Шипы Помнят Кровь

Я двигалась вдоль полок, проводя пальцами по истертым корешкам, вдыхая знакомый запах старой бумаги и кожи, смешанный с ароматом влаги и слабым, чужеродным запахом розы, доносящимся от стола. Страх не ушел полностью, но он отступил, уступив место сосредоточенности и любопытству. Я должна понять, что это было. И что это означает для меня.

Наконец, мой взгляд остановился на одном из фолиантов. Он был старым, в истертом кожаном переплете, без названия на корешке. Его возраст ощущался кожей под пальцами. Я осторожно вытащила его с полки. Он был тяжелым. Его страницы просели под тяжестью времени и, возможно, знаний, которые он хранил.

Я отнесла фолиант к своему столу, поставила его рядом с ярко-красной розой и пятном моей крови – символами этой новой, пугающей реальности. Открыла его. Страницы были плотными, пожелтевшими, исписаны мелким, неровным почерком на языке, который был мне знаком – языке старых текстов Ордена, полном архаичных оборотов и специальных терминов, требующих усилий для понимания. Рисунки, странные символы и руны дополняли текст.

Я принялась читать, погружаясь в чужие мысли, записанные много лет назад, в попытке найти хоть какую-то нить, ведущую к разгадке того, что только что произошло и того, кто наблюдал за мной. Я перелистывала страницы, просматривая заголовки разделов, останавливаясь на тех, что казались хоть сколько-то релевантными – «Знаки, оставляемые тьмой», «Проявления», «Символы в мире сокрытого», «Пересечение Порогов», «Взаимодействие».

Время шло. Я углублялась в текст, читая о различных символах, которые могут служить предупреждениями или посланиями. Не тем, что использовались Охотниками в ритуалах, а тем, что появлялись сами по себе, имея скрытое, часто зловещее значение. Мои глаза скользнули по странице, ища что-то… необычное. Сочетание, которое привлекло бы внимание. Сочетание, которое я видела своими глазами.

И вот, среди описаний значения различных рун, трав, минералов и природных явлений, связанных с миром тьмы, я наткнулась на небольшой абзац, посвященный сочетаниям символов, которые появляются сами по себе. Несколькими строками ниже, среди символов предостережения и опасности, я увидела упоминание, которое заставило меня замереть, почувствовать, как все звуки мира исчезают, оставляя только стук сердца.

Было написано о красной розе и крови. О символическом сочетании, несущем важное послание. Текст был краток и лишен подробностей о том, кто мог оставлять эти знаки, словно автор лишь записал наблюдение, не имея полного понимания его природы и источника, или не решаясь назвать его.

«Алый бутон, явившийся без руки, что его срезала, и кровь, его коснувшаяся», – прочитала я шепотом, чувствуя, как напрягается все тело. – «Знаменуют осторожность. Призыв к бдительности вдвойне. Ибо могут означать не только жертву, что грядет или уже принесена, но и месть, что следует по пятам».

Я перечитала эти строки несколько раз, пытаясь вникнуть в их смысл и почувствовать их истинное значение. Красная роза и моя кровь. Осторожность. Жертва. Месть. Эти слова кружились в голове, накладываясь на шум ливня за окном, который постепенно стихал, становясь более редким, предвещая скорое окончание бури.

Но почему мне? Кому могла быть адресована такая весть? И главное – о какой мести могла идти речь, и почему ее символ оказался на моем столе, связанный с моей кровью? Это было слишком лично, слишком… странно.

Я сидела, обхватив себя руками, дрожа не только от остатков холода, но и от потрясения и непонимания, пытаясь осмыслить эти символы применительно к своей жизни. Моя жизнь была тихой. Предсказуемой. За пределами Дома Ордена, где я была лишь помощницей книготорговца. У меня не было врагов в городе, не было личных конфликтов, способных породить такое послание мести. Мои самые близкие отношения – это отец, мать, бабушка, господин Леманн. Никто из них не имел причин или возможности оставить такое послание, да еще таким странным, пугающим способом.

А что касается Ордена? Я родилась в нем, да. Моя кровь – кровь Охотников. Но я всегда держалась в стороне от его дел и политики. Мои знания о борьбе с тьмой были теоретическими, книжными. Я изучала их для себя, ища понимания, а не для участия в битве. Я не участвовала в охотах, не принимала решений, не знала всех глубоких тайн Ордена, которые были доступны только посвященным. Я не была ни героем, ни злодеем в их борьбе. Я была никем достаточно значимым для внешней тьмы, с которой сражались Охотники, чтобы стать целью для мести. Это казалось бессмысленным, абсурдным, неправильным. Если бы это была месть Ордену, разве послание не было бы оставлено в Доме или адресовано кому-то более значимому, более вовлеченному в дела Ордена, чем я?

А «жертва»? Это могло быть предупреждение о жертве – например, требование принести жертву? Или указание на то, что я самаявляюсь жертвой, выбранной кем-то для какой-то цели? В контексте предстоящего брака, который уже ощущался как акт самопожертвования ради Ордена, это слово звучало особенно зловеще и пугающе, связывая внешнюю, таинственную угрозу с моим внутренним, личным несчастьем.

И «осторожность»… Это был самый понятный символ, но даже он был наполнен угрозой. Будь осторожна. В мире, который вдруг перестал быть безопасным даже в моем убежище. Будь осторожна, потому что тебя заметили. Будь осторожна, потому что оставили знак, который что-то значит. Будь осторожна, потому что ты пролила кровь, и это, кажется, установило связь.

Но даже «осторожность» приобретала пугающий оттенок в свете «мести» и «жертвы». Осторожность от чего? От того, кто мстит? От необходимости принести жертву? От самой себя, которая оказалась в центре этого, не понимая почему?

Я снова посмотрела на розу, на кровь, на пустой магазин, на темные, притаившиеся в углах тени, которые, казалось, наблюдали за моим замешательством. Чувство изоляции было почти абсолютным. Мужчины ушли на опасную охоту. Женщины в Доме Ордена заняты своими делами, не желая слушать меня и видеть мое отчаяние и страхи. Господин Леманн в городе, но понятия не имеет о том, что творится в его магазине, о госте, что побывал здесь. И я… я одна. С посланием от невидимого существа, чьи мотивы мне абсолютно непонятны и чье существование нарушает все известные мне правила.

Это послание казалось адресованным не совсем мне или, по крайней мере, я не понимала, по какой причине я стала получателем, почему меня выбрали. Если только… Если только это не было связано не с тем, кто я, а с тем, что я собой представляю для них. Моя кровь Охотника, текущая в моих жилах? Моя связь с Домом Ордена? Или что-то еще, о чем я даже не догадывалась, какая-то сила или потенциал, скрытые во мне, что привлекли их внимание?

Мысль о том, что это может быть связано с моим нежеланием принимать свою судьбу в Ордене, с моим стремлением к обычной жизни мелькнула в голове, но показалась слишком простой и незначительной для такого знака и такого способа его передачи. Сущности из древних текстов, о которых писал этот фолиант, не действуют из-за таких мелких человеческих причин и не оставляют таких личных, пугающих символов просто так.

Нет. Это было что-то другое. Что-то большее. Что-то, что увидело во мне того, чего не видели даже мои родители, даже сам Орден. И я, по какой-то неизвестной причине, оказалась в центре этого. Роза и кровь. Осторожность, жертва, месть. Послание, которое лишь породило еще больше вопросов, чем дало ответов, оставив меня в полной темноте относительно истинных мотивов.

Глава 9

В тот вечер, когда буря стихла, оставив после себя лишь мокрые улицы, сияющие в свете фонарей, и свежий, омытый воздух, пахнущий влажной землей, я вернулась из книжного магазина домой.

Последующие два дня проходили в гнетущем, однообразном ожидании и в давящей рутине, которая должна была, наверное, успокоить, но лишь усиливала внутреннее напряжение. Утро сменялось днем, день – вечером, а мужчины все не возвращались с охоты, и каждый час ожидания натягивал невидимую струну. Атмосфера в доме оставалась напряженной, пропитанной сдержанной тревогой и концентрацией. Мать, бабушка и Госпожа Кёниг проводили долгие часы в гостиной, склонившись над старыми картами и записями. Их тихие, серьезные разговоры о маршрутах передвижения вампира, признаках его присутствия, особенностях поведения и возможных опасностях эхом отдавались в пустых помещениях дома, наполняя его тревожным гулом. Присутствие Госпожи Кёниг постоянно напоминало мне о причине ее приезда.

Мои дни проходили почти одинаково, словно я была заперта во временной петле. Утром я собиралась и шла в Блетесверг, в книжный магазин господина Леманна. В магазине я пыталась погрузиться в привычную работу – сортировала свитки, расставляла книги на полках, полировала старые корешки, разговаривала с немногочисленными посетителями, обмениваясь с ними незначительными фразами, вдыхала утешающий, пыльный запах старой бумаги. Но даже там я не находила полного покоя. Каждый скрип половицы, каждый звук за дверью, даже звон колокольчика над входом, заставлял вздрагивать, ожидая увидеть снова тот промелькнувший силуэт или услышать тихие, невидимые шаги.

Вечером, перед сумерками, я возвращалась домой по той же дороге, которая в вечернем свете казалась более длинной и унылой. Даже находясь вдали от самой чащи, я все равно ощущала близость леса Кадавер. Я шла быстро, прислушиваясь к звукам, к шелесту травы, к свисту ветра, оглядываясь на тени, отбрасываемые деревьями на горизонте, ожидая увидеть что-то необычное и почувствовать леденящее присутствие наблюдателя, даже если он не мог добраться до меня на открытой дороге. Каждый раз, подходя к Дому Ордена, расположенному недалеко от границы леса, я чувствовала смешение облегчения от того, что добралась без происшествий.

Так прошло два дня. День за днем в этой рутине ожидания, балансируя между относительной безопасностью, которую давал город и привычная работа, и обязанностями, что ждали меня дома, между миром книг и миром тьмы, который, кажется, протянул свои щупальца, оставив на мне свой след.

И вот сегодня, на третий день после той бури и странного знака в магазине, я, как обычно, возвращалась из Блетесверга домой. День уже клонился к вечеру. Солнце садилось за холмы, окрашивая небо в багровые и золотистые тона, а темная стена леса на горизонте казалась еще более мрачной, чем обычно, словно вбирая в себя последние лучи света. Я шла по знакомой дороге, усталая от дня, но с привычной настороженностью, ощущая легкое покалывание на коже затылка.

Но когда я вышла на последний изгиб дороги, откуда открывался вид на Дом Ордена, я сразу поняла – что-то не то. Атмосфера вокруг дома была иной. Напряжение долгого ожидания, которое висело в воздухе последние два дня, исчезло, сменившись… чем-то другим. Возле дома было больше движения, чем обычно в это время дня – люди, не похожие на жителей нашего дома, лошади у коновязи, которые не принадлежали нам. И у входа в дом стояли трое мужчин. Мой отец. Господин Кёниг. И Эмилиан.

Мужчины вернулись.

Их походное снаряжение, следы усталости на лицах говорили о долгом и трудном пути. Они были измученными, с тенями под глазами. Одежду покрывали следы борьбы и непогоды, несмотря на то, что сегодняшняя дорога, вероятно, была сухой. Но в их позах, в том, как они стояли, чувствовалось не только усталость, но и завершенность. Охота закончилась. Они вернулись.

Увидев меня, вышедшую на дорогу, они на мгновение замерли. В глазах отца мелькнуло удивление от моего появления в этот момент, затем, возможно, облегчение от того, что я в порядке, и, как всегда, легкое неодобрение, что я так долго отсутствовала, когда все ждали. Господин Кёниг просто кивнул. Эмилиан посмотрел дольше, его голубые глаза казались темнее в сумеречном свете, в них читалась усталость. Что-то изменилось в его взгляде, в его осанке. Он держался иначе.

Не теряя ни минуты, движимая смесью тревоги, любопытства и предчувствия неизбежности, я подбежала к ним. Отец, увидев меня, положил тяжелую, уставшую руку мне на плечо.

– Клодия, – сказал он. – С тобой все в порядке?

– Да, отец, – ответила я, стараясь отдышаться, чувствуя себя неловко под его внимательным взглядом. – Со мной все хорошо. Я была в магазине.

– Пойдем в дом, – сказал он, мягко подталкивая меня к двери. – Входи, дитя. Там поговорим. Есть новости.

Мы вошли внутрь. В гостиной, куда мы направились, мать и Госпожа Кёниг уже встречали своих вернувшихся мужчин более полно, в более интимной обстановке дома. Сцена была короткой, но наполненной эмоциями, которые редко позволяли себе проявлять люди Ордена, особенно перед посторонними, даже если эти «посторонние» были будущими родственниками. Мать, обычно сдержанная и строгая, шагнула навстречу отцу, и на мгновение ее лицо смягчилось, а усталые линии разгладились. Она обняла его крепко, уткнувшись лбом ему в плечо, словно сбрасывая с себя груз дней ожидания, страха и ответственности за дом и за наше благополучие. Отец прижал ее к себе. Рядом Госпожа Кёниг сделала шаг навстречу Господину Кёнигу. Она не проявила бурных, видимых эмоций, не было слез или громких слов, но в том, как она коснулась его руки, как задержала на нем взгляд, в легком, почти незаметном наклоне головы, чувствовалась глубокая, молчаливая привязанность и беспокойство, которое она скрывала, и огромное облегчение от его возвращения из опасного мира тьмы, с которым они боролись.

Я стояла чуть в стороне, наблюдая за ними, и чувствовала себя лишней в этой сцене близости и принадлежности, к которой я не имела отношения. Усталые, но живые, вернувшиеся из мира, где смерть была рядом. Мой взгляд невольно скользнул к Эмилиану. Он стоял рядом с отцом, его голубые глаза оглядывали комнату. В его взгляде была усталость, как и у других, но и… удовлетворение? Опыт? Тень пережитого? Он вернулся другим, отличным от того юноши, которого я видела три дня назад, полным предвкушения, но еще не закаленным реальностью. Он прошел через что-то опасное и вернулся победителем. Теперь он был закален. На мгновение наши взгляды встретились, и в его глазах мне показалось что-то новое, что я не могла прочесть, но я тут же отвела глаза, чувствуя, как холод проходит по спине при воспоминании о розе, крови и словах из книги. Я не знала, что читать в его взгляде после осознания того, что наши жизни теперь связаны планами наших родителей.

– Сядьте, – предложила мать, разрывая момент воссоединения, указывая на кресла у очага, где уже горел огонь, добавляя уюта, который казался неуместным после их возвращения из опасности, но который был необходим для уставших путников.

Мы все расселись. Мужчины в креслах, все еще в походной одежде. Женщины напротив них, а я чуть в стороне.

– Ну, – начал отец. Его взгляд скользнул по нашим лицам, остановившись на матери, словно он делился новостями прежде всего с ней, чье мнение и понимание он ценил превыше всего. – Охота завершена. Мы нашли его. Вампир повержен.

Огромная волна облегчения пронеслась по комнате, почти физически ощутимая, снимая напряжение дней ожидания, которое давило на всех. Вампир. Тот, что перемещался между городами, угрожая людям, сея страх и смерть. Они его нашли. И повергли. Победа.

– Он был опытным и хитрым. Такой не сдается легко. Была схватка. Непростая. Ушло много времени и сил. Потеряли одного человека из дозорных по пути туда, уже до нас добрались печальные вести. – Он сделал паузу, его лицо омрачилось на мгновение, отдавая дань павшему товарищу, чья жизнь оборвалась в борьбе с тьмой. – Но наша группа справилась без потерь.

– Но мы его одолели, – завершил Господин Кёниг, кивнув, подтверждая успех. – И проходя через Блетесверг по пути сюда, мы договорились с городскими властями. Казнь состоится завтра утром. На Рыночной площади. При восходе солнца. Горожане должны почувствовать себя в безопасности.

Казнь. Публичное уничтожение существа тьмы на глазах у всех людей. Это было частью порядка Ордена, частью их работы – показать людям, что тьма может быть побеждена, принести им уверенность и безопасность, укрепить веру в силу Охотников. Отец посмотрел прямо на меня, и его следующий слова обрушились, как новая буря, более предсказуемая, более ожидаемая, но не менее разрушительная, чем та, что прошла два дня назад.

– И в этот раз, – сказал он. – Ты пойдешь, Клодия.

Я невольно выпрямилась в кресле, чувствуя, как слова впиваются в меня, как они связывают меня с этим миром, от которого я бежала, как они затягивают меня в водоворот, которого я боялась. Я? На казни? Зачем? Я не была частью этой охоты, не была членом Ордена, участвующим в этой борьбе. Мои руки не обагрены кровью тьмы, мои знания получены из книг, а не из опыта.

Отец продолжил. Его голос стал чуть громче, обращаясь уже ко всем присутствующим, объясняя это решение, которое, видимо, было согласовано заранее.

– Этот вампир был особенно важен. Угроза для всего региона. Символ зла. И охота была трудной. Но мы справились. И во многом благодаря Эмилиану.

Он посмотрел на Эмилиана, кивнув в сторону молодого человека, сидящего напротив меня. Эмилиан сидел с серьезным лицом, слушая слова моего отца. В глазах читалась сдержанная гордость, но явное удовлетворение от признания его заслуг в присутствии родителей Главой другого Ордена. Он выглядел старше, чем три дня назад. Он прошел через что-то, что навсегда изменило его.

– Эмилиан проявил себя, – продолжил отец. – В решающий момент он показал смекалку, ловкость, бесстрашие, понимание врага, которое не ждешь от юноши его возраста. Без его действий исход мог бы быть иным. Это была его первая серьезная охота и он справился с честью. Он доказал свою готовность. Доказал свою силу. Доказал, что достоин быть членом Орден.

Затем отец снова посмотрел на меня.

– И поскольку Эмилиан Кёниг твой будущий муж, Клодия, и именно благодаря ему и его усилиям мы словили этого вампира, ты, как его будущая супруга, как та, кто скоро будет делить с ним жизнь и путь Ордена, кто будет стоять рядом с ним во всем, должна присутствовать на казни. Это часть твоего места рядом с ним, рядом с Орденом. Это твой долг, Клодия. Твой долг перед Орденом. И перед твоим будущим мужем.

Слова «это твой долг» прозвучали как окончательный приговор, не оставляющая места для возражений или споров. Мое присутствие на казни не было связано с моими собственными заслугами или желаниями; оно было связано с его заслугами и планами Ордена на нас, на наше объединение, на укрепление их власти и репутации.

Я поняла, что спорить бесполезно. Решение было принято. Мое место завтра утром на площади. Мир Ордена, от которого я бежала, символом которого была роза и кровь, затягивал меня все сильнее, не оставляя путей к отступлению.

– Казнь…? – только и смогла выдохнуть я, чувствуя, как горло сжимается и слова застревают внутри. – Я никогда не была на казнях, отец. Я не хочу на ней присутствовать.

Я посмотрела на него, затем на мать, на Госпожу Кёниг, на Эмилиана. Их лица были непроницаемыми, их глаза видели только долг и путь Ордена. В их мире не было места для подобных слабостей или нежеланий, для моей брезгливости или страха. Мое присутствие там, видимо, считалось чем-то само собой разумеющимся.

– Почему я должна идти? – спросила я, словно минуту назад не получала ответа на этот вопрос. – Я не имею отношения к этой охоте. Я не член Ордена в полном смысле. Мне не интересно смотреть, как казнят какое-то существо.

Последние слова я произнесла с трудом, чувствуя, как они звучат неправильно в этом доме, наполненном Охотниками, чья жизнь посвящена борьбе с тем, кого я назвала «каким-то существом». Смотреть, как казнят вампира для меня это был акт жестокости, зрелище смерти, даже если это смерть нечеловеческой твари. Зрелище, которое не приносило никакого удовольствия.

Лицо отца стало жестче, его терпение, казалось, окончательно иссякло. Он выпрямился в кресле, и его взгляд, только что бывший усталым, теперь стал острым и непреклонным, как лезвие охотничьего ножа. Он говорил не с дочерью, выражающей личные предпочтения, а с тем, кто ставил под сомнение порядок Ордена, его методы и саму суть.

– Не какое-то существо, Клодия, – произнес он. – Это тьма. Это монстр, который питался жизнью людей, который убивал без жалости, сеял страх и разрушение на протяжении десятилетий. Это враг всего, что мы защищаем.

Он сделал паузу, позволяя своим словам осесть в воздухе, подчеркивая их вес и значение. Затем добавил:

– И он достоин смерти. Его смерть – это не жестокость. Это справедливость для тех, кого он убил. Это защита для тех, кто еще жив.

Отец говорил о морали их мира, морали Охотников, для которых уничтожение существ тьмы было не просто работой, а священным долгом, единственным способом защитить человечество от зла и гибели. Казнь была кульминацией этого долга, публичным подтверждением победы Ордена над тьмой.

– И смерть эта, – продолжил он, глядя на меня прямо, словно пытался внушить мне эту истину, сделать ее частью моего понимания, – довольно простая. И быстрая. В сравнении с тем, что творят подобные ему с людьми, и с тем, что пережили его жертвы, прежде чем умереть.

Его слова были холодными и логичными с точки зрения Ордена. Вампир – это не «какое-то существо», а воплощение тьмы, заслуживающее уничтожения. Его казнь – не жестокое зрелище, а акт справедливости и защиты. А тот факт, что смерть будет «простой и быстрой», был, видимо, даже своего рода милостью, которой эти существа не заслуживали, но которую Орден предоставлял, чтобы показать свою власть и порядок, чтобы не опускаться до уровня своих врагов и чтобы сохранить свое достоинство даже в борьбе с бесчеловечным.

Но мои чувства не изменились. Я слушала его слова, каждое из которых несло в себе тяжесть их мира, но внутри меня все противилось этому, все восставало против необходимости стать частью этого, наблюдать это.

– Но почему я, отец? – снова спросила я, возвращаясь к главному, – Я не из вас. Я не такая.

– Я уже сказал, Клодия. Эмилиан сыграл решающую роль в поимке этого вампира. Это его первая крупная победа. Это важно для его пути в Ордене. И ты будешь его женой. Скоро. Твое место – рядом с ним. Во всем.

Я опустила глаза, чувствуя, как холодная тяжесть оседает в груди, тяжесть неизбежности. Слова «осторожность, жертва, месть» снова прозвучали в голове, обретая новый, зловещий смысл в свете завтрашнего дня. Завтра будет жертва. Чья? Вампира, конечно. Но возможно, и моя. Жертва моего спокойствия, моих остатков свободы, моего «я», которое должно было исчезнуть, чтобы уступить место «будущей жене Эмилиана».

Разговор закончился. Я сидела тихо, чувствуя себя опустошенной, в то время как мужчины, пережившие опасную охоту, и женщины, пережившие напряженное ожидание, перешли к другим, более важным для них темам. Они продолжили обсуждать детали, касающиеся Ордена, безопасности, возможно, что-то о вампире, что не было сказано вслух при мне, и планов на будущее, в центре которых теперь находились Эмилиан и я.

Мать, повернувшись ко мне, прервала их обсуждение.

– Клодия, – сказала она, без намека на ту редкую мягкость, что промелькнула при встрече с отцом. Лишь взгляд Главы Ордена на дочь, которая должна выполнять свою роль. – Ты можешь принести нам еды? Мужчины устали с дороги и голодны.

Я кивнула, вставая с кресла. Это была привычная просьба.

– И после, – добавила мать. – Ты можешь идти к себе. Дальше мы будем обсуждать дела Ордена. Это не для твоих ушей. Тебе не нужно беспокоиться об этом.

Она сказала это не грубо, не с целью обидеть, а просто как признание моего текущего статуса и моей «непригодности». И, к моему внутреннему удивлению, меня это не обидело. Нисколько. Не было никакой боли или чувства неполноценности от этих слов, сказанных так прямо. Я не хотела быть членом Ордена. Я не хотела знать их тайны, их опасности, их жестокость, их бремя и их потери. Мне было хорошо быть «непосвященной».

– Хорошо, мама, – спокойно ответила я, чувствуя, как внутри поднимается странное, холодное безразличие к ним. Мне было все равно, что они будут обсуждать. Мне было все равно, что меня исключают из их круга и их разговоров.

Я пошла на кухню. На столах стояла еда, которую мы с бабушкой приготовили ранее – тушеное мясо, овощи, свежий хлеб и сыр. Я взяла поднос и расставила на нем тарелки, наполняя их едой. Поставила кувшин с водой, приборы, стараясь не думать ни о чем, просто выполнять простые механические действия.

Вернулась в гостиную, неся поднос. Поставила его на низкий столик перед ними. Они уже возобновили свой разговор, их голоса были тихими, обсуждая что-то, чего я не слышала и не пыталась расслышать. Мое появление с едой было лишь кратким перерывом в их важных делах.

– Спасибо, Клодия, – негромко сказала мать, не поднимая глаз от стола, на котором лежала карта. Госпожа Кёниг лишь слегка кивнула. Её взгляд оставался сосредоточенным на обсуждении с моим отцом и Господином Кёнигом.