И пусть мир горит

Костлявый кулак стыда сжал горло резким спазмом, но Блаку было уже наплевать. Он не гордый, он сглотнёт.

– Родичи учили, что каждый из нас может воспарить над уделом простых смертных. Стать достойным того, чтобы изменить мир. Приблизиться волей к богу. Гордыня и тщеславие – излюбленные манипуляции Чёрного бога. Отрёкшись, я предпочёл сознательно принизить себя и выбрать целью жизни иную верность. Верность Хизару. Верность родине.

– Похвально, – благородная улыбнулась. – Достойный повод жить.

– Но и эта цель разбилась, стоило мне только получить приказ от его Величества, – Блака передёрнуло. – Понимаете, о чём я?

– Да. Могу понять. Должна бы осудить, но не смогу. Всегда проще служить одному конкретному человеку, чем смутному образу народа, власти, страны или миропорядка.

– Не вам, миледи.

– Это и дипсаду ясно, солдат, – она упрямо вздёрнула подборок. – Тем искреннее делается твоя преданность, и тем самоотверженнее – действия. Именно поэтому ты ушёл в самоволку, совершил самоубийственный переход в Хельт. Нашёл там женщину, что прямо угрожает Хизару и косвенно – но не менее реально – тому, кто тебе действительно дорог. Горжусь, горжусь, – торжественно изрекла она и чуть склонила голову на бок. – Мне по душе твоя искренность и инициативность. Не заискиваешь, не юлишь, не пытаешься скрыть мотивы поступков. Даже свои худшие качества ты направляешь в полезное русло. Даю руку на отсечение: как только все закончится, ты сможешь работать на особой службе с полной самоотдачей.

– Леди Фэйлин…

– А сейчас благодарю за верность. Именем короля – благодарю.

Будь он проще, наверняка бы смутился. Но на это не было времени. Блак прокашлялся, потер запястья и поспешил завершить доклад про Омму.

– Когда я нашёл эту бабу, – Блак кивнул в сторону трофея. – Понял: от неё разило чёрной волей. Наверное, она тоже почувствовала меня, оттого была готова к драке. Мы схлестнулись, и я оказался сильнее. Или везучее? Не знаю, била она знатно. Очевидно, что Омма была одарённой: от обычных сектантов я не помню подобного душка. Так вот, миледи. Думается мне, что это свойство дара нужно будет использовать в работе.

– Всё так. А Омма при тебе не колдовала?

– В драке дар она не проявила.

– Зато пометила тебя, – благородная вновь коснулась взглядом раненого плеча Блака. – Подытожим, разведчик. Ты не нарушал приказов. Я сама не догадалась ограничить свободу твоих перемещений, хотя должна была – а потому наказания за самоволку не будет. Благодаря проявленной инициативе и, кхм, наглости, ты уничтожил одного из лидеров мятежа и выкрал важные документы. Награды за это тоже не будет, сам знаешь, почему.

– Так точно.

– Но я запомню этот поступок, Блак. И, когда всё закончится, рассчитаюсь с тобой сполна. Всё. Иди к себе. Прикажи девушкам отмыть тебя и обработать рану. Поешь и выпей вина. А ещё, Сильных ради, назови уже нормальный трактир в Анре! Сходим по прибытию, закажу тебе лучшего пойла в городе.

– Слушаюсь. И… «Дубовый лист», миледи.

Удивительно. Сейчас Вор был не против выпить с начальницей чарку-другую самогона. Что же, уподобился бабе из народной молвы – выпустил пар и обмяк? А может, убийство мятежницы попросту прочистило мозги? Ладно, хер с ним. Блак подумает об этом позже. Подумает о том, кому и чему служит – нет, не так. Кому и чему хочет служить, да не ради себя, но ради чего-то большего.

Служанки натаскали горячей воды в купальню, привели мужчину в порядок и перевязали плечо. Прямо там, в благоуханной бадье, он поел перчёных куриных окорочков и запил их тёплым пивом. Эх, не то, что он хотел, но тоже сойдет. Сытость и горячая вода, не говоря уже о робких девичьих руках, расслабляли. На одну из служанок Блак даже засмотрелся – полные бёдра, русые локоны, поджатые в смущении губы – всё, как он любит! Приятные мысли перебил стук в дверь.

– Милорд Блак, – раздался знакомый голос стражника. – Леди Фэйлин вызывает к себе. Безт… безотла… Сей момент.

Вор разочарованно цокнул языком и, затянув полудоспех поверх сухой шерстяной рубахи, вернулся к Фэйлин. Она приблизила палец к губам и протянула ему пожелтевшую записку.

– Это было среди листовок.

Тронув пергамент, он сразу почувствовал недоброе: будто сам пергамент пах тленом, гниющей плотью и чем-то ещё, до дрожи тошнотворным. Блак развернул пергамент и пробежался по выцветшим строкам, что впились в кишки подобно тысяче пиявок:

«Нелюдей свёл. Они готовы выдвигаться. Что касается чародейки – помощь не требуется: он сам пожелал отвести её к жертвенному алтарю. Нас ждут в Хельте. Хворост нуждается в искре. И пусть мир горит.

Костяной Ремесленник».

– Ты говорил о…

Блак не расслышал дальнейших слов Фэйлин. Лишь посмотрел на неё так, что девушка отпрянула, и сказал что-то далёкое от благородного, верного, справедливого и пристойного.

«Он сам пожелал отвести её».

Ису ведут к жертвенному алтарю.

И тут Блака поразила боль. Он застонал и согнулся пополам, вцепившись в мокрые волосы. Тугие волны давили на череп изнутри, глаза, казалось, вот-вот лопнут от вспышек подобно переспелым плодам винограда. Сквозь это безумие всё более явным и чётким стали слова, что эхом злорадства звучали прямо у него в голове:

«Ты сам виноват. Каково это, сын, – быть предателем?»

Вор рыкнул коротко и отчаянно, и мир померк. Стены комнаты сменились бешеной пляской деревьев, могильных плит, каменных зданий и опустошённых полей. Мужчина успел рассмотреть Белый лес, заброшенный сеновал, ворота Рига, сожжённое капище близ Анры, куда водил его отец, и альков борделя, куда он сам заходил пару раз; там его появление вызвало пронзительный визг да возмущение голого мужика, что упал кровати и потянулся за топориком. Блак пытался задавить чужой смех, комкавший разум, но не мог и лишь стонал, «прыгая» ещё раз, и ещё, и ещё. Чужая воля высасывала крохи контроля, а в голове тлел жестокий смех бога.

Мокро. Холодно. Страшно.

Пустота изрыгнула его прямиком в пожухлый сфагнум. Мох прорвался под человеческой тяжестью, и Блака окунуло в ледяную воду. Кряхтя и плюясь ряской, он отчаянно замахал руками в поисках опоры, вот только ладонь скользнула о что-то студенистое. На поверхность всплыли пузырьки, высвобождая утробный рокот. Над Блаком зависло щупальце. Потом поднялось второе, и наконец он ощутил на щиколотке сжимающееся кольцо… Прыжок. Разбуженная гидра осталась ни с чем.

Казалось, он сможет остановиться, лишь перестав существовать. Вору оставалось лишь крошить зубы от натуги и раз за разом, попытка за попыткой обращаться к собственной воле. Он вернёт контроль. Он сможет… Он вернётся к ней.

Бок хлестнуло раз, другой, спина почувствовала сопротивление, и Блак с треском приземлился в заросли можжевельника. Воздух вышибло из лёгких, и он скорчился на земле, отчаянно открывая и закрывая рот. Лишь немногим позже, когда дыхание вернулось в норму, Блак смог встать и попытаться понять, где оказался. Колени мелко тряслись, внутренние органы буквально вопили от ужаса, но глаза видели всё ясно и чётко: девственный бор, озеро, окруженное отвесными скалами, кострище, засыпанное белым кварцевым песком. Блак оторопел. Что это за место? Он никогда, никогда тут не был. Мужчина прошёлся подальше от берега, то и дело вздрагивая – что-то задержался очередной «скачок» – и обнаружил подпаленное дерево. Твою мать, несколько таких. На одном из стволов зияли отметины будто от арбалетных болтов… Нет, то были не металлические снаряды. Магия. Ледяные чары.

Она была здесь.

Два вопроса, как сказала бы Фэйлин. Первый: его взаправду занесло в Коргар? Ну, тут ответ очевиден. Второй: сука, как это вообще возможно? Доселе Вор мог перемещаться лишь в те места, которые видел своими проклятыми глазами. Паника обожгла нервы и просочилась на кожу. Блак рассмотрел тёмную дымку, что полилась из его пор. Он истекал мраком совсем как мёртвая голова Оммы, одарённой из Хельта. Зрение помутилось, корень языка весь покрылся желчью.

Он что, умирает? Одарённый попытался сделать шаг в пустоту, но не смог и упал на колени.

Сейчас он снова потеряет сознание и уснёт. Нет. Умрёт тут, в горах, в полном одиночестве, далёкий от того, к чему только начал стремиться. Возможно, так будет лучше. Он заслужил. Жизнь, полная слепой ненависти, окончится в сочувственной полутьме.

Блак закрыл глаза – и мир дрогнул, завертелся.

Так точно, леди Фэйлин. Приказа умирать не было.

Несколько тошнотворных рывков. Воспоминание о голосе в голове, что зудело: «Ты сам упустил её. Ты же и вернёшь». На излёте сознания его снова окунуло в воду, тёплую и пахнущую шалфеем, да так и оставило. Блак нащупал сырое растрескавшееся дерево и спустя несколько бесконечных ударов сердца понял, что мёртвой хваткой цепляется за края купальной бадьи. С трудом разомкнув глаза, он увидел знакомый потолок жилища градоначальника. Серьёзно? Да, так и есть. Он вернулся в Борег, прямиком в свои, нет, в торпитовы покои, и только милостью богов не захлебнулся в бадье.

Дальнейшие воспоминания шли обрывками. Стража, выбившая дверь. Чьи-то руки, вытаскивающие его из бадьи, плеск воды, что лилась на половицы. Писк служанки и ровный, повелевающий тон Фэйлин. Он что-то говорила ему, перебивая стучавшую в ушах кровь; кажется, он даже отвечал, да всё какую-то ерунду, бред, ересь. Нескоро, ой, нескоро Блак смог различить отдельные слова. Ответы стали осмысленными и членораздельными. Блак цеплялся за этот разговор, как утопающий за соломинку, и смог выбраться из омута паники.

Мужчина распростёрся на мокром полу, чувствуя саднящую боль в ободранных кончиках пальцев, там, где сорвал ногти. Фэйлин сидела рядом и лупила по щекам, а потом, увидев, что подчинённый «вернулся», охнула и ликующе улыбнулась.

– Дура, – прохрипел он. – Пощёчины никогда не помогают.

– На допросах всегда работало, – парировала она, милостиво пропустив «дуру» мимо ушей. – Что с тобой стряслось, Блак? В двух словах.

Он рассказал – в двух десятках. Увидел, как благородная изменилась в лице, а затем с её губ слетело:

– Чтоб мне сдохнуть, Блак, если ты не начал вытягивать силу из своего бога.

Глава 14. Юджен

Ребёнок молчал, слава спасителю. Извивался, лягался, плевался, как зверёныш, но молчал. Жрец в чёрной рясе утёр пот со лба и пропустил удар пяткой. Кожа на губе лопнула, и мужик мстительно ударил мальца в ответ. Отпечаток ладони подчеркнул мертвенную бледность ребёнка, но крика за шлепком не последовало.

Его звали Маркус. Маркус-Никто из ниоткуда, без роду и племени, без прошлого и будущего. Казалось бы, рядовое дитя войны, вот только не было в нём ничего обыкновенного. Маркус уродился наследником бога и потому должен был умереть.

Пары покрытых шрамами, татуированных, унизанных кольцами из тёмного металла рук приковали тощее тело к алтарю. Жрец и паства единогласно выдохнули. Ух, задал им жару юный наследник. Как и ожидалось от кровинушки Жизни и Смерти, пусть даже не успевшей прикоснуться к тени её могущества.

– Пропустите.

Вкрадчивый голос одарённой шилом пронзил морозное зимнее небо над капищем. Меж исполинских треугольных камней проскользнула фигура в пёстрой телогрейке. На голове её красовалась меховая шапка, залихватски сдвинутая на затылок. Лицо заливал румянец. По приоткрытому рту жрецу стало понятно, что Хретта ис-Рийг раскраснелась вовсе не от мороза, но от восторга и алчности. Женщина на полном серьёзе считала, что господин доверил провести ритуал именно ей потому, что проявил в её теле истинную часть себя. Ту часть, которая увидит, услышит, почувствует и пожнёт истину. Избранная, да? Ну поглядим.

До жреца доходили кое-какие слухи об её светлости. Говорили, Хретта мнит себя отражением спасителя, его созидающей женской стороной. Собрав вокруг себя узкий круг посвящённых, чародейка внушила им безусловную любовь к себе, едва ли не такую же истовую, как к Разрушению. Это можно было бы объяснить извращённой влюблённостью, если бы не эгоизм ис-Рийг, её властность и беспринципность. Жрец видел лишь желание поравняться с благодетелем, стать новой из Сильных. Это шло стерве намного больше. Почти так же, как парчовая телогрейка и румянец цвета зимней зари.

В руки женщины прыгнул костяной клинок. Она наставила острие на живот парнишки и задумчиво склонила голову. Ребёнок дрожал от холода – доставили его на капище в одной замаранной рубахе – и таращился на кость. По камню потекло, и в воздух поднялся зловонный пар. Хретта поморщилась и заговорила слова ритуала:

– Вверяем тебе свою волю, спаситель…

Сон всё не шёл из головы. Юджена знобило, но вовсе не от неприятного зрелища: много ли детей погубил он сам, творя чёрные чудеса? Юноша увидел в Хретте то, что подточило уверенность в себе: призрак возможной неудачи.

Он не знал, случайно ли разделил очередное воспоминание бога, или же Разрушение прислал морок по воле своей. Последнее можно было бы счесть актом доверия, очередным доказательством избранности Костяного Ремесленника. Первое – либо случайность, либо дурной знак. Дурного знака он страшился.

Все верные знали историю о том, как впервые был вычислен и пойман живым наследник старой богини. Во времена Первого мятежа слуги Разрушения уже знали правду о воплощениях Сильных и искали их по городам и сёлам, не жалея сил. По воле случая один из них узнал о странном ребёнке, что задавал странные вопросы, похитил того и убедился, что малец и впрямь был непрост. В столь юном возрасте у него уже проявились вещие сны, осознание себя чем-то большим, чем простой смертный. Маркуса передали в холёные лапы Хретты, и та, обратившись к дару, подтвердила: в теле мальчишки теплится чужаяволя. Одарённая завоевала честь провести ритуал и прервать круг перерождений Зрелости и надломить барьер, что заточил спасителя в человеческом теле.

Ритуал оказался пустышкой. Маркус помер, но прочность барьера осталась прежней, а сила Разрушения – по-прежнему ограниченной. О дальнейшей судьбе Хретты никто не ведал. А годы спустя на страницах летописей отметилась Марна Тамиус. После встречи с ней Разрушение создал новый план второго пришествия. Слугам его было наказано собрать наследников Сильных у подножия Дымящейся скалы, там, где обсидиановые рёбра окружали сердце земли. Собрать и уничтожить. Раньше лишь он один знал, что значит «уничтожить», но Юджен стал первым, кто мог разделить эту тайну.

Разрушение должен видеть смерть собратьев воочию. Обязан повторить сцену собственного падения, но перевернуть её с ног на голову и низвергнуть брата и сестёр. Стоя на собственной могиле, бог сможет поглотить их силы и направить туда, откуда те были бессовестно украдены – в лоно природы, в лоно самого хаоса, холодной бездны, где он коротал века в надежде выбраться и отомстить. Тогда и только тогда вместе с оковами смертного тела будет уничтожен барьер, и начнётся второе пришествие.

Затем Юджен встанет подле господина… если повезёт.

Однако в ту ночь, когда юношу посетил сон-морок, капризная удача отвернулась от него. Во всём должны быть баланс и гармония. Судьба одной рукой даровала знания и силу, а второй отняла то, что раньше помогало быть на острие успеха. Этим Ремесленник объяснял всё, что происходило с ним после отбытия из Гурима: падение с лошади, что испугалась кабана и встала на дыбы, серьёзную простуду и даже знакомство с непроходимо тупым командиром Брейтом, которого Юджен нанял руководить вооруженным эскортом. Брейт болтал без умолку, заискивая перед одарённым, и всё просил замолвить словечко «кому надо». Если бы недотёпа направил силы на выполнение прямых обязанностей, то не пропустил бы атаку вольных разбойников в трёх днях от Гурима. Молодчики успели подстрелить пятерых, пока отряд смог перегруппироваться и дать отпор. После схватки Юджен приказал перебить командиру ноги и столкнуть на дно оврага. Приказ был выполнен, и с тех пор все до одного наёмники неотрывно глядели по сторонам, прикрывая спину проповедника.

Он бы с удовольствием взял с собой Феда или любого другого соратника из Рига, но нет: оставил их в Гуриме. Не страшно. Ещё пара дней, и сердца наёмников из эскорта будут принадлежать ему. Мужики смотрели на юнца и поднятого им слугу – костяную росомаху – с приемлемой смесью страха и почтения. Пара вечерних молитв, и они исполнятся благоговения. Так всегда работало, и сработает снова.

Вот только стоило Ремесленнику припомнить об утерянном везении, он чувствовал что-то сродни неуверенности в себе. Он беспокоился, сможет ли подмять под себя обещанного генерала. Не простуда, но предчувствие краха выкручивало суставы, застревало в больном горле, мешало спать и злило сильнее колючего одеяла. Произойдет нечто мерзкое. Нечто, что повлияет на Юджена так же, как на всю дальнейшую работу Последователей.

День, когда отряд переступил частокол станицы Рябиновой, был невзрачным, сырым и скорбным под стать мыслям Юджена. Голые деревья, от одного вида которых становилось зябко, осаждали поселение, царапали когтями-ветвями двускатные крыши домов. Рядом с колодцем в центре станицы стояла юрта. Юджен впервые видел подобное сооружение. Округлую палатку, крытую шкурами оленей и лосей, украшали плетёные разноцветные шнуры и лосиные рога. Из отверстия на крыше шёл дым. Воин, что ожидал у ворот, почтительно склонился, проводил проповедника к юрте и откинул служившую дверцей шкуру.

– Мы ждали вас ещё вчера, – обронил он.

– Дороги в это время года непредсказуемы, – Юджен пожал плечами; он умолчал о том, что потерял неполный день из-за разбойников-голодранцев. – В наших рядах прибавилось иселинцев?

– Стараниями уважаемой Лой.

– Замечательно.

В их последнюю встречу соратники едва успели обсудить летние похождения в Ячменной долине. Незримая славно поработала в Дэсеме и, потеряв почти весь отряд, достигла своих целей. Более того, перевыполнила. В Хизар за ней вызвались пойти некоторые из джиннов. Лой рассказала, что ряды верных пополнились несколькими десятками синекожих, большинству из которых предстояло пройти суровое научение. Но один из них был особенным. Незримая намекнула, что отрекомендовала новичка спасителю. Судя по всему, бог принял нового сына и одарил особой милостью.

Хозяин юрты встретил Юджена суровым и сдержанным кивком головы. То был джинн лет за сорок, плотный и невысокий. Седина уже тронула вороные волосы, переносицу надреза́ли резкие морщины, взгляд прозрачно-голубых глаз был острым и пронизывающим, словно у сокола. Одет синекожий был в чужеземные тряпки – что-то вроде песочной туники с меховой оторочкой, широкие штаны да сапоги с загнутыми мысами. На коленях у него лежал диковинного вида музыкальный инструмент с длинным узким грифом, увенчанным резной конской головой. Дождавшись, когда гость усядется на циновку и представится, синекожий отложил диковинку и молвил:

– Я Когутáй. Это, – он указал большим пальцем на юнцов, что сидели за его спиной. – Мои сын и дочь. Рад познакомиться, одарённый. Мне говорили, что ты молод, но…

Юджен гневно раздул ноздри, так и не дождавшись окончания фразы.

– Тебе рассказали, что я взял Хельт и Гурим?

– Да, монгу, рассказали. Вы с соратниками действовали хитро и рискованно, – почему-то похвала эта звучала как издёвка. – Хоть господин и рассчитывает на мой дар, думается мне, что в Риге хитрость не сыграет. Потребуются тактика и расчёт. Я, как бывший ханский воевода, могу предложить общему делу свои таланты. Вижу вопрос на твоём лице: есть ли дар у этого старого ворчуна? – он хмыкнул. – Отвечу позже. Видишь ли, приезд ваш омрачили почтовые птицы с юга и с севера. Тороплюсь ввести тебя в курс дела.

– Начнём с севера, пожалуй.

От услышанного Юджена раскурочила ярость. Предчувствие беды не лгало. Какой-то ублюдок сумел умертвить Омму и надругаться над телом, а что хуже всего – покинуть Хельт незамеченным. В северной твердыне назревала смута; уважаемый Эгер показал себя скверным градоначальником и едва справлялся с обязанностями. С тех пор как он лишился поддержки чародейки-Волчицы, чернь стала позволять себе сомнения.

Сильнее ропота хельтцев Костяного Ремесленника пугали тяготы бога. Резко, внезапно к Разрушению вернулись дары Хораса и Оммы, и спаситель как пить дать испытывал нечеловеческие муки. Все ли пройдёт гладко там, в горах Коргара, где решается судьба континента? Юджен дал себе слово, что начнёт молиться об этом денно и нощно, но только после того, как покорит Риг.

– Нас, обуздавших магию хаоса, осталось немного, – пророкотал Когутай. – Человек восемь-девять. И война эта может унести ещё больше бесценных жизней. Следует завершить её как можно скорее и навеки отбить у людей желание перечить господину.

Юджен чихнул и утёрся рукавом.

– При всём уважении, я не верю, что мы сможем одолеть Фредерада до наступления лета. Когутай, что принесла птица с юга?

– Висариусы передали лже-королю больше тысячи рыцарей. Конница уже перешла границу и движется к Анре. Видишь, монгу, у нас нет иного выбора, как торопиться. Пока вы с соратниками глодали беззащитный север, я смог собрать в кулак пять тысяч и готов вести их в бой.

– Где ж ты взял такую силу?

– То тут, то там, – джинн потеребил ус цвета соли с перцем. – Дар у меня такой: умею убеждать. Хотя за верными и так идут многие: наёмники, стражники-отщепенцы, горячие юнцы и идеалисты…

– Что за дар, уважаемый?

– Хм-м-м…

– В нашем деле трудно без взаимного доверия, – голос дал предательского петуха, и Юджен поспешил скрыть его за сиплым кашлем.

– Истинно так. Вижу, что мне ты доверяешь. Причём дальше больше, чем лекарям или очистительному пламени погребального костра.

Юджен поднял брови, и джинн участливо скосил глаза на его руку. Юноша посмотрел на тыльную сторону кисти и онемел: кожа расцвела чёрными язвами, обнажившими тонкие кости. Его охватил ужас, пронзивший тело от паха до ключиц; сердце замерло, а во рту стало суше, чем на дне песчаного карьера.

«Помилуй меня, Разрушение», – пронеслось в голове. – «Только не это, умоляю. Только не так».

– Чего молчишь? Язык проглотил?

Паренёк за спиной Когутая нервно хихикнул. Девчонка, одетая в кольчугу поверх фиолетовой туники, молчала. Юджен с трудом оторвался от гуримской язвы и вперился в её лицо. Джиннка подняла к носу ладони – голубые и абсолютно чистые – и залилась слезами. Брат заметил это и стукнул её по колену. Сестра подобралась и убрала руки за спину.

Юджен разгадал игру иселинца и беззвучно проклял весь его род. Вот тебе и легендарное гостеприимство джиннов, что так веселило Лой. Он скрипнул зубами и призвал собственный дар; прозвучал треск рвущейся ткани, и в следующий миг сквозь дымоход пролетел рогатый череп. Он угодил прямо в очаг и взметнул к потолку столп раскалённой золы. Несколько тлевших головешек упали на колени хозяина и музыкальный инструмент. Угли на струнах заставили Когутая вскрикнуть и поспешно стряхнуть их на циновку.

– Моринхур-то за что?! – вырвалось у него, и будь Юджен последним дураком, если не уловил в тоне мужчины довольные нотки.

Наваждение развеялось, кожа побелела, от язв осталось лишь воспоминание.

– Хозяин славно шутит, и гость ему под стать, – процедил Ремесленник, и череп в очаге насмешливо треснул гротескной улыбкой от рога до рога. – Воистину этот дар хорош. Под стать моему, Когутай. Будет до смерти приятно сражаться бок о бок с тобой.

Синекожий придирчиво осмотрел моринхур, сдул остатки пепла и передал сыну. Сказал:

– Сыграй дорогому гостю.

Юрту заполонили тоскливые мелодичные звуки, Когутай повернулся к Юджену и протянул тому могучую ладонь.

– Даст спаситель, союз наш выйдет воистину славным. И, тем не менее, обсудим тактику.

***

С самого ужина Омма не могла расслабиться, отбросить эту невнятную, бесящую до колик тревогу. Перловка встряла в горле влажным комом и отказывалась двигаться по телу что в одном, что в другом, более естественном направлении. Как же это бесило. Стая, которую Волчица держала под контролем уже несколько дней кряду, перенимала беспокойство вожака и редела: животные не выдерживали груз человеческих эмоций, выли, нападали без причины на горожан или попросту падали без сил. Женщина «отпустила» их на время, и та часть её души, что контролировала дар, почувствовала облегчение. Вторая взбесилась пуще прежнего.

Жёлтая Волчица напилась рябинового отвара и посидела в нужнике, но это не помогло. Да и могло ли помочь? Она скомкала сальный ворот рубахи, потянула и взвыла от бессилия.

Тревога нарастала. Омма посетила ратушу и обсудила с Эгером обстановку в Хельте. Всё шло своим чередом, проповеди в ратуше и на площади перед строящимся храмом проходили без шума. Последние обозы из Иселина уже прошли сквозь ворота; ждали лишь возвращения с болот охотничьего отряда, но, говоря начистоту, Омма не переживала за судьбу наёмников. Пропадут одни – отправятся другие. Выставленные на рыночной площади трофеи воодушевляли местных, и до сих пор в городе не было отбоя от желающих изловить пару-тройку якулов. Омма и сама любила порой выходить в топи и на своём примере показывать, что человек способен бросить вызов Чёрным чудесам… Когда отбросит страх.