И пусть мир горит

Елена Змеева

И пусть мир горит

Пролог

– Отец, отец, а почему Сильные покинули наш мир?

Жрец прервал проповедь и опустил взгляд. Спрашивал мальчик лет девяти, чумазый и оборванный, как и большинство оставленных под его опеку сирот. Ребёнок смущенно вцепился в подол длинной не по размеру рубахи и комкал в кулачках несвежую ткань. Он говорил тихо, будто опасался насмешек собратьев по несчастью: девочек и мальчиков, чьи родители ушли в ополчение или сгинули без вести в болотах под охваченным мятежом Гуримом. Погодки и правда не одобрили попытку паренька затянуть урок; долговязые братья из погоревшей станицы Еловой пихали друг друга локтями и усмехались, девочки постарше закатывали глаза и громко перешёптывались. Жрец цыкнул на ребятню и тепло улыбнулся мальчику.

– Ма́ркус задал хороший вопрос, дети. И правда, почему боги оставили наш мир? У кого есть идеи?

– Вы уже рассказывали, – скучающе произнесла тринадцатилетняя Хеле́йна, смышлёная не по годам. – Время Сильных истекло. Они обрели такую мощь, что не могли удержать её в смертных телах. Вот и вознеслись.

– Что такое вознеслись? – спросил белокурый малыш с окраины Кирена; это был новенький, жрец не успел запомнить его имя.

– Стали богами. Существами вне нашего понимания, – пояснила Хелейна.

– Мама не так говорила!

– А как говорила твоя мама? – жрец приблизился к мальчику и, придержав полы белой как мел рясы, сел на корточки.

Малыш потупился и закусил губу. Хелейна прижала его к себе – будто играла в дочки-матери – и ободряюще чмокнула в макушку.

– Расскажи, – прошептала она. – Отец не будет тебя ругать, обещаю.

Малыш помялся, но вскоре набрался смелости и проговорил:

– М-м-мама… мама говорила, что они поступили честно. Они от-отдали т-т-то, что взяли у мира, и ушли на покой. Э-э-это значит «вознеслись», да?

Служитель Порядка поймал себя на том, что начал хмуриться, и поспешил растянуть губы в терпеливейшей из улыбок. Сколько этому мальчику, шесть? Или семь? В его возрасте дети не могут отвечать за свои слова. Сегодня у них на уме одно, завтра другое. Скоро он перерастёт научение матери и забудет её слова.

Вот только сейчас опасно думать не как все. В это тёмное, страшное время быть не как все попросту грешно.

– Как тебя зовут, дитя?

– Р-р-роджи…

– Дай угадаю, Ро́джи: твоя мама была магом?

Малыш закивал.

– Как здорово! – жрец погладил ребенка по белёсым локонам. – А что она умела?

– Ветер… она вы-вы-вызывала сильный ветер.

– Вот это да, малец, а ты и не рассказывал! – воскликнула Хелейна и украдкой посмотрела на отца: правильно ли она себя ведёт?

Тот едва заметно кивнул девочке.

– Видишь ли, сынок, – служитель крякнул и сел на пол, скрестив перед собой ноги. – Маги видят наш мир немного иначе. Они могут больше, чем обычные люди вроде нас с тобой, и думают, что понимают волю богов… лучше. Эй, садитесь-ка в кружок, ребятня! – он повысил голос и замахал рукой, привлекая к себе подопечных.

Дети помладше послушно расселись перед жрецом, подростки, кривляясь, нехотя присоединились и устроились поближе к стене крохотного святилища. Их движения привели в беспорядок горение множества свечей; терпко запахло воском, серой и сушёной полынью. Маркус сел поодаль от старших ребят и уставился на жреца жадными глазами, огромными и блестящими, как у волчонка.

– Наш мир, дети, соткан из материи и магии, – жрец тщательно подбирал слова, стараясь не слишком сильно разбавлять догмы собственным мнением – мнением учителя, который должен не забивать юные головы проповедями, но направить к познанию божественного пути. – И так случилось, что на заре истории магия – то есть первобытные силы природы – стала слишком сильна. Ветра крепли, горы истекали жидким огнём, воды бескрайних морей бурлили и поднимали волны, смывающие с лица земли целые деревни. Люди и звери, птицы и растения боролись за жизнь и пытались приспособиться к напастям, но старый миропорядок был многогранен и жесток. Людей стали терзать иные силы.

– Что за… что это было? – спросил Маркус.

– Силы древнее магии стихий, сын, – сказал жрец и осенил сирот знаком барьера. – То были силы первородного хаоса, безмолвные, бесстрастные и беспощадные. То тут, то там вспыхивали болезни, с которыми не сталкивались лучшие из знахарей; звери, дикие и домашние, становились злее и голоднее и сбивались в стаи, осаждая посёлки и молодые города. Тела людей захватывали незваные дары; одержимые взмывали в небеса и падали, разбиваясь о скалы, иные сходили с ума, слыша мысли соплеменников, а некоторые же… Обретали власть над талантами и вставали на путь насилия, желая поработить кротких и беззащитных.

Хелейна прижала к себе малыша Роджи: тот захныкал.

– Не бойся, дитя.

– Я не… н-не боюсь.

– Вот и славно, – похвалил служитель. – Зачем страшиться: мы все знаем, что было потом. Нашлись люди, праведные и сильные духом. Они смогли покорить древние силы и соткать новый миропорядок, тот, в котором мы сейчас живём. Это были, конечно же, Сильные мира сего: двое мужчин и две женщины. Сперва они подчинили себе стихии, а потом уже и чудеса хаоса.

– Да знаем мы это, – раздражённо выкрикнул один из долговязых братьев.

– Ответьте лучше на вопрос мелкого, – буркнула Хелейна. – А то как-то нечестно получается.

– Хорошо-хорошо, – отец-воспитатель опустил подбородок и проговорил. – Вспоминая слова Роджи, – он запнулся, подбирая слова. – Боги как бы отняли у природы её мощь и могущество. Они укротили древние силы и распределили по континенту, прекратив рост гор, одарив реки руслами, моря – берегами, а землю – плодородными полями. Если упростить, то первых богов можно было бы назвать магами, не так ли?

– Так, – кивнул Маркус.

– Покидая этот мир, Сильные не забрали с собой пламя и ветер, воду и землю. Они оставили эти силы на континенте – но сперва, повторяю, укротили. Упорядочили. Так что твоя покойная матушка, – мужчина потянулся к белокурому малышу, но тот почему-то дёрнулся и уклонился от ласки. – Была права. Но лишь отчасти!

– Это как так? – спросил кто-то из подростков.

– Ну ты и недотёпа, Ха́ррис, – воскликнула Хелейна. – Если бы они отдали до крошки всё, что взяли, то разве остались бы богами? Разве смогли бы вознестись?

– Всё так, умница ты наша, – жрец почувствовал гордость за ученицу. – Иные трансформации не проходят бесследно. Нельзя обрести божественное могущество, оставаясь при этом простым смертным.

– Почему?

Невинный вопрос, высказанный мальчиком с глазами волчонка, вызвал взрыв злого детского смеха. Огоньки свечей вновь заколебались, измазав лица подростков резкими тенями.

– Тише, тише! – служитель поднял руки, и дети не сразу, но угомонились. – Маркус, смотри. Люди – это просто люди. А боги – это те, кто проявил чудеса воли, подчинил себе древний хаос и возвысился над миром, став чем-то большим. Всё очень просто.

– Выходит, – мальчик лишь отмахнулся от тычка, которым наградил его паренёк постарше. – Что благодаря силе воли любой смертный может стать богом?

– Если бы это было так, – учитель покачал головой. – То новые боги уже давно проявили бы себя и явили миру чудеса, открытия, преображения…

– А вдруг их п-п-просто не замечали? – вдруг пискнул крошка Роджи. – Вдруг их просто приняли за… м-магов?

Жрец сделал зарубку в памяти: надо бы узнать, как именно померла мама белокурого мальчика. Не на костре ли? Мужчина неспешно выпрямился, массируя затёкшее колено. Теперь он возвышался над детьми, будто сказочный великан, внушающий уважение и страх.

– Тщеславие – грех, дитя, – с нажимом молвил жрец. – Гордыня – грех. Смирение и скромность – вот добродетели, к которым следует стремиться хорошим мальчикам и девочкам. Всем нам до́лжно быть благодарными и чтить Сильных мира сего, что спасли мир на заре истории. Они покинули нас, Маркус, потому что так заведено: как родители отпускают дитя в самостоятельную жизнь, как птицы выталкивают оперившихся птенцов из гнёзд, так и боги позволили нам с вами жить дальше без их присмотра.

– Они завещали нам большое будущее, – протянула Хелейна и забавно склонила голову к плечу. – Как мой отец, пока его не… пока он не погиб в бою, – она сглотнула. – Он завещал мне чтить богов и ступать по их пути. Папа учил, что искренняя вера поможет найти счастье в жизни.

– Твой отец был мудрым человеком. И отважным!

– Он отдал жизнь за Хизар, – прошептала девочка. – Уходя в ополчение, он повязал на плечо белую ленту Порядка.

– Жаль, не спасла его эта ленточка, – фыркнула Па́рси, сирота-ромулка. – Мятежники оказались сильнее.

Хелейна не ответила, лишь опустила голову и спрятала дрожавшие губы в белёсые кудри.

– Вы всё рано повзрослели и уже должны понимать, – жрец окинул их тяжёлым отеческим взглядом. – Куда ведёт праведность, а куда – грех. Куда ведут порочные мысли, и кто их на самом деле порождает.

– Ч-ч-чёрный, – пискнул Роджи.

– Грёзы о новых богах поведут нас по тропе предательства, дети. А мы-то с вами хорошо знаем, – учитель выдержал тягучую паузу. – Что кара за предательство неминуема и страшна. Как сам Разрушение был заперт в горящей бездне, так и последователи его окончат дни в застенке или на костре.

Мужчина широко улыбнулся и поспешил прикрыть горечь догм под пеленой сладкого обещания:

– На сегодня закончим. Как насчет булочек с чабрецом и сливочным маслом? Давайте сходим в трактир к моей куме, она всех угостит…

Дети шумной ватагой вывалились из святилища и наперегонки бросились к знакомому трактиру: добрячка Таисса часто баловала сладким подопечных двоюродного брата, сочувствуя их горю. Жрец видел, как Хелейна притормозила и взяла Роджи за ручку. Если выживет, наверняка станет хорошей матерью.

– Я не люблю чабрец, – раздалось за спиной.

Он обернулся и увидел Маркуса, мнущегося на пороге храма.

– Другие дети обижают тебя, сын? – спросил жрец. – Оттого не хочешь идти со всеми?

– Обижают, – сирота не стал скрывать очевидное, но поспешил добавить. – Но я правда не люблю чабрец. Да и вообще не голоден. Можно, я пойду в дом?

Дом. Так сироты называли ветхое здание рядом с ратушей, то самое, что раньше служило оружейной, а ныне пустовало. Лорд Бейн милостью короля Ната́на II Хизарского велел разместить детей именно там, хотя пол в строении давно прогнил, а сквозь щели в крыше сыпалась старая солома. Жрец с радостью бы поселил подопечных в более уютном месте, но увы – выбор был невелик.

Маркус хочет домой? Что ж, свобода воли есть свобода воли.

– Иди, дитя, и да благословит тебя Порядок.

Мальчишка поблагодарил учителя и побежал прочь. Жрец смотрел ему в спину и, когда сирота скрылся за поворотом, выдвинулся в сторону трактира. Он размышлял, кому стоит отдать лишнюю булку: ещё на заре он попросил испечь ровно семнадцать – по одной на каждого ребёнка.

На следующее утро Маркус исчез. Дети клялись, что не слышали той ночью ни звука шагов, ни скрипа дверных петель. Маркус словно превратился в дым и просочился сквозь прорехи в кровле, оставив после себя лишь смятое, мокрое от пота одеяло да пару деревянных башмаков.

Глава 1. Юджен

Ночь стенала в бесконечной агонии. Она полнилась криками страха и горя, приглушённым плачем и сиплым лаем собак, лязганьем стали и леденящим душу хрустом костей. Какофония звуков сливалась в единый мотив, некий триумфальный гимн, который вряд ли можно будет исполнить повторно. Юджен перевёл дух и со свистом втянул пропитанный гарью воздух. На лице расплывалась счастливая и слегка смущённая улыбка.

Этот гимн он посвятил своему богу.

Благодаря работе, проводимой исподволь, древний Хельт[1]падёт всего за одну ночь. Сделано было многое. Месяцами ранды ходили из одних скользких ладоней в другие, ножи резали нужные глотки, а слухи роились и множились на улицах города подобно трудолюбивым муравьям, обустраивающим многослойное, тщательно продуманное жилище. К концу Жатного месяца едва ли можно было понять, кого в городе было больше: верных последователей спасителя – так Юджен и его соратники звали бога – или же его бестолковых врагов.

Во времена тёмной эпохи в Хельте жило множество семей, преданных Разрушению; некоторые из них пережили падение мятежа и избежали жестоких казней. Они залегли на дно, смешались с ликующей отарой и принялись смиренно ждать нового знака. Знака, по которому они подняли бы головы и продолжили бороться за возрождение несчастной, обречённой на страдания страны. Для многих верных сигналом послужило пришествие Лой и её людей. Отрадно было видеть, что она добилась таких результатов. Юджен знал, что женщина нашла всех до единого – глав праведных семей, затаившихся в подполье, храбрецов, что смели восхвалять Разрушение под покровом темноты, и тех несчастных, кого уже ждали костры. Она собрала их будто в кулак. Кулак, который изнывал в ожидании удара.

Лой всё смеялась, мол, как же легко было подкупить сотника городской стражи. Как оказалось, мужику платили так мало, что он едва мог содержать семейство из пятнадцати человек, большая часть которого состояла из стариков и вечно голодных детей. Лорд-градоначальник не баловал подчиненных и часто задерживал жалованье, оправдываясь то починкой обвалившихся мерлонов[2], то закупкой оружия и доспехов – их, кстати, капитан так и не увидел – то задержкой обоза из соседнего Гурима. Возможно, лорд не врал, и денег в городской казне действительно не хватало. Возможно, градоначальник не знал, что обозы из Гурима перехватывали верные из окрестной станицы Находной. Возможно, врал сам сотник, и пятнадцать голодных ртов существовали лишь в его воображении. Но сделка была скреплена: он получил деньги и в условленное время открыл как ворота оружейной, так и главные ворота твердыни Хельт-ис-Хизар.

Юджен потёр запястья и, помня об осторожности, устремился к ратуше – короткими перебежками, от одного дома к другому, из тени в тень. В боку досадно кололо, во рту растекалась едкая кислинка пепла и высушенной пламенем крови, но то были лишь временные неудобства, недостойные и толики внимания. Препятствием на его пути могли стать верные королю и градоначальнику солдаты; их разрозненные отряды яростно сопротивлялись натиску верных. Люди сражались, орали и умирали. Наверняка они уже осознали, что их песенка спета, но предпочли умереть с оружием в руках. Достойно. Бессмысленно.

– Эй, ты, стоять!

Интересно, что его выдало. Всполох пожара, отразившийся в глазах? Слишком громкое дыхание? Порой он завидовал Лой и её дару, позволявшему ей оставаться незаметной в любой, даже самой щекотливой ситуации.

– Вышел из тени, живо! – взревел солдат, стиснув копьё и наставив влажный наконечник в грудь Юджену.

Их было шестеро: трое прятались за наспех собранными баррикадами из сломанных телег, оставшиеся вышли из укрытия, намереваясь припереть его к стенке.

– Выхожу, не бейте! – взвизгнул парень, вышел из тени и медленно – очень медленно – поднял руки.

Вместе с ним из тени выползли костяные твари – мёртвые слуги, только и ждавшие приказа создателя. С каждым шагом их тела обрастали новыми костями, зубами и шипами; походка тварей становилась увереннее с каждой выпрямившейся конечностью. Первобытный ужас сковал обывателей, стоило только увидеть… их.

Костяной Ремесленник получил своё имя не просто так. Год за годом, день за днём Юджен оттачивал дар и достиг высот, неведомых его предшественникам. Ему быстро наскучило поднимать останки людей и животных в их природной форме; намного интереснее было создавать из костей что-то новое, устрашающее одним только своим видом. В отличие от Лой парень не любил проливать кровь. Он свято верил, что страх и ужас действуют на слабых волей так же эффективно, как железо. Вот и сейчас он смотрел, как воины пятятся, отступают перед лицом неминуемого кошмара: на них скалились три давно мёртвых собаки, каждая о двух головах. Костяные гребни, растущие прямо из пожелтевших позвонков, угрожающе щёлкали, лапы нетерпеливо взрывали землю. Самая крупная псина вышла вперед и поджала задние лапы, готовясь к прыжку.

– Мать-перемать, – выдохнул воин и опустил копьё.

– Что это, Ча́рга?! – вскрикнул другой солдат, высунув нос из-за опрокинутой телеги.

В нос ударил резкий запах мочи, и Юджен, скривившись, поспешил закрыть лицо рукавом.

– Прочь, – глухо, но громко произнёс он. – Отступайте, пока целы.

Костяная собака издала странный звук, поводив челюстями. Чарга попятился и обронил копьё. Те двое, что прикрывали его с флангов, оказались смелее и подняли оружие.

– Молите о пощаде! – воскликнул Юджен и закашлялся. – И уходите. Иначе…

– Сдохни, проклятое семя предателя! – зарычал стражник справа и, подкинув древко, ловко метнул копьё.

Горячая лёгочная кровь брызнула на корень языка, и Ремесленник вздрогнул от боли. Он моргнул и увидел, как копьё падает на землю, как собака с пробитым черепом, принявшая на себя удар, опадает грудой рёбер, фаланг и позвонков. В тот же миг две оставшиеся твари, будто сорвавшись с невидимого поводка, рванулись вперёд и вгрызлись в вопящие тела. Омерзительное чавканье и мокрые хрипы на несколько долгих мгновений заглушили триумфальный гимн, звеневший в ушах Юджена. Он гадливо отвернулся и торопливо зашагал в нужном направлении.

Он не любил проливать кровь. Предпочитал, чтобы это за него делали другие.

По пути парню почти не встречались мирные жители: львиная их доля ещё до заката попряталась по погребам да подвалам, вняв слухам о скорой сече. А вот солдат ещё было достаточно. Кто-то держал оборону и укреплял баррикады, отступая к центру Хельта; кто-то ждал удачного момента, чтобы всадить оружие в мнимых соратников – мятежники успели завербовать союзников во всех слоях общества. Чем ближе Юджен подходил к ратуше, тем громче становился шум схватки. Центральный мотив гимна невольно потонул в аккомпанементе, что исполняли его соратники.

Слева – барабан войны! Оборванные, пьяные от насилия наёмники теснили остатки стражи; земля под их сапогами была мокрая от крови. Справа – мандолины и лютни! Среди верных нашлось несколько магов-недоучек, что раздували пламя и вносили сумятицу в стан врага. А по центру, по центру выли медные трубы О́ммы.

Ремесленник не видел её с наступления темноты, но не сомневался, что женщина жива и вот-вот выгрызет победу из мягкой брюшины Хельта. Стая Волчицы – десятки чёрно-бурых волков, шелудивых дворняг и серых шакалов сновали то тут, то там, тявкали, рычали, скулили, рвали и давили всех, кто попадался им на пути. Вой слышался и из самого здания, а значит…

Блохастая заберёт всю славу себе.

Ещё немного, и он бы опоздал – Юджен понял это и сжал кулаки так, что побелели костяшки. Омма не стала ждать, пока он разгромит тыл, и в одиночку начала штурм ратуши. Как обычно, не смогла справиться с искушением, представила себе, как господин гладит её по холке, и потекла! Ну ничего, он разберётся с ней позже.

Он призвал своих слуг, рассредоточенных по узким улочкам; с приближением каждого скелета он будто становился цельным, завершённым и чувствовал каждую грань своего дара, как никогда мощного и рвущегося наружу. Вскоре Ремесленника окружили кости всех сортов и размеров. То был материал, который Юджен целую неделю отбирал со всех окрестных погостов и топей. Сплав, из которого кузнечный молот таланта выкует клевец[3], что пробьёт броню ратуши, будто яичную скорлупу.

Жилы обожгло расплавленным серебром, а голова заболела так сильно, будто юноша словил удар чеканом, и череп его раскололся. Юджен отрешился от боли и воззвал к богу, моля осенить его своей волей. Бог молчал: знал, что верный сам справится. Костная масса задрожала, затрещала, зашипела, сползаясь в единый неживой организм, сплетаясь в чудо, что болота Хельта ещё не видали и никогда больше не увидят. Под истошный вой псов и крики людей – врагов и союзников – Костяной Ремесленник сыграл апофеоз триумфального гимна.

На площади вдруг стало тише. Тихий скулёж и хрипы умирающих были не в счет: люди в оцепенении воззрились на громадную тень, отделившуюся от жилого дома и вмиг ставшую белой. Костяное чудовище неторопливо выступило в сторону парадного входа, скрытого за баррикадами и цепочкой солдат, тех немногих, у кого хватило мужества поднять оружие и встать в строй. Юджен подметил, что его создание заваливается на левую ногу, и усилил поток дара, заплатив за это частичкой себя: едва только костяной слуга окреп и начал набирать скорость, парень согнулся пополам и выхаркал несколько сгустков крови. Ерунда. Как бы плохо парню ни было, оно того стоило.

Костяной Ремесленник выпрямился и, дрожа, созерцал, как его творение набрало скорость летящей в галопе лошади и врезалось в толпу защитников Хельта. Площадь вновь захлебнулась в воплях, к счастью, недолгих: пики, алебарды, хребты солдат ломались под пятой монстра, больше всего похожего на дракона из детских сказок, вот только в отличие от благородного зверя тварь была уродлива и гротескна в своей непропорциональности. Это была бескрылая скотина с огромной, усеянной шипами башкой, недоразвитым торсом с рудиментами передних лап и мощными, как столпы, задними ногами. Она загребала тяжёлыми конечностями, давя людей, бочки и телеги, пока не расчистила путь к входу. Пасть чудища раскрылась в немом рёве, когда Юджен направил её к двери.

Первый удар мерзкой головы сотряс двустворчатые двери ратуши, заставив дерево затрещать и прогнуться. Засов, державший створки изнутри, загудел, но выдержал, и тварь отступила, готовясь ко второму заходу.

– Да ты просто чу-у-удо! – донеслось до ушей Юджена.

Он прищурился и окинул ратушу пристальным взглядом: так и есть, Омма. Вон она, высунулась из окна второго этажа и машет руками, как сраная ветряная мельница. Решила пробиться в сердце города через крышу? Тупица! Ремесленник взял себя в руки – вряд ли она видит его на таком расстоянии, но держать лицо всё же нужно – и отпустил невидимые вожжи, удерживающие костяного монстра. Тот полетел вперед подобно тарану и пробил черепом створки. Судя по звукам, лавина тяжёлых досок и рассыпавшихся костей погребли под собой тех защитников Хельта, что готовились встретить прорвавшего осаду неприятеля. Наверное, такая смерть тоже считалась достойной.

Мятежники с ликующими воплями высыпали с окрестных улиц и буйным потоком затопили здание. Юджен неторопливо побрёл за ними. Он уже слышал, как верные скандируют его имя, и чувствовал, как дрожат уголки губ. Не надо было видеть Волчицу, чтобы понять, как перекосило от злости и зависти её размалёванное лицо. Юджен остановился на пороге ратуши и посмотрел в небо: первые зарницы вот-вот должны были позолотить верхушки вековечных сосен. Он сдержал клятву: Хельт был взят за одну ночь.

«Я в восхищении, верный», – голос бога прозвучал в голове звонко и торжественно. То была последняя нота торжественного гимна, и Юджен расплакался от преисполнившего душу благоговения.

***

Последнее святилище старых богов наконец-то догорело. С ночи пламя глодало массивные дубовые балки, и, как бы не пыжился пиромант, ускорить этот процесс не получалось. Досадное недоразумение, которое вполне можно было бы превратить в знамение – но никто из жрецов не смог воспользоваться таким сладким шансом. Их тела сгорели вместе с алтарями Слабых.

Омма и её верные вывели лорда-градоначальника из ратуши и подтащили к центру площади Красного храма. Благородный Со́верин показался Юджену образцовым толстосумом, на которого можно было бы спустить народный гнев: рыхлый и сутулый, с округлым животом и тремя подбородками, трясущимися от страха и жалости к себе. Соверин что-то бормотал под нос, веря, что Омма его слышит. Ну, она-то, может, и слышала – вот только вряд ли слушала.

Улицы, примыкавшие к храму Зрелости, заполонили мирные жители и продажные солдаты. Хельтцев запустили во все окрестные дома, так, чтобы как можно больше людей видели падение старого режима и рождение нового порядка. Встревоженные, напряжённые лица виднелись в каждом оконном проёме. Многие молодые люди и даже дети сидели на козырьках крыш в ожидании приказов. Юджен, успевший облачиться в угольную рясу с зауженными рукавами, ловил на себе их взгляды и приветливо улыбался; мало кто из мирных знал, кто он и какую роль сыграл в событиях минувшей ночи. Горожане, и стар, и млад, должны были поверить, что от верных Разрушению следовало ждать лишь добра и безусловной, щедрой любви.

Но сначала градоначальник придаст их фигурам весу.

Омма рассредоточила своих головорезов по улице и поставила лорда Соверина на колени перед толпой. Юджен оказался чуть позади и ждал её вступительного слова, но Волчица лишь стиснула когтистые пальцы на плече чиновника, и тот, прерывисто вздохнув, громко заговорил:

– Горожане, слушайте же. Исакаты, запоминайте! Вслед за поражением следует победа, чем не чудо! Наш славный город больше не подчиняется лже-королю Фредераду. Отныне он – вольный Хельт, что положит основу могучему государству, что никогда больше не познает тягот нищеты, безработицы и страха. Государству, что вернётся к истокам и станет могилой ущербному миропорядку.