Кадет

Дагон просиял и печаль исчезла, уступив место счастливой улыбке, он чётко развернулся и быстренько исчез за дверью.

Адмирал смягчился, а вот капитан Тилло нет, уж очень много хлопот доставлял ему маленький кадет. Тилло поутру уже получил выговор от адмирала, за то, что не может обеспечить присутствие кадет в пределах территории корпуса. Капитан и так этого Дагона недолюбливал, а тут опять выговор.

– Если вы носите, кадет, фамилию Дагон, то верно полагаете, что вам всё тут дозволено? – рявкнул Тилло прямо в лицо Дану, едва закончилась утренняя пробежка.

– Никак нет, – Дан знал, что Тилло цепляется к нему по любому поводу, а тут такая великолепная возможность, и мстительный Тилло конечно отыграется. Так и есть, день ещё только начался, а у Дана уже предписание в караулку. Это очень неприятно и цифра там очень неприятная, но ничего не поделаешь, и он принимает положенное наказание после вечерних классов. Тилло стоял тут же в караулке и мстительно добавил:

– Ещё раз убежите за территорию корпуса в ночное время, я количество розог удвою.

Куда уж ещё-то! Дан доковылял до кубрика, переоделся в робу и в личное время отправился отбывать штрафные работы.

– Получил, – злорадствовал Нортон, – добегался? Все созвездия разглядел?

Тим не выдержал и ввязался с невозможным Фликом в драку, ему было очень за друга обидно, и тоже получил свою порцию розог. Нортон умел подлизываться к капитану Тилло, а вот Равияр и Дагон – нет.

Хорошо хоть оставили увольнения! В субботу после всех неприятностей и передряг приятели с удовольствием резвились в саду губернаторского дома, их угощали вкусностями по приказу доброй герцогини. Отто легко разрешил взобраться на самый верх Крестовой горы, возле которой лепилось Пригорье. И вот теперь-то Дан безо всякого страха быть пойманным, чертил и рисовал в своей тетрадке созвездия, показывал их любопытствующему Тиму. Они торчали на горе до самого рассвета, встретили нежные краски утра, опять плели фантазии и сказки про волшебную белую принцессу-звезду, живущую в маячной башне. А потом спали в маленьком домике Отто в Пригорье чуть не до середины дня.

***

Присмирел Флик Нортон. Вообще-то, звали его роскошным именем Филеас, но много чести для пронырливого и старавшегося только для себя кудрявого мальчишки. Он, как и Дан, тоже был маленьким, но ловко умел втираться в доверие к преподавателям. Его насквозь видел один профессор Зиц, за изворотливость он Флика Нортона не любил. А Нортон приуныл, потому что на математике начались сложности, а Дагон похоже обиделся крепко и помочь с математикой больше не хотел. Даже в кубрике, когда он заговаривал о чём-то, трое приятелей сразу же замолкали и смотрели на Флика как на стену. Тиму и Артуру Дагон всегда с математикой помогал, а Флику больше нет. Дагон приобрёл солидный авторитет даже у старших кадет. Алан Лейтон с ним здоровался по-свойски, Райхель иногда приходил с задачником, Крошка Вилли свой компот за помощь всегда отдавал Дагону. Дан, это все знали, любил компот, поэтому щедро платили такой вот «денежной единицей». А Флик Нортон вздыхал и получал свои «чрезвычайно плохо» и по алгебре, и по геометрии, и по астрономии. И вот уже сам Тилло выписал ему наряд в караулку. В глазах однокашников не было ни тени сострадания.

– Ну что? – язвительно спросил Тимоти Равияр, когда Нортон появился в кубрике, – все ответы на задачки профессора Зица рассмотрел в караулке? Ты, Нортон, не переживай, тебе за твои отметки туда часто бегать придётся, разглядишь.

И Флик не выдержал, он разревелся самым бесстыдным образом.

Ему было ужасно обидно, что в экипаже его считают подлизой и думают, что он всё рассказывает капитану Тилло. А он не рассказывает, просто капитан спрашивает, а он соврать не может, он врать не умеет. Флик ревел, размазывая слёзы по лицу, Тим отчего-то веселился.

– Хватит, – вдруг приказал приятелю Дагон таким голосом, что Тим сразу же заткнулся, – хватит, Тим. И ты, Флик, не реви. Слёзы – дело бесполезное. Если не можешь соврать, тогда и правду не говори, чтоб друзей не подводить, молчи и всё. И никогда не смейся над чужими неудачами.

Флик поспешно и преданно кивнул великодушному Дагону, прощение которого хотел заслужить. Он понял, что зря две недели назад поиздевался над Даном.

– Я не буду, господа, – горячо пообещал он, – честное слово больше не пикну и никому ничего не расскажу, я же понимаю, я не стану. Я – не доносчик, верьте мне.

Флик Нортон слово своё сдержал.

***

Однажды вечером Дан летел по парковой дорожке с запредельной скоростью. Он должен был успеть, поскольку задержался у профессора Зица, и его шахматная увольнительная, которую ему выписывают на два часа, почти закончилась. Сегодня он обыграл профессора первый раз за всё время их шахматных баталий. Дан одолел профессора и вывернулся из почти безнадёжной ситуации. Всего-то и надо было немножко подвинуть вперёд пешку. Он её подвинул, рискнул, и профессор Зиц проиграл ему. Дан, позабыв о всякой субординации и вежливости, запрыгал прямо в гостиной у профессора, а добрая мадам Зиц засмеялась и зааплодировала ему.

– Молодец, Дагон, – признавая свой поражение, с уважением в голосе проговорил профессор, – очень нестандартно и рискованно. Я даже подумать не мог, что вы на такой ход отважитесь, сам бы я такого не сделал. Вы молодец, прошу вас, подождите меня немного, я вижу, что вы посматриваете на часы, но я долго вас не займу.

Профессор Зиц быстро ушёл в свой кабинет и вскоре вернулся с небольшим картонным тубусом:

– Я слышал случайно, как вы просили у своего слуги карту звёздного неба. Это было в лавке у Борести ещё в августе. А от коллеги Стуруа знаю, что вы хотели сделать такую сами, пришлось нарушить распорядок и у вас случились неприятности. Но знаете, я подарю вам эту карту, считайте, что это приз за вашу сегодняшнюю победу надо мной. Карта чуть меньше, чем та, которую вы видели в лавке, но зато она отлично впишется в ваш кубрик.

Профессор Зиц любил, когда в глазах у Дагона вспыхивало вдохновение. Оно вспыхнуло и в этот раз, и рассыпалось сотнями счастливых искр. Мальчишка замер, а потом с детской непосредственностью обнял профессора, и сразу испугался.

– Ой, – он быстро отступил, – спасибо большое, господин Зиц, лучшего подарка в своей жизни я ещё не получал. Разрешите я уже пойду.

– Идите, – засмеялся Зиц и крикнул в спину удирающему Дагону, – фуражку забыли!

Тилло в своём занудстве смотрел на часы и злорадно думал о том, что штрафные работы Дагону обеспечены. Его увольнительная закончится через пять минут, а кадета ещё нет. Но Дан бежал быстро и, запыхавшись, влетел на крыльцо как раз, когда на башне главного здания часы отзвонили десять. Тилло поморщился от досады. Дагон успел, а так хотелось, чтоб опоздал, но есть повод, чтобы придраться, к тому, что мальчишка держал в руках.

– Что это, кадет? – капитан Тилло сам себе противен.

– Это карта звёздного неба, господин капитан, – едва переводя дух выпалил мальчишка, – это подарок профессора Зица! Дозвольте я её повешу на стену в своём кубрике. У нас читают астрономию, и карта очень пригодится. У старших кадет в кубриках висят карты, я видел.

– Покажите.

Дан торопливо снял с тубуса жестяную круглую крышечку и извлек своё сокровище, растянул, чтобы занудный капитан увидел, что он не врёт и не сочиняет.

– Ладно, – смягчился Тилло, – вешайте и заканчивайте свои ночные прогулки. Кстати, как вы выбираетесь из запертого здания спален?

Глава 6. Снежная крепость

Глава 6. Снежная крепость

Маэстро Кваретти или Квак, как его звали в корпусе все, даже преподаватели, с глубокой печалью смотрел на неровную шеренгу третьего экипажа. Опять всё с начала, бестолковые мальчишки снова будут путать фигуры танца, спотыкаться, сбиваться с ритма и с неохотой делиться на «кавалеров» и «дам». Решительно все, захотят быть исключительно «кавалерами», даже не понимая, что искусство танца в паре всегда целиком зависит от него. А они, господи… Как великолепны были сегодня часом раньше старшие гардемарины, и до чего нелепо выглядят новички на паркете зала. Этих неумёх даже нельзя пускать в такой большой зал, они теряются здесь, начинают бестолково кричать и шуметь, порой даже звуков рояля не слышно. Но пока не до рояля. Для начала хоть поклоны отработать. Печально всё.

Джузеппе Кваретти был тонким ценителем искусства танца, вдохновенным и чувствительным. Все в корпусе знали, даже небольшая помарка в фигурах могла вызвать у утончённой натуры слёзы и даже нервный срыв. Но одновременно всем было хорошо известно, что Квак оставался единственным преподавателем, который не терпел никакого насилия по отношению к кадетам и никогда не прибегал к наказанию. Он даже никогда не произносил слов «чрезвычайно плохо», чтобы не обидеть воспитанников. За это кадеты платили преподавателю танцев таким же пониманием и бережным отношением. Старшими строго-настрого запрещалось начинавшим обучение младшим кадетам обижать и смеяться над добрым Кваком.

– Прошу вас, господа, – вздохнув, проговорил Квак, – рассчитайтесь на первый-второй.

Кадеты быстро перекликнулись и услышали удивительное:

– В первой части нашего занятия первые номера будут кавалерами, а вторые дамами, мы поучимся галантно приглашать даму на танец. А во второй части всё поменяется. А теперь прошу вас, следите за моими движениями и действиями, чтобы после повторять.

О, как это было смешно вначале. «Дамы» краснели и прыскали смешками, пунцовые «кавалеры» старательно им кланялись и потели от неловкости. Квак не раздражался и не злился, потому что у всех всё всегда начиналось одинаково. Лишь к зимним экзаменам неловкие третьекурсники всегда одолевали первые простые фигуры танца, учились держать голову и спину, кланяться и протягивать в поклоне руку. Тим быстренько отодвинул Флика Нортона и устроил себе пару с Дагоном. Своего верного друга он не стеснялся, и внезапно обнаружил, что Дагон в танце умеет многое. Квак тоже это заметил и однажды подозвал оживлённого фигурами танца мальчишку.

– Как вас зовут, молодой человек?

– Кадет Дагон, господин Кваретти.

Как всегда происходило с теми, кто первый раз слышал эту фамилию, Квак слегка растерялся, но вспомнил, что в преподавательской однажды шёл разговор об этом кадете.

– Где вы учились танцу?

– В Торгенземе, – с глубоким вздохом ответил Дан, он сильно скучал по родным местам. Они ему иногда снились, и громадный чёрный пёс всегда в сновидении помахивал ему хвостом.

– У вас был учитель танцев?

– Да, у нас с Фредериком был учитель танцев, его звали синьор Пальони, но меня сначала учила танцевать матушка.

– У вас недурно получается, молодой человек, вы делаете заметные успехи, – поспешил похвалить покрасневшего от радости мальчишку Квак, – первый раз вижу, что движения настолько легки и непринуждённы у кадета третьего экипажа. Обычно такое мастерство появляется только у старших кадет и гардемаринов.

После их разговора Дагон стал любимчиком Квака, тот всегда приводил его в пример и обращался, если что-то нужно было показать в паре. Толи от зависти, толи от раздражения, но Дик Стентон однажды произнёс Дану в спину:

– Зря что ли девчонкой дразнили. Дамочка дурачка Квака!

Дан драться начал сразу, без всяких слов и предупреждений, прямо во время очередного занятия, напугав миролюбивого Квака и своих приятелей. Их со Стентоном растащили с трудом и держали до прихода капитана Тилло.

– Опять Дагон, – Тилло больше не удивлялся, – вы чего добиваетесь, отчисления?

– Пусть извинится перед господином Кваретти, – спокойно сказал Дагон, – не извиниться, я даже под угрозой отчисления, его снова изобью.

– Пусть извинится, – присоединился к взъерошенному Дагону Артур Лендэ. Он тоже слышал оскорбительную фразу и из чувства долга и справедливости поддержал Дагона. К этим двоим присоединился ещё десяток мальчишек, и Стентон внезапно попятился, он никак не ожидал, что будет так быстро уличён в своей подлости.

Ричард Стентон был честолюбив и желал со временем стать лучшим в корпусе. Он уже считался лучшим в экипаже, все экзамены сдавал по первому разряду, у него имелись и свои приятели. Дагону из-за математики он не завидовал, она была ему неинтересна, хоть и выполнял задания Зица превосходно. А вот с танцами у него ничего не выходило. Пока Дагон ловко перебирал ногами, держал, как требовал Квак, голову и спину, Ричард Стентон запутывался в ботинках и собственных руках. Это его раздражало и он, не выдержав, сорвался. Дагон был известный драчун и забияка, поэтому Стентон бросил ему оскорбление в спину, желая спровоцировать на драку, за которой непременно последует наказание для однокашника. Так и случилось, но Стентон никак не ожидал, что у Дана окажется решительная поддержка. Против доброй половины экипажа Ричард идти не решился.

– Извинитесь, – вдруг строго велел капитан Тилло, – насколько я понимаю, Дагон вступился за честь господина Кваретти

Кваретти ничего не понял, но взволнованно слушал эту беседу, и уж совсем разнервничался, когда красный от стыда Стентон с поклоном его попросил:

– Простите меня, господин Кваретти, я позволил себе гнусность. Извини и ты, Дагон, я был неправ.

Тилло задумчиво посмотрел на гордость экипажа Стентона, в голову ему пришла мысль, что задира Дагон не всегда бывает неправ. Растроганный Квак не в силах продолжать занятие, отпустил кадет третьего экипажа пораньше.

– Подумать только, – пробормотал добрый учитель он по-итальянски, – мой маленький танцор оказался рыцарем в душе.

Рыцарь. Это слово снова пробудило в Дане воспоминания о Торгенземе, их играх с Фредом и большой деревенской ватаге ребят. Он долго не спал, всё вспоминал прогулки в лесу и игры в парке, снежную зиму и зимние забавы. Он по-прежнему о Фредерике ничего не знал-. Где его друг, с кем он, чем живёт и занимается?

На смену тёплой осени с её черными глубокими ночами, прозрачной осенней лазурью неба, терпким запахом опавшей листвы и моря, пришла неожиданно ранняя и странно-холодная зима. За несколько дней резкий северный ветер сдул приятное тепло, нагнал колючего ненастья с сильным дождём. Стало так холодно, что изо рта шёл пар, коченели и краснели руки, а в спальнях кадеты мёрзли даже под одеялами. На оконных стёклах, дело для Солона совершенно невиданное, вдруг появились причудливые морозные разводы. Северный ветер упорствовал, день ото дня нагоняя настоящей стужи. Отто уже с тревогой поглядывал на свой розарий, и Дан в своё увольнение поспешил в небольшую рощу за горой, чтобы набрать опавшей листвы и укрыть нежные растения. Шагал он быстро, колючий ветер выдувал из брючин тепло, колени мёрзли, уши мёрзли, и только черный колючий бушлат хранит тепло на спине и плечах. Дан ходил в рощу четыре раза, пока успокоенный Отто не закрыл каждый кустик большим жёлто-охристым ворохом листьев. Горячий чай оказался очень кстати, а также горячая жаренная картошка и румяная булка.

– Смотри ка, сынок, – сокрушался уже разнеженный за три года жизни в Солоне приморским теплом Отто, – а зима нынче прямо как в Торгенземе, ещё немного и снег посыплет.

Но снега не было, лил ледяной дождь, остужая землю, мостовые, лестницы, ограды и голые ветки деревьев. Запасливый Отто вынул из сундука, привезённого ещё из Торгензема, шерстяной башлык, который обычно использовали в зимние месяцы в Озёрном крае мужчины. В фуражке и башлыке голове было не так уже и холодно, а ещё Отто выдал своему подопечному тёплое нижнее бельё, оказавшееся у предусмотрительного слуги. Дан совсем повеселел, холод больше не пробирался к коленям, не кусал уши и шею, ему было тепло даже вечером и ночью.

А холод становился всё нестерпимее. Вот уже обыватели Солона заговорили о том, что могут замёрзнуть виноградники и фруктовые деревья, на отмелях поверхность покрывалась плавающей в воде ледяной крошкой. От ледяного ветра невозможно было спрятаться. Чтобы согреть окоченевших кадет в середине дня устраивали пробежки. Особенно холодно сделалось в спальнях и кубриках. За длинный учебный день кадеты успевали надышать в классах, а пустые кубрики за день выстывали, не помогали тонкие одеяла, приходилось набрасывать бушлаты поверх. Только к концу недели, чтобы пережить непривычные для побережья морозы, привезли дрова, которые разгружали, кажется, все. Рядом с печами, которые давным-давно не топили за ненадобностью, вырастают дровяные штабели. Печи бодро загудели в казармах, наполняя их теплом. Не так чтобы стало очень жарко, но пар изо рта всё ж не валил.

За дровяной суетой казарменные надзиратели позабыли о своих обязанностях, и Дан этим воспользовался. Он выскользнул через тайный лаз после отбоя в парк, чтобы почитать. Холода он не очень боялся, поскольку стараниями Отто мёрз не сильно, а вот дочитать о приключениях Робинзона Крузо очень хотелось. Господин Тирпик обещал непередаваемое удовольствие от прочтения и не обманул. Подвижная фантазия кадета Дагона живо откликнулась на неё всепоглощающим интересом. Из-за этого интереса Дан почти не спал две ночи, он даже холода особо не замечал, весь погружённый в раздумья и историю находчивого Робинзона. Мальчишка не мог позволить себе нынче спать, не узнав, чем закончится спасение несчастного дикаря, которого, вообще-то, должны были съесть. Вот Дагон и пристроился в Кадетском парке в круге света от фонаря, перелистывая красными от холода пальцами страницы. Сегодня его точно никто не хватится, в тёплых спальнях все будут спать крепко, и можно посидеть подольше. Наконец, с облегчением узнав, что дикарь спасён, а у Робинзона Крузо появился спутник и помощник, Дан закрыл книжку. Он быстренько пробежал по дорожке парка, от холода краешки дорожек застыли, затвердели, трава побурела и покрылась белым налётом инея, звуки шагов в тёплых ботинках казались в ночной тишине особенно громкими, а треск веток, когда он протискивался сквозь заросли бородача, просто оглушил. Чтобы не порвать и не испачкать драгоценную книгу, Дан засунул её за спину, под ремень, которым подпоясан бушлат, за одним и руки освободились. Он затолкал их, окоченевшие окончательно, в карманы брюк и направился к дубу. Ночь глубокая, мерцают звёзды, звонкий холод дерёт щёки, но запах мороза и холода как привет ему из далёкого, любимого Торгензема. Там наверняка уже озёра позастывали, снегом прикрыло некрасивую бурую осеннюю сырость, вместо водопадов на склонах Торгена образовались гигантские сосульки и столбы, в доме топят печи, впрочем, и в корпусе тоже топят. Дымом пахнет сильно.

Дан остановился и озадаченно поглядел на крышу «мышиной норы» – казарм приготовишек. Не может идти столько дыма из труб, и розовым отблескам на крыше не место. Дан, осознав вдруг, что происходит, ахнул и дрогнул. Потом кинулся к закрытой по обыкновению двери казармы и что есть силы замолотил в неё руками и ногами, наполняя грохотом пустые аллеи, дорожки и плац. Уже слышался треск откуда-то сверху. Да что ж они, все спят, что ли? Наконец дверь ему отворили, и казарменный надзиратель, помятый и заспанный, от досады рявкнул:

– Ополоумел что ли, дурак, по ночам побудку устраивать. А ну марш спать!

– Горите, – крикнул звонко Дан, было не до вежливости, – горите, господин надзиратель. Поднимайте мышат!

Он проскочил под рукой у растерявшегося надзирателя и кинулся по проходу между койками:

– Подъём, мышата, подъём! – он стаскивал с них одеяла, дергал и тормошил, кричал громко и отчаянно.

Казарма пришла в движение, надзиратели поняли причину тревоги.

– Беги, кадет в караулку, – попросил Дана старший из них, – сообщи там, а мы мышат уже поднимем сами, беги, парень.

Дан метнулся в караульное помещение, поспешил поднять тревогу и там, а потом вернулся в «мышиную нору». Сонных, полуодетых мальчишек выводили на холодную улицу и размещали пока в спальнях кадет. Надзиратели поднялись на крышу и тушили вспыхнувшие перекрытия и брусья, но тщетно, пока из города не примчалась пожарная команда и с помощью помпы не принялась качать от берега морскую воду. Только на рассвете тревога улеглась, казармы удалось потушить, хоть они оказались залиты водой, но все, кто находился ночью в казарме приготовительного отделения остались живы.

Вздрагивающий от тревоги, пережитого волнения и холода, неимоверно уставший Дан только в утренних сумерках оказался в своём кубрике. Никто давно не спал, в небольших комнатах кадет размещали перепуганных приготовишек. На койке у Дана сидели двое мышат-первогодков и испуганно хлопали глазами, выслушивая нотации Тима. Увидев друга, Тип соскочил с верхней койки:

– Где ты был, Дагон, тут такое творится! Тилло уже заходил с проверкой, мы соврали, что ты в уборной, но он как-то подозрительно хмыкнул.

– Читал, – от тепла и пережитого волнения у Дана слипались глаза, он подвинул приготовишек и привалился к стене. Но чувство тревоги снова вздёрнуло его. Спиной он не ощутил твёрдой обложки книги. Он быстро проверил руками. Да, так и есть, в суматохе и беготне она незаметно выскользнула и где-то потерлась. Что он скажет господину Тирпику?! Что потерял книгу? Как же будет стыдно, надо бежать и поискать её!

– Куда ты опять? – только и успел крикнуть ему вслед Тим, а Дан уже мчался к выходу. Из-за последних событий двери не заперли, и никто не обратил внимание на выскочившего в серую утреннюю мглу кадета.

Дан обежал всё, от кустов бородача у ограды, он хорошо помнил, что когда оказался по эту сторону решётки парка, книга ещё была с ним, а вот дальше… Он поискал среди грязных луж возле горевших казарм, дошёл до караулки, вернулся к дубу, поискал под ним и ничего не нашёл. Потеря книги, да ещё из библиотеки корпуса – это очень серьёзный проступок, в довершении всего узнают, что он не спал ночью, и ему опять попадёт.

***

Массар вертел в руках перепачканную в земле и саже книжку, что попалась ему под ноги, пока он ходил возле казарм. Утренний осмотр пострадавших от огня спален приготовительного отделения немного утешал. Крыша сгорела не полностью. Пожар случился из-за старого дымохода, который не проверили толком, прежде чем печи затопить. Зато сейчас всё осмотрели самым тщательным образом. Старшина артели плотников, которого очень спешно прислал господин губернатор, уверил, что крышу можно закрыть за неделю. И в корпус уже начали подвозить материалы, прямо с утра застучали топоры, и завизжали пилы. Хорошо, что спохватились вовремя казарменные надзиратели, успели поднять спящих мальчишек! Кто-то из приготовишек, видимо, прихватил книжку, выбегая из спален, но обронил в спешке. Надо бы найти владельца. Массар думал об этом, пока не обнаружил на первой страничке оттиск библиотеки господина Тирпика. Значит, бедняга приготовишка спасал библиотечное имущество. Что ж, если так, то хозяина книги можно легко отыскать по записям в библиотечном реестре. Хлопот у адмирала сегодня было много, но по дороге в учебные классы, куда определили на время мышат и крысят, он заглянул к милейшему Тирпику.

Тирпик – знаменитость, такого долгого послужного списка нет ни у одного из здешних преподавателей, надзирателей или офицеров. По меркам Тирпика, его сегодняшний начальник – просто мальчишка-первогодок. Тирпик служит в корпусе больше сорока лет и кажется вечным. Он бесконечно возится со своими книжками, реестрами, каталогами, сердится на неаккуратных кадет, сам переплетает многострадальные книги и готов говорить о книжных новинках бесконечно. Об их необходимости начинает свой ежегодный доклад в августе, с важным видом являясь в кабинет к начальнику корпуса. На его памяти адмирал Массар уже седьмой по счёту, и он его ничуть не боится и требования Исаак Тирпик выдвигает решительно.

Так же решительно, но огорчённо скривившись, он взял у адмирала из рук злосчастную книжку о приключениях Робинзона Крузо. Книжка намокла, оказавшись в грязной луже, листы её покоробились, обложка испачкалась.

– Ах, ты ж, боже мой, – жалея словно живую, чуть не плакал Тирпик, – а ведь прежде Дагон обращался с книгами очень бережно. Неужели он сотворил такое, просто поверить не могу. Никогда, никогда больше не дам ему книг с собою! Хочет читать – пусть остаётся в библиотеке.

– Что? – не очень уверенно переспросил Массар, – эта книга была выдана кадету Дагону? Господин Тирпик, вы ничего не путаете?

Тирпик уверенно затряс седой всклокоченной головой и даже рассердился на директора корпуса:

– За кого вы меня принимаете, ваше превосходительство? Я выдал эту книгу Дагону четыре дня назад, извольте посмотреть реестр. Боже мой, я сам отдал такое сокровище в руки безалаберного мальчишки! Ну, пусть только появится, я его взгрею по-настоящему! Чтобы вот так поступать с книгами, этим вместилищем человеческого разума… Его надо примерно наказать, господин адмирал, наказать за порчу книг…

Массар осторожно улыбнулся, наблюдая забавного в своём праведном гневе старенького библиотекаря и предложил:

– Давайте, господин Тирпик, я сделаю это от своего имени. Думаю, что с высоты своего положения смогу вызвать в душе у этого плута стыд и раскаяние.