Кадет

Наталья Горская

Кадет

Глава 1 Мышата.

Глава 1. Мышата.

Из серебристого большого овала зеркала на него смотрел какой-то очень маленький и худенький мальчик в серой форме и неудобной твёрдой фуражке. Из стойки воротника торчит тоненькая шейка. А когда у цирюльника остригли волосы в соответствии с уставом корпуса, открылись оттопыренные уши. Это не человек, а какой-то печальный мышонок, жалкое создание, оно на решительного и храброго кадета из собственного воображения никак не похоже. Печаль. Дан перевёл взгляд со своего отражения в зеркале на задумчивого Отто, который стоял тут же рядом, и вздыхал. Только еврей-портной остался доволен собственной работой и прибылью, маленькому мальчику пришлось шить мундир по отдельному заказу. Обычно у Исаака Лурье к августу в мастерской всегда готовили кадетскую форму для приготовишек военно-морского корпуса разных небольших размерчиков, что было весьма прибыльно, но нынешний кадет оказался слишком мал. И его опекун, сердито что-то пробурчав, выложил деньги за отдельный пошив по соответствующим меркам, что всегда обходилось дорого заказчику. Но мундирчик вышел превосходный, сидел на мальчике красиво и аккуратно. Портной не понимал, почему его клиент вдруг так опечалился.

– Какой же я жалкий, – выдавил наконец Дан, когда уже при полной форме они покинули лавку портного. Он рывком вздохнул, загоняя обратно слёзы разочарования. – Отто, надо мной будут смеяться и дразнить.

Они шли по широкой, мощёной ровными голубовато-серыми плитами улице, выводившей их к чудесной лестнице и морскому берегу, но оба грустили. Стояла невыносимая жара. Она измучила уже обоих вновь прибывших в Солон обитателей, а прошло всего две недели, как они здесь очутились. Оба привыкли к мягкому теплу, влажной прохладе горных лесов, а оказались в настоящем пекле, от которого не спасала ни тень деревьев, ни ночная мгла. Хорошо, что было море, его прохлада смывала пот и сбивала ощущение бесконечного жара в теле. Ни Дан, ни Отто, в особенности, даже спать не могли первое время, мучимые проклятым зноем, заползавшим внутрь небольшого дома.

Едва дорожная карета перевалила невысокую серо-белую скальную гряду, как взглядам путешественников открылся бесконечный синий простор, наполненный зноем, горячим ветром и одуряющим запахом вянущей под солнцем травы. Возница остановил карету и даже сам залюбовался открывшимся видом, что уж говорить о впечатлительном мальчишке. Он выскочил из кареты и со всех ног кинулся к самому обрыву. Дан бежал по иссохшей траве, раскинув от восторга руки, превращаясь в птицу, готовую взлететь и кувыркаться в невозможной синеве, где сливались, мешались у самого горизонта непостижимым образом море и небо. Он стоял на обрыве и смеялся, закинув к небу острый подбородок, дурея от запахов и счастья первой встречи с морем.

– Оно огромное, – кричал мальчишка в высокое небо, – какое же оно огромное! Ого-го-го!!! Мо-о-о-ре!!!

Отто подошёл следом. Когда Дан стремглав кинулся из кареты и побежал, Отто немного испугался. Сорванец, чего доброго, сиганёт с обрыва вниз, но всё обошлось, и теперь дядька тоже улыбался, замечая, насколько счастлив его подопечный. А уж когда поднял Дан на своего Отто глаза, то показалось, что бесконечная синева заплеснула в глаза Даниэлю да так там и осталась блестящими искрами. И Отто тоже заулыбался.

– Добрались, слава богу, – согласился слуга. И чтобы скрыть, насколько его растрогал детский синий взгляд, проворчал, – какая же жарища стоит, сынок, так и подохнуть недолго.

Жара добивала почтенного немолодого мужчину, он уже и сюртук снял, и жилет, даже башмаки скинул, но тёмная карета нагревалась в бесконечном зное, и не было никакого спасения. Мальчишка же, почти совсем раздетый в одних коротких брючках и свободной сорочке, не замечая зноя, носился босой по заросшим травой полянам и луговинам, озорничал и напитывался солнцем, которого ему так не хватало в сумрачной, злой Тумацце. В нём говорила его итальянская кровь. Он затихал лишь на постоялых дворах, убегавшийся до изнеможения, переполненный впечатлениями и свободой. Отто понимал, всё, что происходило с Даном после отъезда из Тумаццы, не осознанно расценивалось мальчиком как освобождение от жестокого унижения, в котором он провёл почти целое лето. Унижения гордая натура маленького Дагона не переносила и противилась ему всегда. И вдруг свобода… Свобода от всего, есть только ветер, солнце, простор и море.

В Солон они прибыли лишь через бесконечные две недели тряски и жары. Отто от дороги устал, а Дан, напротив, огорчался, что волшебное путешествие закончилось. У дядьки был адрес купленного специально для них дома, и когда они увидели его впервые, то Отто даже расстроился. Небольшой белый домик с розово-красной черепичной крышей и крохотным, в пару ступеней крылечком прилепился к такой же невысокой бело-серой скале неподалёку от берега моря. Один угол дома закрывал разросшийся дикий виноград, а просторный двор устилали плоские местами растрескавшимися неправильной формы камни. В эти трещины пролезали упрямые пожелтевшие от жары травинки. «Да уж, – подумалось Отто, – не разорился эрцгерцог на покупку более достойного жилья для своего сына, но и то, слава богу. Они уже оба познали степень отцовской любви Гарольда Дагона, особенно Даниэль. До сих пор кулаки сжимаются при мысли, что сделали с мальчишкой на конюшне. А этого домика им хватит, тем более, что при нём ещё есть большой неухоженный садик и заросшая лужайка. Но садик и двор он уж непременно приведёт в порядок». Так рассуждал Отто, пока выгружались дорожные сундуки с вещами, пока открывались синие решётчатые ставни и отпиралась тяжёлая скрипучая дверь. Дан же испытывал щенячий восторг от всего происходящего. Ему всё понравилось: крохотная спаленка, где он принялся раскладывать свои немногочисленные пожитки на полки этажерки; маленькая столовая, она же гостиная и добротная обстановка; небольшая кухня с аккуратной выбеленной плитой: заросли дикого винограда на каменистом склоне, примыкавшем к дому. А самое главное, море оказалось близко, совсем рядом, его было видно прямо из переулка, стоило только завернуть за угол. Море вздыхало и наполняло округу шлепками и плеском о камни суетливых волн, забегавших в бухточку.

Первыми на вновь приехавших обратили внимание мальчишки и бабы, это уж, как водится. Любопытная загорелая тётка сразу полезла с вопросами:

– Откуда приехали, соседи?

– Из Озерного края, – отозвался Отто и разговорился с нею.

Баба, её звали Вита, оказалась не вредной, а вполне себе разумной, хозяйственной и услужливой. Она взялась обстирывать их за небольшую плату и сразу же принесла на продажу кувшин молока, что было очень кстати. Про кабаки и торговые ряды Отто пока ничего не знал, а Дан уже точно был голодным, хоть не говорил ничего и терпел.

– Сынок-то какой у тебя красивенький, – вздохнула Вита, глядя, как мальчишка с наслаждением пьёт прямо из кувшина и облизывает молочные усы, – а мать где?

– Умерла, – коротко отозвался Отто. Ему стало приятно, что белоголового сорванца Даниэля приняли за его собственного сына.

Вита покивала горестно, ещё за медную монету вымыла им окна и смахнула мокрой тряпкой пыль с половиц, да и убралась по своим делам, а они чуть погодя пошли к морю. Они потом подолгу гуляли, изучая город и его улицы, поскольку людьми были новыми, а жить собирались основательно и долго. Кроме того, требовалось время на сборы. Вот тогда и обнаружилось, что форму для приготовительного отделения военно-морского корпуса придётся шить на заказ. Ловкий еврей, в лавку которого они зашли, только покачал головой, увидев маленького клиента. Странно, Дан никогда не придавал значения своему росту. В Торгенземе никто этому значения не придавал, с озорником хватало и других забот, а Фред всегда был его выше, хоть и годом моложе. А тут вдруг даже Отто расстроился. Когда же цирюльник срезал мягкие белокурые, отросшие до плеч волосы и выправил причёску в соответствии с уставом, то Дан сильно приуныл, открылись торчащие розовые, совсем не героические уши и тоненькая шейка. А уж после того, как надели на него серый унылый мундир приготовишки, Дан не смог удержаться от горестного вздоха.

– Ничего, дружок, – утешил его Отто, – там все мальчики будут как ты. Все маленькие, и всем страшно.

– Ты думаешь? – засомневался Дан. Ему стало неприятно, что он так отчаянно трусит, хоть и не показывает вида. Но, кажется, Отто обо всём догадался.

– Конечно, – ободряюще улыбнулся Отто, – пойдём окунёмся, такое пекло. Как только они тут живут?! Вот и нам надобно привыкать, да только можно ли к такой жарище привыкнуть?

После таинственного сумрака еловых лесов, гор и водопадов Озёрного края, после жестокости и равнодушия Тумаццы небольшой светлый Солон казался Дану городом из сказки. По крайней мере так рисовало его буйное воображение приморские города, стоило прочитать о них в книгах. Здесь он увидел настоящее воплощение своих фантазий. Вымощенные светлым камнем узкие и кривые улочки Пригорья, где поселилась они с Отто, белые стены домов под горячим солнцем, нарядные черепичные крыши и зелёные кроны деревьев, время от времени роняющие скрученные от жары листья на горячую каменистую землю, свечки кипарисов, пронзающих пиками нестерпимую синь небес – всё казалось Дану каким-то несбыточным, нарядным сном. Он готов был перебегать от улицы к улице бесконечно, но всегда с одной единственной целью, оказаться на берегу моря, там, где зеленоватая волна с шумом и плеском целует прибрежные камни. Среди мокрых скользких камней Дан мог ползать целыми днями, забавляясь поимкой серых крабиков, гонял стайки мальков в воде, принимая солёные брызги и ласковые шлепки волны. Он мог торчать в порту, разглядывая вёрткие ялики и кособокие рыбачьи шхуны, вдыхать запах соли, йода, смолы и рыбы. Этот запах будоражил воображение и рождал волшебные мечты. За прошедшее с их приезда из столицы время Дан покрылся золотистым загаром, волосы его, взъерошенные и всегда растрёпанные ветром, отгорели до белизны. Он скинул лёгкие туфли, купленные заботливым Отто, и носился по городу босым и почти раздетым, если не считать широких, закатанных до колен парусиновых штанов. Уж точно никто не мог сказать, глядя на сорванца, что он – носитель королевской фамилии и сын благородного отца. Словом, Дан очутился в сказке и расставаться со свободой, морем и лабиринтом улочек, в котором очень быстро освоился, не хотел, жалея лишь об одном, что рядом с ним не было неповоротливого, но преданного Фреда.

И когда на нём вдруг оказался унылый серый мундирчик, сделавший из него какое-то бесцветное существо, тогда на смену нескончаемому счастью пришли тревога и страх лишиться чудесной сказки. Отто увёл своего печального и неожиданно сникшего после примерки у портного подопечного к далёкой Замаячной бухточке. Эту бухту за маяком во время одной долгой вечерней прогулки они обнаружили случайно. Она, скрытая от посторонних глаз, имела неудобный и крутой спуск, но это их обоих не смутило, вода в крошечном заливчике была чистой, глубина небольшой, и дно покрыто мелкими серенькими сглаженными камешками. Отто окунулся, чтобы смыть с себя жар и пот, и сидел в тени нависшего отвесного берега, а Дан с наслаждением плескался в небольших суетливых волнах и вопил от восторга, нырял и барахтался в прозрачной бирюзе моря, забыв о предстоящем поступлении в морской корпус. Отто завтра уже отведёт беспокойного мальчишку в другую часть Солона, где за большим тенистым парком виднеются серо-голубые строения Солонского военно-морского корпуса. Перенесёт туда же немногое, что положено иметь воспитаннику приготовительного отделения, и останется один в маленьком домике. Даже хорошо, что это не раззолоченные хоромы, так ему будет привычнее. Исчезнут на время бесконечные заботы об этом непоседе. Вот скука-то начнётся… А отчего скука? Он будет потихоньку обустраивать дом, садик при нём, может и приработок какой найдётся к тому небольшому жалованию, что назначили ему. Всё как-нибудь устроится потихоньку, а Даниэле будет прибегать к нему в свои выходные. Обидно, конечно, за мальчика, не нужен он особо никому, раз отослали в такую далищу, убрали с глаз долой. Уж лучше пусть будет так, чем как в Тумацце.

Вита озадаченно посмотрела на них поутру, когда они отправились в корпус. Дан вздыхал в своей серой форме и бесконечно возился на крылечке со шнурками твёрдых, неудобных ботинок. Отто терпеливо ждал его, понимая опасения и нежелание мальчишки окунаться в тревожащую неизвестность. Дядька держал в руках небольшой баул с вещичками и пакет, который следовало вручить начальнику корпуса, беседовал у калитки с любопытствующей соседкой.

– Кадетик? – удивилась она, кивнув на Дана, облачённого в форменный мундирчик. Обычно она видела мальчика почти раздетого, как и всех окрестных ребятишкек.

– Да.

– Так ты из благородных что ль, сосед?

– Я-то нет, – объяснил Отто, чтобы не возникло дальше недопонимания, –мальчишка из них. Я не отец ему, отец в столице, приставили меня к барчуку дядькой. Он тут учиться станет, а я для пригляда назначен, у благородных так полагается.

– А и не скажешь, что так вот. Издали словно отец с сыном, он слушает тебя и не прекословит. Барчуки-то всегда гонор свой показать спешат.

– Я с ним с самого рождения вожусь, – спокойно объяснил Отто, – папеньке дела нет до него, он его сюда нарочно отправил, подальше от себя. Вот мы с ним друг к другу и привыкли. А что? Он один, и я один. А так вроде как вместе, парнишка он у меня не вредный, но страсть какой непоседливый. Такие вот дела, соседка.

Он взял Дана за руку, и они пошли в сторону большого зелёного парка, за которым и находился Солонский военно-морской королевский корпус. Вита проводила их взглядом, и когда широкоплечая, массивная фигура Отто и маленькая серая кадета исчезли на спуске, принялась за свои бесконечные дела.

Дан сильно волновался, Отто это понял по вспотевшей ладошке. В большой прохладной сумрачной приёмной уже много людей. Такие же взволнованные мальчики в серых мундирах испуганно оглядывались по сторонам, словно искали защиту от чего-то неведомого, но при этом каждый оценивал своего будущего товарища и ни под каким видом своего страха старался не выдать. Со многими присутствовали солидные взрослые мужчины, похоже отцы, хотя были редкие дамы. На многих отцах военные мундиры, по сравнению с которыми серая унылая форма приготовишек казалась особенно убогой. Дан ещё крепче сжал ладонь Отто, с ужасом обнаружив, что он действительно самый маленький среди мальчиков. Он испугался, что из-за маленького роста его в корпус не примут, и придётся возвратиться в проклятую Тумаццу. Он стоял, низко опустив голову, чтобы на его лице никто не смог прочесть испуга, А ещё он никак не мог пристроить твёрдую фуражку. Она всё время выскальзывала из-под локтя, хотя у остальных мальчиков держалась хорошо. По мере того, как подходила их с Отто очередь, волнение в нём натягивалось внутри тугими струнами, почему-то затошнило. Отто держал в руках толстый конверт из плотной желтоватой бумаги с сургучной печатью и оттиском герба рода Дагонов, королевского герба. Но Дан об этом не догадывался, вся его большая надежда была на рекомендательное письмо господина Тринити, его он тоже отдал Отто. Может быть ему не откажут, если прочтут рекомендации профессора. Они прощли в кабинет самыми последними. Пока ждали своей очереди и распоряжения важного стройного адъютанта, Дан видел, как офицер одного за другим отвёл всех мальчиков по очереди куда-то, а взрослые из приёмной удалилась. Это даже хорошо, что они последние, Отто немного растерялся среди важных господ и офицеров, замешкался и подошёл к молодому офицеру позже всех. Зато никто не узнает, что Даниэля не приняли в корпус из-за маленького роста. А может быть всё-таки примут, ведь профессор Тринити почему-то был в этом совершенно уверен. Очень не хотелось возвращаться в проклятую Тумаццу от синего, тёплого моря и сказочного городка. Адъютант начальника корпуса, сам по себе великолепный в морском кителе, сделал призывный жест и отворил массивную створку двери. Дан сделал несколько шажочков на подрагивающих ногах, перед глазами что-то бесконечно мельтешило, а воздуха в груди не хватало, хорошо, что был Отто, в руку которого он вцепился со всей силы.

За длинным, покрытой синей скатертью столом сидели несколько офицеров в форме военно-морского флота. Эта форма показалась Дану замечательной, но смотреть на них на всех было немного страшно, и он опять опустил голову. Отто между тем протянул подошедшему к нему молодому узкоплечему офицеру пакет. На лицах присутствующих проступило изумление, едва они рассмотрели печать на конверте. Отто одобрительно похлопал мальчишку по плечу. Это движение заставило Дана несмело поднять голову и поглядеть на офицеров. Один из них, тот что находился посредине, встал из-за стола и подошёл ближе.

– Передайте его высочеству, – глуховатым голосом сказал он, – что молодой человек зачислен на приготовительное отделение. Я чрезвычайно рад выбору его высочества нашего заведения для воспитания и обучения сына.

Отто между тем с поклоном подал письмо профессора:

– Тут вот ещё письмо для Вас, господин адмирал.

«Ого, – подумал Дан, – оказывается, это настоящий адмирал». Он поуспокоился, услышав, что принят, и любопытство начинает проступать, оттесняя тревогу. Адмирал совсем не похож на адмиралов из его воображения и морских рассказов, которые он прежде читал. Этот адмирал среднего роста, сухощавый, подтянутый и кажется совсем не силачом. У него были на месте и руки, и ноги, и оба глаза. И в лице совершенно ничего героического не обнаружилось. Тёмные волосы зачёсаны назад, такие же тёмные, внимательные глаза, в уголках глаз и на лбу морщины. На правом виске к уху протянулся беловатый шрам. Только губы такие, как и должны быть у командира – тонкие, сухие, сжатые в строгую линию. Адмирал быстро прочитал письмо, и брови у него удивлённо приподнялись. Он тоже с интересом начал рассматривать совсем маленького мальчика, стоящего перед ним. И тоже улыбнулся, заметив в распахнутых синих глазах напряжение, тревогу и любопытство. Потом он обратился сначала к Отто:

– Вы можете идти, передайте вещи кадета надзирателям в казарме.

Потом подозвал к себе узкоплечего офицера, того самого, что отводил куда-то других мальчиков:

– Капитан Бервес, отведите кадета в расположение приготовительного отделения.

Дан рывком развернулся:

– Отто!

– Ничего не бойся, – успокоил его дядька и осторожно поцеловал в макушку, – ты же у меня смелый. Я буду ждать тебя в увольнение, ступай с богом.

Дан шёл на всё также чуть подрагивающих ногах и на левом плече чувствовал крепкие, сильные пальцы, они время от времени поворачивали растерявшегося от неожиданности приготовишку в нужную сторону. От испуга Дан даже голову поднять боялся и смотрел лишь на белую крошку гравия под ногами, совершенно ничего вокруг не замечая. Но спустя какое-то время он упёрся взглядом в прочную, тёмную, отполированную множеством ног плиту, а выше ещё одну и ещё. Немного погодя, когда сильные пальцы дежурного офицера подтолкнули его вверх по узким плитам, Дан сообразил, что это ступени крыльца и поднял взгляд. Он оказался перед входом в длинное, некрасивое серое здание. Его завели туда, и он, миновав сумрачный коридор, где угадывались створки ещё нескольких дверей, ступил в гулкое просторное помещение с двумя рядами коек и шкафами вдоль стен. Выше шкафов виднелись прямоугольники окон, но свет плохо проникал сквозь густую зелень деревьев и кустов, росших снаружи. Очень неприятно было очутиться в сумраке после яркого солнца и синего простора, который понравился Дану сначала. Он сжался от нехорошего предчувствия, кажется, всё, что должно произойти с ним дальше, не будет напоминать волшебную сказку, и его самые смелые мечты должны будут исчезнуть в холодном гулком сумраке длинной комнаты.

– Последний, – насмешливо произнёс где-то сильно сверху дежурный офицер, – такой мелюзги, я ещё не видывал. Получите, господин капитан, вот уж теперь намучаетесь, скоро младенцев к нам будут определять.

Пальцы соскользнули с плеча, и Дан затылком ощутил, а потом и услышал удаляющиеся шаги. Он переглотнул и медленно поднял взгляд. Сначала увидел начищенные короткие армейские офицерские сапоги, потом форменные чёрные брюки, потом взгляд перескочил на китель с рядом серебряных пуговиц, пробежал по ним, споткнулся о голубую узенькую ленточку в петлице, метнулся на стойку воротника мундира и встретился с настороженным прищуром тёмно-серых небольших, глубоко сидящих глаз. Дан ещё подумал недоумённо, что всё вокруг так или иначе имеет отношение к серому цвету.

– Станьте прямо, – сухо толкнули узкие бесцветные губы, над верхней шевельнулись рыжеватые усики. И чуть погодя, заметив, что мальчишка нерешительно дрогнул и выпрямился, человек спросил, – как ваша фамилия?

При этом офицер с эполетами капитана развернул листок бумаги, который протянул ему сопровождавший кадета дежурный.

– Дагон, – негромко, непривычно даже для самого себя отозвался Дан и заметил, как дрогнули бесцветные редкие брови, а на высоком загорелом лбу у капитана сложились удивлённые морщины. Офицер, не доверяя слуху, всмотрелся в бумагу и, кажется, даже слегка побледнел, в его глазах мелькнул огонёк насмешки и злорадства.

– Станьте смирно, воспитанник Дагон, – резко и отрывисто скомандовал офицер, – руки по швам, голова прямо. Так нужно стоять перед старшим по званию.

Дан вытянулся и боялся даже дохнуть.

– Следуйте за казарменным надзирателем, – не меняя тона распорядился офицер и движением руки подозвал немолодого крупного мужчину в чёрной тужурке, но без погон и эполет.

Так Дан узнал, что очутился в казарме.

Ему определили самую последнюю койку, возле унылой белёной известью стены в тёмном углу, собственно, только она и оказалась свободной, на остальных уже лежали тонкие серые одеяла и подголовники в белых чехлах. Здесь почему-то пахло пылью и мылом, а из приоткрытой дверцы грубо сработанного шкафа – сапожным воском. Потом уже Дан понял, этот запах источали ботинки всех до единого воспитанников, он пропитал шкафы и предметы, лежащие там. Казарменный надзиратель положил на его койку одеяльце, простынь и подголовник, распахнул дверцу и с громким стуком поставил на полку стянутую ремешком стопку книг, деревянный футляр с письменными принадлежностями, тетради и линейки, свёрток с шинелью, робой и ещё одним комплектом нательного белья. А большего воспитаннику младшего приготовительного отделения военно-морского корпуса иметь не полагалось. Оцепенев от всего происходящего, Дан стоял напротив распахнутых вонючих недр шкафа и переводил взгляд с полки на полку, пока надзиратель не подтолкнул его в спину и немного ворчливо, но не зло проговорил:

– Раскладывай свои вещи, мышонок, чего встал, здесь прислуги нет. Койку застели, шинель на крючок повесь, пошевеливайся, через четверть часа построение на плацу.

Дан суетливо принялся за дело, чувствуя на своей спине любопытные взгляды других мальчиков, и справился довольно быстро, только вот до верхней полки, куда полагалось поместить серую твёрдую фуражку, не дотянулся и пристроил её на стопку книг. С койкой он не успел, её пришлось оставить неубранной. Где-то снаружи рассыпалось стаккато армейской дудки, и другие мальчики, у которых по-видимому, было время освоится, стали быстро покидать сумрак казармы, побежали на улицу. Дан тоже поспешил следом, потом спохватился и вернулся за забытой в шкафу фуражкой, а на плац прибежал самым последним, страшно взволнованный своим первым опозданием.

– Строится следует пока играют сигнал, – назидательно произнёс противный рыжеусый капитан, недовольно оглядывая неровную шеренгу новичков и медленно проходя вдоль неё вместе с невысоким и очень сердитым немолодым капралом. Капрал молча брал за руку какого-нибудь из вновь поступивших в корпус и переставлял в строю, вскоре все мальчики стояли строго по росту. Дан остался самым последним, к своему ужасу оказался самым низкорослым, и если первый в шеренге доставал относительно невысокому капитану до плеча, то Дан смотрел офицеру куда-то в живот. Когда капитан остановился напротив малявки и насмешливо поглядел сверху вниз на серую тулью небольшой фуражки, капрал даже растерянно закряхтел, предвкушая долгую возню с подобной мелюзгой и засомневался:

– Разве ему исполнилось десять лет, господин капитан, уж больно маленький какой-то?

Капитан ничего не ответил капралу, отошёл на несколько шагов назад, полюбовался стоящими по ранжиру мальчиками, на лицах которых у всех без исключения присутствовали волнение и даже испуг, и бесцветным скучным голосом принялся перечислять основные правила распорядка, поведения и устава, обязательные к выполнению. Он так же не преминул рассказать о наказании, которое ждёт любого за нарушение этих самых правил. Офицер никуда не спешил и проговаривал слова с чувством и расстановкой, делал многозначительную паузу и любовался смятением, всё чётче проступавшем на побледневших физиономиях новых воспитанников корпуса. Капитана звали Себастьян Тилло, его назначили офицером-воспитателем при младшем приготовительном отделении, он был немолод и довольно давно служил в корпусе, был на отличном счету и оставался вполне доволен собою и своим жалованием. А мальчишки – они всегда мальчишки, как привести в надлежащий порядок самые буйные головы Себастьян Тилло отлично знал и умел. С капралом Хоконом они давно образовали очень эффективный союз, дружили и понимали друг друга прекрасно, имели одинаковые взгляды на жизнь и одинаковые жёсткие требования. Старшие кадеты и даже гардемарины не завидовали воспитанникам, которые попадали под опеку этих двоих. Но мальчишки, стоявшие перед ним сейчас ни о чём, не догадывались, были полны почтения и страха. Собственно, этого и добивался Тилло, он завершил свою долгую речь, выдержав своих подопечных под командой «смирно» почти три четверти часа, а после оставил несчастных приготовишек с капралом Хоконом заниматься строевой подготовкой, тренировать воинское приветствие, чёткие развороты и перестроения. Заниматься этим полагалось со следующего дня, но, чтобы добиться быстрого отхода к отбою, Тилло прибег к такой незамысловатой процедуре. Перед самым отбоем он обошёл все койки в казарме, выговорил тем, кто их неопрятно прибрал, но маленькому Дагону за вовсе неубранную постель досталось особенно сильно. Мальчики, чьи койки стояли по соседству, испуганно вздрагивали, когда Тилло неприязненно цедил слова, особенно напирая, что на особенное отношение носитель звучной фамилии рассчитывать не должен.