Мандала распада

На экране появились размытые, снятые под неудобным углом, но всё же узнаваемые лица Ольги и Максима. Ольга низко надвинула капюшон, но её напряжённый профиль был виден отчётливо. Максим шёл рядом, держа её за руку.

Крутов несколько секунд молча смотрел на фотографию. На его лице не отразилось никаких эмоций. Он не злился, не радовался. Он просто фиксировал факт, как учёный, подтвердивший гипотезу.

– Греция, – произнёс он вслух, словно пробуя слово на вкус. – Очевидно. Затеряться среди островов и туристов. Примитивно, но на короткое время – эффективно.

Он повернулся и, не говоря больше ни слова, вышел из аналитического центра. Семёнов и остальные продолжали стучать по клавишам. Их задача была выполнена. Теперь в дело вступали другие инструменты.

Вернувшись в свой кабинет, Крутов нажал кнопку на селекторе.

– Соедините с командиром «Волков».

В динамике раздался чёткий, деловой голос, лишённый всяких интонаций.

– Слушаю, полковник.

– Цель – Греция, – коротко бросил Крутов. – Предположительно, порт Пирей и далее – Крит или один из Додеканесских островов. Ищите женщину с мальчиком семи лет. Имена и фото, скорее всего, поддельные. У вас есть данные по транзакции «Кожевника» и фото с камер. Начните с порта прибытия. Полная автономия. Методы – на ваше усмотрение. Мне нужен результат.

– Понял, – ответил голос. – Вылетаем через час.

Связь прервалась. Крутов снова взял в руки отчёты Арбатова по последнему эксперименту. Первая ниточка была найдена. И теперь по ней к своей цели бесшумно скользили волки. Охота перешла в активную фазу.

Глава 122: Дыхание за спиной

Хрупкое затишье продлилось почти две недели. Ольга начала верить – или, скорее, отчаянно заставила себя поверить, – что они смогли. Растворились. Стали частью этого сонного, залитого солнцем мира. Она выучила, как по-гречески попросить два персика и свежий хлеб, научилась улыбаться седой хозяйке их маленькой комнатки и даже начала различать по звуку моторов лодки старого Никоса. Рутина стала её молитвой, её мантрой, убаюкивающей вечный страх.

Она шла по рыночной площади, крепко держа Максима за руку. Он с интересом разглядывал осьминогов, развешанных на верёвках, как диковинное бельё. Ольга выбирала оливки у прилавка морщинистого, как печёное яблоко, старика, когда почувствовала это.

Это был не просто взгляд. Это было нечто иное. Не любопытный взор туриста, не ленивое внимание местного жителя. Это был холодный, цепкий, оценивающий взгляд хищника, который выбирает жертву в стаде. Инстинкт, отточенный годами жизни с Артёмом, с его вечной паранойей и предчувствиями, закричал внутри неё беззвучной сиреной. Она научилась распознавать охотников.

Стараясь не выдать своего беспокойства, она медленно повернула голову, словно разглядывая плетёные корзины. И увидела их. Двое мужчин у фонтана в центре площади. Они были одеты как туристы – светлые льняные рубашки, летние брюки, солнцезащитные очки. Но в них всё было неправильно. Они не разговаривали друг с другом, не фотографировали, не пили воду из фонтана. Они просто стояли и наблюдали. Слишком неподвижно для отдыхающих. Слишком внимательно для местных. Их позы выдавали в них пружины, готовые в любой момент разжаться.

Сердце ухнуло в ледяную пропасть. Она быстро расплатилась, ссыпав монеты в ладонь, и, взяв Максима за руку, пошла вглубь самых оживлённых торговых рядов.

– Мама, мы ещё не купили сыр, – сказал Максим.

– Купим в другом месте, малыш, – её голос прозвучал ровно, но она чувствовала, как немеют кончики пальцев.

Она не оборачивалась. Она ныряла в толпу, сворачивала в узкие, пахнущие рыбой и специями переулки. Она сделала вид, что заинтересовалась витриной сувенирной лавки, и бросила быстрый, почти невидимый взгляд в мутное стекло. Один из мужчин. Он появился в конце переулка. Он не шёл за ней. Он просто стоял и смотрел. Проверял. Перекрывал путь отхода.

Ей нужно было подтверждение. Последнее, неопровержимое. Она сделала то, чего поклялась себе не делать – вышла на открытое пространство. Она села с Максимом в маленьком кафе на набережной, заказав ему шарик лимонного мороженого. Это был безумный риск, но ей нужно было знать наверняка.

Она сидела, глядя на море, и считала удары своего сердца. Раз, два… десять… Минут через пять появилась она. Женщина. Села за столик в нескольких десятках метров от них. На вид – элегантная европейка, с книгой и чашкой эспрессо. Но она держала книгу слишком низко. И её глаза поверх страниц ни разу не моргнув смотрели в их сторону.

Всё. Ловушка захлопнулась. Они не просто нашли их. Они вели их. Изучали. Ждали команды или удобного момента, чтобы взять их тихо, без шума.

На секунду её охватила ледяная, парализующая паника. Хотелось закричать, схватить Максима и бежать без оглядки. Но она подавила этот порыв. Паника – это смерть. Артём всегда говорил ей это. И сейчас, по злой иронии, уроки его паранойи спасали ей жизнь. Она сделала глубокий вдох, заставила себя доесть остатки мороженого сына и бросила на стол несколько монет. Она встала и спокойно пошла в сторону их дома, как обычная туристка, возвращающаяся с прогулки.

Ольга вернулась в их комнатку. Руки дрожали так, что она с трудом вставила ключ в замок, но внешне она была воплощением спокойствия. Нельзя было пугать Максима. Она усадила его рисовать, дав ему новый альбом и карандаши. Пока он был поглощён выведением синих волн, она начала действовать.

Никакой паники. Только холодный, отчаянный расчёт. Она достала из тайника под рассохшейся половицей оставшиеся евро и два фальшивых паспорта. Быстро, без суеты, она собрала одну небольшую холщовую сумку: вода, галеты, смена белья для Максима, документы, деньги. Всё остальное – его любимые игрушки, одежда, коллекция ракушек, рисунки – всё пришлось оставить. Они должны были уйти налегке. И уйти ночью.

Она дождалась, когда луна скроется за облаками. Она посмотрела в окно. В конце их тихой улочки стояла неприметная тёмная машина, которой здесь раньше никогда не было. Фары были погашены, но Ольга знала – там сидят люди. Ждут утра.

Она осторожно разбудила спящего Максима.

– Мы играем в игру, малыш, – прошептала она ему на ухо, её губы были ледяными. – Мы шпионы, и нам нужно уйти очень-очень тихо.

Она вывела его не через дверь, а через окно, выходящее в заросший бугенвиллией задний дворик. Колючие ветки царапали ей руки и лицо, но она не чувствовала боли. Они бежали по тёмным, спящим улочкам, держась в тени, перебегая от одной стены к другой. Луна снова вышла, и их тени казались длинными, уродливыми, преследующими их по пятам.

Они добрались до маленького порта, где у пирса покачивались на воде рыбацкие лодки. Она увидела знакомый силуэт – старик Никос готовился к ночной рыбалке. Ольга подбежала к нему. Она не стала ничего объяснять. Она просто сунула ему в мозолистую руку почти все оставшиеся у неё деньги.

– Пожалуйста, – умоляла она на ломаной смеси английского и греческого, её голос срывался. – До ближайшего острова. Паромы ходят только утром. Пожалуйста.

Старик посмотрел на её испуганное, искажённое лицо, на сонного ребёнка, прижимавшегося к ней, потом на толстую пачку евро в своей руке. Он долго молчал, глядя в темноту, словно взвешивая на невидимых весах риск и сострадание. Наконец, он коротко, по-деловому кивнул.

Когда их маленькая лодка бесшумно отчалила от берега, Ольга обернулась. Она смотрела на удаляющиеся огоньки деревушки, которая так и не стала для них домом. Дыхание за спиной на время стихло. Но она знала – это лишь короткая передышка. Охотники просто сменят тактику. И в следующий раз они будут ближе.

Глава 123: Стук изнутри

Элитная клиника «Возрождение» под Москвой не была больницей. Это был пятизвёздочный отель для разбитых душ, где тишина стоила дороже золота, а коридоры пахли не хлоркой, а сандалом и деньгами. Крутов шёл по мягкому ковру, и его шаги были беззвучны. Рядом, подобострастно семеня и заглядывая ему в лицо, плёлся главврач, профессор Забельский.

– Состояние стабильно тяжёлое, Олег Петрович, – лепетал он. – Глубокая кататония. Реакции на внешние раздражители нулевые. Мы поддерживаем жизненные функции, но, откровенно говоря, её сознание… оно не здесь.

Крутов молчал, его взгляд был холоден и неподвижен. Он не слушал. Он уже знал всё из отчётов.

Они остановились перед палатой Елены. Это был не просто номер люкс, это был «аквариум». Огромная стена из одностороннего зеркального стекла отделяла наблюдателей от пациентки. Внутри, в идеально белой комнате с идеально белой мебелью, на краю идеально заправленной кровати сидела она. Елена. Неподвижная, как фарфоровая кукла в витрине. Её длинные чёрные волосы были аккуратно причёсаны, на ней был шёлковый халат, но её тело было лишено жизни. Она смотрела в одну точку на противоположной стене, и её широко раскрытые, тёмные глаза были абсолютно пусты.

Крутов долго, несколько минут, молча наблюдал за ней. На его лице не было ни жалости, ни сочувствия. Он смотрел на неё как инженер на сломанный, но потенциально ценный и сложный механизм. Наконец, он повернулся к своему помощнику и взял у него небольшой, тяжёлый кейс.

– Что это? – нервно спросил Забельский, когда Крутов поставил кейс на столик перед стеклом.

– Катализатор, – коротко бросил Крутов и, открыв кейс, достал герметичный контейнер из толстого свинцового стекла. Внутри, на тёмной бархатной подложке, покоилась горстка чёрного песка.

Крутов кивнул технику, сидевшему за отдельным пультом с медицинскими мониторами. Тот, с видимой неохотой, нажал кнопку на панели управления. С тихим щелчком небольшая заслонка на контейнере с песком открылась, нарушив герметичность.

Ничего не произошло. Елена продолжала сидеть неподвижно, её поза не изменилась ни на миллиметр. Забельский облегчённо выдохнул. Но техник, не отрывавший взгляда от своего монитора, вдруг побледнел.

– Полковник… смотрите.

Он указал на экран ЭЭГ. Ровная, почти плоская линия, показывавшая до этого состояние, близкое к коме, внезапно взорвалась. По ней пробежала судорожная, высокочастотная рябь – аномальный всплеск активности в самых глубинных структурах мозга. Что-то внутри неё, в самой основе её замурованного сознания, отреагировало на присутствие песка.

– Крупный план. Лицо, – приказал Крутов.

На главном экране появилось увеличенное, бесстрастное лицо Елены. Её стеклянные, немигающие глаза оставались пустыми. Но что-то изменилось. Её губы, до этого безвольно приоткрытые, медленно, но плотно сжались. В уголке рта едва заметно дёрнулся нервный тик. Её пальцы, безжизненно лежавшие на коленях, начали медленно, почти незаметно, сжиматься в кулаки. Так медленно, что это движение было похоже на распускающийся в ускоренной съёмке бутон. Костяшки побелели. Она всё ещё выглядела как кукла, но внутри этой куклы кто-то проснулся. Кто-то отчаянно застучал в глухие стены своей внутренней тюрьмы.

– Говорите с ней, – бросил Крутов Забельскому.

– Что… что говорить?

– Что угодно. Имя.

Забельский, заикаясь, наклонился к микрофону.

– Елена… Елена, вы меня слышите?

Никакой реакции. Всплеск на ЭЭГ не изменился.

– Не то, – процедил Крутов. – Другое имя. Артём Гринев.

Врач сглотнул и повторил:

– Артём Гринев.

В тот момент, когда это имя прозвучало в динамиках палаты, на мониторе ЭЭГ произошёл новый, ещё более мощный всплеск, похожий на разряд молнии. И губы Елены беззвучно, почти неуловимо, шевельнулись. Камера, сфокусированная на её лице, зафиксировала это движение. Она произнесла одно-единственное слово, которое никто не услышал, но все, кто смотрел на экран, отчётливо прочитали по губам.

«Спираль».

Крутов смотрел на экран, и на его лице впервые за долгое время появилась тень ледяной, хищной улыбки. Он нашёл его. Ключ. Разум Елены был разрушен, но её одержимость, её боль, её ненависть к человеку, который, как она считала, разрушил всё, – всё это осталось в глубине. Запертое, но живое. И чёрный песок, как камертон, вошёл в резонанс именно с этой тёмной, концентрированной энергией.

– Закрывайте контейнер, – приказал он. – На сегодня достаточно.

Помощник выполнил приказ, и всплеск на ЭЭГ тут же пошёл на убыль, возвращаясь к почти плоской линии. Кулаки Елены медленно разжались.

Крутов повернулся к профессору Арбатову, который всё это время молча стоял рядом, впитывая происходящее. Профессор не улыбался. Его лицо было бледным, а глаза за стёклами очков горели нездоровым, лихорадочным огнём. Он смотрел на Елену не как на пациентку, а как на только что собранный им прибор, который впервые издал звук.

– Это не просто резонанс, Олег Петрович, – прошептал он, его голос дрожал от сдерживаемого возбуждения. – Это… направленная реакция. Её сознание разрушено, но её одержимость, её травма – она стала своего рода… процессором. Отдельным, автономным. Мы можем не просто "разбудить" её. Мы можем нацелить этот процессор. Сфокусировать её ненависть, как линза фокусирует свет. Она станет идеальным психическим оружием. Точным. И абсолютно не оставляющим следов.

Крутов кивнул, принимая его вывод. Его взгляд переместился со стеклянного аквариума Елены на профессора.

– У нас есть не только артефакт, – тихо сказал Крутов. – У нас есть и охотник. Нужно лишь правильно заточить клинок.

Глава 124: Наперерез Судьбе

Порт Пирей был гигантским, хаотичным муравейником, где смешивались все запахи и языки мира. Когда Доржо сошёл по трапу на греческую землю, он на мгновение остановился, давая себе привыкнуть к новому уровню шума. Пограничник в своей будке мельком взглянул на его паспорт и, не проявив никакого интереса, шлёпнул печатью. Формальность была соблюдена.

Доржо нашёл неприметную скамейку в стороне от основного потока людей, под сенью чахлой пальмы, и сел. Он не спешил. Он достал флягу с водой, сделал несколько медленных глотков и стал наблюдать за этим броуновским движением людей. Туристы с огромными рюкзаками, деловитые моряки, крикливые семьи с детьми, торговцы, пытающиеся продать всякую мелочь. Каждый из них был нитью в бесконечном узоре сансары, каждый бежал от чего-то или к чему-то. И где-то в этом хаосе потерялись две самые важные для него нити.

Он закрыл глаза, и рёв порта медленно отступил, превратившись в далёкий, неразборчивый гул. Он снова потянулся к тому, что вёл его. К вибрациям.

И сразу почувствовал след. Эхо страха Ольги. Оно было здесь, в этой земле, но ощущалось уже слабым, старым. Как тепло, оставшееся на камне после того, как с него ушло солнце. Интуиция подсказывала ему направление – на юг, к островам. Крит. Они были там. Он мог бы пойти по этому остывающему следу, расспрашивать людей, искать записи с камер, вести себя как обычный преследователь. Но он чувствовал – это путь в никуда. Это означало бы всегда отставать на один шаг, приходить туда, откуда они уже бежали.

Доржо отпустил эту дрожащую, испуганную нить. Это был неверный путь. Он искал не страх.

Он сосредоточился на другом – на чистом, ровном сиянии, которое он почувствовал рядом с этим страхом. На сиянии Максима. На той идеальной, спокойной вибрации, похожей на звук камертона, настроенного на ноту творения. И в этот момент, в тишине своего сознания, посреди рёва афинского порта, к нему пришло прозрение.

Он всё это время ошибался. Он пытался идти по следу, как охотник идёт по следам раненого зверя. Но мальчик не был убегающей жертвой. Он был маяком. А свет маяка не нужно преследовать, петляя по его отражениям в волнах. Нужно лишь определить его истинное направление и плыть к нему напрямую, срезая путь через шторм.

Он должен был идти не туда, где они были, а туда, где они будут. Он должен был идти наперерез.

Доржо открыл глаза. Его взгляд был спокоен и ясен. Он встал и подошёл к огромной карте морских маршрутов, висевшей в главном зале терминала. Логика. Забытый инструмент из старой, почти стёртой жизни, когда он был не монахом, а физиком. Но сейчас этот инструмент был необходим, чтобы направить интуицию. Он быстро проанализировал карту. Греческие острова – красивый, но очевидный тупик, лабиринт, из которого нет выхода. Назад в Турцию или на Балканы – самоубийство, там их уже ищут. Оставался один главный, самый вероятный вектор – на запад. Италия. Перекрёсток всех дорог, идеальное место, чтобы снова затеряться. А сердце Италии – Рим. Перекрёсток не только дорог, но и судеб.

Теперь нужно было проверить это сердцем. Он снова прикрыл глаза, всего на мгновение, отключаясь от шума. И потянулся к далёкому, чистому сиянию. Да. Оно было там. Очень слабое, почти на самой грани восприятия, но оно ощущалось именно в том направлении. На северо-запад, через Адриатическое море.

Он подошёл к кассе с надписью «International Ferries».

– Ближайший рейс в Италию? – просто спросил он у скучающей девушки за стеклом.

– Бриндизи. Через три часа, – устало ответила та.

Доржо не колебался. Бриндизи. Ближайший крупный порт. Первая точка входа на землю, куда, скорее всего, стремились беглецы.

– Один билет.

Он расплатился наличными. Он не знал наверняка, каким именно путём Ольга и Максим добираются до Италии. Но это было и не нужно. Он не пытался угадать их маршрут. Он просто шёл к точке, где их пути должны были пересечься.

Несколько часов спустя Доржо стоял на верхней палубе огромного, гудящего парома, медленно выходившего из порта Пирей. Ветер трепал его простую одежду. Он смотрел не на удаляющийся берег Греции, не на древний Акрополь, тающий в вечерней дымке. Он смотрел вперёд, на бескрайнее, темнеющее море, которое отделяло его от следующей части пути.

Он не знал, что ждёт его в Италии. Он не знал, успеет ли он. Он просто доверился своему чутью, своему пониманию того, как течёт река кармы. Он не охотник, следующий по пятам. Он – старый монах, который увидел на горизонте далёкий, едва мерцающий свет и направил свою лодку прямо на него, через шторм и неизвестность. Он шёл наперерез судьбе.

Глава 125: Сны о старике и льде

Дешёвый мотель на окраине Бари пах сыростью, застарелым табачным дымом и безнадёжностью. За тонкой стеной дальнобойщик громко смотрел телевизор, за окном с натужным рёвом проносились грузовики, спешащие в порт. Ольга сидела на краю промятой кровати и смотрела, как спит Максим. Каждый новый город сливался для неё в одно серое, безликое пятно, в очередной этап их бесконечного бегства. Она чувствовала себя загнанным зверем, который инстинктивно ищет нору, чтобы перевести дух, но знает, что охотники уже взяли след.

Она достала из сумки вещи, чтобы переодеть Максима утром. Из кармана его шорт на одеяло выкатился гладкий, серый камень с дыркой посередине. Артефакт из другого, проклятого мира Артёма. Ольга взяла его в руки. Он был холодным и тяжёлым. Часть её хотела швырнуть его в окно, избавиться от ещё одного напоминания о безумии, которое их преследовало. Но что-то остановило её. Она видела, как Максим иногда часами молча перебирает его в руках, смотрит сквозь дырку на солнце или на море. Для него это была не просто игрушка. Это была какая-то его тайная, детская связь с отцом, которого он почти не помнил. Сглотнув ком в горле, она положила камень на прикроватную тумбочку.

Она так и сидела, прислушиваясь к дыханию сына и гулу шоссе, пока комната не погрузилась в полную темноту. Усталость взяла своё, и она, не раздеваясь, легла рядом с Максимом, провалившись в тревожный, поверхностный сон.

Тишину разорвал его крик.

Это был не плач, не хныканье. Это был пронзительный, полный первобытного ужаса вопль, от которого у Ольги застыла кровь в жилах. Она мгновенно села. Максим тоже сидел в кровати, его глаза были широко открыты, но смотрели не на неё, а в тёмный угол комнаты. Он тяжело, судорожно дышал, на лбу выступила холодная испарина.

– Тише, малыш, тише, я здесь, – Ольга бросилась к нему, обняла его дрожащее тельце. – Это просто сон, просто плохой сон.

Он вцепился в неё с такой силой, что её плечам стало больно.

– Мама, там… там были двое, – прошептал он, его голос срывался.

– Кто, милый? Кто был во сне? – она гладила его по влажным волосам, её собственное сердце колотилось где-то в горле.

– Старик… – его голос был едва слышен. – Добрый старик в бордовом халате, как у монахов. Он стоял далеко, на высокой солнечной горе, и звал меня. Он не говорил, но я его слышал. Он улыбался.

Ольга замерла. Доржо. Она никогда не описывала Максиму внешность учителя Артёма. Никогда.

– А второй? – тихо, почти беззвучно спросила она, боясь услышать ответ.

Максим съёжился в её объятиях, пытаясь спрятаться.

– Второй был страшный. В чёрном. У него были глаза… как лёд. Как два осколка голубого льда, мама. Холодные-холодные. Он не говорил. Он просто смотрел. И он хотел… он хотел посадить меня в стеклянную коробку. Как рыбку. Чтобы я не мог дышать.

Крутов. Холодный взгляд голубых глаз. Ольга вспомнила описание из файлов Артёма. Совпадение было абсолютным.

Холод, не имеющий ничего общего с ночной прохладой, прополз по её спине. Это не были просто сны. Это были не детские кошмары. Это было не туманное видение Артёма, полное трещин и недомолвок. Это было детское подсознание, которое не умело лгать или усложнять. Оно свело всю их трагедию к простой, ужасающей сказке. Сказке о добром волшебнике и злом короле, которые сражались за его душу. Её сын стал полем битвы. Его разум, его душа – превратились в арену, на которой столкнулись две невидимые, непостижимые силы.

Максим вдруг заворочался, его рука начала шарить по кровати, ища что-то в темноте. Его пальцы наткнулись на прикроватную тумбочку и сжали лежавший там камень. Он крепко зажал его в кулаке, и его дыхание начало выравниваться.

– Когда был старик, он был тёплый, – прошептал мальчик, уже почти успокоившись. – Камешек был тёплый-тёплый. А когда появился человек с глазами… он стал холодный. Как лёд.

Ольга смотрела на этот простой, невзрачный камень с дыркой с суеверным ужасом. Она понимала, что камень, скорее всего, не менял свою температуру. Это было восприятие Максима. Его дар, его обострённые чувства проецировались на этот предмет, превращая его из куска минерала в индикатор его собственного внутреннего состояния. Это был не просто сувенир. Это был артефакт. Индикатор. Ещё одна часть проклятого наследия Артёма, которая теперь, по злой иронии судьбы, защищала её сына.

Максим наконец заснул, измученный ночным кошмаром, его кулачок так и не разжал камень. Но Ольга больше не могла уснуть. Она сидела у окна, прижимая к себе спящего сына, и смотрела на медленно сереющий горизонт. Фуры на шоссе всё так же ревели, но теперь их гул казался ей зловещим.

Сон Максима был не просто кошмаром. Это было послание. Их нашли. Обе стороны. И они приближаются. Иллюзия того, что они могут спрятаться, окончательно развеялась. Они больше не беглецы. Они – добыча, за которой идут два охотника. Один – чтобы защитить. Другой – чтобы посадить в клетку.

И Ольга, глядя на беззащитное лицо своего сына, впервые в жизни не знала, кто из них страшнее.

Глава 126: Чёрное паломничество

В дешёвом мотеле на окраине Бари старый телевизор показывал мир, сошедший с ума. Ольга, не в силах уснуть, беззвучно переключала каналы. CNN, BBC, Euronews – картинка была везде почти одинаковой. Размытые, снятые с огромного расстояния кадры Аномальной Зоны Анатолии. Чёрная, выжженная земля под вечно серым небом. Эксперты в дорогих костюмах сидели в студиях и с умным видом рассуждали о «новом типе проникающего загрязнения», «геополитической напряжённости» и «необходимости международного контроля». Ольга смотрела на знакомые очертания руин и чувствовала, как к горлу подкатывает горькая тошнота. Этот сюрреалистический фильм ужасов был её личной историей.

Она выключила звук и открыла ноутбук. Здесь, в цифровом подполье, безумие мира было ещё более явным. Хэштег #AnatoliaAnomaly взорвал соцсети. На форумах и в зашифрованных телеграм-каналах рождалась новая, уродливая мифология. Люди со всего мира делились «свидетельствами». Фермер из Болгарии утверждал, что в ночь взрыва видел странное северное сияние на юге. Женщина из Германии клялась, что её многолетняя мигрень прошла после того, как она в медитации «соединилась» с энергией Зоны. Появился термин «Великое Обнуление». Катастрофа была уже не трагедией, а актом очищения. Глобальной химиотерапией для больной планеты. А чёрный пепел – не ядом, а священной реликвией.

В одном из таких телеграм-каналов, «Дети Пепла», Ольга наткнулась на видео. Мужчина лет сорока, с горящими глазами пророка и спутанными волосами, стоял на перевёрнутом ящике перед толпой последователей. За его спиной виднелась бетонная стена «Железного купола».

– Они называют это Зоной Отчуждения! – кричал он, и его голос дрожал от страсти. – Но я говорю вам, это Колыбель! Колыбель Нового Человечества! Веками нам лгали мудрецы, говоря, что Колесо Сансары нужно остановить страданиями и медитациями! Ложь! Они скрыли от нас, что Колесо можно просто разбить! Взорвать! Они построили стену, чтобы скрыть от нас правду! Чтобы не дать нам очиститься! Но мы – Дети Пепла! Мы не боимся! Мы стремимся к Великому Обнулению! К Нирване из огня и пепла!