Шипы Помнят Кровь

Адель Малия

Шипы Помнят Кровь

Глава 1

Блетесверг, где я родилась и выросла, был не самым большим городом, но он казался целым миром, ограниченным старыми каменными стенами, что помнили еще времена моих прадедов, и густыми, темными лесами, раскинувшимися вокруг, словно непроницаемый плащ, полный шорохов, вздохов и тайн, что никогда не раскрывались до конца. Узкие, кривые улочки Блетесверга мостили неровным, отшлифованным веками булыжником, по которому стучали подкованные копыта груженых лошадей и скрипучие деревянные колёса телег, разнося по воздуху пёструю смесь запахов: острый навоз с дороги, приторный запах свежеиспечённого ржаного хлеба из пекарни на углу, терпкий и кисловатый душок из кожевенной мастерской вниз по улице, где постоянно что-то вымачивали и скребли, и вездесущий легкий запах дыма из печных труб. Днём город гудел: на площади у ратуши торговцы со всех окрестных деревень и даже из дальних земель расхваливали свой товар – грубые шерстяные ткани, льняное полотно, ремесленные изделия из дерева и металла, свежие овощи и фрукты по сезону, живую птицу в клетках. Ремесленники стучали молотками в своих мастерских, кузнецы звенели железом, дети играли в догонялки и прятки в переулках, визжа от восторга, а женщины полоскали бельё у городского фонтана, обмениваясь последними сплетнями. Но стоило солнцу начать клониться к закату, заливая небо кроваво-красными и оранжевыми оттенками, как атмосфера менялась. Шум стихал, словно по невидимому сигналу, двери лавок запирались на тяжёлые засовы, ставни на окнах домов опускались с характерным стуком. Люди торопились домой, их шаги учащались, а взгляды становились более осторожными, постоянно скользя по темнеющим углам. Город замирал, будто затаив дыхание в ожидании чего-то… чего-то, что могло прийти только с наступлением непроглядной темноты.

Над всем этим мирским существованием, над страхами и надеждами его жителей, возвышался шпиль нашей приходской церкви Святого Иоанна – острый, строгий, указующий тонким, отточённым пальцем на небеса, напоминая о высших силах и вечной жизни. Колокольный звон этой церкви был не просто звуком; он был ритмом нашей жизни, отмеряя часы, призывая на утреннюю и вечернюю молитвы, возвещая о радостях и печалях. От утренней зари, призывающей на молитву, и к работе до вечернего благовеста, напоминающего, что с закатом солнца лучше находиться под крышей, закрывшись на все засовы, под защитой освящённых стен и недремлющего покровительства Всевышнего. Церковь Святого Иоанна была сердцем и душой Блетесверга. Её настоятель, почтенный отец Постумий, мужчина с пронзительным взглядом синих глаз, в которых словно отражалось само небо, и голосом, что мог быть твёрдым, как камень, когда он обличал грехи и наставлял заблудших, или мягким, как утешение, когда он отпускал их на исповеди и обладал огромным, неоспоримым влиянием. Он проповедовал веру, мораль, милосердие, но и неустанно напоминал о существовании Зла в мире, о необходимости быть бдительными и сильными духом. И самым страшным, самым осязаемым Злом для простых людей Блетесверга были вампиры.

Существа, лишённые благодати Божьей, проклятые, мёртвые, что ходили среди живых, извращенная пародия на человечность, питающаяся их кровью и жизненной силой. Страх перед ними был впитан с молоком матери. Он читался в глазах женщин, поспешно крестящихся при виде одинокой летучей мыши, промелькнувшей в сумерках; в нервных усмешках мужчин, пытающихся шутить о старых легендах в таверне, но поглядывающих на окно, в ожиданиях увидеть там бледное лицо. Вампиры были воплощением всего, чего боялся набожный люд: внезапной, насильственной смерти без возможности исповеди и отпущения грехов, потери души, обречённой на вечные муки, осквернения всего святого. Образы бледнолицых тварей с горящими в темноте глазами, острыми, как бритва, клыками и сверхъестественной силой преследовали в ночных кошмарах и оживали в шёпотом уличных разговоров, в историях о пропавших без вести путниках или обескровленном скоте.

Я слушала все это, видела эту веру и этот страх. Кивала в нужных местах, крестилась, когда нужно. Но внутри… внутри я чувствовала себя чужой этому пылкому благочестию. Я не верила в Бога в том смысле, в каком верили они – как в милостивого Отца на небесах, который следит за каждым твоим шагом. Моя жизнь показала мне другой мир – мир, где борьба идет не за душу в загробной жизни, а за саму жизнь на земле. Мир, где есть силы, противостоящие не только церкви, но и самой природе. Где есть существа, которых, казалось, не остановит ни одна молитва, если не подкрепить ее серебром и острым колом. Я не была нечестивой; я просто не находила в своем сердце того огня веры, который горел в других. Церковные ритуалы казались мне красивыми, но пустыми формальностями. Слова отца Постумия о Божественной защите – не более чем успокоительными сказками для тех, кто не знал, что делать, когда сказки оживают в темноте. Я верила в силу серебра. Верила в остроту кола. Верила в знания, собранные Орденом. Но не в Бога, что сидит где-то далеко на небесах. Это была моя маленькая, тщательно скрываемая тайна, не менее важная, чем тайна Ордена.

Наш дом стоял в отдалении от городской суеты и благочестия, там, где последние крыши Блетесверга уступали место дикой, необузданной природе, и где власть церкви ощущалась куда слабее. К нему вела узкая, утоптанная тропа, начинавшаяся как продолжение деревенской улицы, но постепенно погружавшаяся под сень древних, плотно стоящих деревьев леса Кадавер. Воздух здесь был прохладнее, чем в городе, запахи – острее: влажной земли, прелой листвы, сосновой хвои и чего-то еще, неопределенного, дикого, что заставляло инстинктивно ускорять шаг и оглядываться. Наш дом стоял на небольшой прогалине, прижавшись к лесу Кадавер, принимая его близость как неизбежность.

Со стороны дом выглядел неприметно – двухэтажный, из темного дерева, с крепкой черепичной крышей, надежно защищавшей от любой непогоды. Окна были небольшими, защищенными прочными ставнями, которые мы запирали на ночь на несколько крюков. Как любой дом охотника, он был функционален, но в нем чувствовалась и некая суровая красота: просторная кухня с огромным очагом из дикого камня, где всегда тлели угли, источая тепло и уютный запах дыма; массивная, прочная мебель из темного дерева; много места для хранения припасов – висящие под потолком связки сушеных грибов и ягод, ароматных трав с едким запахом (некоторые из которых, я знала, использовались не только для готовки, но и для ритуалов), вяленое мясо и рыба, висящие на крюках. Пахло в нем древесным дымом, воском, которым мы натирали полы до блеска, и терпким, чуть металлическим запахом звериных шкур, выделанных и развешанных для просушки в отдельной пристройке. На стенах висели охотничьи трофеи – массивные рога оленей, шкуры убитых волков.

Но наш дом был больше, чем просто жилище охотников. Под тяжелой дубовой доской в углу кладовой, где обычно хранились мешки с зерном и бочки с соленьями и квашеной капустой, находился скрытый люк, запертый на два массивных, кованых замка. Это был вход в тайник – сердце нашей настоящей жизни. Там, в прохладе и полумраке, пахнущем металлом, старой пылью и чем-то еще, необъяснимым, хранился арсенал Ордена Последнего Света.

Мои родители не просто охотились на дичь для пропитания или продажи. Они были Главы этого древнего Ордена, чья история, как я слышала из обрывков их разговоров и видела в потрепанных дневниках в тайнике, уходила корнями на многие века назад, к первым временам, когда вампиры появились в нашем мире, сея хаос и смерть. Они были сильными, немногословными людьми, чьи лица часто носили отпечаток усталости, ответственности и тайной тревоги, которую они не показывали посторонним. Отец, с его густой бородой с проседью и проницательными глазами цвета осенней листвы, излучал спокойную, непоколебимую силу и уверенность лидера. Мать, с ее быстрыми, точными движениями и редкой, но искренней, сияющей улыбкой, была воплощением стойкости и решимости. Их положение как Глав Ордена означало огромную ответственность и постоянное бремя – они не просто выполняли приказы, они их отдавали, принимали решения, от которых зависели жизни, планировали операции, обучали новых членов. Я знала, что для них это не работа, а призвание, долг, переданный по крови и по традиции Ордена, которому они посвятили свою жизнь.

Их «ремесло» было наукой и искусством одновременно, основанным на древних знаниях, собранных веками, и личном, часто кровавом, опыте. Выслеживание вампиров не имело ничего общего с поиском оленя по сломанным веточкам или следам копыт на влажной земле. Вампиры двигались легко, почти не оставляя обычных следов, их присутствие искажало саму реальность вокруг них, создавая ощущение холода, страха, неестественной тишины. Нужно было уметь читать по едва заметным изменениям в природе – внезапно увядшей траве там, где на нее не ступали, цветам, что увяли слишком быстро даже в разгар лета, неестественной тишине, что наступала в лесу, будто все живое замирало от ужаса. Нужно было улавливать тонкий, неосязаемый запах холода и чего-то кислого, затхлого, гнилостного, даже если вокруг тепло. Они знали, где вампиры предпочитают укрываться днем (старые фамильные склепы с нарушенной печатью, заброшенные дома в стороне от больших дорог, глубокие пещеры в толще скал, куда не проникает солнечный свет), как они двигаются (сверхъестественно быстро, появляясь и исчезая из виду, словно тени), как они влияют на животных и людей, вызывая беспричинный страх, панику, смущение, иногда даже необъяснимое спокойствие, предшествующее нападению.

Использовались и особые средства, часто освященные церковью, несмотря на мое внутреннее отношение к вере. Серебро, как я знала из рассказов, причиняло им нестерпимую боль, обжигая их немертвую плоть. Деревянные колья, особенно изготовленные из боярышника или ясеня, могли пронзить их сердца и обездвижить навсегда, предав Последнему Свету. Святая вода, освященные кресты, четки и другие предметы культа вызывали жжение и отвращение, действуя как барьеры. Но были и более сложные вещи, хранившиеся в тайнике: специальные травы, чьи сильные, неприятные для вампиров запахи могли использоваться как барьер или для дезориентации, например, аконит, вербена; освященная земля из церковного кладбища, способная блокировать путь вампира или временно пленить его, если рассыпать ее кругом; и древние молитвы или заклинания, чье точное назначение я не совсем понимала, но знала, что они были частью ритуала Последнего Света – окончательного упокоения вампира, разрывающего его связь с силами тьмы.

К счастью, и это было редкое слово в контексте нашего дома, где «спокойствие» всегда означало лишь временное затишье. Вампиров в окрестностях Блетесверга стало крайне мало – результат упорной работы Ордена, часто ценой жизни охотников. Они почти не показывались, предпочитая охотиться в более отдаленных, диких местах, где люди бывали редко, или в больших городах, где легче затеряться. Случаи нападений на людей здесь, как тот, что произошел с поросятами господина Леманна два года назад, были теперь редкостью и вызывали в городе не ужас повседневности, а настоящую панику, быстро сменяющуюся яростью и призывами к Святому Иоанну. Каждый такой инцидент поднимал волну страха, заставляя людей молиться усерднее, ставить кресты над дверями и окнами и проверять замки по нескольку раз. И каждый раз именно мои родители и их немногочисленные соратники из Ордена покидали дом, выходя на свою мрачную охоту. Они возвращались через несколько дней усталыми, иногда с мелкими ранами, следами борьбы, которые они тут же обрабатывали специальными мазями, но всегда принося с собой негромкое, уверенное слово о том, что опасность миновала – по крайней мере, на время.

Я знала обо всем этом с раннего детства. Видела родителей с оружием в руках, слышала обрывки их разговоров, касающиеся «следов» или «тени», «жажды» или «последнего света», знала о тайнике под кладовкой, куда мне было строго запрещено спускаться без разрешения. Я даже пару раз видела «результат» их работы – бледные, неподвижные тела, лишенные жизни, в которые, я знала, когда-то вернулась тьма, и которые теперь были преданы вечному покою. Но я никогда не была по-настоящему частью этого мира. Меня оберегали? Возможно. Или я сама не хотела в него погружаться, инстинктивно избегая его ужаса и мрака? Скорее второе. Вампиры не вызывали у меня того иррационального ужаса, который был у горожан, верящих в их дьявольскую природу. Они казались… существами, попавшими в ловушку своего существования. Несчастными в своей вечной ночи, обреченными на вечный голод и одиночество. Работа родителей казалась мне тяжелой, опасной и… не моей. Я не чувствовала призвания к этой борьбе, этой вечной войне с тенью. Мне не хотелось думать о крови, о смерти, о вечной тьме. Я не чувствовала себя охотником.

Куда больше меня интересовало другое. Я любила оружие, но не для охоты на чудовищ. Особенно меня привлекала стрельба из лука. Это было то немногое, чему отец учил меня лично, находя на это время, несмотря на свои тайные обязанности. Не для охоты на оленей – хотя я и это умела, если нужно было принести в дом мясо к столу. Он говорил, что умение владеть луком развивает меткость, сосредоточение и спокойствие духа – качества, полезные любому человеку, независимо от его пути. Мы выбирались на небольшую, скрытую поляну за домом, чуть углубляясь в лес Кадавер, туда, где нас никто не мог увидеть. И там, среди шелеста листьев, пения птиц и запаха влажной земли, я забывала обо всем на свете, кроме цели. Ощущение гладкого, отполированного дерева моего лука под пальцами, натяжение тетивы, требующее силы и контроля, легкое покалывание в кончиках пальцев, когда я прицеливалась, глубокий вдох, выдох, полная, абсолютная сосредоточенность на мишени – будто весь мир сужался до этой одной точки, и ничего больше не существовало. Это было почти медитацией, моментом абсолютного контроля в жизни, где многое было скрыто, опасно и неконтролируемо. Звук упругого выстрела, резкий свист стрелы, рассекающей воздух, и глухой, приятный стук, когда она вонзалась точно в центр мишени на старом пне или специально поставленном щите, приносили чистое, ни с чем не сравнимое удовлетворение. Я знала, что могу использовать лук, если придется защищаться – от дикого зверя или от разбойника на дороге. Но мысль о том, чтобы направить стрелу в живое или, скорее, неживое существо с человеческим обликом, с глазами, пусть и горящими неестественным огнем, была мне глубоко неприятна. Мое мастерство было для меня, не для Ордена.

Мои дни проходили в основном в Блетесверге, подальше от тайн леса Кадавера и дома, где царили другие правила – правила торговли, ремесла и веры. Я работала в книжном магазине господина Леманна, что стоял на тихой улочке недалеко от главной площади, в окружении лавки свечника, где всегда пахло топленым воском, и мастерской переплетчика, откуда доносился стук молоточков. Это было уютное, пыльное место, пахнущее старой бумагой и выцветшими чернилами. Свет проникал сквозь небольшие, круглые окошки, подсвечивая взвешенные в воздухе пылинки, создавая атмосферу умиротворения. Книги здесь были в основном рукописные, многие – настоящие произведения искусства, богато украшенные инициалами, виньетками и миниатюрами, изображающими сцены из Библии или жизни святых. Были и старые хроники, летописи, философские трактаты на латыни и немецком, медицинские книги, сборники законов. Редко попадались сборники легенд и сказок, полные нелепых суеверий о вампирах, ведьмах и прочей нечисти, которые я читала тайком в свободные минуты, находя забавным, насколько эти вымыслы отличались от того, что я знала о вампирах на самом деле.

Господин Леманн был пожилым, кряжистым мужчиной с седыми бакенбардами и привычкой кряхтеть по любому поводу, будь то плохая погода, высокие налоги или неаккуратный писец, испортивший страницу. Он ворчал на нерадивых подмастерьев, которых у него не было, но он все равно ворчал, на пыль, что оседала на свитках, но ко мне он относился с отеческой заботой, часто угощая засахаренными фруктами или кусочком медового пряника, припрятанным в кармане жилета. Он хорошо знал мою семью, как знают уважаемых, хоть и немного странных, охотников, что живут у леса, но, конечно, не знал всей правды об Ордене. Инцидент с его поросятами два года назад, которых утащил ослабевший и отчаявшийся вампир, стал для него настоящим потрясением – это было редкое напоминание о том, что Зло существует не только в церковных проповедях. Когда отец выследил и уничтожил тварь, избавив господина Леманна от напасти и спасение его маленького хозяйства и, возможно, его жизни, тот был так благодарен, что сам предложил мне работу, узнав, что я ищу занятие в городе. Это был его способ отблагодарить моего отца, не задавая лишних вопросов о его методах или о том, почему его дочь не идет по его стопам.

Я проводила там дни, помогая сортировать пергаменты, переплетать поврежденные книги, протирать от пыли тяжелые тома и расставлять их по полкам согласно их тематике или размеру. Это была тихая, монотонная работа, требовавшая аккуратности и сосредоточенности, но именно эта предсказуемость давала мне ощущение нормальности, причастности к миру, где самая большая драма – это найти нужную книгу для ученого мужа, спор о цене на новую партию чернил из-за границы или потерянная закладка. Мне нравилось это место. Мне нравилась эта жизнь. Простая, предсказуемая, без теней, без крови, без постоянного ожидания опасности, без тайн, что давили на плечи моих родителей и витали в воздухе нашего дома. Я искренне верила и надеялась, что эта спокойная гавань останется моей навсегда, и я смогу построить здесь свое будущее, отличное от пути Ордена Последнего Света, отличное от вечной борьбы с тьмой.

Глава 2

Я как раз разбирала новую партию книг, привезенных купцом из дальних земель – тяжелые, пахнущие смолой и дальними дорогами тома в крепких кожаных переплетах, некоторые с металлическими уголками и застежками. Мои пальцы скользили по тисненым узорам на корешках, по гладкому пергаменту, пока я пыталась определить, куда поставить каждый экземпляр, чтобы не нарушить строгий порядок господина Леманна. В магазине было тихо, слышался только скрип половиц под моими ногами, шорох страниц, когда я аккуратно переворачивала титульные листы, и тихое посапывание господина Леманна, задремавшего за своим столом в глубине магазина.

Внезапно колокольчик над входной дверью звякнул, нарушив тишину устоявшегося дня.

Я подняла голову, ожидая увидеть кого-то из постоянных покупателей или просто праздного зеваку, и внутренне готовясь к вежливому приветствию и стандартным вопросам о наличии той или иной книги. Но в дверном проеме стоял мой отец.

Он не часто заходил в магазин, даже когда был в городе по делам Ордена, требующим общения с городскими властями или кузнецом. Сейчас он был одет как обычный охотник или фермер, пришедший на рынок – в добротную, но неброскую кожаную куртку, плотные штаны, высокие сапоги, пропахшие лесом и дымом, и с простой кожаной сумкой через плечо. Но даже в этой простой одежде, среди книг и мирской суеты, чувствовалась его собранность и готовность к действию, которая никогда его не покидала. Его глаза, привыкшие высматривать опасность в сумерках и видеть больше, чем видят обычные люди, всегда были насторожены.

– Клодия, – произнес он, его голос был негромким, чтобы не привлечь внимание господина Леманна, но теплым, с оттенком нежности, который он позволял себе только когда обращался ко мне или матери. На его лице мелькнула редкая, быстрая, но очень мягкая улыбка, которая всегда предназначалась только для нас.

Я тут же выпрямилась, отложив книгу, сердце пропустило удар от неожиданности и легкого беспокойства – его визиты без предупреждения всегда что-то значили, даже если это было просто желание увидеть меня.

– Отец? Не ожидала тебя увидеть в городе… сегодня.

Он вошел, и колокольчик за его спиной снова тихо звякнул. Отец огляделся по сторонам, его острый взгляд скользнул по рядам книг, по старым картам на стене, по моему рабочему месту у окна, словно он изучал помещение на наличие невидимых угроз, даже там, где их, казалось бы, не могло быть.

– Надо было кое-что забрать у кузнеца по Орденским делам, – ответил он, намекая на тайную часть своей жизни, которую он никогда не называл прямо здесь, в этом мирном уголке. – И… решил проведать тебя.

Он подошел ближе, остановившись у прилавка, понизив голос еще больше.

– Как дела? Господин Леманн не обижает? Справляешься с этими… писаниями?

– Что ты, отец. Все хорошо. Книг много, работы хватает, но она спокойная и понятная, в отличие от… – Я осеклась, не желая прямо упоминать об их делах. – Вот, разбираю свежий привоз из соседнегогерцогство. Целая коробка трактатов по теологии.

Я похлопала по стопке новых томов, иронично намекая на их содержание, учитывая мое внутреннее отношение к предмету.

Он кивнул, но взгляд его задержался на мгновение на моих руках, испачканных книжной пылью, затем поднялся к моему лицу, словно он искал там что-то, что нельзя было увидеть глазами обычного человека – следы усталости, страха, тени. Я знала этот его взгляд – взгляд охотника, оценивающего состояние добычи или товарища после долгого пути. Он часто смотрел так на мать, когда она возвращалась с вылазок, или на меня, если я казалась ему слишком бледной или уставшей, будто подозревая невидимую болезнь.

– Спокойная работа, – задумчиво повторил он, и в его голосе послышалась легкая грусть или… зависть к простоте моей жизни, к ее отдаленности от той вечной войны, в которую был погружен он? – Это хорошо, Клодия. Это очень хорошо, что у тебя есть такой уголок в этом мире.

Он сделал паузу, и я почувствовала невысказанный вопрос, витающий в воздухе между нами, понятный без слов, потому что он был частью нашей повседневности, как воздух, которым мы дышали. Все ли в порядке? Ничего необычного не почувствовала? Не видела? Не слышала ничего такого, чего не должно быть здесь? Это был язык нашего дома, язык постоянной предосторожности, язык тех, кто живет с тайной на грани двух миров.

– Все как обычно, отец, – ответила я, зная, что именно он имеет в виду. Никаких странных теней на улицах, никаких необъяснимых происшествий в городе. Никаких признаков их, тех, кого он выслеживал, – Город живет своей жизнью. Готовятся к завтрашнему дню. Говорят, вампира казнить будут на площади. Из соседнего города привезли.

Выражение лица отца мгновенно стало серьезным, почти суровым, будто упоминание о вампире в этом тихом месте было неуместным и опасным. Улыбка исчезла, а глаза стали жестче, как кремень, готовый высечь искру.

– Я знаю, – коротко ответил он. – Не ходи смотреть, Клодия. Держись подальше от площади. Тебе там делать нечего. Толпа, сильные эмоции – страх, ненависть… Это может привлечь… нежелательное внимание. Или скрыть его.

Его тон не оставлял места для споров. Я никогда и не ходила на подобные публичные мероприятия, связанные с Орденом. Мне это было неинтересно – зрелище смерти, пусть и вампира, не привлекало меня. И родители всегда запрещали – по тем же причинам, что он назвал сейчас. Слишком много… энергии. Слишком много взглядов, эмоций – страха, ненависти, кровожадного любопытства. Опасность всегда витает там, где собирается много людей с одним сильным чувством, особенно когда речь идет о вампирах, которые могут почувствовать это за версту.

– Я и не собиралась, отец, – заверила я его, искренне. Я действительно предпочитала остаться в безопасности книжного магазина. – У меня здесь дел хватает. Господин Леманн ожидает, что я закончу с этими книгами до следующего вечера.

Он кивнул, удовлетворенный моим ответом, его взгляд снова стал мягче, хотя напряжение не ушло полностью с его лица. Он достал из своей сумки небольшой, аккуратный холщовый мешочек, перевязанный простой веревкой.

– Это тебе. Мать передала. Она заметила, что ты стала бледной в последнее время, слишком много сидишь взаперти. Здесь травы для отвара – мята, ромашка, мелисса… Для спокойствия, – он чуть улыбнулся, показывая, что помнит о моих «мирских» нуждах. – И немного сушеной вишни. Твоей любимой.

Я взяла мешочек, ощущая его вес и тепло заботы, вложенное в него. Это был их способ показать свою любовь и беспокойство в мире, где обычные проявления нежности были роскошью. Несмотря на тайны и опасность их жизни, на пропасть между нашими мирами, они никогда не забывали обо мне.

– Спасибо, отец. И ей спасибо большое передай.

– Передам, – он задержал взгляд на моих руках еще мгновение, словно проверяя их на что-то невидимое – на дрожь, на холод, на что-то, что могло выдать скрытую слабость или изменение. Затем тяжело, устало выдохнул.

– Ну, мне пора возвращаться. Дел еще много до ночи. Не задерживайся сегодня допоздна в городе. Идти одной по сумеркам… даже по знакомой дороге… Не стоит рисковать без необходимости.