Шипы Помнят Кровь

Вампир, который висел без движения, поднял голову. Теперь я видела его лицо. Оно было бледным, как смерть, осунувшимся, покрытым пылью и следами борьбы, но его глаза… они были ярко-красными, светящимися во мраке его глазниц. Голодными. Дикими. Полными ярости и жажды.

И он смотрел прямо на меня, находил меня в этой огромной толпе. Его взгляд пронзал пространство, проникал сквозь сотни людей, направленный только на меня.

Видимо, он почувствовал кровь, пролитую рядом, на площади, где его собирались уничтожить. Мои мысли заметались. Я знала из книг, что вампиры обладают невероятно обостренными чувствами – нюх, слух и зрение были у них намного лучше, чем у человека, может быть, в десять, а то и в пятнадцать раз, их мир воспринимался совсем иначе. Моя кровь, упавшая на землю, привлекла его внимание, стала для него сигналом, последним шансом, последней надеждой или последней яростью.

Он дернулся на кресте. Цепи зазвенели от его предсмертных усилий. Его тощее тело выгнулось в конвульсиях. Он хрипел, издавал неясные звуки, но ничего не говорил. Его рот был завязан или он просто не мог кричать из-за слабости, боли от серебра и удушения. Только красные глаза, полные голода, ярости и отчаяния, и безуспешные попытки вырваться из оков, которые жгли его и лишали последней силы.

Я испугалась. По-настоящему. До дрожи в коленях, до холодного пота. Это было так страшно. Никогда раньше я не видела вампира таким. Голодным. С красными, жаждущими глазами, смотрящими прямо на меня. Это был не промелькнувший силуэт в лесу, не описание из книги, не теория. Это была реальность. Голодная тьма, прикованная серебром, но реагирующая на мою кровь, на знак, который мне принес невидимый наблюдатель.

Пытаясь разорвать эту ужасную, нежелательную связь, я опустила голову, вглядываясь в землю, пытаясь избежать его взгляда. Мне не хотелось, чтобы кто-то заметил, на кого смотрит вампир, не хотелось привлекать к себе внимание Ордена или толпы.

Я переложила розу аккуратно в другую руку, чувствуя ее гладкие лепестки и острый шип, который только что уколол меня. Быстро облизала палец, чтобы не привлекать еще больше внимания вампира или того, кто оставил эту розу, кто, возможно, наблюдал за этой сценой. Кровь перестала течь, оставляя на языке солоноватый, металлический привкус.

Я стояла, с опущенной головой, с розой, спрятанной в руке, чувствуя боль в пальце, и чувствуя, как сердце все еще колотится. Отец Постумий, кажется, закончил свою молитву; его голос умолк. Наступила тишина ожидания финального акта.

В этот момент, когда я стояла, погруженная в свои мысли и страх, вперед вышли отец и Господин Кёниг. Они подошли к краю помоста, становясь центром внимания. Их фигуры казались мощными и внушительными в лучах восходящего солнца, готовясь обратиться к толпе.

Голос отца, громкий и четкий, разнесся над площадью, заглушая остаточный шум толпы и гул ожиданий.

– Граждане Блетесверга! Сегодня мы в очередной раз станем свидетелями великой победы! Победы над тьмой, что угрожала нашим землям! Вампир, сеявший страх и смерть в нашем городе и за его пределами, пойман и будет уничтожен! Силой Ордена! Силой Света!

Затем начал Господин Кёниг:

– Наша охота была успешной благодаря совместным усилиям двух братских Орденов! Ордена Последнего Света и Ордена Первой Жизни! Мы объединили наши силы перед лицом общей угрозы, показав нашу решимость и единство в борьбе со злом! Это пример того, как Ордены могут работать вместе для защиты человечества!

Они не раскрывали истинные причины объединения – предстоящий брак, укрепление власти, передача знаний, создание более сильного союза. Они представили это как совместное, необходимое действие ради безопасности людей, ради общего дела и победы над тьмой.

– И сегодня, – снова заговорил отец. Он посмотрел на Эмилиана, который стоял чуть позади него, рядом с матерью и Госпожой Кёниг, но откуда его было хорошо видно толпе, – мы хотим представить вам нового Охотника, чья смекалка, отвага и доблесть сыграли решающую роль в поимке этого существа! Человека, чье имя теперь будет вписано в анналы Ордена, как имя того, кто принес победу!

Господин Кёниг шагнул вперед, положив руку на плечо Эмилиана, выводя его чуть вперед, представляя народу.

– Это мой сын, Эмилиан Кёниг! Сегодня, после этой охоты, он официально становится полноправным членом Ордена Первой Жизни! Принятым в наши ряды! Это была его охота! Его победа! Его заслуга перед Орденом и перед людьми!

Толпа начала хлопать громко, с энтузиазмом. Их аплодисменты прокатились по площади, заглушая все другие звуки. Люди радовались, приветствуя нового героя, празднуя победу над страхом. Хлопки и крики одобрения на казни. Это было странно, сюрреалистично, чудовищно.

Я стояла с опущенной головой, с розой, спрятанной в руке, и мне было… жалко вампира. Он висел на кресте, обессиленный, голодный, униженный, прикованный серебром, обреченный на публичное уничтожение. Он не был прекрасным и могущественным существом из книг, не был романтическим злодеем. Он был сломлен. Для него, возможно, убийство было просто способом выживания в мире, который отверг его, так же, как и для нас было способом выживания охотиться и убивать, есть мясо животных. Никто не знал, стал ли он вампиром по своей воле или его укусили, обрекая на такую участь, полную вечного голода и необходимости убивать, скрываться, быть преследуемым. Когда-то он может тоже был человеком, таким же, как эти люди, что сейчас хлопали, ожидая его смерти, ненавидя и боясь его. Таким же, как я. А теперь они его ненавидели за то, что он просто такой, какой есть.

Я подумала о его голодных глазах, красных от жажды и ярости, о его отчаянных попытках вырваться из цепей, о его последних мгновениях жизни, полных боли и отчаяния. Никто не виноват в том, кем он стал. Или… виноват? Была ли в нем часть той тьмы, о которой говорил священник, или он был просто жертвой обстоятельств и своей природы? Я не знала. Но его вид вызывал у меня жалость, а не ненависть. Его страдания казались… излишними.

Отец и Господин Кёниг подождали, пока утихнут аплодисменты.

– Итак,– произнес отец. – Да свершится правосудие! Да будет тьма повержена светом! Во имя Ордена! Во имя порядка!

Он кивнул Господину Кёнигу. Они оба подошли к вампиру. Отец держал в руке большой, ритуальный серебряный нож, сияющий в лучах восходящего солнца, которое теперь полностью освещало площадь, делая этот акт видимым для всех.

Священник отошел в сторону, его роль была сыграна. Отец подошел к вампиру спереди, прямо перед его телом. Господин Кёниг встал рядом, готовый завершить ритуал.

Наступила тишина. Толпа замерла в напряженном, жутком ожидании.

Отец поднял серебряный нож. Его движение было быстрым, точным, отточенным годами тренировок и охоты.

Быстрый, точный удар. Серебряное лезвие проткнуло сердце вампира.

Существо на кресте изогнулось в последний раз в предсмертной конвульсии, цепи зазвенели от предсмертного усилия, тело выгнулось дугой, пытаясь вырваться от боли и уничтожения. Красный свет в глазах погас, сменившись мутной, стеклянной пленкой. Тело обмякло, повиснув на цепях, лишенное последней силы. Смерть.

Но на этом казнь не закончилась. Господин Кёниг подошел сбоку, к основанию креста, с другим, меньшим, но не менее острым ритуальным ножом. И быстрым, сильным движением отрезал голову.

Кровь брызнула на деревянный помост, темная и густая, пахнущая железом и смертью. Голова существа упала, покатившись по помосту.

Отец и Господин Кёниг стояли на помосте. Их лица были серьезными, выполненными долга, не выражающими никаких эмоций, кроме сосредоточенности, завершенности и, возможно, облегчения.

Господин Кёниг снова обратился к толпе:

– Голова будет сожжена отдельно от тела, здесь же, на площади, чтобы он никогда не смог вернуться.

Толпа снова загудела, но уже не так радостно, как после представления Эмилиана. Это был конец. Люди начали понемногу расходиться с площади, выполнив свое желание увидеть и почувствовать себя в безопасности, хотя бы на некоторое время.

Я подняла голову, пытаясь найти в толпе то место, где видела мужчину с черными волосами. Но там были только спины и затылки людей, уходящих прочь. Его не было.

Глава 11

Возвращение с Рыночной площади было пыткой. Я шла среди своей семьи и их гостей, чувствуя себя оболочкой, чья душа осталась там, на площади, прикованной к помосту взглядом умирающего вампира и вниманием незнакомца. Казнь. Роза. Кровь. Все это слилось в моей голове в дикий, неразрешимый узел, от которого не было спасения. Я сжимала в руке алую розу, завернутую в платок в кармане плаща, чувствуя ее хрупкость и зловещую значимость, боясь, что кто-то заметит. Мой проколотый палец пульсировал, крохотная ранка казалась горящей меткой, видимой только мне, связывающей меня с той тьмой, которую мой будущий муж только что победил.

Мои родители и их гости шли впереди, строгие и уверенные. Их лица выражали сдержанное удовлетворение от выполненного долга, а разговоры были тихими, деловыми – об эффективности ритуала, о поведении существа, о реакции горожан. Словно они вернулись с обычной, пусть и сложной, работы, а не с публичного акта уничтожения, который навсегда впечатался в мою память. Мне было противно слушать их спокойные голоса, их прагматизм перед лицом смерти, пусть и нечеловеческой.

Дом Ордена встретил нас холодной, торжественной тишиной, лишь усиливая ощущение гнетущего спокойствия. Отец и Господин Кёниг уже ждали в большом зале. Их лица были серьезными, но в глазах светилось удовлетворение. Краткие приветствия, подтверждения успеха, а затем они разошлись по кабинетам – обсуждать дела Ордена.

– Клодия, поднимайся в свою комнату, – произнесла мать. – Тебе нужно отдохнуть. Сегодня был долгий день, так что поговорим позже. Нам еще многое нужно обсудить.

– Хорошо, мама, – тихо ответила я, стараясь не смотреть ей в глаза.

Я поднялась по лестнице, почти бегом, словно за мной гнались тени с площади, стремясь как можно быстрее добраться до своего убежища. Оказавшись в своей комнате, я захлопнула дверь и тяжело, прерывисто задышала, прислонившись к ней спиной. Руки дрожали. Я прошла к кровати и рухнула на нее, чувствуя, как тело ломит от напряжения.

Я достала розу из кармана. Алая, идеальная, зловещая в своей совершенной свежести. Капля моей крови на шипе высохла, превратившись в крошечное, темное пятнышко, но палец все еще пульсировал, напоминая о том, что произошло. Я смотрела на цветок, и мне показалось, что он смотрит на меня в ответ. Его яркий цвет был единственной живой точкой в этой комнате, наполненной серым утренним светом.

– Что ты такое? – прошептала я, обращаясь к розе, к пустоте комнаты, к наблюдателю, чье присутствие я чувствовала, как невидимую паутину, окутывающую меня. – Зачем ты пришел? Зачем… показался мне? Зачем дал мне это снова? Что это значит?

Мысли метались: незнакомец, появившийся из ниоткуда, его взгляд, исчезновение. Роза, появившаяся в моей руке. Слова из книги. Все это было связано, но как? И почему именно я? Я не была готова к этому.

Я решила спрятать розу. Подойдя к книжному шкафу, я отодвинула книги, нащупала знакомую панель, открыла свой маленький, тайный схрон. Там, среди старых бумаг и пыли, уже лежала одна увядшая, почти черная роза – моя первая находка.

Я аккуратно положила свежую алую розу. Она выделялась на фоне увядшей своей яркостью и свежестью. Я закрыла панель, вернула книги на место, чувствуя, как дрожат руки. Никто не должен узнать. Никто не должен найти ее.

Позже, когда я немного успокоилась, мне удалось даже задремать, провалившись в беспокойный сон, полный обрывков образов: помост, серебро, красные глаза, алая роза, мужские руки, держащие нож.

Меня разбудил резкий стук в дверь. Негромкий, но властный. Голос отца.

– Клодия! Ты спишь? Спустись в гостиную. Все тебя ждут.

Тревога мгновенно вернулась, вытеснив остатки сна. Конечно. Моя свадьба.

Я поднялась, пытаясь придать себе хоть какой-то приличный вид, накинула халат, поправила волосы. Сердце тяжело стучало и предчувствие недоброго сжимало грудь. Я знала, что этот разговор будет тяжелым.

В гостиной все уже были в сборе. Лица серьезные, напряженные. Отец, мать, Господин и Госпожа Кёниг, Эмилиан, бабушка. Их взгляды устремились на меня, как только я вошла. Я почувствовала себя пойманной.

Отец указал мне на кресло напротив Эмилиана. Я села, стараясь не смотреть на него.

– Теперь, когда все в сборе, – начал отец. – Мы можем приступить к обсуждению. Сегодняшняя победа Эмилиана и демонстрация единства наших Орденов перед лицом тьмы закрепили наш союз. Пришло время закрепить его официально. Мы с Господином Кёниг решили, что затягивать церемонию нет смысла. Чем скорее мы станем единым целым, тем лучше. Мы решили провести свадьбу в начале января. Это позволит нам укрепить наш союз до того, как начнется сезон Великих Охот и силы Орденов будут заняты в поле. А также позволит Эмилиану полностью принять свои новые обязанности и укрепиться в роли будущего Главы, войдя в нее уже с женой.

Начало января. Меньше двух месяцев. Холодная волна ужаса прокатилась по телу. Время неумолимо сокращалось.

– И, конечно же, мы не можем забыть о благословении Небес, – заговорила Госпожа Кёниг. – Венчание в церкви – это неотъемлемая часть такого союза, Клодия. Это освящение вашего брака перед ликом Бога, гарантия его крепости и благополучия на долгие годы. Оно принесет вам благословение, а нашим Орденам – милость свыше и защиту от тьмы.

Венчание в церкви. Перед алтарем, к которому я не чувствовала искренней принадлежности. С обещаниями, которые были ложью. С душой, связанной с тайной. С миром, который они уничтожали. Эта мысль была невыносима.

– Я… – начала я, голос мой дрогнул, но все взгляды обратились на меня. Я подняла глаза на Госпожу Кёниг, потом на отца, на Эмилиана, который молча наблюдал. – Я не хочу венчаться. Я… я не могу.

Тишина. Звенящая, тяжелая. На лицах родителей и гостей – шок, затем негодование.

– Клодия! – произнес отец. Он вскочил с кресла. – Что за глупости ты говоришь?! Это не твоя прихоть! Это часть твоего долга перед Орденом! И венчание – это не предмет для обсуждения! Это часть традиции! Ты ставишь под сомнение наши традиции?! Ты отказываешься от благословения?!

Я сжалась. Но тут раздался другой голос. Спокойный. Уверенный. Голос Эмилиана.

– Господин Розессилбер, – произнес он, обращаясь к моему отцу, но его взгляд был прикован ко мне. В его голубых глазах читалась внутренняя борьба, но и твердость. – Не стоит настаивать на этом. Венчание – дело добровольное. Акт истинной веры. Если один из супругов не желает этого искренне, то оно теряет свой смысл, становится лишь формальностью, а не благословением. А для союза Орденов важнее истинная крепость и единство в наших действиях, а не пустые ритуалы, лишенные души. Мы можем провести гражданскую церемонию, которая будет столь же крепкой в глазах Ордена и людей. Если Клодия не хочет венчаться, то мы не станем ее принуждать. Как будущий Глава Ордена, я считаю, что принуждение в вопросах веры недопустимо.

Недоумение. Возмущение. Все эти эмоции отразились на лицах Кёнигов старших и моих родителей. Эмилиан, идеальный сын Ордена, только что выступил против их воли ради меня.

– Эмилиан! – воскликнул Господин Кёниг. – Ты понимаешь, что говоришь?! Это богохульство! Это подрывает основы!

– Нет, отец, я понимаю, – ответил Эмилиан, его голос не дрогнул, не повысился, но был абсолютно непреклонен. – Венчание – акт веры, а вера не может быть принудительной. Это мое решение.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде было что-то, чего я не могла прочесть – то ли защита, то ли холодный расчет, то ли попытка показать мне, что он не просто пешка.

Отец и Господин Кёниг обменялись долгими, тяжелыми взглядами. Их планы нарушились. Авторитет пошатнулся. Но аргументы Эмилиана, хоть и неожиданные, звучали разумно. И он, будущий Глава, доказавший свою силу, имел право на мнение.

– Хорошо, Эмилиан. Раз уж ты так настаиваешь… – мой отец тяжело вздохнул, его лицо оставалось хмурым. – Мы обсудим это. Возможно, найдем компромисс. Но это создает сложности для протокола.

Мать, словно очнувшись, взяла инициативу в свои руки, возвращая разговор в привычное русло.

– Теперь о платье, – произнесла она. – Мы должны обсудить его с Клодией. Госпожа Кёниг уже подобрала великолепные ткани. Но фасон… Мы хотим, чтобы ты выглядела безупречно. Это будет представление нашего Ордена, твоей семьи. У тебя есть какие-либо предпочтения?

Предпочтения? Платье? После всего этого? После вампира, розы, крови, наблюдателя, принудительного брака и неожиданного заступничества Эмилиана? Мои мысли метались, а вопрос о платье казался абсурдным и нелепым.

– Я не знаю, – прошептала я, а мой голос был безжизненным. – Мне все равно. Выберите сами, что вы сочтете нужным. Я сделаю, как скажете.

Я не могла проявить интерес там, где было только опустошение.

Мать нахмурилась, ее терпение лопнуло.

– Клодия! – произнесла она резко. – Мы пытаемся обсудить важные вещи! Это твоя свадьба! Ты должна проявить хоть какое-то желание и благодарность!

Я молчала, не в силах ответить. Что сказать? Что я чувствую себя в ловушке? Что меня преследуют призраки? Что я готова броситься в пасть неизвестной опасности, лишь бы не стоять здесь, выбирая ткань для платья, в котором меня поведут на собственную казнь?

Мать посмотрела на меня с глубоким разочарованием и пренебрежением.

– Ну ладно, – вздохнула она, махнув рукой. – Если ты не хочешь участвовать. Толку от тебя все равно никакого нет в этом деле. Можешь идти в свою комнату. Мы решим все без тебя. Как всегда.

Ее слова были острой болью. Толка от меня никакого нет. Бесполезна. У меня сжалось сердце от обиды и унижения, но одновременно пришло огромное облегчение. Меня отпускают.

– Хорошо, мама, – тихо сказала я, стараясь сохранить достоинство. Поклонилась всем, не глядя никому в глаза, и поспешила к двери, желая как можно скорее скрыться от их осуждающих взглядов.

Я шла по коридору к лестнице, пытаясь сдержать слезы. Слова матери звенели в ушах. Я бесполезна.

Начав подниматься по ступеням, я услышала быстрые шаги позади.

– Клодия! – раздался тихий, но настойчивый голос Эмилиан.

Я замерла на ступеньках. Сердце забилось быстрее. Что ему нужно? Разве он не должен быть там, планируя мою свадьбу без меня?

Он быстро подошел ко мне. Его рука протянулась и обхватила мое предплечье, останавливая меня. Хватка была сильной, уверенной, не позволяющей уйти. Его прикосновение было неожиданным.

Я обернулась, удивленно глядя на него. Он стоял на ступеньке ниже.

– Клодия, – повторил он. – Нам нужно поговорить. Пожалуйста.

Поговорить? После всего? Здесь? Я колебалась. Часть меня хотела убежать, спрятаться. Другая часть была заинтригована его поведением и его желанием остановить меня. Зачем?

– Пожалуйста, – снова сказал он. Его хватка стала мягче, словно он боялся, что я вырвусь.

Я посмотрела на него и кивнула. Любопытство всегда брало верх над страхом.

– Хорошо, – тихо сказала я. – Пойдем ко мне. Здесь не место для разговоров.

Я кивнула наверх. Он отпустил мою руку, и мы вместе поднялись по лестнице.

В комнате я закрыла дверь, чувствуя, как атмосфера меняется, становится более интимной, напряженной. Он стоял у двери, осматривая комнату. Его взгляд задержался на книжном шкафу. Мое сердце сжалось – неужели он почувствовал?

Он повернулся ко мне. Лицо обеспокоенное, внутренне конфликтующее. Он сделал несколько шагов вглубь комнаты.

– Клодия, – начал он. – Я не имел права произносить этого. Ни здесь, в тени этих стен, ни теперь, когда всё уже решено. Возможно, никогда. Но молчание стало хуже лжи.

Он поднял взгляд, и в его глазах, казавшихся мне холодными как декабрьский иней, я увидела трещину.

– Этот брак… – Он резко выдохнул, будто вытаскивая из груди занозу. Голос окреп, но нижняя губа предательски задрожала. – Я принял его как приговор. Скрепил печатью, даже не читая. Ты была для меня пергаментом с печатью Ордена. Без лица. Без голоса. Я готовился к союзу, где нет места «нам», есть только «должно».

Пауза повисла густым дымом от угасших свечей. Где-то в коридоре упал подсвечник, звон меди врезался в тишину.– Но… когда я приехал сюда. Увидел тебя. И узнал чуть ближе. Наблюдал за тобой все эти дни. Как ты ведешь себя. Как ты реагируешь на все это. Твои глаза, когда ты смотришь на книги. Твоя отстраненность от всего этого. Твоя тишина на площади… Я понял.

Его взгляд стал сфокусированным, интенсивным, в нем читалось прозрение.

– Я понял, – его слова упали мне на лицо тёплым дыханием, – что становлюсь алхимиком, превращающим долг в надежду. – Ладонь наконец коснулась моей щеки. – Не будущий Глава Ордена говорит сейчас. Говорит мужчина, который хочет разбить клетку. Даже если ему придётся перепилить прутья собственной гордостью.

Его большой палец провёл по моей брови, смахнув невидимую пыльцу сомнений.

– Прости, – шепотом произнёс он, и я почувствовала, как дрожит его рука. – Прости, что вместо букетов принёс тебе указы. Что вместо прогулок под луной – отчёты о доходах. Если бы я мог… – Голос сорвался, став хриплым. – Я бы писал тебе сонеты. Находил забытые руины, чтобы ты их рисовала. Вызывал бурю, просто чтобы ты смогла прокричать в ветер всё, что скрываешь за молчанием.

Пальцы вцепились в мои плечи, не больно – словно он боялся, что я рассыплюсь миражом.

– Я не прошу ответа, – прошептал он, и его лоб коснулся моего. – Просто позволь мне начать всё сначала. Сегодня. Сейчас. С этого вдоха, где пахнет твоими чернилами и моим страхом.

Сердце колотилось так, будто хотело вырвать ребро – ту самую кость, что Орден вставил мне вместо ключа от клетки. Он замолчал. Его глаза смотрели на меня с напряженным ожиданием, с надеждой и страхом. Он извинялся за то, что не мог ухаживать за мной, за то, что наш союз был назначен. Мое сердце дрогнуло.

Я стояла, сбитая с толку. Я засмущалась. Я? Клодия? Смутилась от его слов? От его признания, что я ему нравлюсь? Это было так неожиданно. Так не соответствовало моим представлениям о нем, о нашем браке. Моя душа, уставшая от страха, на мгновение дрогнула, услышав слова о личном желании и возможном счастье.

– Эмилиан… – прошептала я. Я не знала, что сказать. Его слова перевернули все.

Он посмотрел на меня, и в его глазах промелькнуло облегчение. Он сделал шаг ближе. Его рука медленно поднялась. И он осторожно погладил меня по лицу, проведя большим пальцем по скуле. Его взгляд был прикован к моему лицу, и в нем читалось что-то за пределами его роли. Его кожа была теплой, его прикосновение мягким, неожиданным и проникающим сквозь мою защиту.

Я невольно приблизилась к нему, притянутая к этой странной нежности от человека, которого считала холодным. Закрыла глаза, отдаваясь моменту. Страх, удивление, смущение и что-то похожее на симпатию.

Наши лица были близко, я чувствовала его дыхание. Я ожидала прикосновения его губ, того шага через незримую черту, который изменит все. Но в этот момент, когда наша близость достигла пика, когда зыбкое напряжение повисло в воздухе, готовое разрешиться, тишина нарушилась.

С улицы внезапно ворвался резкий, порывистый осенний ветер. Холодный, пронизывающий, принесший запах мокрой земли и чего-то дикого. С силой он распахнул окно, которое я не затворила плотно. Ставни с грохотом ударились о стену, рама распахнулась, и холод хлынул в комнату, разметав бумаги на столе и задув одну из свечей.

Момент близости был безжалостно прерван, словно чьей-то невидимой волей. Эмилиан резко отстранился. Его лицо мгновенно стало сосредоточенным, вернувшись к облику Охотника, готового к опасности. Он тут же подбежал к окну, чтобы закрыть его.

Я осталась стоять посреди комнаты, накрытая волной холодного осознания. Странные чувства, которые только что накрыли меня – смущение, влечение – показались такими неуместными. Я чуть не забыла, где нахожусь, кто я и какова моя судьба. Это самоосознание было болезненным и отрезвляющим.

Эмилиан закрыл окно и повернулся ко мне. Маска контроля вернулась, но в его глазах читалось что-то, что он не мог скрыть до конца. А я стояла, сбитая с толку, с сердцем, которое все еще колотилось от смеси страха, смущения и странного чувства.

Он сделал шаг от окна. Атмосфера интимности исчезла, разрушенная ветром, разрушенная реальностью. Вернулась легкая неловкость. Он выглядел так, словно сам был немного сбит с толку своим признанием.

– Я… – начал он. – Мне нужно идти. Наши родители, вероятно, закончили обсуждать детали. Мне нужно быть там.

Он посмотрел на меня в последний раз и вышел за дверь, тихо закрыв ее за собой.

Я осталась одна. В полумраке. С чувством холода от окна и от его ухода. Момент закончился. Признание, прикосновение – все казалось почти сном.