Год семьи

Справедливости ради надо честно признать, Вера усердно думала, напряглась до последней черты, до крайнего состояния, ум зашёл за разум, но мысль кружила вокруг да около, ответ не давался, концы не сходились с концами.

– Образования не хватает, – призналась Вера после мучительных раздумий и взмолилась чистосердечно, словно решалась судьба. – Не томи меня, Вася, не мучай, если можешь, скажи.

По естественному для него прозрению ума Колыванов, разумеется, догадался и понял, конечно, как ей трудно. А потому не стал чиниться, высокомерно чваниться, спесиво заноситься, но вдумчивым голосом произнёс:

– Тем самым женщины в Древней Греции подчёркивали, что настоящая жизнь начинается только с замужества.

Разумеется, она задумалась над словами, и пока до неё доходил их смысл, Колыванов бескомпромиссно открыл наружную дверь, решительно шагнул за порог и уверенной рукой вызвал лифт. К тому времени и жена созрела, собралась с мыслями и одну из них произнесла вслух:

– Как хочешь, Василий, но я с древними гречанками совершенно согласна.

Едва кабина лифта пришла на этаж, женой бесконтрольно, безраздельно, безразмерно овладели жгучие чувства и яркие проявления. В невольном порыве она кинулась к мужу и трепетно его обняла по естественному зову сердца и неотложной потребности души.

– Вася! – пронзительный женский крик разодрал тишину, потряс здание от крыши до подвала и фундамента.

Если честно, Колыванова, похоже, ударило током. Электрический разряд высокого напряжения пробил мужское тело практически насквозь, навылет или даже глубже и буквально пригвоздил к полу. Вера с разбега телом припечатала мужа к лифту, запечатлела на губах жаркий поцелуй, словно напоследок пыталась надышаться, словно перед разлукой запасалась чувствами впрок. Пока они сжимали друг друга в объятиях, автоматические двери лифта безостановочно содрогались и бились в конвульсиях, лезли из кожи вон в попытках разойтись, но где было бездушному металлу сладить с безудержным, безграничным, беспримерным проявлением супружеской любви.

А впрочем, как водится, не было счастья, да несчастье помогло. Пока лифт стоял на месте, Колыванов догадливо сообразил и сообразительно догадался, что нельзя оставлять жену без ответного внимания и обоюдной взаимности. Не будет ему прощения, не будет покоя без обнадеживающих слов и сокровенных признаний. А спрашивается, чем тогда жить шофёру в дороге? И если на то пошло, хочешь-не хочешь, в знак верной любви и духовной близости следовало оставить жене что-то своё, заветное, заповедное, поделиться неразменным внутренним содержанием. А иначе ждут Веру безутешное настроение ума и разочарованное состояние тела. Не случайно народ мнение высказал: тело в кармане, ум вдалеке, сердце не камень, душа в кулаке. Позже и мы поразмыслили, добавили от себя: сердцу – лесть, телу – лепота, уму – простор, душе – теснота.

– Вспоминай почаще мужа, Вера, – обратился к жене Колыванов. – А чтоб не забывала, открою тебе на прощание тайну, которая волнует меня все последние дни.

– Что, Вася, что, дорогой?! – навострилась жена, напряглась, волнуясь, как гимназистка перед первым свиданием, вся обратилась в зрение и слух.

– Тело среднего человека содержит 75 километров различных нервов, – тихо, чтобы не подслушал никто чужой, но и нежно, чтобы без осечки достучаться, сказал Василий. – Для сравнения напомню: самая длинная ветка московского метрополитена тянется на 38 километров.

– Ах, Вася, как чудесно! – просияла жена и от счастья сжала на груди трепетные руки. – Ты на самом деле ничего не скрываешь?

– Вера, какие между нами секреты? Муж без жены – что гусь без воды, – заверил её Василий и прежде чем окончательно исчезнуть, высказался напрямик в качестве жеста доброй воли. – Одной шариковой ручкой можно написать 50 тысяч слов.

От признаний мужа кругом шла голова. Сегодня, похоже, Вера вообще потеряла голову и едва не рухнула наповал. Если не лукавить и смотреть правде в глаза, от любви к мужу ныла грудь, выразительно немели губы, сохли верхние дыхательные пути, по спине бегали мурашки. Ни муж, ни жена не знали, что врачи называют симптом ласковым словом парестезия.

Да кто ж не знает, а народ всегда знал, что муж и жена – одна душа, одного кремня искры, одно тело, одно дело, одни мысли. И пусть муж, как ворона, а всё жене оборона, муж крепок по жене, жена крепа по мужу. Кто бы сомневался, муж не сапог, не скинешь с ног, муж – полтину, жена – холстину, вместе кладут, ладно живут. Ну и славно, чего уж там, почто разоряться-то, муж с женой, что вода с мукой, одно тесто, одно место, один пирог.

Как бы то ни было, воспользоваться попутным лифтом для шофёра не составляло труда. После тяжёлого автомобиля повышенной грузоподъёмности лифт в управлении сравнительно прост, проще простого, как говорится, а если уточнить, то проще пареной репы. Но не будем, однако, пускать пыль в глаза – карты на стол, играем по-честному. Используя навыки шофёра и накопленный годами опыт, Колыванов умело направил кабину вниз, по дороге никуда не сворачивал, рулил строго по курсу и, в конце концов, беспрепятственно выгрузился в назначенном месте на первом этаже. Вскоре шофёр оказался на улице, где его всю ночь терпеливо ждал грузовик.

Тем временем и жена не теряла времени понапрасну. Не мешкая и не тушуясь, она заняла удачное месторасположение на балконе, который издавна облюбовала в качестве наблюдательного пункта. Вот и сейчас она зорко отслеживала с балкона перемещения мужа в пространстве, как военный снайпер отслеживает цель на боевой позиции.

Если подходить трезво, нельзя сказать, что Колыванов, забыв себя, оголтело рвался в дорогу – нет, отнюдь, напротив и даже наоборот. Кто бы что ни думал и ни говорил, частые разлуки с женой давались шофёру с трудом и оказывались в принципе поперёк души. Довольно часто его подмывало махнуть рукой на производственную необходимость, на материальный интерес и задержаться в семье на неопределённый срок или ещё дольше. Но что делать, что делать, если своему времени ты не хозяин, если себе не принадлежишь, если диктует законы дорога и томится в нетерпении грузовик. Да к тому же в доме колхозника заждался, по всей видимости, легкомысленный напарник.

Нет смысла напоминать, но в полном соответствии с правилами эксплуатации автомобиля, Колыванов медленно обошёл фуру, придирчиво осмотрел колёса, борта, тент, убедился в сохранности груза, в надёжности крепежа. Надо честно признать, в своих действиях шофёр недвусмысленно смахивал на морского волка, на дотошного шкипера парусной шхуны, который перед отплытием скрупулёзно проверяет такелаж.

Что ж, по совести говоря, после того, как шофёр вспомнил имя жены, с души упал камень. Теперь только и оставалось, что без задержек тронуться в путь, без сожалений пуститься в дорогу. Плавным ходом, медленно и враскачку, посвечивая бортовыми огнями, фура сонливо уплывала из тесного переулка, словно корабль из гавани.

Надо признаться, общая картина вполне напоминала портовую обстановку. Со своей стороны, и Вера, не выдержала нервного состояния и, повинуясь искреннему порыву, сорвала с плеча кухонное полотенце и махнула вслед фуре, как тысячи лет машет косынкой с причала сухопутная женщина вслед уходящему судну.

Глава 9

С утра в окружающей среде установилась лётная погода. После тесного общения с женой Колыванов обнаружил в атмосфере штиль, редкую облачность, умеренную активность солнца, неограниченную видимость, и даже барометрическое давление закрепилось на приемлемом уровне.

Несмотря, однако, на благоприятные метеоусловия и обнадёживающие прогнозы синоптиков, новый напарник после ночлега в доме колхозника наглядно демонстрировал неудовлетворённое расположение духа, неустойчивый нрав, дурное настроение и другие особенности психики. Так и подмывало высказаться начистоту: погоди, пусть прояснится, – видишь, заволокло. Что ж, годить – не устать, нам не привыкать, было бы чего ждать.

Как ни суди, как ни ряди, но ещё издали Колыванов, к своему сожалению, к огорчению и досаде, почуял неладное, угадал недружественное состояние напарника. Стоя возле дома колхозника, тот и смотрел волком, и выглядел мрачнее тучи, вся наружность, весь внешний вид свидетельствовали о крушении надежд, о крахе ожиданий.

Если подходить трезво, Колыванов по прямым и косвенным признакам определил, что Тягин за время ночлега пережил разочарование, обманулся и разуверился в людях подвергся бессоннице. Всю ночь, похоже, его мучили кошмары и другие нежелательные расстройства, с которыми медицина устала бороться. Впрочем, дельных советов напарник не принимал, медицинские рекомендации отрицал и дружеское участие отвергал в корне.

По большому счёту, о причинах Колыванов догадывался. Если смотреть правде в глаза, недовольство и нервозность Тягина объяснялись мягкотелостью нового поколения шоферов, которые не привыкли к жизненным невзгодам, трудностям существования и бытовым неудобствам.

Нет смысла лукавить и кривить душой. Наблюдая молодых шоферов, Колыванов с горечью отмечал, как неоправданно те предпочитают комфорт, как необоснованно уповают на лёгкую жизнь, да и вообще много о себе понимают. То есть, говоря откровенно, страдают завышенной самооценкой.

– Ну и удружил ты мне! – желчно, с негативным уклоном в голосе, с явным упрёком и обидой высказался Тягин, едва Колыванов притормозил возле дома колхозника.

– Что ты имеешь ввиду? – приветливо и незамутнённо, с лёгким сердцем и чистой совестью осведомился Колыванов.

– А то ты не знаешь! – с претензией и недружелюбным выражением лица усомнился напарник.

– Понятия не имею, – доброжелательно заверил его Василий.

– Я имею ввиду эту долбаную гостиницу! Этот грёбаный дом колхозника! – несдержанно напирал Тягин, и казалось, он пышет злобой и брызжет ядовитой слюной.

– А почему такой тон? Откуда раздражение и досада? – невозмутимо ,как бы не замечая враждебности, поинтересовался Колыванов. – Гостиница как гостиница. Если откровенно, в России таких пруд пруди. А на постсоветском пространстве и того больше.

– Мне плевать! – в категоричной форме отрезал Тягин. – Что за гостиница, если нужду справить негде?!

– Туалет на рынке, – хладнокровно возразил Колыванов.

– Причём здесь рынок?! Рынок на замке!

– Я тебя предупреждал. Рынок не может работать круглые сутки. В любой стране рынок на ночь закрывают. Россия не исключение, – как взрослый ребёнку, как врач пациенту, как учитель ученику терпеливо объяснил Василий существующее положение дел.

– И что с того?! Что с того?! Подумаешь, он меня предупредил! Что с того?! – неуступчиво гнул обвинительную линию Тягин.

– Остынь. Зачем лишние эмоции? – отрезвил его Колыванов.

– Какие, на хрен, эмоции?! – возмутился и в буквальном смысле потерял над собой контроль напарник. – Я всю ночь скакал вокруг, как заяц на минном поле!

– Совершенно ошибочное заявление, – внятным голосом охладил, остудил, отстранил, отразил нападение Колыванов. – Ты мог заранее побеспокоиться. Кроме того, зайцы на минных полях не скачут.

– С тобой говорить, что горохом об стенку! Где это видано: гостиница без сортира! И точка! Что тут обсуждать?!

Если честно, другой на месте Колыванова рухнул бы под тяжестью обвинений. Да, кто угодно, но только не Колыванов. Не зря он на автобазе славился умом и благоразумием, не зря все сослуживцы отдавали ему должное, высоко ценили содержание его личности.

– Во-первых, не точка, а многоточие, – рассудительно ответил шофёр. – Во-вторых, не грех и обсудить. В-третьих, всегда есть выбор. Как теоретически, так и практически. Кто тебе мешал опростаться на природе?

– А с какой стати?! Почему я должен куда-то бежать?! Ишь, умник! Философ нашёлся!

– Почему нашёлся? Я не терялся, никуда не исчезал, – резонно возразил Колыванов и развил свою мысль. – Что нам говорит наука? Теория без практики мертва. Практика без теории суха. Но вечно зеленеет дерево познания.

Если называть вещи своими именами, Тягин опешил, погрузился в столбняк и некоторое время не мог уразуметь очевидный смысл научного суждения или, говоря иначе, постулата. Он лишь озабоченно хмурился, растерянно моргал и морщил лоб в поисках ответа. После напряжённых раздумий его хватило на примитивное возражение, на лапидарный протест:

– Ты мне зубы не заговаривай! – сказал он вздорным голосом, сквозь досаду сквозили неуверенность и неопределённость. И, похоже, его вдруг осенило, он, видно, нашёлся, отыскал в арсенале бесспорный довод, неопровержимый аргумент.– Сам-то на ночь не остался!

– Ещё чего! – сразу отклонил бессовестный выпад Колыванов.– Только этого не хватало. У меня здесь дом, семья, дети, а я в гостинице заночую?

Кто спорит, судя по тону и выразительной манере, в словах отчётливо проявилось возмущение, в глаза бросились нелепость вопроса и даже абсурд. Что ж, споры спорами, возражения возражениями, но Тягин по непонятной причине умолк, будто ему вставили кляп, будто укоротили язык, будто нашло, накатило, нахлынуло затмение мозга. Во всяком случае, он надолго оцепенел и, видимо, полностью отсутствовал, умственную деятельность приостановил и уж, по крайней мере, никак себя не проявлял, ответа на вопрос не искал. Он погрузился в оглушённое состояние, которое знатоки медицины чаще называют ступором, а средний класс в массе своей именуют прострацией. Мучили его, вероятно, нескромные и неотложные вопросы, но задать их вслух Тягин не рискнул. Не рискнул, не посмел, не решился или застеснялся, застыдился, засмущался, мягко говоря.

Тем временем, из нарядных, имперского вида дверей гостиницы тянулся разношерстный люд, в котором легко угадывались заезжие постояльцы, некоторые скованно ковыляли на рынок, где уже открылись ворота, но другие предпочли соседнюю местность, которая привлекала их чахлой растительностью. Достигнув первых кустов и деревьев, страдальцы из числа постояльцев и постояльцы из числа страдальцев кидались врассыпную, но движения их носили ограниченный, неуверенный и непоследовательный характер, словно они боялись оступиться.

– Видишь?! – обличительным голосом, как прокурор и государственный обвинитель, выступил Тягин. – Нужда взнуздает, небо с овчинку покажется.

В ответ Колыванов промолчал и молча, с присущей от природы мудрой скромностью и скромной мудростью пожал плечами – кто спорит, мол, что зря толочь воду в ступе? Между прочим, разбираясь в тонкостях психологии и человеческих отношений, Колыванов догадливо сообразил и сообразительно догадался, как эффектно и эффективно вытеснить из сознания Тягина насквозь порочную мысль, как незамедлительно переключить её на другую, вполне плодотворную, достаточно продуктивную, а сознание безотлагательно направить окольным путём в противоположном направлении.

По обыкновению и давней привычке Колыванов с утра садился за руль и до полудня собственноручно управлял автомобилем. Дорога, по мнению шофёра, благотворно влияла на здоровье и самочувствие, ограждала психику от нервозного состояния. Но сейчас он решительно уступил руль напарнику. Со своей стороны, тот сел за руль, не строптивясь и не переча, видно, почувствовал острую необходимость и осознал насущную потребность. Не зря, видно, поётся в популярной песне: " Если б ты знала, как тоскуют руки по штурвалу…"

С какой стороны не взгляни, ночлег в доме колхозника вылился для Тягина в нервное расстройство и обернулся вызывающим поведением, которое издали и вблизи наблюдалось невооружённым глазом. Тягин, по-видимому, затаил обиду на весь белый свет и теперь вымещал отрицательные чувства на дороге. То есть, досаду и недовольство перенёс и распространил на соседние транспортные средства. Индуцировал, так сказать, и экстраполировал, если употребить привычные для шоферов слова.

Но слова словами, а Тягин вёл себя на дороге крайне рискованно и на редкость безответственно. Ничуть не стыдясь, он то и дело обгонял попутные грузовики, опасно подрезал и беззастенчиво маневрировал, не говоря уже о злостном нарушении скоростного режима. Некоторые автомобили испуганно сторонились, а другие с опаской шарахались на обочину, чтобы не угодить в столкновение.

Что тут скажешь, агрессивная манера вождения активно способствует дорожно-транспортным происшествиям. Если по-честному, дом колхозника, понятное дело, мало соответствует капризам цивилизации, однако это не повод, чтобы сеять вокруг недоброжелательные чувства и вражду.

Отдадим должное Колыванову. Первое время шофёр молчал и не вмешивался в события, хладнокровно сносил разнузданную манеру езды, на вызывающее поведение напарника не реагировал. С высоты жизненного опыта, нравственной позиции и почерпнутых из книг знаний Колыванов хорошо понимал состояние шофёра. Разумеется, тяжёлые условия ночлега разбудили в подсознании Тягина отрицательную психическую энергию, которая привела к нежелательным результатам. И теперь, как водится, на глазах происходили явления, которые зорко подметил и ярко описал научный врач из Вены доктор Зигмунд Фрейд. Психоанализ, одним словом.

Как ни повернись, всё на свете имеет границы, кроме Вселенной, естественно, и, конечно, человеческой глупости. Так или иначе, психоанализ или не психоанализ, но поведение напарника переполнило, в конце концов, чашу выдержки и нервную выносливость Колыванова. Другими словами, терпение лопнуло, шофёр с присущей от рождения прямотой высказал, что назрело в уме, наболело на душе, накипело на сердце.

– Слушай, Тягин, что ты мечешь икру?! Кто тебе виноват, что другой гостиницы в городе нет?! Привыкай, на то и Россия! Многие водилы так ночуют. Думаешь, я домом колхозника не пользовался? Пользовался, ещё сколько. И ничего, уцелел. Жив, как видишь. Мне твои капризы нужны, как рыбе зонтик. Или говоря проще, как зайцу триппер. За такую езду я тебе выдам – мало не покажется, получишь сполна!

– Что-что?! – Тягин сделал вид, что не понял, что ослышался, что туг на ухо и не верит своим ушам.

– То, что слышал! Хватит выламываться! Прекрати или приму меры!

– Интересно, какие? – криво ухмыльнулся Тягин.

– Отстраню! Не умеешь ездить, иди пешком! На все четыре стороны!

– Напугал! Ой-ой-ой, страшнее кошки зверя нет!

– Да?! – едко прищурился Колыванов. – А тогда выметайся! Шевелись! У меня на тебя давно руки чешутся!

Надо ли говорить, сила ломит солому, против лома нет приёма. Тягин потускнел, и, похоже, на этот раз он ещё не созрел для острых разногласий и коренных противоречий. Как известно, непримиримый антагонизм тоже требует недюжинных сил и полноценного здоровья. В общем и целом, воспитательная работа не прошла даром. По крайней мере, правила движения напарник теперь соблюдал и на рожон не лез. Как говорится, и на том спасибо.

Что ж, не будем подливать масла в огонь. После острастки напарник осадил назад, нрав свой не проявлял. Кое-кто мог решить, будто воспитание пошло впрок, и шофёр на самом деле внял, осознал, переосмыслил и образумился. По гамбургскому счёту, звучит, можно сказать, наивно, но Колыванов и впрямь надеялся, что напарник удержит себя в узде и не взбрыкнёт при первом удобном случае. Народ издавна мысль освоил: терпенье исподволь своё возьмёт, без терпежу и железо не выдержит, жди-пожди, тесный сапог разносится, широкий сядет, оба придутся впору.

Увы и ах, но даже Колыванов, уж на что стреляный воробей, которого на мякине не проведёшь, но и тот потерял бдительность и беспечно, безмятежно, беззаботно дремал, а потом и вовсе уснул, поверив в убаюкивающую иллюзию.

К своему удивлению, спустя время Колыванов сквозь сон почувствовал экстренное торможение, как будто на дороге неожиданно возникло непредвиденное препятствие. Видно, так оно и произошло, потому что, проснувшись, Колыванов обнаружил грузовик в неподвижном состоянии на обочине. Надо признаться, к огорчению шофёра, дело, как водится, остановкой не ограничилось. Со своей стороны, и напарник заметно отсутствовал, то есть, в полном объёме, как говорится, даже намёка на его присутствие в близлежащем пространстве не наблюдалось – исчез, пропал, сгинул, испарился, и следы его затерялись в необозримых просторах внешней среды.

Хочешь-не хочешь, но беспечность рано или поздно мстит за себя в неограниченных масштабах. И теперь Колыванов в полном одиночестве глазел по сторонам, решая в уме неразрешимую задачу: то ли ждать у моря погоды, то ли отправиться на поиски.

Как ни суди, как ни оценивай, всё на свете познаётся в сравнении. Даже сам себя, сравнивая с кем-то, узнаёшь – подумать только! – с неожиданной стороны. Нет смысла пререкаться, правда жизни, как правило, измеряется не словами, но фактами и преимущественно голыми. Вот и Колыванов, не строя иллюзий, не питая надежд, выбрался спросонья на подножку и в полный рост зорко обозрел местность. Открывшаяся картина отозвалась в душе горькой обидой, почти разочарованием.

Если честно, подробности едва не стоили Колыванову здоровья. Тягин и незнакомая блондинка располагались в некошеной высокой траве, оживлённо беседуя и смеясь. Так они были увлечены, так поглощены неформальным общением, что напарник, похоже, напрочь забыл о графике движения, о срочном грузе, о расписании и производственных показателях, но безраздельно и бесконтрольно отдался во власть мимолётного флирта.

– Тягин, в машину! – казённым или даже казарменным голосом зычно скомандовал Колыванов, чтобы не оставить и тени сомнений в серьёзности своих намерений.

– О, Василий! Ты уже проснулся? – щурясь на солнце, добродушно приветствовал его напарник.

– Почему стоим?! В чём причина?! – неподкупно и неуступчиво продолжал Колыванов,

– Причина уважительная: женюсь! – в приподнятом настроении, с подъёмом и даже торжественно объявил Тягин, но Колыванов, судя по всему, его чувств не разделял.

– Слишком часто, – с заметным недовольством покачал он головой. – Так мы никуда не доедем.

– Хорошо ты меня характеризуешь, Василий, – с упрёком посетовал напарник. – Что подумает невеста? Решит, что я какой-нибудь ходок или ловелас.

– Или брачный аферист, – засмеялась незнакомка.

– Какие тяжёлые обвинения! – картинно, как в оперетте, запрокинул голову Тягин и театральным жестом прикрыл лицо рукой. – Я и слов-то таких не знаю. Разве можно обманывать женщин?

– Нормальные люди так не женятся, – сосредоточенно напомнил Колыванов.

– А как, Василий, как?! – изобразил наивную невинность, невинную наивность и лучезарный интерес Тягин.

– Нормальные люди предупреждают заранее.

– Во-первых, я только–только сам узнал. А во-вторых, ты спал, я не хотел тебя будить.

– Поехали, – мрачно сказал Колыванов. – Больше стоим, чем едем.

– Погоди, Василий, пропусти даму. Она с нами поедет. Мы ведь не можем сочетаться законным браком посреди дороги, – балагурил Тягин, подсаживая незнакомку в кабину. – Осторожно, осторожно, за меня держитесь… Да крепче, крепче, не стесняйтесь.

– Я не стесняюсь, – шутила и откровенничала девица.

Если смотреть правде в глаза, Тягин оказывал незнакомке знаки повышенного внимания. Мало того, без смущения и стыда он произвёл беззастенчивую пальпацию женского тела, как медицинский врач с большим опытом – терапевт, к примеру, или, скажем, хирург.

Нет нужды повторять, само собой разумелось, поведение напарника произвело на Василия удручающее впечатление. Он сразу углядел развязные манеры и наглые замашки, все проявления носили на редкость нескромный или даже аморальный характер, если не сказать хуже, но хуже трудно вообразить.

По совести говоря, Колыванов в принципе отрицал фривольные проявления в отношениях между полами вообще, между мужчиной и женщиной в частности. Вот и сейчас мутный осадок в душе остался на длительное время, на продолжительный срок. Но не надо путаться в трёх соснах, очевидные вещи говорят сами за себя. Тягин, похоже, пренебрёг моралью и нравственностью, поведение его задело Василия, да и как иначе, если иначе нельзя. Трудно смириться с неуважительным отношением к женскому полу, ещё труднее сохранять безразличное настроение и спокойный нрав.

Что говорить, всех нас мучают разнообразные комплексы, докучают обиды, терзают неблаговидные поползновения и наклонности, но природной выдержке Колыванова можно только позавидовать. Взорвись он, дай отпор, и прости-прощай экономический рост, производственные показатели, рентабельность и деловая репутация, не говоря уже о потерянном времени, которого не вернуть.

В общем и целом, душа горела, и кипела кровь, разбирала жгучая досада, подмывала на протест и отпор. Собрав волю в кулак, Василий посторонился, дал незнакомке место, следом в кабину забрался Тягин – заблудшая парочка, баран да ярочка, спелись, видно, сговорились, пегий пестру видит за версту. Между прочим, они и впрямь бесстыдно любезничали, беззастенчиво чирикали, самозабвенно и неистощимо, как молодожёны, всю дорогу щебетали. Колыванов молчком сидел за рулём и демонстративно не встревал, рта не раскрыл, в их сторону не смотрел. Он даже головы не повернул, чтобы не оказаться невзначай соучастником, не замараться ненароком, не поступиться железными принципами, не поддаться чужому влиянию, сохранить себя в чистоте и неприкосновенности, как хранил до сих пор.