Мандала распада

В тот вечер, когда действие успокоительных ослабло, Артём долго смотрел на своё отражение в тёмном, выключенном экране планшета. Из глубины на него глядел измождённый, почти неузнаваемый человек с провалившимися, горящими лихорадочным огнём глазами. Но на мгновение ему показалось, что это не он. Это была лишь страдающая, искажённая тень, его тень, вплетённая в узор гигантской, пульсирующей тёмной энергией мандалы «Северного Моста». И он понял с ужасающей ясностью: его «восстановление» было не актом милосердия или медицинской помощи. Это была лишь тщательная, безжалостная подготовка к его окончательной, предначертанной жертве.

Ледяной ужас сковал его. Но вместе с ним, из самых глубин его истерзанной души, поднималась иная сила – холодная, тёмная, почти безумная решимость. Если ему суждено сгореть, то он, по крайней мере, попытается забрать с собой в огонь как можно больше своих палачей. Или, если повезёт, сломать их адскую машину прежде, чем она поглотит всё.

Глава 59: Игра Елены Продолжается

Прошла неделя с тех пор, как Артёма перевели из реанимационного блока. Время текло медленно, густо, как кровь из незаживающей раны. «Восстановление» шло своим чередом – капельницы, уколы, безвкусная еда, короткие, разрешённые прогулки по стерильному коридору под бдительным оком охранника. Но главным «лекарством» или, скорее, новой формой изощрённой пытки, стали визиты Елены Черниговской.

Она появилась на пороге его палаты неожиданно, когда он, превозмогая слабость и тошноту, пытался заставить себя проглотить несколько ложек остывшей каши. Её вид отличался от обычного. Исчезла часть той ледяной, почти мужской жёсткости, которая всегда сквозила в её манерах. Она выглядела уставшей, возможно, даже немного обеспокоенной, хотя Артём не спешил обманываться.

– Как ты себя чувствуешь, Артём? – её голос прозвучал на удивление мягко, почти без металла. – Выглядишь… немного лучше.

Он лишь неопределённо пожал плечами. Слова застревали в горле комом.

– Я беспокоюсь о твоём состоянии, – продолжила она, присаживаясь на стул у его койки. – То, что произошло с «Омегой»… это был серьёзный удар для всех нас. И для тебя, в первую очередь. Но нам нужно двигаться дальше. «Северный Мост»… он требует полной концентрации. И твой дар, твоя уникальная восприимчивость, сейчас важны как никогда. Я подумала, что если ты будешь лучше понимать суть проекта, это поможет тебе… настроиться. Адаптироваться.

Артём молчал, глядя на неё тяжёлым, немигающим взглядом. Его чутьё, искажённое, но оттого, возможно, ещё более острое, кричало об опасности, о ловушке. Но отчаянная потребность в любой информации, в любой зацепке, перевешивала страх.

‘Это мой единственный шанс, – пронеслось у него в голове. – Единственный способ получить доступ к хоть каким-то данным о «Мосте», узнать её истинные планы, понять, есть ли у меня хоть малейшая возможность повлиять на происходящее. Я должен играть в её игру, притворяться, что верю, что сотрудничаю. Но я буду слушать, смотреть, запоминать. И ждать. Ждать момента, когда я смогу использовать её против неё самой или против Крутова. Или просто сломать эту адскую машину, прежде чем она уничтожит всё’. Он чувствовал, как его тошнит от этой фальши, но выбора не было. Он должен был рискнуть.

Елена, словно прочитав его мысли, достала из тонкого портфеля планшет – не тот казённый, что ему оставили ранее, а другой, более современный, с логотипом её личной лаборатории.

– Здесь некоторые… предварительные материалы по «Мосту», – сказала она, кладя планшет ему на колени. – Деклассифицированные, разумеется, и адаптированные для… ну, для твоего текущего состояния. Я подумала, это может быть полезно.

Так началась её игра. В последующие дни Елена стала его почти ежедневным гостем. Она «скармливала» ему информацию дозированно, как опытный дрессировщик – голодному зверю. Это были отдельные технические схемы «Моста», но Артём, даже в своём ослабленном состоянии, замечал, что они неполные, что в них отсутствуют целые блоки или ключевые параметры заменены многоточиями. Это были выдержки из теоретических работ её отца – блестящие, глубокие мысли о природе времени и энергии, но Артём чувствовал, что самые важные главы, самые смелые и опасные выводы, изъяты. Отчёты о «предварительных испытаниях» каких-то компонентов «Моста» пестрели обтекаемыми формулировками и подозрительно оптимистичными результатами.

Елена комментировала эти данные своим ровным, почти гипнотическим голосом, пытаясь направить его мысли в определённое русло. Она говорила о «Северном Мосте» как о грандиозном научном прорыве, об инструменте для «гармонизации планетарных энергий», о «щите», способном защитить человечество от «космических угроз». Ни слова о Вратах, ни слова о Голосе из Разлома, ни слова о той чудовищной, античеловеческой природе проекта, которую он сам «видел» в своих кошмарах.

Его логика инженера и интуиция провидца бились в агонии, крича о лжи, о вопиющих несоответствиях. Он сравнивал её слова с теми обрывками истины, что ему удалось вырвать из тьмы собственного подсознания, и чувствовал, как его тошнит от этой фальши. В одной из схем, изображавших систему охлаждения одного из предполагаемых «резонаторов» «Моста», он заметил явное несоответствие между заявленной мощностью и размерами теплообменников – они были слишком малы, словно этот «резонатор» должен был работать не на выделение энергии, а на её поглощение, или на создание чего-то иного, ледяного, мёртвого.

Иногда Елена просила его «прокомментировать» тот или иной фрагмент, «прочувствовать» его своим даром. Она внимательно следила за его реакцией, за каждым изменением в его дыхании, за каждым непроизвольным движением. Она пыталась понять, на какие аспекты «Моста» его дар реагирует острее, какие образы у него возникают, пытаясь вытащить из него то, что он так упорно скрывал. Однажды она показала ему сложную диаграмму, названную «Схема стабилизирующего темпорального поля ‘Северного Моста’».

– Посмотри, Артём, – её голос был вкрадчив. – Отец верил, что это поле сможет не только защитить, но и… исцелить. Восстановить нарушенную гармонию. Что ты чувствуешь, глядя на это?

Артём смотрел на переплетение линий и символов, и его дар взорвался болью. Он увидел не «стабилизирующее поле». Он увидел гигантскую, хищную, многослойную пасть, медленно разверзающуюся в ледяной пустоте, готовую поглотить всё. Но он лишь с трудом перевёл дыхание и хрипло ответил:

– Я чувствую… очень мощный, но… крайне нестабильный энергетический поток. Трудно сказать… его точную природу.

Елена слегка кивнула, её глаза изучающе сузились. Удовлетворена ли она? Или разочарована его уклончивым ответом?

Иногда она «случайно» оставляла на планшете открытым файл, не предназначенный для его глаз, или роняла фразу, полную недомолвок и намёков. Об «альтернативных протоколах» запуска «Моста» в случае «непредвиденных обстоятельств». О «необходимости синхронизации его работы с определёнными, крайне редкими космическими циклами». Это были провокации, наживка, брошенная ему, чтобы проверить его реакцию, заставить его выдать больше собственных знаний или опасений. Он видел, как она пытается сопоставить его слова, его видения с тем, что знала сама, с наследием своего отца, пытаясь сложить свою собственную, пугающую мозаику. Артём понимал, что каждый его неосторожный ответ, каждое слишком откровенное прозрение может быть использовано против него.

К концу второй недели этих «сеансов» он окончательно убедился: Елена ведёт с ним сложную, опасную игру. Она не доверяет ему, но отчаянно нуждается в нём – или в его даре. Он не знал её истинных мотивов. Была ли это слепая вера в гений отца и желание завершить его дело любой ценой? Или она, как и он, видела в «Северном Мосте» нечто большее, чем просто научный проект, и пыталась найти способ контролировать эту чудовищную силу, направить её в одному ей известное русло? Или её действиями руководил страх перед Крутовым, который, несомненно, держал её на коротком поводке? Ответы на эти вопросы оставались скрыты за её холодной, аристократической маской.

Он решил продолжать это вынужденное «сотрудничество». Играть по её правилам, но быть предельно осторожным, взвешивая каждое слово, каждый взгляд. Собирать по крупицам ту информацию, которую она ему скармливала, отсеивая ложь, пытаясь нащупать в её словах и действиях хоть какую-то зацепку, хоть какой-то намёк на её истинные планы. И выжидать. Выжидать момент, когда он сможет действовать.

Во время их последней встречи в этой череде «консультаций» Артём, глядя на Елену, неожиданно поймал её взгляд. Всего на долю секунды её обычная холодная уверенность дала трещину. В глубине её тёмных, умных глаз мелькнуло что-то иное – не то затаённый страх, не то отчаяние, не то бремя невыносимой ответственности. Это мимолётное выражение тут же исчезло, сменившись привычной маской холодного, расчётливого учёного. Но Артём успел это заметить. Она тоже боялась. И это осознание, как ни странно, придало ему сил. Он был не один в своём ужасе перед «Северным Мостом». Просто их страхи, похоже, вели их разными, возможно, даже враждебными путями.

Когда она ушла, оставив его наедине с новым ворохом искажённых схем и фальшивых отчётов, Артём почувствовал, как к горлу подступает ледяная волна. Это была не тошнота от лекарств. Это был холод той бездны, на краю которой они все балансировали. И он всё отчётливее понимал, что игра Елены – это лишь прелюдия к чему-то гораздо более страшному. И времени, чтобы понять её правила и попытаться изменить исход, у него оставалось всё меньше.

Во время одного из «сеансов», когда Артём, измученный очередной порцией искажённых данных и собственными болезненными видениями, позволил себе высказать сомнение в осмысленности всего этого, Елена резко прервала его. Её глаза сверкнули холодным огнём, а голос, обычно ровный и вкрадчивый, обрёл стальные нотки.

– Артём, ты должен понять, – отчеканила она, подавшись вперёд так, что он почувствовал едва уловимый, горьковатый запах её духов, смешанный с озоном лаборатории. – Проект моего отца – это не игрушка, которую можно просто отменить или сломать, как того, возможно, хочет Крутов со своими примитивными, государственническими целями. «Северный Мост» – это ключ. Ключ ко всему. Его нельзя просто активировать наобум, как какой-нибудь рядовой реактор – это неминуемо приведёт к катастрофе, к той самой энтропии, которой так боялся отец в своих последних записях. Мне нужно не остановить его, Артём, пойми же наконец! Мне нужно контролировать каждый этап его активации, каждый энергетический импульс, каждый резонансный всплеск. Только я, опираясь на истинные, неискажённые расчёты отца, которые он доверил только мне, и используя твою… уникальную восприимчивость как самый тонкий измерительный прибор, смогу направить его силу в правильное русло. Избежать тех ошибок, которые его погубили, и завершить его великий труд так, как он задумывал – как триумф разума и воли, а не как слепой, разрушительный апокалипсис. А для этого ты должен быть идеально «настроен». Каждая фибра твоей души, каждый нейрон твоего мозга должен резонировать с «Мостом». Понимаешь теперь?

Её слова, произнесённые с фанатичной убеждённостью, на мгновение почти парализовали Артёма. Он увидел в её глазах не просто научный азарт или жажду мести. Это была одержимость. Одержимость идеей, наследием, возможностью стать той, кто завершит дело гения, исправит его ошибки и, быть может, обретёт немыслимую власть. И он, Артём, был лишь инструментом в её руках. Тонким, капризным, но необходимым инструментом.

Глава 60: Шёпот Доржо из Прошлого

Игра Елены, её дозированная ложь и попытки направить его искажённый дар в нужное ей русло, высасывали из Артёма последние силы. Каждая их встреча оставляла после себя горький привкус пепла и ощущение, будто он барахтается в липкой паутине, где каждое движение лишь туже затягивает петлю. Препараты, которые ему всё ещё вводили, пусть и в меньших дозах, превращали его дни в череду туманных, болезненных состояний, а ночи – в арену для агрессивных, рваных видений «Северного Моста», от которых он просыпался в холодном поту, с колотящимся сердцем. Он чувствовал, как его разум, его личность медленно, но неотвратимо крошатся, как старый, выветренный камень.

В один из таких особо мрачных дней, когда отчаяние сдавило горло ледяными тисками, а стены палаты, казалось, сомкнулись, угрожая раздавить его, Артём инстинктивно потянулся к тому единственному, что ещё связывало его с миром, где были свет и смысл. К Доржо. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать навязчивые образы ледяных конструкций и безликих коридоров «Анатолии», и стал перебирать в памяти слова учителя, его спокойный, глубокий голос, его мудрые притчи. Это была отчаянная попытка утопающего ухватиться за соломинку, найти точку опоры в этом безумном, распадающемся мире.

Он лежал на койке, безучастно глядя в серый потолок, когда его рука, шаря под подушкой в поисках хоть какого-то забытого предмета, который мог бы отвлечь, наткнулась на что-то твёрдое и шершавое. Он вытащил это. Маленький, плоский диктофон, из тех дешёвых, что были популярны лет пятнадцать-двадцать назад. Он и забыл о его существовании. Когда-то, ещё в Чите, будучи студентом, он записывал на него лекции, а потом, после одной из редких встреч с Доржо, приехавшим в город по делам дацана, он, почти не отдавая себе отчёта, нажал на запись во время их долгого, вечернего разговора у костра на берегу Ингоды. Кассета… он был почти уверен, что она давно размагнитилась или потерялась. Но вот он, диктофон, с той самой кассетой внутри, чудом уцелевший среди его немногих вещей, которые ему вернули после «Омеги». Дрожащими пальцами Артём нажал на кнопку «Play».

Сначала – треск, шипение, помехи. А затем… сквозь них пробился голос. Глубокий, спокойный, чуть с хрипотцой, такой знакомый, что у Артёма перехватило дыхание. Голос Доржо.

«…ты спрашиваешь о силе, Артём, – говорил лама, и Артём почти видел его лицо, освещённое пляшущими языками костра, его мудрые, чуть прищуренные глаза. – Но сила бывает разной. Есть сила мышц, сила ума, сила воли. А есть сила места. Мы называем это лха-юл – благословенная земля, обитель добрых духов, или ши-нэ – просто место силы, где энергия земли, неба и воды сходится в особом узле. Такие места – как живые существа. Они дышат, они чувствуют, они влияют на всё вокруг. Они могут давать исцеление, мудрость, покой. Но только тем, кто приходит к ним с чистым сердцем и открытой душой, кто чтит их древние законы».

Артём слушал, затаив дыхание. Воспоминания нахлынули волной: потрескивание костра, запах дыма и сухой травы, далёкий шум реки, низкое, звёздное небо над головой… И этот голос, который всегда приносил ему какое-то необъяснимое умиротворение, даже когда говорил о вещах страшных и непонятных.

«Место силы, – продолжал Доржо, – это как спящий дракон. Он хранит в себе огромную мощь, но он не агрессивен по своей природе. Он – часть мироздания, часть великого равновесия. Не буди его без нужды, Артём. И не пытайся оседлать его, если не знаешь его истинной природы, если не готов заплатить цену. Иначе он испепелит тебя и всё, что тебе дорого. Он обрушит на тебя всю свою ярость, всю свою боль от поруганного покоя».

В голосе ламы появились жёсткие нотки. Артём почувствовал, как по спине пробежал холодок, несмотря на жар, всё ещё клубившийся в его теле.

«Самое страшное, сын мой, – голос Доржо стал тише, почти шёпотом, но от этого ещё более весомым, – это осквернение таких мест. Когда люди, ослеплённые гордыней, алчностью или жаждой власти, вторгаются в них, пытаются подчинить их силу своей воле, направить её на разрушение или на создание чего-то противоестественного, нарушающего законы мироздания. Тогда благословенное место превращается в проклятое. Оно начинает излучать не свет, а тьму. Оно притягивает к себе зло, болезни, безумие. Его энергия становится ядом, отравляющим всё вокруг. И тогда… тогда такое осквернённое место силы может стать вратами. Вратами для тех, кого не должно быть в этом мире. Для теней изнанки бытия, для древних, голодных духов, ждущих своего часа».

Артём замер. Последние слова Доржо ударили его, как обухом по голове. Врата… Тени изнанки бытия… Это было слишком похоже на то, что он сам чувствовал, что видел в своих кошмарных прозрениях о «Северном Мосте». Ледяная пустыня… гигантские, нечеловеческие конструкции… ощущение чужеродного, всепоглощающего холода… Голос из Разлома…

Он судорожно сглотнул, пытаясь осмыслить услышанное. Слова Доржо, сказанные много лет назад, в совершенно другой жизни, теперь, здесь, в этой стерильной камере пыток, обрели новый, ужасающий смысл. Они были не просто философским рассуждением старого ламы. Они были прямым, безжалостным указанием на то, с чем он столкнулся.

«Северный Мост». Его расположение в удалённом, почти мистическом арктическом регионе – не было ли это местом древней силы, сакральным для давно исчезнувших народов? Его неразрывная связь с чёрным песком «Анатолии» – этой «кровью земли», этим аккумулятором страданий и древних энергий. Его истинное, скрытое предназначение, о котором он лишь смутно догадывался, но которое теперь, после слов Доржо, предстало перед ним во всей своей чудовищной наготе – не изменение ли это реальности, не попытка ли насильственно «переписать» законы бытия, не создание ли тех самых Врат?

Артём понял с леденящим душу ужасом: «Северный Мост» – это не просто сверхсекретный технологический комплекс. Это было либо искусственно созданное, либо, что ещё страшнее, захваченное и осквернённое место силы колоссальной, невообразимой мощи. И все попытки Крутова, все изощрённые игры Елены, направленные на то, чтобы «управлять» им, «использовать» его энергию, были не просто игрой с огнём. Это было безумное, святотатственное деяние, которое неминуемо должно было привести к катастрофе планетарного масштаба. Его собственные видения «Моста» как чего-то живого, хищного, многоглазого – это и была реакция осквернённой, изнасилованной силы, готовой обрушить свой гнев на весь мир. «Анатолия» с её трещиной-спиралью была лишь «подготовкой почвы», местом, где пробудили древнее зло. А «Северный Мост»… это был главный алтарь для чудовищного ритуала, для призыва того, что дремало за гранью человеческого понимания.

Запись на кассете закончилась. В наступившей тишине ещё долго звучал голос Доржо, отдававшийся в сознании Артёма то ли мудрым наставлением, то ли погребальным звоном. Он не получил готовых ответов, не получил плана действий. Но он получил нечто большее – понимание глубинной, метафизической сути происходящего. Это была не просто битва технологий, не просто столкновение человеческих амбиций. Это была война с древними силами, с самой изнанкой бытия. И он, Артём Гринев, оказался на её переднем крае.

Ужас, который он испытал, был глубже и страшнее всего, что он пережил до сих пор. Но вместе с ним пришла и странная, холодная ясность. И твёрдая, почти нечеловеческая решимость. Он знал, что должен остановить это. Любой ценой. Даже если для этого придётся спуститься в самое сердце осквернённого места силы и взглянуть в глаза тому, что обитает за Вратами.

Он осторожно вынул кассету из диктофона и спрятал её вместе с ампулой «Синапсина-М». Это были его последние, отчаянные союзники в предстоящей битве. Шёпот Доржо из прошлого стал для него не просто воспоминанием. Он стал его компасом. Компасом, указывающим путь в самую глубину ада.

Глава 61: Калибровка Боли

Затишье, если так можно было назвать туманное, наполненное призраками забытьё, в котором Артём провёл последние дни, закончилось внезапно и безжалостно. Утром, когда он только-только начал выныривать из очередного кошмара, где ледяные иглы «Северного Моста» пронзали его мозг, дверь палаты резко распахнулась. На пороге стояли двое незнакомых техников в стерильных комбинезонах и привычная фигура охранника, но его лицо сегодня было особенно мрачным.

– Гринев, на выход. С вещами, – коротко бросил охранник.

Сердце Артёма ухнуло вниз. Предчувствие новой волны мучений, ещё более изощрённых, чем «восстановительная терапия», сдавило грудь. Его перевели. Не в другую палату, а в совершенно иной блок – изолированный, с тяжёлыми гермодверями, гудящий от скрытой внутри аппаратуры. Здесь пахло озоном, металлом и чем-то ещё, неуловимо знакомым и оттого особенно тревожным – слабым, едва ощутимым запахом чёрного песка.

В центре просторного, облицованного тусклым серо-голубым пластиком зала его уже ждал Крутов. Он стоял, заложив руки за спину, рядом с ним – Штайнер, бледный, с дёргающимся веком, и несколько незнакомых Артёму людей в таких же стерильных комбинезонах, что и конвоиры. Их лица были сосредоточены и непроницаемы, как у жрецов перед началом таинственного ритуала.

– Артём Сергеевич, – Крутов слегка кивнул, в его голосе не было и тени фальшивой заботы, только холодная деловитость. – Пришло время для следующего этапа вашей… адаптации. Как вы понимаете, работа с объектом такой сложности, как «Северный Мост», требует особой подготовки. Нам необходима точная калибровка ваших уникальных сенсорных способностей. Чтобы вы могли не просто… воспринимать, но и адекватно реагировать на специфические энергетические поля, с которыми нам предстоит иметь дело.

Артём оглядел помещение. Вдоль стен тянулись панели с мигающими индикаторами, стойки с неизвестным оборудованием, напоминавшим модифицированные, более компактные элементы того самого «Протокола Омега», который едва не убил его. А в центре зала… кресло. Не такое чудовищное, как в лаборатории «Омеги», но оснащённое не только стандартными фиксаторами для конечностей и головы, но и жутким обручем из матово-чёрного, словно живого, материала, который, казалось, поглощал сам свет. Вокруг него располагались десятки тонких игл, кончики которых светились нездоровым, мертвенным светом, и Артём с ужасом понял, что они нацелены не на кожу, а прямо в его мозг, сквозь кость. Перед ним на специальном столике разместили несколько герметичных контейнеров с образцами чёрного песка. Он узнал их – тот самый, из Бурятии, ещё один, явно с «Анатолии», и третий, самый большой, с каким-то тёмным, почти антрацитовым содержимым, от которого исходило ощутимое, давящее «излучение». Эти контейнеры были подключены к сложной системе трубок и проводов, уходящих к стойкам с аппаратурой, которая, судя по всему, регулировала не только температуру и давление внутри них, но и создавала вокруг них какое-то специфическое, пульсирующее поле.

– Мы начнём с базовой синхронизации, – монотонно пояснил один из техников, закрепляя датчики на висках Артёма. – Ваша задача – максимально расслабиться и… воспринимать.

Затем на него обрушилось это. Невидимые поля, тонкие, как иглы, но проникающие до самого мозга. Они были другими, не такими, как при «Омеге». Более точечные, более… вкрадчивые. И они явно резонировали с чёрным песком. Артём чувствовал, как монацитовый композит в контейнерах рядом с ним не просто вибрировал, а становился своего рода усилителем, линзой, фокусирующей и многократно преумножающей аномальное, ледяное излучение, которое, как он теперь понимал, было эманацией самого «Северного Моста» или тех частот, которые он должен был генерировать. Сами излучатели, скрытые в панелях кресла и направленные на контейнеры, представляли собой сложные многослойные конструкции из керамики и кристаллов неизвестного происхождения, грани которых переливались всеми цветами радуги под определённым углом, но при этом излучали ощутимый, нечеловеческий холод и обладали аномальным внутренним мерцанием, словно внутри них были заключены пойманные души или фрагменты иных реальностей. Эти искусственно созданные поля, проходя через песок, а затем через его собственное, истерзанное сознание, словно выжигали в нём новые нейронные пути, заставляя его дар вибрировать в унисон с этой чужеродной, смертоносной энергией. Вся эта аппаратура выглядела как нечто среднее между медицинским оборудованием из далёкого, бездушного будущего и алхимической лабораторией безумного гения, где наука граничила с откровенным, леденящим душу колдовством. А его собственный шрам-спираль на запястье отозвался острой, пронзительной болью. Статический шум в голове, ставший его постоянным спутником, усилился многократно, превращаясь в оглушающий рёв, сквозь который прорывались вспышки видений – тёмное, бурлящее прошлое «Анатолии», её скрытые аварии, её жертвы, но теперь эти образы были странно «окрашены» ледяным, нечеловеческим сиянием, которое он ассоциировал с «Северным Мостом».

Пытка стала изощрённее. Это была не та грубая, разрывающая на части боль, что он испытал при запуске «Омеги». Это было мучительное, медленное искажение его чувств, его восприятия. Ему показывали на большом экране изображения «Северного Моста» – то ли реальные спутниковые снимки, то ли высококачественные компьютерные модели. Одновременно через излучатели, направленные на контейнеры с чёрным песком и на него самого, усиливали его «связь» с этими образами. Результатом были приступы невыносимой дезориентации, мир вокруг начинал плыть, искажаться, цвета менялись, звуки превращались в скрежет или вой, привычные звуки лаборатории превращались в скрежет или вой, а иногда ему казалось, что он чувствует запахи, которых не могло быть здесь – запах озона, как перед грозой, смешанный с тошнотворным запахом гниющей плоти или едким запахом серы. Временами по коже пробегали волны ледяного холода или, наоборот, нестерпимого жара, не связанные с температурой в помещении. Он терял ощущение собственного тела – то оно казалось ему чудовищно тяжёлым, вдавленным в кресло, то, наоборот, лёгким, как пух, готовым улететь. Пальцы на руках то немели, то их пронзали тысячи раскалённых игл.  Иногда ему казалось, что его разум растягивают, как резину, или, наоборот, сжимают в крошечную, пульсирующую точку.