Кадет

– Дагон, дурачок, – в страшном волнении прошептал Виктор Массар в белое лицо. Волнение его, как и злость прежде, многослойно, в нем радость, тревога и надежда, – что же ты удумал, что же ты натворил?

Парковый служка перекрестился и снял шапку.

– Живой он, – поморщился адмирал, – не крестись раньше времени.

Спешно разбудили доктора, он помог Массару освободит Дагона от грязной мокрой одежды и осмотрел кадета.

– Нету следов молнии, господин адмирал, – тревожно прошептал взволнованный доктор, – переохлаждение есть, а удара молнии нет. Замёрз очень сильно.

– Грейте, – велел начальник корпуса, – грейте и приводите в чувство.

Сам он вышел из лазарета на дрожащих ногах и испытал новую смесь ощущений. Страх за жизнь глупого мальчишки и надежда, что с ним всё обойдется. Стыд за собственную жестокость и недоумённое осознание того, что слово убивает не хуже пули. Снова злость от собственного бессилья, потому что ничего он поправить уже не сможет, если доктор не справится. У самого плаца ему встретился Тилло, которому он сообщил, что Дагон нашёлся и сейчас в лазарете.

– В карцер его надо, а не в лазарет, – плюнув от досады сказал Тилло, он весь вымок под дождём и смертельно устал.

– Вы идиот, Тилло? Вы не понимаете, что от отчаяния Дагон пытался свести счёты с жизнью, и мы с вами этому сильно поспособствовали? Мы, два взрослых мужчины, офицеры почти заставили мальчишку броситься с обрыва. Нет, не понимаете?

Он не стал вглядываться в изменившуюся физиономию капитана, а пошёл к себе. Сильно болела голова и подрагивали руки. Пара чашек горячего чая немного успокоили его, но только немного. Едва он оказался на общем утреннем построении, как не смог не заметить, кадеты второго экипажа настолько взволнованны, что даже равнение толком не держат. Это волнение быстро передавалось по шеренге третьему, четвёртому и пятому экипажам. Испуганные мышата тоже шептались, и адмиралу казалось, что весь корпус уже знает, как жестоко он обошёлся с одним из лучших воспитанников. Массар боялся даже глаза поднять на самого маленького мышонка. Он думал о том, насколько правы были люди, утверждавшие, что человека проверяют властью. Вот была у него власть, и как он ею воспользовался? А ведь помнил, насколько порой и ему казались несправедливыми приказы офицеров, когда он учился в корпусе. И не было большего позора, получить выговор на общем построении, а он … Приказ об отчислении… Да уж. Эти мысли преследовали его неотступно, он не мог говорить, есть, пить. Его спас Тимоти Равияр.

– Господин адмирал, разрешите обратиться, – строго и печально спросил его мальчишка уже перед вечерними классами, и было похоже, что он, Артур Лендэ и ещё два десятка воспитанников из второго и третьею экипажей ждали его специально, – а правду говорят, что Дагона убило молнией?

– Нет, – быстро ответил адмирал, – неправда. Он жив.

Пусть думают на молнию и винят во всём природу и стихию. Лишь бы не догадались, что не молния, а он, вполне разумный человек, важный адмирал устроил эту беду. Эта было нехорошая мысль, но она принесла обманчивое облегчение. Корпус загудел. Мальчишки второго экипажа и многие из третьего, кто хорошо знал Дагона, сидели в казарме даже в личное время и напоминали нахохлившихся воробьёв. Тилло не разгонял их, он сам выглядел каким-то больным и растерянным. В преподавательской строились предположения о том, что могло подвигнуть Дагона на столь необдуманный поступок, как прогулки в грозу на Хрустальном мысу. Непонятно, как он там очутился, ведь все калитки и ворота оставались запертыми, и выйти с территории корпуса было невозможно.

– Не иначе, как пошёл этот бесконечно любопытствующий Дагон изучить природу молний, – сказал Стуруа. Преподаватели тоже думали об ударе электрическим разрядом.

Зиц печально сидел в углу, понимая, что ничем хорошим для маленького мальчика удар молнией не закончится. Вот с ним-то и решился поговорить Массар. Зная, что между этими странными партнёрами по шахматам были довольно доверительные отношения.

Но беседа ещё не началась, как Зиц увидел на столе у адмирала книгу.

– Моя книга, – сказал он, указывая на «Игры в карты, шашки и шахматы», – я дал её Дагону, чтобы он поупражнялся в игре. А к вам она как попала?

– Вы?!

– Да, там очень хорошая статья и упражнения к шахматам. По его изменившейся игре можно предполагать, что он её тщательно проштудировал.

– Всю, причём, – вздохнул Массар, кивая на карточную колоду, – и даже тот раздел, в котором объяснены правила карточных игр. Он купил карты и, похоже, предался этому порочному увлечению.

Массар положил рядом колоду карт и купюру в десять фальков.

– Вот чертёнок, – заулыбался Зиц, – но, похоже, отработать навыки картёжника не успел, колода-то совершенно новая, не распакованная. Господин адмирал, если Дагон когда-нибудь примется играть в карты, и, не дай бог, на деньги, то он, с его аналитическим умом, оставит без штанов всех кадет и даже гардемарин. Так что, эти десять фальков имеют какое-то другое происхождение.

Та лёгкость, о которой сказал Зиц о карточных играх, немного обидела Массара, он так стремился оградить воспитанников от этого пагубного занятия.

– Карты в корпусе запрещены моим приказом.

– Конечно-конечно, – вдруг хмыкнул Зиц, который, в отличие от Массара, имел более солидный срок преподавания в корпусе, – карты всегда были запрещены, и всё равно в них тайком играли. Господин адмирал, вы как наивный ребёнок, честное слово. Им же интересно, и тем более интересно всё то, что под запретом. Вы себя-то кадетом помните? А карточные долги, которые раздаются среди гардемарин, они из воздуха берутся что ли? Я конечно не призываю отменить запрет, но относится к этому надо спокойнее. Или вы полагаете, что они и вино не пьют? Мышата и крысята, конечно нет, а кадеты постарше так пренепременно, прячут ведь так, что не найдёшь. Иначе к чему придуманы в корпусе осмотры личных вещей.

– Ну хорошо, – вдруг заспорил Массар, и протянул Зицу черновик с записями примеров экзаменационной работы, – а вот на это вы что скажете? У Дагона были все задания, и он пользовался на экзамене подсказкой. Он просто списал работу. Вы знаете, у него и ключ от преподавательской был. Он его стащил, не знаю правда, как, и …вот в чём причина его блестящих результатов на экзамене.

Зиц укоризненно посмотрел на адмирала, словно тот был чем-то серьёзно болен.

– Господин адмирал, вы же умный человек. Дагон все эти задания посчитает в уме, ему хватит трёх минут. Если он и стащил задания, то не для себя. Я даже догадываюсь для кого. А сам он решал работу за четвёртую ступень, понимаете, за четвёртую. Ему эти дроби, как слону дробина, простите уж за тавтологию. Что вы в самом деле? Вы решили повесить на мальчишку всех собак что ли? Господин адмирал, Дагон такой же мальчик, как и все остальные. Да, он немного умнее многих, он дерзкий и хитрый. Но он очень одинок, вы видели когда-нибудь, какие грустные бывают у него глаза?

Массар почувствовал себя пристыжённым из-за негромкого голоса опытного преподавателя и его укоризненного взгляда.

– Когда вы будете смотреть им в глаза, а не в личные вещи, добытые казарменными надзирателями во время осмотра, тогда вы их поймёте. Они не солдатики, хоть и сторожим мы их бесконечно, они живые люди, только пока небольшие. Им тоже бывает больно, обидно и страшно. Я очень хочу, чтоб бедолага Дагон поправился, и кажется мне, что молния, о которой болтают сегодня все, совершенно не при чём.

Массар почувствовал, что краснеет под пристальным, внимательным взглядом умного Зица.

А поутру следующего дня появился доктор с хорошими новостями.

– Кадет пришёл в себя ночью, – сказал он, – я дал ему успокоительного. Сейчас он спит, господин адмирал. Сильно простыл, но ещё раз повторюсь, что удара молнией нет. Он молчит, никак на мои вопросы не реагирует.

Он и на другой день молчал и совсем закаменел, когда увидел подсевшего на стул директора корпуса.

– Дагон, голубчик, – Массар старался говорить, как можно мягче, – ты что придумал-то? К чему всё это? Давай поправляйся, и нам надо поговорить. Сейчас доктор пока не разрешит, ты сильно не здоров.

Мальчишка молчал, только поморщился.

– Даниэль, ты слышишь меня?

– Да, господин адмирал, – он отвечал совсем без всяких эмоций, как-то скрипуче и неестественно, и Массар догадался, что Дагон сдерживает слёзы и обиду.

Директор корпуса осторожно взял его за руку, мимолётно поразившись маленькой как у девочки руке. Такие были у его младшей дочери, да и сам кадет сейчас казался каким-то особенно маленьким и одиноким в палате лазарета.

– Я был очень неправ, очень, – признавая за собой вину вдруг проговорил Виктор Массар, – я погорячился, испугал и обидел тебя своей резкостью. Давай мы немного успокоимся оба, ты поправишься, и мы поговорим спокойно.

– Зачем? – печально откликнулся Дагон, – я в Тумаццу не поеду, лучше умереть.

– Никто никуда не поедет, – поспешно ответил адмирал, – приказа об отчислении не будет. Не будет, поговорим спокойно и всё выясним. Хорошо?

– И отцу писать не станете?

Массар вспомнил, с каким выражением смотрел эрцгерцог на собственного сына. Да будь у него сын, он бы был счастливейшим из смертных, но жена подарила ему троих дочерей. Девочки, конечно тоже неплохо, но сын… А Гарольд Дагон смотрел на мальчишку, словно на ошмёток грязи.

– Нет не стану, но ты сам не должен ничего от меня скрыть, ты меня слышишь, Дагон?

– Хорошо, – чуть оживился невезучий кадет.

Но всё равно проболел он очень долго, доктор даже опасался воспаления лёгких, но всё обошлось. Почти до самого лета Дана продержали в лазарете. Приятели из экипажа и неугомонный Равияр торчали здесь беспрестанно, шумели и развлекали больного. В конце концов доктор потребовал перевести Дагона в казармы, хоть и освободил пока от физических упражнений и зарядки. Дан на неопределённое время сделался знаменитостью. Кому ещё повезёт уцелеть после удара молнией. Он знал, что кадеты так считают и не разочаровывал их. С одной стороны, ему было лестно такое внимание, а с другой, он почему-то не хотел, чтобы про господина адмирала думали плохо.

Только к маю прошли все последствия сильного потрясения и тяжёлой простуды, и его вызвали для беседы.

– Кадет второго экипажа Дагон, – вздохнул Дан и опустил голову. Пусть хоть что, хоть карцер, хоть розги, хоть бесконечные штрафные наряды, только бы оставили его в этом белом городе.

– Ну, иди сюда, кадет, – усмехнулся Массар, снова выкладывая все те же предметы на свой стол, – отвечай и не запирайся. Только правду.

– Я стащил ключ ещё в октябре, – со вздохом начал Дан и повесил голову, – стащил про запас. Просто шёл мимо, а в преподавательской никого не было, вот я и взял тихонько. Думал, воспользуюсь при случае.

– А случай подвернулся на зимних экзаменах? – поинтересовался Массар

– Да, – и мальчишка снова вздохнул

– Равияра своего спасал? – проницательно заметил директор корпуса

– Да, – и опять вздох, – он не знает ничего. Я ему сказал, что задачи приснились.

– И он, конечно, не знает, что ты готов был сигануть с обрыва, лишь бы его не выдавать.

– Это не из-за него, – что-то опять голос стал невесёлый у Дагона.

– Так, а карты откуда?

– Купил, чтобы потренироваться. Я видел, как взрослые играли в доме у господина губернатора, и мне стало интересно.

Ах, ну да, конечно, ему же всегда интересно. Вот ведь любопытный какой!

– А в книжке, которую дал тебе профессор Зиц, как раз были правила игры.

– Да, – Дан опять вздохнул, – были, только я не успел, заболел, а потом уже… А откуда вы знаете, что это книжка профессора?

– Профессор сам сказал, он был у меня в кабинете и узнал её.

У Дана половина тревоги улеглась, значит, он профессора уже не подведёт, стало легче.

– А деньги откуда? Если ты не успел их выиграть в карты и не своровал, то откуда такая немаленькая сумма для такого маленького мальчика?

– Я коплю, – кадет печально улыбнулся, – в книжной лавке Борести продаётся большой географический атлас. Он стоит очень дорого, но я посчитал, что если откладывать все карманные деньги, которые мне выдаёт Отто, то можно накопить к окончанию корпуса, наверное, … Вот я и коплю, уже почти два года.

Бог ты мой, он копит! Он, который носит титул князя Морейского, а доходы его отца позволяют купить все атласы мира за один раз, а он копит…

– Так проси отца, он купит тебе такой атлас

– Нет, – Дан резко побледнел и вдруг, подавшись порыву, объяснил, чтобы господин адмирал наконец понял его, – мне он никогда ничего не купит, потому что и я – вещь, которая ему принадлежит. Вещь, понимаете. Я просто живая игрушка, солдатик. Мною играют.

От его слов Массар похолодел. Выходит, когда он запугивал мальчишку отчислением, тоже играл с его чувствами и судьбой, и чуть не доигрался. Виктора Массара эрцгерцог пригласил в свою забаву, распорядившись запереть сына в казармах, не отпускать даже к слуге, который единственный заботился о мальчике. Эрцгерцог пригласил, и он с готовностью согласился. Какой позор! Мудрый зануда Зиц оказался тысячу раз прав.

– А скажи мне, Дагон, как ты оказался на обрыве, если все калитки и ворота были заперты. Перелезть ограду невозможно!

– Перелезть нельзя, – вдруг улыбнулся Дагон хитро, – а пролезть можно.

– То есть как?

– Не скажу, – отозвался Дагон и хихикнул, настолько забавным выглядел адмирал в своём удивлении.

Массар едва сдержал улыбку. И что спрашивается, он вдруг так рассердился на кадета? Всё выяснили: в карты не играл, деньги не воровал, ключ вот от преподавательской увёл, это да. А что касается работы по математике, так он друга спасал, подобные мотивы всегда святы. Тилло ещё выставил Дагона, словно тот и вправду какое-то святотатство совершил.

– Иди уже, – вздохнул Массар, – забирай своё имущество.

– Как это, иди? – осторожно поинтересовался Дагон, – а наказание?

Адмирал вспомнил бледное лицо полумёртвого от холода и отчаяния мальчишки на обрыве Хрустального мыса, скорчившееся тело и только махнул рукою:

– Отправляйся учиться, Дагон, и только попробуй достукаться до переэкзаменовки.

– Слушаюсь, – звонко откликнулся кадет, и впервые за два года Виктор Массар увидел, какой красивой бывает у Дагона улыбка, когда тот совершенно счастлив.

«Смотрите им в глаза» – этот совет профессора Зица адмирал Массар уже никогда не забывал.

Глава 5. Звёздная карта

Глава 5. Звёздная карта

– Отто, – умолял Дан своего воспитателя и пританцовывал от восторга, – ну, голубчик, ну пожалуйста! Я всё-всё, что ты скажешь, делать буду и послушным буду, и учиться я хорошо стану.

Дан громко шептал Отто в книжной лавке Борести, куда зашли оба, чтобы купить всё необходимое для занятий в третьем экипаже. Учебники Дан уже сложил стопочкой, названия некоторых ласкали слух – география, основы мореходства, астрономия, навигация. Есть конечно и что-то более привычное, и скучное, вроде грамматики, языков, алгебры, геометрии. Он бы некоторые прямо здесь читать начал, но посетителей много. Дан ещё, сияя от радости, положил сверху тоненький журнальчик шахматных задач и вдруг перевёл взгляд на стену и увидел на ней большую карту звёздного неба. Он замер от восторга. Какая чудесная вещь! Но Отто недовольно покачал головой, на такую покупку выделенных эрцгерцогом средств уже явно не хватало.

– Нет, – отказал Отто, – не куплю. С тобою ходить в книжную лавку сущее наказание, то одно тебе хочется, то другое. Твоя бы воля, ты б всё здесь скупил и читал бы, обложившись книжками. За мундирчик уплатить надо, а потом ты каких-нибудь денег ещё запросишь на всякие карандашики и перья. Нет, сказано. Забирай свои книжки и пойдём к Лурье на примерку.

Дан печально вздохнул и вышел из лавки. Он не видел, что за стеллажом с модными и дорогими изданиями французских авторов стоял профессор Зиц. Он слышал забавный разговор, когда князь уговаривал слугу купить карту за совсем небольшие деньги, а слуга отказался. Зиц симпатизировал кадету теперь уже третьего экипажа. Они занимались дополнительно математикой, и кадет Дагон делал поразительные успехи. Нельзя, чтобы пропадала такая замечательная сообразительная голова. Даже самому профессору бывало интересно с мальчишкой, который заражал его азартом и интересом ко всему на свете. Оба они увлекались шахматами, и Дан приходил к профессору даже в летние каникулы. И профессору стало труднее выиграть у Дагона, чаще случались ничейные поединки. Летнего времени много, Дан мог без спешки обдумать ходы. И вот настала очередь звёздного неба, скоро у коллеги Стуруа начнутся трудные дни. Дагон начнёт задавать свои бесконечные «А почему?». Зиц усмехнулся, отчего бы не устроить сюрприз коллеге, и вежливо попросил карту звёздного неба у господина Борести.

У Лурье Отто стал вовсе сердитым. Мундирчик опять надо шить на заказ, хитрый еврей покачал кудрявой головой и сочувствующе вздохнул:

– Мне, право слово, очень жаль, господин Моликер, но такого маленького мундира в синем цвете у меня нет. Нужно снимать мерки с молодого человека.

– Снимайте и шейте, – проворчал Отто. Он был недоволен по двум причинам. Во-первых, сшитый по меркам мундир встанет значительно дороже, а во-вторых, его подопечной никак не хотел превращаться в рослого красавца, а по-прежнему оставался маленьким и щупленьким. То была вечная причина его расстройства в магазине Лурье.

А Дан уже оставил свои печали по поводу карты из лавки Борести. Наконец-то закончилась мышиная жизнь в сером мундире приготовишки. Теперь у него будет совсем другой вид. Синий с оловянными пуговками мундир, черные бархатные погончики с золотыми шитыми буквами МК – морской кадет. Чёрные же, с узким синим лампасом брюки, синяя фуражка с чёрным околышем с золотой маленькой кокардой и широкий ремень с латунной пряжкой, на которой выбиты буквы СМК – Солонский морской корпус. Нет больше колючей, неудобной длиной шинели, вместо неё чёрный суконный бушлат. Какая роскошь! Правда всё шьётся на заказ, зато сидит на нём очень хорошо. И он сам себе нравится в новой форме. Теперь его приготовишкой никто не назовёт. Дан утащил бесконечные свёртки в Пригорье, и когда начнутся занятия переправит в корпус.

Единственное, что немного огорчало Дана – отсутствие Тима и Артура. Артур проводил отпуск в поместье, а Тим укатил в Тумаццу. У Тадеуша и Эльги родилась дочка, и герцог Равияр с семьёй отбыл на крестины в столицу, где собрались все родственники молодых родителей. Тим и Артур приедут к началу занятий. Дан печалился не сильно. Он даже один весело плескался в бухточке за маяком, часами сидел, уставившись на шахматную доску, порой забывая поесть. Он всегда бормотал по привычке, как его научил добрый профессор Тринити. Сегодня вот у него в шахматы играли итальянец с англичанином, и он, перескакивая с одного языка на другой, то вяз в каше из рычащих звуков английского, то щёлкал лёгкими раскатистым итальянским. Итальянский Дан любил, его итальянец разумеется победил англичанина. Отто отправил его помотыжить землю под розовыми кустами. А когда упадёт ночная прохлада, и бархат ночи окутает Пригорье, они польют розовые кусты специально нагретой в большой кадке водой, наношенную Даном ещё поутру от родника. Вот тогда в ночи родится непередаваемый запах влажной земли и благоухающих розовых кустов.

В самые последние дни перед занятиями у Дана было столько хлопот, что он почти всё время проводил в корпусе, обустраивая кубрик. Третий экипаж переведён в казармы старших кадет, и вместо длинного унылого ряда коек в похожей на неуютный сарай казарме, всех их поселили в небольшие комнаты-кубрики. Так на кораблях бывает, наверное. Четыре кровати в два этажа, удобный длинный стол для занятий прямо по центру и вместительные шкафы, где всему нашлось место: и форме, и робе, и книжкам, и фуражкам, и кое-каким личным вещам. Дан, пока возился в кубрике один, внимательно осмотрел его на предмет сооружения тайника. Ножка кровати больше не годилась, она подвела его зимой, а шкаф наверняка будут проверять регулярно и внимательно. А вот слегка отстающий наличник возле окошка вполне подходил. Дан ещё немного оттянул его и к своему удовольствию прищёлкнул несколько бумажек – годится. Надо было немного расковырять кирпичную кладку под ним, чтобы образовалась небольшая ниша. В неё он спрятал и свои скопленные на вожделенный атлас деньги, сумма немного подросла, и колоду карт – все играют втихую, а он что, самый правильный что ль? И никто ничего не увидел. Он предусмотрительно занял места своим приятелям, решительно выставил Стентон и Гаруса, но сжалился над быстроглазым Нортоном. Нортон, ходивший в любимчиках у капитана Тилло, попытался было заявить свои претензии на кровать в нижнем ярусе, но Дагон его невежливо остановил:

– Это койка Лендэ. Если тебя, Флик, что-то не устраивает, то катись искать место в другой кубрик. Рот не раскрывай, а то надаю по шее, и твой заступник капитан Тилло не поможет.

Дагон надаёт, он умеет, все в экипаже давно это знали, и Флик Нортон с глубоким вздохом согласился. Лучше в одном кубрике с Дагоном, который всегда великодушно помогал с математикой, чем с заносчивой скотиной Стентоном.

А вот Тим, узнав, что Дан занял ему место над собой возликовал и тут же предложил:

– Можно ведь и меняться время от времени, правда, Дан? – И Дан ему кивнул. Отчего бы не поменяться местами с лучшим другом?

Тим вернулся из Тумаццы и был переполнен впечатлениями от поездки в столицу, бесконечно болтал о широких улицах и красивых домах. Он рассказывал о приёме по случаю рождения дочери, который давал Тадеуш в новом, в английском стиле доме. Рыжие, вечно взъерошенные волосы Тима подрагивали от возбуждения, а вздёрнутый нос задирался кверху ещё больше, когда он хвастал своим новым статусом в семье – он стал дядюшкой. Артур сдержано улыбался, он, будучи младшим ребёнком в семье, имел старших сестёр, вышедших замуж, и был дядюшкой трижды.

Начало занятий отметилось небывалой жарой. Солон обычно переживал немилосердный зной в августе. Но осенние штормы, приходящие с просторов Янтарного моря в конце лета, нынче никак не желали остудить воздух. И если утреннюю пробежку проводили в относительной прохладе, и весь распорядок дня до утренней молитвы строился по привычному расписанию, то с началом классов жара делалась изуверской. Особенно трудно было несчастным приготовишкам, марширующим по плацу, а «синие обезьяны», так называли старших кадет за их мундиры, облегчённо вздыхали и скрывались в классах. Но и там к полудню дышать становилось нечем. Сначала неуступчивый адмирал Массар, полагавший, что мальчикам надобно терпеливо переносить трудности, сжалился над приготовишками, им отменили строевую. «Синие обезьяны» взвыли от зависти, потому что вместо строевой, сопливые приготовишки превесело проводили время на узкой полосе воды, бултыхаясь в волнах.

– Плавать их учат! – возмущался Тим, он даже побледнел от злости. – Каждый морской офицер должен уметь плавать! Почему нас не учили? У меня от этой строевой всё ещё мозоли на пятках не слезли. Я бы тоже плавать учился!

– Ты же умеешь плавать, – разумно возразил Артур Лендэ, он всегда оставался спокоен и вдумчив, в отличие от импульсивного Тима.

– Ради такого случая я разучусь, – заявил Равияр, – я так мечтал скинуть мышиную форму, но в синем мундире и чёрных штанах можно сдохнуть.

Но Массар сжалился и над «синими обезьянами», и даже над гардемаринами. После утренних классов, между обедом и вечерними классами, а также в личное время все самые отчаянные и даже не очень, умудрялись проникнуть к серым камням на берегу и втихую освежиться. Борьба с повальным купанием не привела ни к каким изменениям. Не помогали ни наряды, ни карцер, ни штрафные работы. Тогда Массар махнул на всё рукой, и возле импровизированной купальни посадили казарменных и коридорных надзирателей… Нужно ли говорить, что в перерыв между дневными и вечерними классами вода у серых валунов кипела от голых рук, ног, спин, плеч. Все мечтали освежиться. Старшие заплывали подальше, демонстрируя прекрасный стиль плавания, чтобы на барахтаться среди малышни, а «синие обезьяны» младших курсов резвились положенные полчаса у берега.

После одного такого купания Артур, Тим и Дан торопились на вечерние классы, с наслаждением думая об стоящем в распорядке уроке фехтования. Кителя они несли пока в руках, сорочки были мокрыми и пока ещё холодили тела, настроение – отличным. Тим орал от восторга, Артур счастливо щурился, а Дан раздумывал о том, чтобы и вечером потихоньку утикнуть искупаться. Но сделать это не среди серых камней, а в некотором отдалении от корпуса вообще. Словом, кадет третьего экипажа Дагон мечтал о самоволке и у него уже был подобный опыт, он знал, как можно проникнуть за ограду высокой решётки.

Из-за этой решётки городские мальчишки, которые играли и гуляли в парке, дали кадетам морского корпуса обидное прозвище – синие обезьяны. С синим всё понятно, такой был цвет у кителей, а вот обезьяны… Это было обиднее всего. Городские мальчишки, насмехаясь, кричали, что сидят кадеты за своей высокой кованной решёткой, очень красивой, между прочим, будто мартышки в зоосаде. Не было никакого зоосада в Солоне, он был в Ликсе и Тумацце, но обидное прозвище, появившись однажды, приклеилось к воспитанникам корпуса намертво. Никакие драки и стычки, случавшиеся регулярно на Колокольном холме между штафирками, как мстительно звали городских, и синими обезьянами не помогали.