Мандала распада

Sumrak

Мандала распада

Ученик Доржо

Пролог.

Мандала пепла

(22 июля 2025 года. АЭС «Анатолия», Турция)

Воздух гудел, как монастырский гонг, разбивая время на осколки. Артём стоял на коленях, вцепившись пальцами в трещину бетонного пола – она расходилась лучами, повторяя узор мандалы. Над головой кружил пепел. Не тот, что остаётся после костра, а тяжёлый, металлический, словно земля выдыхала ржавчину. «Прах Будды», – абсурдно мелькнуло в голове. Но Будда не умирал в свинцовом костюме, облучая всё в радиусе трёх километров.

– Гринев! – Голос Олега вырвался из громкоговорителя, смешавшись с треском короткого замыкания. – Ну что, просчитал все варианты? Или твой дар – тоже иллюзия?

Артём попытался вдохнуть, но воздух врезался в лёгкие осколками. На запястье болтались чётки – 107 бусин. Последнюю он отдал мальчику в Стамбуле, который рисовал спираль мелом. «Ты странный», – сказал ребёнок. Теперь мел смешался с пеплом.

Вспышка 1: Бурятия, 1998.

Доржо бросает горсть риса в огонь. «Каждое зёрнышко – жизнь, которую ты пытаешься спасти. Но огонь всё равно заберёт их». Двенадцатилетний Артём не понимает, что учитель говорит о нём самом.

Вспышка 2: Чита, 2016.

Ольга протягивает ему папку с УЗИ. На снимке – размытое пятно, похожее на спираль. «Ты хочешь, чтобы я его убила?» Он молчит, потому что уже видит, как это пятно превратится в мальчика с мелком.

Вспышка 3: Санкт-Петербург, 2018.

Елена целует его в губы, а на стене за её спиной тень рисует петлю Мебиуса. «Ты веришь в карму? Тогда считай меня своим возмездием».

– Ты не изменил будущее, – Олег говорил ровно, как диктор, объявляющий расписание поездов. – Ты его создал.

Артём поднял голову. Пепел над реактором сложился в мандалу с восемью спицами – Колесо Сансары. В его секторах мелькали лица:

– Доржо, стирающий песочную мандалу в дацане.

– Ольга, рвущая фото, где они смеются у Байкала.

– Сын, дорисовывающий спираль до центра земли.

– Это не карма… – Артём встал, сдирая с ладоней кожу о бетон. – Это выбор.

Громкоговоритель взорвался искрами. Где-то внизу, в активной зоне, завыли тепловыделяющие сборки. Артём сорвал с шеи чётки и бросил их в эпицентр. 107 бусин рассыпались, как зёрна риса из прошлого.

– Сансара замкнулась, – прошептал он, глядя, как пепельная мандала поглощает дату на стене: 22.07.2025.

Последней вспышкой мелькнул мальчик. Он стирал мел с асфальта, но спираль не исчезала – лишь углублялась, пока не стала дырой.

Артём засмеялся. Смеялся, пока взрывная волна не вплела его в мандалу.

Где-то на окраине Стамбула мальчик лет девяти с лицом, как у Ольги, дорисовывал спираль углём. Она вела к центру земли. Туда, где спал реактор.

Том 1: Песок Сансары (1998–2018)

Раздел 1. Ученик Доржо

Глава 1. Байкальский ветер

(Бурятия, июнь 1998 года)

Ветер срывал с волн Байкала брызги, пахнущие рыбой и древним льдом. Артём прищурился, пытаясь поймать взглядом чайку, но птица растворилась в слепящем мареве. Вместо неё он увидел Лиду – сестра стояла по колено в воде, подол платья раздувался, как белый лотос.

– Ты же простудишься! – крикнул он, но Лида только засмеялась, пнув ладонью воду.

– А ты как монах! – она скорчила рожицу, сложив руки в подражание молитвенной мудре. – «Ом мани падме хум», да?

За спиной Артёма хрустнул гравий. Он обернулся – на склоне холма стоял незнакомец в бордовом хитоне. Солнце билось в металлический диск у него на груди – мандалу с восемью спицами.

– Ветер сегодня злой, – сказал незнакомец, подходя. Его голос был глубоким, как сам Байкал, но в нём ещё слышались отголоски той металлической резкости, что бывает у людей, привыкших отдавать точные команды. – Он сдувает с Байкала слёзы Унзулы. Знаешь такую легенду?

Лида выбежала на берег, мокрые волосы липли к щекам:

– Это про ту деву, что превратилась в чайку?

– Про ту, что пыталась остановить время. – Лама достал из складок одежды ярко-красный, почти алый, шелковый шарф и вытер Лиде лицо. – Садись, Артём. Дыши, как волна.

Артём не спрашивал, откуда незнакомец знает его имя. Камни под коленями казались теплыми, даже сквозь джинсы. Лама – он позже назовётся Доржо – положил ему на ладонь плоский камень с дырой посередине.

– Смотри в отверстие. Видишь, как дрожит воздух? Это не дрожь. Это время течёт между мирами.

Сквозь дыру в камне мир стал вязким, как смола. Артём вдруг почувствовал вкус бензина на языке. Перед глазами проплыли:

– Грузовик с треснувшим фартуком, кузов, затянутый брезентом. На брезенте – тень крыльев.

– Звон колокольчика, но не буддийского, а такого, что вешают на шею коровам.

– Лида, бегущая за обрывком ткани алого цвета. Её голос: «Артик, поймай!»

– Что ты видишь? – спросил Доржо, но Артём дернулся, выронив камень. Его сердце колотилось в горле, на языке остался отчётливый, тошнотворный вкус бензина. Это был не просто образ, это было ощущение – холодное, липкое предчувствие неотвратимой беды, от которого свело живот. Лида подняла его, приложила к глазам:

– Фи, ничего нет! Только лодка вон там.

– Лодка? – Артём вскочил. На горизонте действительно покачивалось рыбацкое судёнышко. Но ледяной ужас не отпускал его, будто тень от увиденного грузовика уже легла ему на плечи.

В юрте Доржо пахло дымом и сушёным тархуном. Лама разлил по пиалам солёный чай с молоком. Лида морщилась, но пила, а Артём смотрел на полку за его спиной. Среди статуэток бурханов стояла фотография: молодой Доржо в строгих очках и белом халате, на фоне сложного пульта управления перед панорамным окном, за которым угадывался купол реактора.

– Вы… физик? – вырвалось у Артёма.

– Был. Пока не понял, что атомы – те же мандалы. Взрываются, оставляя только песок.

Лида ткнула брата локтем:

– Спроси про грузовик!

– Какой грузовик? – Доржо поднял бровь.

Артём покраснел:

– Во время медитации…

– А, это. – Лама вытащил из жаровни уголёк, положил на Артёмову ладонь. – Больно?

– Нет.

– Потому что иллюзия. Грузовик – тоже.

По дороге домой Лида скакала по кочкам:

– А вдруг он колдун? Вот возьмёт и превратит нас в журавлей!

Артём молчал. В кармане лежал камень с дырой – Доржо разрешил оставить.

На повороте их обогнал грузовик. Тот самый – с треснувшим фартуком. Брезент на кузове колыхался, открывая краешек позолоченной статуи. Лида закричала:

– Смотри, Артик, Будда! Помаши ему!

Но Артём не махал. Он застыл, увидев в развевающемся брезенте форму крыльев – точь-в-точь как в видении.

Глава 2. Песок и время

(Бурятия, июль 1998 года)

Доржо разложил на полу дацана холщовый мешок, извлекая деревянные воронки и склянки с песком: охристым, кобальтовым, кроваво-красным. Лида тыкала пальцем в порошок:

– И всё? Просто сыпать, как в песочнице?

– Не сыпать, – поправил лама, – а отпускать. Каждая крупинка – миг, который нельзя удержать.

Он взял воронку, наполненную золотистым песком, и начал выводить спираль от центра будущей мандалы. Артём заметил, что руки Доржо дрожат, будто рисуют не по полу, а по воде.

– А если чихнуть? – фыркнула Лида. – Вся картинка разлетится!

– Так и должно быть, – ответил Доржо, не отрывая взгляда от узора. – Прекрасное не вечно. Вечно только небытие.

Когда очередь дошла до Артёма, Доржо вложил ему в ладонь воронку с чёрным песком.

– Почувствуй его, – тихо сказал лама. – Он другой.

Артём почувствовал. Песок был непропорционально тяжёлым для своего объёма, словно в ладонь насыпали не камня, а ртути. И, несмотря на прохладный день, казался тёплым, будто впитывал невидимый свет. И было что-то ещё. Не звук, а осязаемая вибрация, будто каждая песчинка резонировала с его нервными окончаниями, создавая ощущение слабого, щекочущего тока.

– Дыши в такт волнам. Представь, что твоё дыхание – это ветер, несущий песок.

Первые крупинки посыпались рвано, образуя кляксы. Лида хихикала. Артём, разозлившись на себя и на её смех, попытался сосредоточиться, но песок, словно почувствовав его внутреннее напряжение, начал ложиться острыми, ломаными линиями, похожими на трещины. Только когда он отпустил гнев и позволил пустоте заполнить сознание, песок посыпался ровно, тяжело, будто тянуло вниз невидимым магнитом. Секунда – и узор стал идеальным: чёрные линии обтекали золотую спираль, как тени вокруг пламени.

– У тебя получается! – удивилась Лида. – Как будто ты это уже делал.

Артём молчал. Он чувствовал, куда упадёт следующая крупинка.

К полудню мандала расцвела: синие лепестки лотоса, алые свастики вечности, зелёные волны океана Сансары. Лида, наконец угомонившись, спала, прикорнув у двери.

– Почему у меня песок… медленнее? – выдохнул Артём, разглядывая свой чёрный узор. Рядом, на участке Доржо, песок струился, как вода.

Доржо замер, его пальцы непроизвольно сжали горсть песка. На секунду в его глазах отразились не волны Байкала, а свинцовые стены лаборатории, где когда-то трещал счётчик Гейгера.

– Этот чёрный песок взят из глухого ущелья, где камни звенят на ветру, а земля рождает самородки, тяжёлые, как само время, – голос ламы стал глухим, будто доносился из-под толщи бетона. – Их распад похож на дыхание сансары. Он вечен. Как сама эта тюрьма.

Доржо разрушил мандалу ребром ладони. Песчаные горы смешались в серую массу.

– Зачем? – ахнул Артём.

– Чтобы научиться не цепляться. – Доржо собрал песок в мешок. – Но ты, кажется, уже утаил крупицу.

Мальчик покраснел: в кармане зажата щепотка чёрного песка.

На обратном пути Лида прыгала через трещины в земле:

– Скукотища! Целый день рисовать, чтобы всё разрушить.

– Это не просто рисунок, – пробормотал Артём, сжимая песок в кулаке. – Там был… голос.

– Какой?

– Как колокольчик. Тот, что на шее у коровы.

Лида вдруг остановилась, широко раскрыв глаза:

– Странно. Мне сегодня снилось, что я бегу за звенящей коровой. А ты её догоняешь с сеткой для бабочек.

Артём вздрогнул. Точно такой же сон он видел во время медитации.

Ночью, разжав влажную от пота ладонь, он обнаружил, что чёрный песок слипся в небольшой комок. Вглядевшись, Артём похолодел: крупинки, скреплённые влагой, образовали узор, до боли напоминающий разрушенную мандалу. Только в центре зияла пустота, словно кто-то вынул единственную важную крупицу.

Глава 3. Зёрна кармы

(Бурятия, август 1998 года)

Доржо развёл костёр в неглубокой яме, выложенной гладкими байкальскими камнями. Артём сразу узнал узор – это была мандала, такая же, какую они рисовали песком, только её лепестками теперь были языки пламени. Воздух пах дымом и сухой травой.

– Дар – не щит, а меч, – сказал Доржо, глядя, как огонь набирает силу. Его голос был ровным, но в нём слышалась тяжесть. – Он просыпается только в бою – от страха, ярости, боли. Адреналин – его топливо.

Лида, не слушая, с восторгом вертела в руках горсть белого риса, который дал ей лама. Она подбежала к огню и бросила несколько зёрнышек в самый центр.

– Смотри, как трещат! Точно попкорн! – засмеялась она.

– Это не игра, – строго остановил её Доржо. Он зачерпнул из мешочка горсть риса и протянул её Артёму. Зёрна были холодными, как ледяная крупа. – Каждое зерно – это жизнь, возможность, за которую ты держишься. Брось его в огонь – и ты отпустишь карму. Но огонь всегда требует плату. Он покажет то, что скрыто.

Дым от костра закрутился в плотную спираль. Артём бросил в пламя одно-единственное зёрнышко. Оно вспыхнуло и погасло. Но в этот миг дым сгустился, и до слуха Артёма донёсся не треск дров, а пронзительный визг тормозов и отчаянный крик: «Стой! Не беги!»

Он пошатнулся, инстинктивно потянувшись к дыму, но Доржо схватил его за запястье.

– Не всматривайся. Это ловушка для тех, кто хочет спасти всех.

Но было поздно. Голод дара, разбуженный огнём, требовал большего. Артём вырвал руку и швырнул в костёр всю горсть риса. Пламя взревело, взметнувшись вверх. Дым превратился в плотный, живой экран, на котором, сменяя друг друга, проступили образы, отпечатываясь прямо в его мозгу:

Грузовик с погнутым крылом, вылетающий из-за поворота.

Алый шарф сестры, зацепившийся за ржавый кузов.

И своё собственное лицо, искажённое беззвучным криком ужаса.

Лида за его спиной продолжала хохотать, не видя ничего, кроме весёлого пламени. Её смех доносился до Артёма будто из-за толстого стекла, из другого, ещё не расколотого мира.

– Хватит! – голос Доржо прозвучал как удар гонга. Он резким движением накрыл костёр куском плотного войлока, обрубая видение на полуслове. Пламя зашипело и погасло, оставив после себя лишь едкий, горький дым.

Артём тяжело дышал, пытаясь избавиться от вкуса пепла во рту. Он нагнулся и подобрал одно обгоревшее зёрнышко. На его почерневшей поверхности проступил узор – микроскопическая, идеальная свастика.

– Почему вы остановили меня? Я же почти увидел…

– Увидел бы смерть. Свою или чужую – неважно, – Доржо с силой разбросал камни ногой, разрушая огненную мандалу. – Спасти всех можно, только став дровами для костра. Ты готов сгореть?

Доржо пристально посмотрел на мальчика, на его расширенные, невидящие зрачки. Он узнал этот взгляд – так смотрели его коллеги-физики на приборы, показывающие смертельный скачок радиации. Артём не просто видел картинки в дыму. Он "слышал" разрывы в ткани реальности.

– Ты должен понять, с чем играешь, – сказал лама, его голос стал тише и серьёзнее. – Представь пространство как шёлковую ткань. Радиация – это игла, раскалённая добела. Она не просто рвёт нити – она сжигает их, оставляя дыры, через которые просачивается будущее. Ты не видишь будущее, Артём. Ты чувствуешь сквозняк из этих дыр.

Он положил руку на плечо Артёма, чтобы успокоить его дрожь, и в этот момент их миры столкнулись. Артёма захлестнуло чужое, застарелое горе. Это было не видение, а эмпатический удар, поток хаотичных, обжигающих ощущений: вой сирен, сухой треск счётчика Гейгера, запах озона и горелой проводки, отчаянное женское лицо, тающее за толстым свинцовым стеклом, и всепоглощающее чувство вины и сокрушительного провала. Он не понял деталей, но ощутил всю тяжесть чужой катастрофы.

– Я тоже думал, что могу переиграть законы распада, – прошептал Доржо, отводя взгляд. Его голос был глух, как удар о свинцовую плиту. – Я пытался спасти их… свою жену, дочь. Но всё, что я сделал, – это затянул петлю на их шеях. Наука не спасла их, Артём. Она лишь сожгла их изнутри.

Лида, напуганная этой внезапной тишиной и мрачным тоном, подбежала и прижалась к брату. В её волосах пахло дымом. По дороге домой Артём нёс спящую сестру на спине. Её тёплое дыхание обжигало шею, но он чувствовал лишь холод от своего нового, страшного знания.

Глава 4. Спираль судьбы

(Бурятия, сентябрь 1998 года)

Лида кружилась на краю дороги, её новый шарф – подарок Доржо – развевался, как крыло. Артём сидел на обочине, перебирая чётки.

– Артик, поймай! – Лида сорвала шарф и бросила в ветер. Алый шёлк зацепился за куст боярышника, и она побежала за ним, смеясь.

– Не беги к дороге! – крикнул Артём, но сестра уже мчалась, подпрыгивая через кочки.

Где-то вдали заурчал двигатель.

Сперва показалась тень – длинная и узкая, как чёрная змея. Потом из-за поворота вынырнул грузовик с треснувшим фартуком. Брезент на кузове трепетал, обнажая позолоченную руку статуи Будды.

– Лида! – Артём вскочил. Время замедлилось:

…зёрна риса из костра… голос Доржо: «Спасти всех – значит сжечь себя» …

Он рванул вперёд, но ноги будто увязли в смоле.

Лида наклонилась за шарфом. Грузовик заскрежетал тормозами.

Удар.

Тишина.

Мир качнулся, и Артёма накрыла волна дурноты. В ушах зазвенело, перед глазами поплыли чёрные точки. Реальность, только что догнавшая его самое страшное видение, ударила по нервам, как разряд тока. Он рухнул на колени, не чувствуя камней, и его вырвало горькой желчью. Шарф Лиды, теперь окровавленный, прибило ветром к его лицу.

Водитель выскочил из кабины, бормоча:

– Она выскочила, как заяц… клянусь, я не…

Но Артём не слышал. Он смотрел на грузовик: статуя Будды в кузове улыбалась, не тронутая хаосом.

Доржо пришёл с первыми воронами. Артём, всё ещё сжимающий шарф, закричал:

– Я же видел это! В дыму, в рисе, в камне! Почему ты не остановил?!

Лама поднял оброненную чётку. Одна из бусин из кости яка была расколота пополам колесом грузовика.

– Ты видел зёрна, Артём, но не урожай. Одно зерно – случай. Мешок – судьба.

Водитель грузовика упал на колени перед разбитой статуей Будды. Его пальцы впились в позолоченный обломок руки.

– Я же молился! – он тряс осколком, будто пытаясь встряхнуть небеса. – Вез её в дацан, как благословил лама!

Золотая пыль с руки статуи смешалась со слезами. Вера рассыпалась, как песок.

Ночью Артём пришёл к месту аварии. Фонарь выхватил из темноты:

– Осколки стекла, сверкающие, как кристаллы соли.

– Каплю крови на камне с дыркой – он так и не подарил его Лиде.

– След колеса, закрученный в спираль.

Он упал на землю, высыпав из кармана чёрный песок, который он оставил от своей первой мандалы. Ветер сразу же унёс крупинки, оставив только алый шарф, прижатый камнем.

Доржо нашёл его утром – мальчик чертил пальцем по пыли бесконечную спираль, в центре которой лежало раздавленное зерно.

Глава 5. Молитвенные флаги

(Бурятия, сентябрь 1998 года)

На холме у дацана трепетали сотни молитвенных флагов – синие, белые, красные, жёлтые, зелёные. Их шепот сливался с голосами монахов, читающих «Бардо Тхёдол». Артём стоял в стороне, сжимая в руке окровавленный шарф Лиды. Мать дернула его за рукав:

– Подойди к телу, сынок. Нужно попрощаться…

– Она не там! – вырвалось у Артёма. – Её душа не в этом… этом мешке с костями!

Лицо матери, ставшее за два дня маской из застывшего воска, не дрогнуло. Только пальцы, сжимавшие платок, побелели до костей. Она смотрела сквозь Артёма, сквозь монахов, сквозь сам Байкал, будто пытаясь увидеть тот берег, куда ушла Лида.

Доржо, возглавлявший обряд, обернулся. Его взгляд был тяжелее каменных ступ.

– Смерть – дверь, – сказал Доржо, указывая на флаги. – Эти ткани – не украшение. Они учат отпускать.

– Отпустить? – Артём засмеялся истерически. – Ты говорил, что всё можно изменить! Почему ты не изменил её смерть?

Лама протянул ему флаг с мантрой «Ом мани падме хум»:

– Повесь его для Лиды. Пусть ветер унесёт её страдания.

Артём швырнул флаг под ноги:

– Ветер уже унёс её. И мне плевать на ваши ритуалы!

Он побежал вниз по склону, давясь слезами. Внезапно время замедлилось:

…скрип дерева… треск верёвки…и молниеносный, как вспышка, образ: флагшток, летящий вниз, и синие флаги, накрывающие тело монаха, как погребальный саван…

Артём поднял голову. Высоченный флагшток с синими флагами качнулся, словно под ударом невидимого топора. У его подножия монах поправлял алтарные чаши.

– Не двигайся! – закричал Артём. Но монах не слышал.

Артём рванул вперёд, сбив монаха с ног. Флагшток рухнул, пронзив землю в сантиметре от его головы. Синие флаги захлопали, как пойманные птицы.

– Ты… ты как узнал? – монах задыхался, вытирая кровь с разбитой губы.

Доржо подошёл, глядя на Артёма с ледяной ясностью:

– Дар – не благословение. Это груз, который раздавит тебя, если будешь тащить в одиночку.

– Ты сдвинул один камень, – Он сжал плечо Артёма, и в его голосе прозвучал не только гнев, но и плохо скрытый страх. – Ты думаешь, ты победил? Ты лишь привлёк к себе внимание того, с чем я боролся всю жизнь. Ты повторишь мой путь, мальчик. Ты уже ступил на него.

Когда лама отпустил его, на коже проступил багровый след от пальцев, похожий на грубый отпечаток круга с расходящимися лучами – уродливая, болезненная мандала.

– Представь пространство как шелковую ткань, – говорил Доржо, пока они развешивали флаги. Ветер выстукивал ритм мантры. – Радиация – это игла, раскалённая добела. Она не просто рвёт нити – она сжигает их, оставляя дыры, через которые просачивается будущее. Ты не видишь будущее, Артём. Ты чувствуешь сквозняк из этих дыр.

Он бросил щепотку чёрного песка в воздух. Зёрна зависли, словне время остановилось:

– Вблизи радиоактивных материалов часы идут иначе. Для тебя минута может стать вечностью… или наоборот.

Вечером Артём пришёл к месту падения флагштока. Вместо флагов теперь торчал обломок, похожий на клык. Он насыпал на ладонь чёрный песок из своей первой мандалы – тот самый, что субъективно замедлял для него время.

Песок струился неестественно медленно, образуя в воздухе:

– Дату «22.07.2025».

– Своё лицо, покрытое трещинами, как фарфоровая кукла.

– Руку Лиды, держащую алый шарф за горизонтом.

Он сжал песок в кулаке, но сквозь пальцы просочился дым – точь-в-точь как от ритуального костра.

Когда Доржо позвал его, Артём уже брел к реке, роняя по пути зёрна риса из кармана – одно за другим, будто отсчитывая секунды до следующей катастрофы.

Глава 6. Урок гнева

(Бурятия, октябрь 1998 года)

Доржо разбил глиняную чашку ударом посоха. Осколки, как осколки времени, разлетелись по полу дацана.

– Ты думаешь, спасение монаха – победа? – его голос резал, как лезвие. – Ты разорвал нить, даже не зная узла!

Артём, прижавшись к стене с манускриптами, крикнул:

– Я спас жизнь! А ты учил, что каждая бусина чёток – шанс на…

– Шанс осознать, а не изменить! – Лама схватил его за плечо. Хватка была железной, а когда он отпустил, на коже Артёма остался багровый синяк, похожий на грубый отпечаток круга с расходящимися лучами – уродливая, болезненная мандала. – Ты играешь с ветром, но буря придёт за тобой. Не я, так карма сломает тебя.

Артём нёсся сквозь лиственницы, цепляясь за стволы, будто за ручки дверей в иные миры. Ветер свистел в ушах: «Ли-и-ида!» – то ли эхо, то ли голос сестры. Он упал у ручья, где они когда-то ловили головастиков, и достал камень с дыркой. Через отверстие увидел:

– Дацан, объятый пламенем.

– Доржо, рисующего песком мандалу в огне.

– Себя, стоящего над пеплом с лицом, покрытым трещинами, как фарфор.

«Нет!» – он швырнул камень в воду, но тот, ударившись о скользкий валун, отскочил и упал на берег, прямо к его ногам. Судьба, как назойливая собака, возвращала ему его же проклятие.

В полночь Артём вернулся к месту ДТП. В кармане – щепотка чёрного песка. Он насыпал его на асфальт, создав мини-мандалу, и прошептал:

– Покажи её. Верни её.

Песок, как верное зеркало, отразил его отчаяние. Он закрутился, образуя спираль. В центре возник силуэт Лиды. Она не была призраком – она была соткана из его собственной боли, из его самого отчаянного желания. Она смеялась, протягивая алый шарф. Артём потянулся, но едва пальцы коснулись образа, его горе и адреналин, ставшие топливом для дара, вызвали ответную реакцию. Песок, нестабильный и хаотичный по своей природе, не мог сотворить жизнь из ничего. Он лишь отразил его отчаянное желание, создав пустую, нестабильную иллюзию. Эта ложь, столкнувшись с законами реальности, не выдержала и вспыхнула холодным синим пламенем.

– Обман! – он разметал пепел ногами. – Я видел её!

Костер из сухих веток осветил его лицо, исцарапанное ветками. Артём бросил в огонь чётки Доржо – 107-я бусина уже была раздавлена.

– Верни её! – крикнул он в пламя. – Или возьми меня вместо неё!

В дыму возникла тень. Не Лида. Это был он сам, но старше, с сединой на висках и глубокими, выжженными морщинами у глаз. На шее виднелся уродливый шрам в форме спирали. Но страшнее всего был взгляд – в нём плескалась та же самая боль, что разрывала Артёма сейчас, только умноженная на десятилетия.