Шипы Помнят Кровь

Не сказав больше ни слова, я тихо вышла из гостиной. Прошла по коридору, чувствуя тяжесть шагов, удаляющихся от центра власти Ордена. Поднялась по лестнице. Направилась в свою комнату. Дверь закрылась за мной, отрезая звуки их голосов и их планов на будущее, в которых мне была отведена лишь одна роль, роль символа.

Глава 10

Наступило утро казни. Меня разбудила мать. Еще стояла глубокая предрассветная мгла, окутывая Дом Ордена и окрестности плотной серой завесой, скрывая очертания деревьев леса Кадавер и холмов вокруг. Но сквозь щели в ставнях, которые я не закрыла полностью прошлой ночью, уже пробивались первые, едва заметные, робкие лучи света, окрашивая край горизонта в бледно-серый цвет стали или пепла. Это означало, что времени осталось совсем немного, неумолимо приближая неизбежное. Скоро солнце взойдет над лесом, проливая свой свет на мир, и на Рыночной площади Блетесверга начнется казнь. Пора было собираться.

Я поднялась с постели, чувствуя себя совершенно разбитой, словно и не спала вовсе. Тело было тяжелым, мышцы ломило от напряжения прошедших дней. Ночь была беспокойной, полной тревожных, обрывочных снов, в которых переплетались образы алой розы, чьи лепестки казались окровавленными; темного пятна крови на пергаменте, расплывающегося и растущего; невидимых шагов в пустом магазине, приближающихся из ниоткуда; лицо Эмилиана, строгого и далекого, говорящего слова о долге и союзе. Холод в комнате пробирал до костей, несмотря на тяжелое одеяло, под которым я лежала. Но это был не только физический холод раннего утра, но и холод предчувствия, которое сжимало сердце.

Я начала собираться. Надела чистое, темное платье из плотной ткани – цвета, приглушающие яркость жизни, подходящие для такого торжественно-жуткого события, цвета траура и официальности. Заплела волосы в тугую, аккуратную косу, пытаясь придать себе хоть какую-то внешнюю собранность, которая совершенно отсутствовала внутри, где все было хаосом страха, тревоги и непонимания.

Я почти закончила, завязывая шнурки на высоких, плотных сапогах, которые должны были защитить от утренней сырости и грязи улиц, когда раздался тихий стук в дверь. Негромкий, нерешительный, совсем не похожий на властный, требовательный стук матери или других взрослых в Доме Ордена, привыкших к немедленному подчинению. Странно для этого часа. В Доме Ордена не принято было стучаться в двери утром перед выходом на важное дело, тем более в комнаты женщин, когда все должны быть заняты подготовкой к выходу. Времени на вежливости и лишние церемонии не оставалось.

Я замерла, чувствуя, как сердце замирает в груди. Стук повторился, чуть громче, настойчивее, но все еще осторожно.

– Клодия?– прозвучал приглушенный голос из-за двери, его тон был… неуверенным?

Это был Эмилиан.

Удивление и недоумение заставили меня встать и подойти к двери. Что ему здесь нужно? Почему он не готовится с мужчинами? Почему он пришел ко мне? Я не ответила сразу, пытаясь понять причину его прихода.

– Клодия, это я. Эмилиан. Открой, пожалуйста. Мне нужно с тобой поговорить. Всего пара слов.

После секундного колебания, поддавшись любопытству, которое всегда пересиливало страх, или просто не зная, как иначе поступить, я подошла к двери и открыла ее. Эмилиан стоял в коридоре. Его фигура выделялась на фоне серого утреннего света, проникающего из окон в конце коридора. Он был уже одет в свою походную одежду – темная кожа, тяжелые сапоги, пояс, на котором могло висеть оружие, но сейчас оно отсутствовало. Он выглядел не так, как я его запомнила по первому, поверхностному впечатлению три дня назад, когда он только приехал полным юношеского предвкушения. Охота изменила его, добавила что-то новое в его облик, что-то более жесткое, более определенное. В его глазах читалась нечто, похожее на… задумчивость? Или даже неуверенность? Смущение? Его лицо, молодое, но уже с жесткими линиями, высеченными, вероятно, опасностью и ответственностью, было спокойным.

– Эмилиан?– тихо спросила я.

– Прости, что беспокою так рано, Клодия. Я знаю, мы скоро выходим. Все готовятся. Но я хотел поговорить с тобой до того, как мы пойдем. Это важно.

Поговорить? О чем? О предстоящей казни? О нашем будущем, которое висит над нами, как тяжелая, давящая туча?

Я отступила от двери, позволяя ему войти в комнату. Он вошел, остановившись у порога, словно не решаясь пройти дальше, чтобы не вторгаться в мое личное пространство больше, чем это было необходимо. Свет свечей, которые я зажгла, чтобы было удобнее собираться в полумраке комнаты, бросал на его лицо колеблющиеся тени, делая его черты более резкими, выделяя усталость в глазах. Он выглядел немного неловко, стоя там, в моей комнате, что было совершенно неожиданно для будущего Главы Ордена, для человека, который только что вернулся с победой над вампиром.

– Я хотел извиниться, – начал он. Он смотрел на меня. Его голубые глаза искали что-то в моем лице, какую-то реакцию, какое-то понимание, может быть, прощение. – За то, что отец настоял на твоем присутствии на казни сегодня.

Извиниться? Это было еще более неожиданно, чем его приход. Извиниться за приказ отца? За то, что моя судьба связана с его успехом? Я не знала, как реагировать, мои мысли путались.

– Я не знал, – продолжил он, делая шаг ближе. Его руки были опущены вдоль тела. – Я не знал, что ты никогда не была на казнях. Я думал, что все дети Охотников проходят через это с юных лет, что это часть вашего воспитания, часть вашей жизни. Что ты привыкла к этому. Как привык я.

Он сделал паузу, словно подбирал слова, пытаясь объяснить свои действия.

– Возвращение после охоты выдалось непростым. Опасности подстерегали на каждом шагу, но мы преодолели их, и я испытал гордость. Гордость за эту охоту, за поверженного вампира. Это моя первая столь значимая победа. Она имела для меня огромное значение, как для моего становления в Ордене, так и для моего отца. И я… я желал, чтобы ты была рядом, как моя будущая жена. Я хотел, чтобы ты стала частью этого момента, разделила его со мной. Я сам обратился к твоему отцу с просьбой о твоем присутствии. Мне казалось, это было единственно верное решение.

Он говорил относительно спокойно, но в его голосе чувствовалось напряжение, словно он признавался в чем-то важном, раскрывая часть себя, которую, возможно, не показывал другим так открыто.

– Но отец сказал… – тихо произнесла я.

– Я знаю, что сказал твой отец, – перебил он, слегка кивнув, словно признавая авторитет отца, но подчеркивая свою роль в принятии решения. – Он сказал то, что должен был сказать с точки зрения Ордена. Он представил это как необходимость. Но причина, по которой он согласился настоять на твоем присутствии… это был я. Я думал, это будет честью для тебя.

Он запнулся, словно понял, что его слова могут звучать бесчувственно.

– Я просто хотел, чтобы ты была там.

Он выглядел искренним. Смущенным своей неожиданной откровенностью. Виноватым? Он не знал, что я не хотела этого. Он не знал, что публичные демонстрации Ордена, казни, борьба с тьмой – это не то, к чему я стремилась, не то, что интересовало меня, не то, что было частью моего мира. Он видел во мне будущую жену Главы Ордена, ту, кто должна разделить с ним его жизнь, его бремяи его победы. И для него было естественным желание, чтобы я разделила с ним этот важный момент его становления как Охотника. Он не видел Клодию, которая пряталась в книжном магазине, которая читала книги о символах и тайнах, которая чувствовала себя чужой в этом доме.

– Если бы я знал, – тихо сказал он. – Если бы я знал, что ты так чувствуешь, что ты так далека от мира Ордена – я бы никогда не попросил твоего отца. Мне жаль. Я решил сказать тебе об этом сам. Чтобы ты знала, почему так вышло. Прости. Нам пора идти.

Он извинялся за свое желание, за то, что его видение нашего будущего не совпало с моей реальностью и моими чувствами. Он решил сказать правду о том, почему меня обязали идти. Возможно, чтобы снять с себя груз вины и почувствовать себя честным перед собой и передо мной. Или, возможно, чтобы я знала, что это не просто бездушный приказ Ордена, а его личное желание, которое обернулось для меня нежелательной обязанностью.

Неужели он думал, что его слова как-то облегчат мою участь? Что его раскаяние заставит меня почувствовать себя лучше, менее… жертвой? Что его признание сделает ситуацию не такой принудительной? Или он просто хотел очистить свою совесть, прежде чем мы отправимся на казнь, чтобы его первый великий успех не был омрачен мыслью о том, что он причинил мне неудобство и не учел мои чувства? Его забота казалась далекой и поверхностной перед лицом той тьмы, что оставила розу и кровь.

Я стояла, чувствуя пустоту внутри. Его извинения были лишь звуком, не способным изменить реальность. Он не понимал меня, не видел меня настоящую, так же, как не видели мои родители, так же, как не видел никто в этом доме. Он видел лишь ту, кем я должна быть – будущую жену Охотника Ордена, которая должна гордиться его победами и разделять их.

Думать об этом было бесполезно – это лишь усиливало чувство одиночества и отчаяния.

Я повернулась к окну. Первые лучи солнца уже чуть ярче пробивались сквозь щели, обещая скорое наступление утра, обещая свет, который должен был рассеять мрак, но не рассеивал мрак в моей душе, мрак моих страхов и непонимания.

В этот момент, снизу, из прихожей, раздался голос бабушки.

– Клодия! Ты готова?! Почему так долго?! Солнце скоро взойдет! Не заставляй нас ждать!

Я сделала глубокий вдох, пытаясь собрать последние силы и подавить дрожь, которая все еще ощущалась в теле.

Спустившись по лестнице, я вошла в прихожую. Там уже ждали мать, Госпожа Кёниг, Эмилиан и бабушка. Они были одеты в темные, строгие одежды, соответствующие официальному мероприятию Ордена – акту правосудия над существом тьмы. Я присоединилась к ним, чувствуя себя неуклюжей и лишней, даже просто стоя рядом. Я не видела ни отца, ни Господина Кёнига. Вероятно, они уже отправились на площадь заранее. Я предположила, что они должны были проследить за подготовкойи убедиться, что все готово к казни. Вампиры, как я знала из книг Ордена, были физически сильнее обычных людей, обладали невероятной силой и скоростью, и для того, чтобы справиться с ними, для их удержания и окончательного уничтожения требовалась не только сила, но и знание их слабостей – серебра, святой земли, освященного оружия и правильное снаряжение, чтобы их сдержать. Я лишь смутно задумалась о том, где вампир находился всю эту ночь после поимки, как его доставили в город и где держали до утра, в каком подвале или темнице, чтобы он не представлял угрозы. Но эти мысли не вызывали острого, жгучего любопытства, лишь отстраненное понимание того, что это часть их мира. Главное, что меня заботило сейчас – чтобы эта казнь поскорее закончилась и я могла вернуться в свою комнату или в магазин, куда угодно, подальше от всего этого зрелища и от этих людей.

Мы вышли из дома в предрассветную мглу, которая уже начинала светлеть. Воздух был свежим и холодным, пахло влажной землей после недавнего ливня и угасающим дымом из очага. Тишину утра нарушали лишь наши шаги по дороге, хруст гравия под ногами, и далекий, нарастающий гул – звук собирающейся в городе толпы, который становился громче с каждой минутой по мере того, как мы приближались.

Чем ближе мы подходили к городу, тем плотнее становился поток людей, идущих в том же направлении. Жители города, фермеры из окрестных деревень, люди из других поместий и даже, возможно, гости из других городов, привлеченные вестями о поимке столь опасного вампира – все спешили на Рыночную площадь, чтобы стать свидетелями публичной казни существа тьмы и увидеть собственными глазами триумф Орденов над силами, что угрожали им.

Я часто видела из окна магазина, как увеличиваетсяколичество людей, проходящих мимо в дни, когда проводились казни. Но никогда не представляла себе, насколько много людей собирается на самом деле, насколько велико любопытство и страх, порождающие эту тягу к зрелищу. Это была целая река человеческих тел, движущаяся к центру города.

Когда мы вышли на улицы Блетесверга, уже полностью рассвело. Небо на востоке было озарено первыми, яркими лучами солнца. Город гудел, наполненный тысячами голосов, сливающихся в единый, мощный звук человеческого гомона, ожидания, страха и возбуждения. Мы двигались сквозь толпу, прокладывая себе путь, и мне казалось, что каждый шаг затягивает меня все глубже в эту дышащую и шумную массу людей, которая жаждала увидеть смерть.

Наконец мы добрались до Рыночной площади. Она была сердцем города, местом торговли, встреч, праздников и местом, которое я любила. Но сегодня она выглядела иначе. Вся огромная площадь была заполнена людьми. Толпа была настолько плотной, что, казалось, дышать стало труднее. Воздух был спертым от дыхания тысяч людей.

Посреди площади был сооружен деревянный помост. Он был простым, но внушительным, достаточно высоким, чтобы происходящее было видно из любой точки площади. На нем стояли фигуры, которые я сразу узнала – отец и Господин Кёниг. Их строгие, темные силуэты выделялись на фоне утреннего неба, они казались монументальными. И между ними то, ради чего все собрались.

Вампир.

Он был закреплен на деревянной конструкции, напоминающей крест, стоящей вертикально на возвышении. Руки его были подняты над головой и прикованы к горизонтальной перекладине, ноги привязаны к основанию, удерживая его в вертикальном положении – в позе распятия, но не символа спасения, а символа поражения и пленения. Он висел, почти не двигаясь, его тело казалось изможденным. Мой взгляд сразу привлекли цепи. Они были массивными, толстыми и блестящими в лучах восходящего солнца, которое уже начинало касаться вершины помоста, освещая его. Даже с расстояния, сквозь плотную толпу, я видела их отчетливый, холодный, серебристый отблеск, который казался неестественным, сияющим в утреннем свете, как что-то неземное. И я сразу поняла – это были серебряные цепи. Мой опыт жизни в Доме Ордена, книги, которые я читала в тайне, научили меня различать металлы, особенно те, что использовались против существ тьмы. Серебро. Чистое, освященное серебро. Оно не просто сковывало его физически, лишая возможности двигаться; оно, казалось, жгло его, ослабляло, причиняло невыносимую боль, высасывало последние силы, разрушало его сущность.

Я смотрела на вампира, на это существо, пойманное Охотниками, на воплощение тьмы, как его называли. Он был не таким, каким я видела вампиров пару раз до этого, не таким, какими они описывались в большинстве книг, где часто подчеркивалась их хищная красота и обманчивое сходство с людьми, их способность сливаться с толпой. Те, что я видела раньше, промелькнувшие в отдалении или описанные в старых текстах, выглядели почти как обычные люди, если только они не были голодны или разгневаны. В книгах говорилось, что голод или сильные эмоции заставляют их кожу бледнеть, почти до фарфоровой белизны, глаза приобретать красный оттенок, а черты лица искажаться, проявляя их хищную, звериную природу, скрытую под маской человека. Этот же…

Он был бледный. Не просто бледный, а мертвенно-бледный, почти белый, как мел или кость, лишенный всякого намека на жизнь или цвет, казавшийся уже наполовину мертвым. Кожа казалась натянутой на острые скулы, на выпирающие кости. Он был тощим, осунувшимся, словно долгое время не питался, а его силы иссякли в борьбе или плену. Одежда на нем была разорвана и испачкана, похоже, его собственной кровью и грязью с охоты. Это был вид существа, которого долго преследовали, которое сражалось за свою жизнь до последнего вздоха и потерпело полное поражение. Его голова была опущена так, что его лица я почти не видела, не видела его глаз, его выражения, его страданий.

Мать, Госпожа Кёниг, Эмилиан и бабушка направились вперед, прокладывая себе путь сквозь плотную толпу. Их статус и строгие одежды, казалось, заставляли людей расступаться перед ними, уступая дорогу почета. Как представители Ордена, они должны были находиться ближе к помосту.

Бабушка, обернувшись, увидела, что я отстала, остановившись на краю площади.

– Клодия,– негромко сказала она. – Тебе не нужно пробиваться вперед, дитя. Оставайся здесь. Найди себе место, где тебе будет удобно стоять. Мы будем там, впереди.

– Хорошо, бабушка, – ответила я, чувствуя благодарность за ее понимание, за то, что она не заставила меня идти с ними в самый центр этого акта. Я нашла себе небольшой уголок между торговцами овощами и лавкой с тканями, где меня не толкали, и откуда был виден помост.

Я стояла, чувствуя себя странно одинокой посреди этой огромной толпы, не принадлежащей ни к миру Ордена, стоящего у помоста, ни к миру этих людей, пришедших посмотреть, ни к миру существа, висящего на кресте.

Толпа гудела, люди переговаривались, указывали на помост, обсуждали вампира, охотников. Утро становилось все светлее. Золотистый свет восходящего солнца заливал площадь, освещая лица людей, помости вампира. Первые лучи солнца показались над горизонтом, окрашивая небо в ярко-золотистые и розовые тона. Время казни приближалось.

На помост поднялся отец Постумий. Он был в строгих, темных одеждах, расшитых серебряными нитями. Он подошел к существу, стоящему на кресте, и начал говорить, совершая ритуал, который должен был освятить акт убийства. Его голос, усиленный утренней тишиной и вниманием огромной толпы, разнесся над площадью, заглушая ропот людей.

– Сие создание,– прогремел голос священника, обращаясь к собравшимся. – Есть воплощение зла, что питалось жизнью невинных! Оно сеяло страх и смерть в землях наших на протяжении многих лет! Оно враг роду людскому, враг Божий, и его участь справедлива перед лицом Божьим и перед лицом людским! Это возмездие за его деяния!

Он говорил с убеждением. Его слова были полны гнева и праведности, отражая взгляды Ордена и Церкви, для которых вампиры были не существами, а лишь проявлениями зла, подлежащими уничтожению.

– Мы, люди, служащие свету и порядку, служащие Богу, не поощряем зло! Мы не дадим ему укрепиться! Мы не станем уподобляться ему в жестокости и бесчеловечности, используя лишь необходимые средства для его уничтожения! И хотя смерть его будет быстра, ибо мы милосерднее, чем он, это конец его скверны! Конец его правления страхом!

Священник продолжал читать молитву, слова осуждения, благословения для людей и освобождения мира от присутствия вампира. Он не выражал ни капли жалости к вампиру, его лицо было суровым и непреклонным; это был ритуал изгнания зла, а не сочувствия к существу. Мне было не особо интересно слушать его слова, полные праведного гнева и теологических рассуждений.

В момент, пока священник читал молитву, я почувствовала это.

Взгляд.

Сильный, пронизывающий, направленный прямо на меня, сквозь плотную стену человеческих спин, сквозь пространство и шум. Словно кто-то смотрел не на помост, не на священника, не на вампира, а только на меня, находя меня в этой огромной толпе, выделяя меня из нее. Ощущение было таким же, как в лесу, как в магазине – холодное, целенаправленное внимание, которое проникало сквозь кожу. Моя спина зажглась от этого взгляда, словно на ней проявился невидимый знак, но видимый только ему, отмечая меня.

Я резко обернулась, оглядываясь по сторонам, пытаясь найти источник взгляда в море лиц, обращенных к помосту. Сквозь мелькающие фигуры, лица, которые я не знала, сквозь спины и плечи, я видела лишь людей, наблюдающих за казнью. Ничего необычного. Все смотрели туда, вперед, на зрелище смерти. Я никого не нашла, кто смотрел бы на меня. Были ли это просто нервы? Игра воображения, усиленная напряжением момента и тайной, которую я носила в себе? Или он мог быть невидим для всех, кроме меня?

Прошла, может быть, минута или две. Священник все еще говорил. Толпа стояла, затаив дыхание. И я снова почувствовала взгляд. Теперь он был сильнее, более концентрированным, более настойчивым. Он впился в меня, как когти невидимого хищника, требуя внимания, чтобы я увидела, чтобы я знала, что он здесь.

Я быстро повернула голову туда, откуда исходил взгляд, на этот раз точно зная, что это не просто игра воображения. Мои инстинкты, даже подавленные жизнью в городе и отсутствием тренировок Охотника, кричали о присутствии чего-то, что не должно быть здесь, чего-то мощного и чужого. И увидела его.

Он стоял чуть в стороне от меня, на небольшом расстоянии, среди обычных горожан, которые, казалось, не замечали его присутствия. Он смотрел прямо на меня, и его взгляд пронзал, проникая в самую душу.

Это был мужчина. Он был очень красив. Не просто приятной внешности, а именно совершенно, почти сверхъестественно, как будто вырезан из мрамора или создан из света и тени. Его черты лица были очень пассивными, очень спокойными, почти лишенными эмоций, но в них чувствовалась огромная, скрытая сила, древность и… что-то холодное, отстраненное от человеческих страстейи от суеты этой площади. У него были черные волосы, которые легкой волной спадали на лоб, обрамляя совершенное лицо. Глаза… я не успела разглядеть их цвет, только ощутила глубину его взгляда, его сосредоточенность на мне и его внимание, которое казалось всепоглощающим.

Он стоял, смотрел на меня, и его взгляд был полон… чего? Ожидания? Наблюдения? Оценки? Признания? Предупреждения? Или чего-то другого, что я не могла понять, что ускользало от моего понимания, что пугало своей неизвестностью и силой. Я только успела отметить его красивые черты лица и черные волосы, его неестественное спокойствие посреди суеты и напряжения площади, его отстраненность от всего происходящего, кроме меня.

А затем он просто исчез.

Одно мгновение он был там, стоял и смотрел на меня. А в следующее мгновение его уже не было. Словно его никогда и не существовало, словно он был лишь порождением моего напряженного воображения.

Мое сердце пропустило удар, затем забилось в бешеном ритме. Я быстро оглянулась туда, где он стоял мгновение назад. Люди продолжали смотреть на помост. Их лица выражали интерес, отвращение или просто праздное любопытство к происходящему там. Никто не заметил его исчезновения.

Я стояла, чувствуя, как дрожат руки, как подгибаются колени, как холодный пот выступает на лбу. Это была не галлюцинация. Я видела его. Чувствовала его взгляд. Это был… наблюдатель. Тот, кто оставил розу в магазине. Мужчина с черными волосами. Это он. Он пришел сюда. На казнь. Смотреть. Но не на вампира. На меня.

Страх не парализовал меня полностью, как мог бы, потому что я была посреди огромной толпы, рядом с моими родителями и их гостями, рядом с Охотниками. Я не была одна, хотя и чувствовала себя абсолютно одинокой с этим видением, которое принадлежало только мне. Странность, ужас, непонимание, растерянность – вот, что я чувствовала сейчас. Почему он здесь? Что он хотел? Зачем показался мне? Зачем снова привлек мое внимание в самый важный для Ордена момент – момент их триумфа?

И тут я почувствовала легкое движение рядом с собой, совсем близко. Едва заметный ветерок скользнул по моей щеке, метнув волосы, прилипшие ко лбу от пота, создавая ощущение, будто кто-то только что прошел почти вплотную, слишком быстро для человека. Следом за ветерком я почувствовала касание. Легкое, едва ощутимое, как прикосновение перышка или шелка, по плечу.

Я резко повернулась обратно, туда, где почувствовала касание, откуда, казалось, пришел ветерок. Никого. Пространство рядом со мной было пустым. Я начала смотреть в толпе, выискивать, искать знакомый облик мужчины, но ничего не находила.

Разочарованная и еще более встревоженная, с чувством, что меня снова обманули, я опустила взгляд на свой плащ. И в этот момент, когда мои глаза скользнули вниз, я увидела это.

Из кармана моего плаща выглядывал кончик алой розы. Ярко-красный, совершенный, такой же, как и та роза в магазине. Это было невозможно.

Я судорожно засунула руку в карман и достала розу. Она была такой же, как та, что я нашла в магазине – крупный, полный бутон, насыщенного, почти бархатного цвета, совершенно свежая, словно только что срезанная. Я держала ее в руке, чувствуя ее хрупкость, ее гладкие лепестки, ее неестественную живость и совершенство, которое казалось зловещим. Это была точно такая же роза, врученная мне вновь, прямо здесь, на площади, посреди сотен людей, невидимой рукой.

И тут, когда я держала розу, чувствуя ее лепестки под пальцами, ее стебель… острый укол.

Буквально пару сантиметров от того места, где был прошлый прокол. Опять шип. Опять боль. Острая, внезапная. Опять кровь.

И капля крови, ярко-красная, как сама роза, вырвалась из проколотого пальца и упала на грязный, пыльный асфальт площади, исчезнув среди мусора и следов от людей, но оставив свой ярко-алый след, видимый только мне.

В этот же миг, когда капля моей крови коснулась земли, словно по невидимому сигналу, я подняла глаза на помост.