Мандала распада

Вывод был ясен и пугающ. Песок реагировал не на информацию, а на сфокусированное сознание и эмоциональный заряд. Он был идеальным зеркалом внутреннего мира наблюдателя.

Чтобы подтвердить догадку, они провели последний тест. Запустили компьютерную программу, генерирующую случайные изображения, звуки и текстовые последовательности, и направили её вывод на образец. Песок никак не реагировал. Он лежал абсолютно инертной, мёртвой массой.

– Смотри. Никакой реакции, – сказал Танака. – Абсолютно.

– Конечно, – ответила Аня, и в её голосе прозвучало отчаяние учёного. – У компьютера нет сознания. Нет подсознания. Нет страхов и надежд. Для песка он просто… не существует. Это "мёртвая зона".

Танака с ужасом посмотрел на неё.

– Аня… это значит, что его невозможно изучить объективно. Любой прибор, управляемый человеком, любой эксперимент, придуманный человеком, будет искажён сознанием самого исследователя. Мы никогда не узнаем, каков он "на самом деле".

Шарма устало потёрла глаза. Трое суток почти без сна, наедине с гулом серверов и десятками проваленных гипотез.

– Хуже, Кендзи, – тихо сказала она, указывая на главный монитор, где в виде сложной диаграммы были сведены данные. – Я не спала, потому что прогоняла все наши результаты за последнюю неделю через корреляционный анализ. Я искала систему. Но её нет. Это не просто зеркало. Это кривое зеркало.

Танака подошёл ближе. – Что ты имеешь в виду?

– Когда ты думал о Фукусиме, он показал осколки. Логично, травма – распад. Но вчера, когда я в рамках теста заставила себя заново пережить воспоминания о смерти моей матери от рака… он сформировал гладкую, идеальную сферу. Словно символ завершённости, покоя. Я сначала списала это на аномалию, ошибку в данных, но теперь вижу – это и есть закон. Его закон – отсутствие единого закона. Одинаково сильные, травмирующие эмоции – совершенно разная, непредсказуемая реакция. Он не просто отражает, он… интерпретирует. Его природа истинно хаотична. Мы не можем вывести правила для его поведения, потому что он каждый раз пишет их заново, основываясь на уникальном узоре сознания наблюдателя.

В этот момент в стерильную тишину лаборатории ворвался резкий, требовательный звонок по защищённой линии. На экране появилось усталое и злое лицо генерала Айдына.

– Доктор Шарма. Прошла неделя. Мир требует ответов. Ваши отчёты о "нестабильности образцов" и "противоречивых результатах" больше никого не устраивают. Меня давят со всех сторон. Что у вас на самом деле?

– Генерал, мы работаем, – Аня старалась, чтобы её голос звучал ровно и профессионально. – Материал крайне необычен. Его структура… она не подчиняется известным законам физики.

– Мне не нужны оправдания! – рявкнул Айдын. – Мне нужны факты! В Москву только что доставили полковника Крутова, его вытащили из-под завалов. Он требует все данные по вашим исследованиям. Все. И вы знаете, что у него есть полномочия их получить. У вас 24 часа, чтобы предоставить мне отчёт, который я смогу показать "наверх". Иначе я буду вынужден передать вашу лабораторию и все образцы его людям.

Связь прервалась. Аня и Кендзи смотрели друг на друга с ужасом. Их тайна была под угрозой. Часы тикали. Теперь им нужно было не просто изучить невозможный элемент, но и решить, какую часть правды можно открыть миру, не развязав при этом новую, ещё более страшную катастрофу.

Глава 115: Мальчик, который не рисует спирали

Они нашли убежище в крошечной рыбацкой деревушке на Крите, затерянной среди оливковых рощ и белёных домиков. Ольга сняла маленькую комнатку с синими ставнями и видом на море, заплатив за месяц вперёд наличными, которые казались ей чужими. Они прожили здесь уже три дня, и паранойя стала её второй кожей. Она вздрагивала от звука каждой подъезжающей машины, вслушивалась в гортанную греческую речь, пытаясь уловить знакомые русские интонации, и почти не отпускала Максима от себя.

После хаоса Стамбула здешний покой казался оглушительным, почти нереальным. Яркое, слепящее солнце, горячий белый песок, ласковый шум прибоя и густой запах соли и цветущих олеандров – всё это было похоже на открытку из другой, мирной жизни.

«Здесь так тихо. Слишком тихо, – думала Ольга, сидя на почти пустом пляже и наблюдая за сыном. – Это затишье перед бурей? Или… или это и есть новая жизнь? Я уже не знаю, чему верить».

Максим всё это время почти не говорил. Он был спокоен, послушен, но его молчание тревожило Ольгу. Он просто сидел у самой кромки воды, позволяя прохладным волнам омывать его босые ноги. Он не играл и не смеялся. Он просто смотрел на море, и его лицо было серьёзным и сосредоточенным, как у старого рыбака, читающего знаки прибоя.

Рядом с ними приземлилась чайка, ковыляя на сломанной, неестественно вывернутой лапке. Максим молча отломил кусочек хлеба, который они взяли с собой, и протянул птице. Чайка безбоязненно взяла угощение и осталась сидеть рядом, глядя на него одним блестящим глазом-бусинкой.

И в этот момент Максим поднялся. Он огляделся и нашёл на берегу гладкую, обточенную морем палочку, белую и сухую от соли и солнца. Он взял её в руку.

Ольга увидела это и замерла. Её сердце сжалось в ледяной комок. За всю свою короткую, мучительную жизнь Максим рисовал только одно. На бумаге, на запотевшем стекле, на пыльном асфальте. Спирали. Бесконечные, навязчивые спирали – визуальное эхо проклятия его отца, воронки, засасывающие в безумие. Она невольно приготовилась снова увидеть этот ненавистный, знакомый до боли узор, который стал бы приговором её хрупкой, едва зародившейся надежде.

Максим подошёл к полосе мокрого, плотного песка, оставленной отступившей волной. Он опустил палочку. Ольга не дышала.

Он провёл первую линию.

Это была не плавная, закручивающаяся линия воронки. Это был уверенный, чуть кривоватый полукруг – корпус лодки. Затем он провёл прямую вертикальную черту – мачту. Потом – треугольник паруса, наполненного невидимым ветром. И, наконец, под лодкой он нарисовал несколько быстрых, волнистых линий, изображая море.

Он закончил. Он отбросил палочку и несколько секунд серьёзно смотрел на свой рисунок.

На песке, вместо лабиринта без выхода, вместо символа распада, была нарисована простая детская лодка, плывущая по волнам. Символ пути, движения вперёд, а не вечного возвращения в одну и ту же точку боли.

Максим повернулся к Ольге и впервые за все эти дни широко, по-настоящему счастливо улыбнулся. Чистая, безмятежная улыбка здорового ребёнка.

Эта улыбка окончательно разрушила плотину, которую Ольга выстроила внутри себя. Слёзы, которые она сдерживала со дня катастрофы, хлынули по её щекам. Слёзы облегчения по спасённому сыну. Слёзы скорби по мужу, заплатившему за это спасение. Слёзы страха перед неизвестным будущим.

Она опустилась на песок и крепко обняла своего мальчика, уткнувшись лицом в его макушку, пахнущую солнцем и морем. Он обнял её в ответ, всё так же молча, но в его объятиях была новая, спокойная сила.

Спираль была разомкнута. Проклятие снято. Мальчик, который рисовал спирали, остался в прошлом, в другой, сгоревшей дотла жизни. На берегу Эгейского моря сидела женщина и её сын, который рисовал лодки. И впереди у них было целое море.

Глава 116: Протокол «Железный купол»

Прошла неделя. Мир, оправившись от первоначального шока, ответил на непонятную угрозу единственным известным ему способом – грубой силой и бетоном. Вокруг пятикилометрового периметра Аномальной Зоны Анатолии выросла стена. Днём и ночью ревела строительная техника, крики на турецком, английском и немецком смешивались в единый гул. Инженерные войска НАТО и турецкая армия в авральном режиме возводили двойное заграждение: внутренний контур из массивных бетонных блоков и внешний – из спиралей колючей проволоки «Бруно». Через каждые пятьсот метров возвышались сторожевые вышки с пулемётными гнёздами и тепловизорами.

Это была уже не зона оцепления. Это была граница нового, враждебного «государства», на карте которого было написано одно слово: «Неизвестность».

Рядовой Али Йылмаз сидел на своей вышке и смотрел в бинокль на чёрную землю. Он был здесь с первого дня. Он видел, как наука потерпела поражение, а на смену ей пришла армия. Но армия тоже не знала, что делать. Они охраняли кусок мёртвой земли, от которого не было никакой видимой угрозы. В тепловизоре – лишь холодная, ровная пустота. Радиационные датчики на столбах периметра продолжали сходить с ума, показывая то ноль, то тревожный писк.

«Мы смотрим в пустоту, – думал Али, передёргивая плечами от холодного ветра. – И ждём, когда пустота посмотрит на нас». Он не знал, насколько был близок к истине.

В десяти километрах от Зоны, в кондиционированном аду мобильного командного центра, международная комиссия санкционировала первую попытку «силового» исследования. После унизительного провала с первыми дронами, в дело решили пустить тяжёлую артиллерию – новейший бронированный беспилотник-разведчик «Грифон-7», устойчивый к электромагнитным импульсам и способный выдержать попадание из ПЗРК.

На главном экране все присутствующие – генералы, учёные, политики – увидели чёткое изображение с его камеры. Безжизненный чёрный пейзаж. «Грифон-7» уверенно пересёк невидимую границу и углубился на километр в территорию АЗА.

– Все системы в норме, – сухо доложил оператор. – Сигнал стабильный.

Но через несколько секунд изображение на секунду исказилось, подёрнулось рябью, как от помех. На экране на долю секунды проступила сложная, фрактальная структура, похожая на нейронную сеть или кристалл льда, прежде чем картинка снова стала ясной. Одновременно с этим датчики дрона зафиксировали аномалию: показания гироскопов и акселерометров на мгновение обнулились, словно дрон на долю секунды выпал из физической реальности, а затем вернулся обратно.

А затем произошло нечто, не описанное ни в одном протоколе. Дрон, летевший строго на восток, резко, с неестественной грацией хищной птицы, развернулся на 180 градусов и на полной скорости устремился обратно, к границе.

– Что происходит? – крикнул генерал Айдын.

– Теряю контроль! – в голосе оператора прозвучала паника. – Он не слушается команд! Он летит обратно!

– Что значит «не слушается»? Переключи на ручное! – рявкнул Айдын в микрофон.

– Я пытаюсь! Но система не отвечает, она… она выполняет протокол "Возврат-Ноль". Это протокол глубокой прошивки для эвакуации с вражеской территории в случае полного отказа связи. Его невозможно запустить удалённо! Но он активен! И его конечная цель… Боже, его цель – наша позиция! Он видит нас как вражескую базу!

«Грифон-7», вылетев из Зоны, не остановился. Он не пошёл на посадку. Он, словно самонаводящаяся ракета, нацелился на ближайший участок новой бетонной стены. Спустя три секунды он врезался в неё, взорвавшись ослепительным огненным шаром. Удар был такой силы, что несколько бетонных блоков треснули и накренились.

В командном центре воцарилась гробовая тишина. Все смотрели на горящие обломки на экране. Зона не просто была пассивной аномалией. Она дала сдачи.

Вечером, когда первые паломники уже разбивали свой лагерь у периметра, состоялось экстренное совещание по защищённой видеосвязи. На десятке экранов в мобильном командном центре генерала Айдына появились растерянные и злые лица высокопоставленных военных и политиков из Брюсселя, Вашингтона и Москвы. Катастрофа в Турции стала одной из тех редких проблем, что заставила геополитических противников дышать одним воздухом, пусть и виртуальным.

Айдын коротко, без эмоций, доложил об инциденте с беспилотником, завершив доклад демонстрацией видео с его последних секунд жизни – ослепительный огненный шар, врезавшийся в их же стену.

Первым не выдержал американский генерал Хэмилтон, человек с лицом бульдога и такой же мёртвой хваткой.

– Что это было, Фатих?! – прорычал он, глядя прямо в камеру. – Твои люди это контролируют? Или это очередное «учение» русских, о котором мы снова не знаем? Ваше воздушное пространство – это что, проходной двор?

– Мои люди контролируют периметр, а не законы физики, генерал, – устало ответил Айдын, не поддаваясь на провокацию. – А что до русских, то они могут задать тот же вопрос о ваших секретных экспериментах.

Из динамика с лаконичной надписью «МОСКВА» раздался спокойный, с едва уловимой усмешкой голос генерал-майора Воронцова.

– Мы наблюдаем с таким же интересом, как и вы, генерал Хэмилтон. И с таким же беспокойством. Хотя всегда приятно списать провал вашей хвалёной техники на «руку Москвы».

– Хватит! – жёстко прервал их Хэмилтон. Его раздражение было почти осязаемым. – Факт в том, что мы не знаем, что это. Изучать это, как мы убедились, опасно. Значит, нужно изолировать. Полностью. Протокол «Нулевая Зона» – это детский сад. Я предлагаю новый протокол. «Железный купол». Ничто не входит, ничто не выходит. Полная военная и информационная блокада.

Наступила короткая, напряжённая тишина. Все ждали реакции Москвы.

Воронцов, к удивлению американца, кивнул.

– Разумное решение, – сказал он ровным голосом. – В данных обстоятельствах – единственно верное. Полная изоляция позволит избежать дальнейших провокаций и неконтролируемых инцидентов.

Решение было принято единогласно. Не из-за доверия, а из-за общего, липкого страха и желания запереть чужую, как каждый из них думал, проблему, чтобы потом втихую попытаться подобрать к ней ключ.

Этой же ночью рядовой Али Йылмаз заметил движение у подножия своей вышки. Это были не военные. Свет прожекторов выхватил из темноты странную группу людей – около двадцати человек в свободных одеждах, с горящими свечами в руках. Они разбили небольшой лагерь в нескольких метрах от колючей проволоки. Они не кричали и не протестовали. Они сидели на земле, раскачиваясь и что-то напевая на незнакомом языке. Первые паломники.

Командир по рации отдал приказ: «Не вмешиваться, но быть в готовности. При попытке пересечь периметр – огонь на поражение».

Али смотрел через прицел ночного видения на эти раскачивающиеся фигуры. С одной стороны – его командиры, генералы со всего мира, которые приказали стрелять в любого, кто приблизится к пустоте. С другой – эти безумцы, которые тянулись к чёрной земле, как мотыльки на огонь. Он не знал, кто из них более сумасшедший. Он только вдруг отчётливо понял, что стена, которую они построили, призвана защитить мир не от радиации или взрывов. Она была призвана защитить его от соблазна заглянуть в бездну.

И эта стена уже давала первые трещины.

Охота на свет

Глава 117: Проект «Химера»

Кабина лифта была герметичной капсулой, бесшумно летящей в преисподнюю. За зеркальной сталью стен не ощущалось ни скорости, ни вибрации – лишь лёгкое давление в ушах, пока этажи сменялись отрицательными числами на тусклом дисплее. Олег Крутов смотрел на своё отражение: идеально отутюженный мундир, строгое, лишённое эмоций лицо, гладко выбритые щёки. Только чёрная поддерживающая перевязь на левой руке нарушала безупречную симметрию. Он носил её не как знак слабости, а как медаль. Молчаливое напоминание о том, что он был в эпицентре, выжил и вернулся, чтобы переписать правила игры.

Лифт остановился с едва заметным толчком. Двери разошлись, выпуская его в мир бетона, титана и холодного, пахнущего озоном воздуха. Длинный, тускло освещённый коридор вёл к единственной цели – массивной бронированной двери с лаконичной надписью: «Конференц-зал "Меридиан"». Его шаги отдавались гулким, одиноким эхом, отбивая ритм абсолютной власти.

У двери его уже ждали двое. Генерал Воронцов, грузный, седовласый человек с тяжёлой челюстью и взглядом, привыкшим оценивать диспозиции на картах, а не в отчётах. Рядом с ним – профессор Арбатов, его полная противоположность: сухой, аскетичный, в очках с толстыми линзами, за которыми горел холодный огонь чистого, лишённого морали интеллекта.

– Олег Петрович, – прогудел Воронцов, кивнув.

Арбатов лишь молча поправил очки, но его взгляд был в сто раз красноречивее. Он смотрел на Крутова как на редкий и опасный образец, только что доставленный из экспедиции.

Крутов не ответил на приветствие. Он приложил палец к сканеру, и дверь беззвучно ушла в стену. Театр был готов к первому акту.

Внутри, за полукругом столов из тёмного дерева, сидели десять человек – элита оборонного комплекса. Генералы, чьи лица казались высеченными из гранита, руководители контрразведки с нечитаемыми глазами и несколько ведущих учёных, выглядевших бледными и чужеродными в этом царстве силы. Крутов встал перед ними, и тишина в зале стала почти осязаемой. Он окинул взглядом собравшихся – генералов, привыкших к языку приказов, и учёных, мыслящих категориями гипотез. Для каждой группы нужен был свой ключ. И он собирался использовать их все. Это был не доклад. Это был спектакль, срежиссированный для одной цели – получения абсолютного карт-бланша.

– Коллеги, – его голос был ровным и лишённым интонаций, как у машины. – Вы ознакомились с предварительными отчётами. Теперь я покажу вам, с чем мы столкнулись на самом деле.

На гигантском экране за его спиной появилось изображение с камеры беспилотника «Грифон-7». Почти идиллический полёт над чёрной, мёртвой землёй. А затем – резкое искажение. Картинка на долю секунды превратилась в сложную, пульсирующую структуру, похожую на нейронную сеть, и «Грифон», развернувшись, на полной скорости врезался в бетонную стену. Огненный шар расцвёл на экране в полной тишине.

– Это не было атакой РЭБ. Это не был сбой системы, – чеканил Крутов. – Согласно данным «чёрного ящика», центральный процессор дрона сам сгенерировал приказ на самоуничтожение. Зона не атаковала его. Она ему приказала.

Следующий слайд – хаотичные графики.

– Это показания датчиков. Энергетические всплески не подчиняются ни одному известному физическому закону. Они непредсказуемы. Они нелогичны. Мы пытаемся измерить океан с помощью линейки.

Последний слайд – карта мира. Аномальная Зона Анатолии горела на ней пульсирующей красной язвой.

– Вывод, – Крутов сделал паузу, обводя всех ледяным взглядом, – мы имеем дело не с физической аномалией. Мы имеем дело с информационным вирусом, который поражает саму реальность. Он способен переписывать законы физики так же легко, как мы переписываем программный код. Это экзистенциальная угроза. Поэтому сегодня я объявляю о запуске Протокола «Щит». Его цель – разработка средств тотального сдерживания и защиты от этой угрозы.

Генералы одобрительно закивали. Язык «угрозы» и «щита» был им понятен и близок.

– Благодарю за внимание, – закончил Крутов. – На сегодня всё. Генерала Воронцова и профессора Арбатова я попрошу остаться для обсуждения технических деталей.

Его тон не предполагал возражений. Восемь человек молча встали и покинули зал. Когда тяжёлая дверь за последним из них закрылась, Крутов подошёл к столу, налил себе стакан воды и сделал медленный глоток. Он позволил себе на секунду прикрыть глаза, и едва заметная гримаса боли исказила его лицо, когда он неловко пошевелил левым плечом. Маска была сброшена. Спектакль окончен.

– «Щит» – это для прессы и паникёров, – ровным голосом произнёс он, глядя на двух оставшихся. – Защищаться от того, чего не понимаешь, – удел трусов. Мы будем не защищаться. Мы будем управлять.

Он нажал кнопку на пульте. На экране появилась медицинская карта Максима Соколова. Два графика ЭЭГ рядом. Слева – до катастрофы: буря хаотичных, аномальных пиков, похожих на кардиограмму умирающего. Справа – после: идеально ровная, спокойная, почти неестественно чистая синусоида.

– Зона не просто разрушила, – в голосе Крутова прорезался азарт исследователя. – Она произвела «обнуление». Стерла все «ошибки», всю больную наследственность Гринева. Она создала идеальный, чистый носитель. Пустой сосуд. Мальчик – это не побочный эффект. Это главный продукт взрыва. Живой артефакт, рождённый в эпицентре.

Протокол «Щит» – это прикрытие, – продолжал Крутов, и его голос понизился, стал доверительным и зловещим. – Настоящее имя проекта – «Химера».

Слово повисло в вязкой тишине зала.

Генерал Воронцов нарушил молчание, его голос был хриплым.

– Подожди, Олег. "Интерфейс к Аномальной Зоне"… Звучит как научная фантастика. У нас есть хоть какие-то основания полагать, что это сработает? Что этот мальчик – не просто ещё одна аномалия, а именно ключ?

Крутов не ответил сам. Он медленно повернулся к Арбатову.

– Профессор?

Арбатов поправил очки, и его глаза за толстыми линзами сверкнули холодным огнём.

– Основания есть, генерал. Они пока гипотетические, но крайне убедительные, – он заговорил быстро, увлечённо, как лектор перед любимой аудиторией. – Во-первых, данные покойного Черниговского, которые мы получили от Елены. Он первым предположил, что монацитовый песок – это не просто радиоактивный материал, а своего рода "квантовая губка", способная впитывать и транслировать информацию. Он называл это "эффектом кармического резонанса". Во-вторых, данные наших японских коллег, Шармы и Танаки. Они подтвердили, что песок реагирует на сознание. Но их ошибка в том, что они считают его хаотичным. Он не хаотичен. Он просто ждёт правильного "камертона".

Арбатов сделал драматическую паузу, обведя их взглядом.

– И вот тут главное. Мальчик. Его "обнулённое" состояние. Его ЭЭГ показывает не просто покой, а идеальную, чистую несущую частоту. Моя гипотеза заключается в том, что он – идеальный биологический камертон. Его сознание способно войти в резонанс с Зоной не хаотично, как у других, а когерентно. Подключив его к нашим системам, мы не будем управлять им. Мы будем использовать его как идеальный транслятор, чтобы передавать "приказы" самой Зоне на её собственном языке.

Крутов кивнул, подхватывая мысль и снова забирая инициативу.

– Это вера, генерал. Но это вера, основанная на расчётах. Риск огромен. Но приз в этой игре – контроль над самой реальностью. Мы обязаны попробовать.

Он повернулся к экрану и вывел на него последний слайд. Три фотографии – двое мужчин и женщина в неприметной гражданской одежде. Над ними заголовок: Группа Поиска «Волки». Статус: Активировать.

Крутов поднял трубку внутреннего телефона, его взгляд был прикован к лицу Максима на экране.

– Соедините меня с командиром «Волков». У меня для них первая цель.

Он положил трубку. Охота на свет началась.

Глава 118: Тихий рост

Иллюзия покоя была хрупкой, как яичная скорлупа. Ольга создавала её каждое утро, заваривая крепкий греческий кофе, распахивая синие ставни и впуская в их крошечную комнатку солёный, пахнущий водорослями и йодом воздух. Она цеплялась за эту видимость нормальной жизни так же отчаянно, как утопающий цепляется за обломок доски.

Они жили в этой рыбацкой деревушке на Крите уже неделю. Максим был спокоен. Он больше не рисовал спирали. Он часами сидел на полу, перебирая гладкие, обточенные морем ракушки и выстраивая из них простые узоры – волны, круги, лодки. Его молчание больше не было болезненным. Оно стало глубоким, сосредоточенным, словно он прислушивался к чему-то, недоступному её слуху.

Ольга пыталась убедить себя, что кошмар позади. Но её тело помнило всё. Она вздрагивала от звука каждого проезжающего мотоцикла, её взгляд рефлекторно выхватывал из редкой толпы туристов мужчин, хоть немного похожих на тех, что преследовали их в Стамбуле. Покой был тонким слоем льда над бездной тревоги, и этот лёд начал трескаться.

Первая трещина появилась на подоконнике. Там, в старом глиняном горшке, стояла мёртвая герань, оставленная предыдущими жильцами. Ольга уже несколько раз собиралась её выбросить, но всё время забывала. Сегодня она подошла к ней с твёрдым намерением избавиться от этого унылого гербария. И замерла.

Среди сухих, скрученных в трубочку коричневых листьев, из растрескавшейся, как пустыня, земли, пробивался крошечный, почти неоновый, ярко-зелёный росток. Ольга недоверчиво нахмурилась. Она была абсолютно уверена, что ещё вчера цветок был безнадёжно мёртв. Она осторожно коснулась земли пальцем – сухая, твёрдая пыль. Невероятно. Наверное, это просто средиземноморская живучесть растений, о которой она где-то читала. Она списала это на свою усталость и рассеянность, но первое, едва уловимое семя сомнения уже было посеяно в её душе.

На следующий день они, как обычно, пошли к небольшому каменному пирсу. Максим любил сидеть на его краю, болтая ногами над прозрачной бирюзовой водой и крошить хлеб чайкам. Сегодня к ним приковыляла одна, особенно жалкая на вид. Её лапа была неестественно вывернута и опутана обрывком лески, который глубоко врезался в кожу. Лапа распухла и кровоточила, птица явно была обессилена от боли и голода. Старый рыбак по имени Никос, чинивший свои сети неподалёку, увидел птицу, цокнул языком и сказал что-то на греческом, сопровождая слова красноречивым жестом – ребром ладони по горлу. Вердикт был ясен.