу.

Тем временем Колыванов в сонной неподвижности всего тела усилием воли напрягал ум и зрение, чтобы уразуметь и понять своё месторасположение и местопребывание. Он терялся в догадках, но ответа не находил. Несмотря на мобилизацию внутренних ресурсов и скрытых резервов, соединить концы с концами не удалось.

Если верить на слово научным биологам, санитарам и врачам, потерю сильным полом ориентации в пространстве и времени они связывают с общим износом внутренних органов, тканей и усталостью мужского организма. Лечащие врачи, как правило, рекомендуют мужчинам сбросить обороты, убавить пыл, унять неоправданную активность и некоторое время держаться от женщин подальше или хотя бы на расстоянии вытянутой руки. То есть, на сяжок, как говорили в старину. Выражаясь иносказательно, врачи подразумевают щадящий режим, полноценное питание, водные процедуры и продолжительный сон в условиях покоя. Спрашивается: кто против? Даже Колыванов, уж на что трудяга, но и он согласится без оговорок.

Между тем, несмотря на застой в душе и сонливое течение процессов в теле, Колыванов вместо отдыха глубоко задумался. Животрепещущий вопрос о его местонахождении и местопребывании требовал безукоризненной точности, ведь даже незначительная ошибка, ничтожный просчёт, никчемный промах означали серьёзную угрозу, реальную опасность для жизни, а то и мучительную гибель.

К несчастью, после непродолжительного всплеска активности ум зашёл за разум. Напрягая мозговые извилины, шофёр пристально и довольно придирчиво шарил взглядом по комнате в надежде взбодрить и оживить угасшую память. Не секрет, мебель и окружающая обстановка, даже мелкая деталь или подробность интерьера вполне способствуют воспоминаниям и могут натолкнуть на правильный ответ. Впрочем, дотошная рекогносцировка заметной удачи шофёру не принесла. Мебель, книжную полку, комнатные растения в горшках и цвет обоев глаз, конечно, помнил, но кто конкретно проживает с Василием в знакомом интерьере, вспомнить не удалось.

Дверь внезапно открылась, жена возникла на пороге, как кукла в механической шкатулке, какими увлекались в старину. И если куклу сопровождают скрип и стук механизма, жену сопровождали попутные признаки и побочные проявления: беспокойство, досада, обида и разочарование в сочетании с недовольством.

– Здравствуй, жена! – довольно искренне и с воодушевлением приветствовал супругу Колыванов.

Нет нужды повторять, что в отличие от многих современников вообще и от соотечественников в частности, Колыванов жену любил. Чувств своих шофёр не стыдился и не скрывал, стеснения не испытывал. Василий относился к супруге дружелюбно, в положительном ключе, можно сказать, вполне сердечно и не упускал случая, чтобы наглядно продемонстрировать благосклонное отношение.

С другой стороны, вздумай дотошный исследователь, добросовестный наблюдатель, пытливый созерцатель изучить жизнь Колыванова под микроскопом, наверняка, обратил бы, надо думать, внимание на особую подробность, на красноречивую деталь: шофёр редко обращался к жене по имени – крайне редко, буквально от случая к случаю или того реже.

– Как ты спал, дорогой? – заботливо поинтересовалась супруга.

– Как убитый. Дома я всегда хорошо сплю, – честно охарактеризовал свой ночлег Колыванов.

– А мы тебя заждались – я и дети. Ждали, ждали и уснули.

– Правильно сделали. Я поздно приехал, практически под утро. В дороге задержался, потом ночлег напарнику искал.

– Нашёл?

– А как же! Устроил и сразу домой. Не бросать же человека на улице.

– Какой ты у нас позитивный! – объективно признала жена, несмотря на скрытую обиду. – Народ злобный, вокруг столько недоброжелателей, а ты…просто луч света в тёмном царстве!

Если начистоту, похвала и высокая оценка пришлись шофёру по душе, по нраву и по вкусу. Расчувствовавшись, он, со своей стороны, испытал стыд и угрызения совести, потому как не нашёл для себя оправданий и веских доводов в свою пользу: имя жены, в любом случае, следует помнить, как библейскую заповедь. Между прочим, в наше время и в наших границах наличием стыда и присутствием совести похвастать могут далеко не все граждане, исключения случаются на каждом шагу, даже чаще, яблоку негде упасть.

Обойдёмся без клеветы, не надо грязи. Однако, если честно, кое-кто находит стыд и совесть пережитками прошлого. Кое-кто вообще относит их к рудиментам биологического развития наподобие, скажем, хвоста, шерстяного покрова или, к примеру, третьего глаза, который, по мнению некоторых ученых, располагался на затылке в доисторические времена. Как бы то ни было, в отличие от многих жителей и жильцов Колыванов сохранил данную от природы совесть в целости и сохранности. Вот и сейчас, пережив радость встречи с женой, в глубине души шофёр ощутил горький привкус и от стыда готов был провалиться сквозь землю .

Кое-кто, понятное дело, усомнится, но причина лежала на поверхности. Ночью он вёл себя на редкость бестактно, практически недобросовестно или даже халатно, проявил к жене неуместное в браке равнодушие, постыдное безразличие, а если откровенно, то вполне негативное отношение. То есть, беспробудно спал и не удосужился, не сподобился, не удостоил жену вниманием.

Как ни грустно сознавать, от правды не уйти. Можно, конечно, вздыхать, можно рвать на себе волосы и посыпать голову пеплом, но факт остаётся фактом: ночью Василий присутствовал в супружеской постели только как видимость, как зримый образ, как фантом, без ощутимых проявлений. Другими словами, проку от мужа ночью жена не наблюдала вовсе – ни проку, ни толку, ни практической пользы.

Справедливости ради стоит упомянуть, что все годы семейной жизни Колыванов как муж и как мужчина оказался на высоте, зарекомендовал себя с выгодной стороны. То есть, супружеским долгом не пренебрегал, с мужскими обязанностями справлялся в полном, грубо говоря, объёме.

В общем и целом, своё предначертание в семье шофёр осознавал и помнил твёрдо. От супружеской участи Василий не отлынивал, холостых выстрелов не допускал, мужской репутацией дорожил, подмочить её опасался. И уж, конечно, зазря Василий никогда не простаивал, функционировал исправно, в любое время суток хранил боевую готовность: порох держал сухим, фитиль наготове. Словом, до сих пор Колыванов супружеские обязанности исполнял регулярно и добросовестно. А и то правда, хочешь-не хочешь, но коль взялся за гуж, не говори, что не дюж, и ежели назвался груздем, полезай в кузов. Другими словами, если ты мужчина и муж, делай, как написано на роду, разбейся в лепёшку, а что природой назначено, предоставь – вынь да положь, как говорится, вынь да положь.

Ах, кто бы сомневался, по большому счету, Колыванов в полный рост мужчина хоть куда, на супружеском поприще собаку съел. В отношениях с женой Василий достиг небывалого уровня, ни сучка, ни задоринки, и, разумеется, комар носа не подточит, если называть вещи своими именами.

Сегодня, однако, Колыванов впервые – надо же такому случиться! – себя не проявил, внимания жене не уделил, сплоховал, можно сказать, опростоволосился, оплошал, промахнулся. Да, именно сегодня, впервые за весь брачный стаж, за все годы супружества. И если верить в приметы, то ли медведь в лесу сдох, то ли полицейский родился.

Что ж, приходится краснеть. Была ночью возможность себя проявить, была да сплыла, как принято говорить. И если честно, перед женой Василий себя скомпрометировал, опрометчиво и недальновидно упустил реальную возможность отличиться – проспал, проморгал, проворонил…

Без слов понятно, что испытывала жена. Едва она вошла, шофёр зразу уразумел, угадал, углядел невидимую миру обиду и женское разочарование. Стоило терпеливо ждать встречи, питать надежду, верить мужу и самой хранить верность, чтобы благоверный, посланный небом и судьбой, безответственно проигнорировал жену, беспечно, беспричинно, беспардонно пренебрёг мужским долгом и непременной обязанностью. Впрочем, о своём состоянии жена не обмолвилась и словом, законных претензий не предъявила, мужа не упрекнула – ни словом, ни взглядом, ни жестом, ни вздохом.

К слову сказать, как мыслящий шофёр и знаток человеческих душ Колыванов отчётливо понимал чувства женщины, её молчаливую обиду и скрытое недовольство, которые рано или поздно проявятся, вырвутся наружу и, как водится, с неожиданной стороны. Надо признаться, он, как в воду глядел, долго ждать не пришлось.

– Между прочим, будильник, сегодня молчал, – с укором попенял жене шофёр, нарушив затянувшееся молчание.

– Естественно, – незамедлительно подтвердила жена и безотлагательно сделала чистосердечное признание. – Это я его отключила.

– Зачем? – в полном недоумении воззрился на неё Колыванов.

– Не могу я смотреть, как ты из сил выбиваешься. Круглые сутки в дороге, без отдыха пашешь, – выразила она сочувствие, но не удержалась от колючего упрёка, от колкого намёка, от язвительной интонации. – Ночью на меня даже внимания не обратил.

– Я – шофёр, причин много, – в неопределённой манере попытался

оправдать себя Колыванов, но звучало неубедительно, жена вполне могла разувериться.

– Шоферов на свете пруд пруди, все дома ночуют, – без особых усилий опровергла его жена.

– Смотря какие, я всё-таки дальнобойщик, – пробовал урезонить её Василий, но понимал, что, как ни тужься, как ни старайся, переубедить жену не удастся, мнения её не поколебать, в свою веру не обратить, взглядов своих не привить, суждений не втолковать.

– Где это видано, чтобы семейный человек жил в автомобиле?! – неуступчиво и бескомпромиссно вопрошала жена, призывая в свидетели невидимую толпу.

– Автомобиль семью кормит, – рассудительно возразил Колыванов.

– Кормить-то кормит, но и разлучает тоже. Дети не видят отца, жена – мужа.

– Работа, – смиренно и кротко, но доходчиво и доступно объяснил причину шофёр.,

– Свет, что ли, сошёлся клином на твоей работе? Однако клин клином вышибают. Найдём мы тебе работу, найдём! В семье будешь жить! – как о решённом вопросе напрямик высказалась жена и для убедительности добавила. – Видимся редко, Василий!

– Зато каждая наша встреча – праздник! – решительным образом в торжественной манере объявил Колыванов и был прав, конечно: формула есть формула, её не опровергнешь, она не подлежит сомнению, отменить её способна только другая формула, да где ж её найти?

По общим понятиям населения, то есть на взгляд женщин и мужчин, в России степного коня на конюшне не удержишь. Другими словами, вольному – воля, спасённому – рай. Кое-кто, однако, настойчиво, напористо, навязчиво, настырно отстаивает противоположное мнение: жена сучи пряжу, муж тяни гуж. То есть, каждому своё – своя участь, свой черёд. А если не пускать пыль в глаза и не метать бисер, гуж всего лишь бесхитростная петля, присущая гужевому транспорту из легендарного времени лошадей. Как хомут, к примеру, шкворень, вожжи и шлея. В конной упряжи гуж играет ключевую роль. По обыкновению он располагается в клешне хомута, где посредством дуги крепится оглобля. Изготовить гуж проще простого – хоть из кожи, хоть из лыка, хоть из верви, хоть из мочала. Однако своей неказистостью, своей незатейливостью гуж кого угодно обманет – и ушлого, и дошлого. Без гужа как ни стегай коня, никуда не поскачешь, никуда не доедешь, даже с места не тронешься. Мал золотник, да дорог, мелка вещица, ан нет ей цены.

И уж казалось бы, что за надобность в гужах по нынешним временам? Но мысли, посетившие Колыванова, заслуживают пристального внимания. Через силу и конь не скачет, через чур и человек не ступит. И не кричи, не причитай, не разоряйся, ум да умец – на гуже рубец. Напоследок одна мысль гвоздём засела в голове: будь что будет, не тужи, мужик, не тужи, наживёшь исправные гужи. В том смысле, что в будущее смотри веселей

или, как говорят нынче, с оптимизмом. Но мысли мыслями, а легче не стало, мучительные сомнения одолевали Колыванова со всех сторон. В конце концов, жена не лапоть и не сапог, с ноги не сбросишь, жена не рукавица, за пояс не заткнёшь, жена не коза, травой не накормишь – чем её обиходить, в толк не возьмёшь, ума не приложишь, мозги набекрень.

Глава 11

По совести говоря, в историческом плане Россия всегда оставалась загадкой для иностранцев. Понять нашу жизнь им практически не дано, а что касается внутреннего устройства и национального характера, для них это вообще тайна за семью печатями, они её вовек, во веки веков, во веки вечные не постигнут, не смекнут, умом не ухватят и не уяснят.