Мандала распада

И он увидел связь. От «Анатолии», от её ревущего, пульсирующего сердца, от трещины-спирали, которая теперь казалась ему не просто дефектом, а своего рода порталом, тянулись невидимые обычному глазу энергетические нити. Они, как гигантские нервные волокна, пересекали тысячи километров, соединяясь с «Северным Мостом», вплетаясь в его структуру. «Анатолия» и «Мост» были двумя полюсами одной чудовищной батареи. Или двумя частями одного дьявольского механизма.

И предназначение этого механизма… оно открылось ему с безжалостной ясностью. Это была не просто энергия. Это был инструмент. Инструмент для вскрытия самой ткани мироздания. Для «переписывания» реальности. Для создания «ворот». Ворот, через которые в этот мир мог хлынуть… Голос из Разлома. Или что-то ещё, неизмеримо более страшное.

Видение исчезло так же внезапно, как и появилось, оставив Артёма разбитым, опустошённым, но с ледяным пониманием в душе. Теперь всё встало на свои места. Расшифрованные обрывки дневника Черниговского, его собственные мучительные прозрения, видения, насылаемые чёрным песком, слова Елены, ультиматумы Крутова – всё это сложилось в единую, чудовищную картину.

«Анатолия» с её уникальным чёрным песком, с её трещиной-спиралью, была не просто атомной станцией. Она была «сердцем», «первичным детонатором», источником той особой, нестабильной энергии, которая была необходима для активации «Северного Моста». «Протокол Омега» – это был не способ «лечения» Максима, а механизм их синхронизации, ключ зажигания для этой адской машины. А он, Артём Гринев, с его проклятым даром, с его способностью чувствовать и, возможно, влиять на эти процессы, был тем самым «ключом». Той самой спичкой, которую должны были поднести к бикфордову шнуру.

«Так вот оно что… – прошептал он, и его собственный голос показался ему чужим. – «Анатолия» – это запал… А «Северный Мост» – это бомба…, и я… я должен её взорвать…»

Осознание своей истинной роли в этом чудовищном плане обрушилось на него всей своей тяжестью. Он не просто «сенсор». Он – необходимый, возможно, самый важный элемент для запуска машины, способной уничтожить мир или необратимо его искалечить.

Смесь ужаса, отчаяния и какой-то новой, холодной, почти нечеловеческой ярости вскипела в нём. Крутов. Елена. Они лгали ему. Всё это время. Они цинично использовали его любовь к сыну, его боль, его дар, чтобы заставить его участвовать в этом безумии. Максим был лишь приманкой, разменной монетой в их игре с огнём, с судьбой всего человечества.

Он посмотрел на свой шрам-спираль. Теперь он видел в нём не только напоминание о смерти Лиды, не только символ своего проклятия. Он видел в нём отпечаток той глобальной спирали разрушения, в которую его втянули. А обугленное зерно, всё ещё зажатое в его потной ладони, казалось, пульсировало в унисон с его бешено колотящимся сердцем, словно тоже понимая неотвратимость грядущего.

Он знал, что после этого «прозрения», после этого невольного погружения в самые сокровенные тайны проекта, его положение становится ещё более опасным. Он знает слишком много. Если Крутов или даже Елена догадаются об этом, они не остановятся ни перед чем, чтобы заставить его замолчать или ещё жёстче контролировать.

Что делать? Кому он мог теперь доверять в этом змеином гнезде? Елене, которая, возможно, сама была обманута масштабами замысла или преследовала свои, не менее опасные цели? Штайнеру, который был слишком слаб и труслив? Доржо… он был так далеко, и его мудрость казалась такой беспомощной перед лицом этой технологической гидры.

Есть ли вообще выход? Кроме как попытаться самому остановить их. Даже если это будет стоить ему жизни. Или рассудка. Или души.

Он поднялся с койки. В его глазах больше не было страха или растерянности. Только холодная, тёмная решимость. Он должен был действовать. И действовать быстро. Пока «Северный Мост» не отбросил на мир свою последнюю, всепоглощающую тень.

Но прежде чем он успел сделать хоть шаг, в дверь его комнаты снова властно постучали. Голос «куратора» за дверью прозвучал как приговор:

– Гринев, на выход. Вас ждут. Немедленно.

Глава 54: Первый Разрыв Реальности на «Анатолии»

После того, как Артём прикоснулся к тайне «Северного Моста», в его душе воцарилась странная, звенящая пустота. Ужас от осознания масштабов чудовищного замысла смешивался с холодной, почти отстранённой решимостью действовать. Но как? Против кого? Он был один, запертый в этом бетонном лабиринте, окружённый врагами и лже-союзниками.

Несколько дней прошли в относительном, почти неестественном затишье. Крутов больше не вызывал его, Елена, казалось, избегала встреч, занятая своими расчётами и подготовкой к новому этапу «Омеги». Артём пытался использовать это время, чтобы восстановить хоть какие-то силы, но его постоянно преследовали тревожные мысли, обрывки видений, предчувствие неотвратимой беды. Гул «Анатолии», вечный, монотонный, теперь казался ему более напряжённым, словно натянутая до предела струна. Воздух в его камере был спёртым, наэлектризованным, как перед грозой. За несколько дней до инцидента с чайником Артём начал замечать странности. Мелочи, которые легко было списать на усталость или игру воображения, но которые, складываясь, создавали ощущение нарастающего безумия. Однажды часы в коридоре его блока на несколько секунд замерли, а потом стрелки дёрнулись, перескочив на пару минут вперёд. Лампочка в его камере на мгновение вспыхнула не привычным жёлтым, а тревожным фиолетовым светом. А прошлой ночью, когда он почти провалился в беспокойный сон, ему отчётливо послышался тихий детский смех, до боли похожий на смех Лиды, хотя за дверью была лишь гулкая тишина. Его дар реагировал на эти сбои короткими приступами тошноты, а шрам на запястье начинал зудеть. Он пытался сказать об этом Штайнеру, но тот лишь отмахнулся, сославшись на перепады напряжения в старой сети станции. Обычная рутина на станции – пересменка техников, размеренные объявления по внутренней связи – всё это воспринималось им как фальшивая, наспех сколоченная декорация, за которой скрывался нарастающий хаос.

Это случилось внезапно, в середине дня, когда Артём, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, разбирал какие-то старые технические журналы в небольшой, редко используемой библиотеке служебного корпуса.

Сначала – резкий, пронзительный вой сирены. Не общей тревоги, от которой волосы вставали дыбом, а локальной, ограниченной их крылом, что было ещё более тревожно и непонятно. За стеной послышались торопливые шаги, приглушённые, возбуждённые голоса.

Артём выскочил в коридор. В нескольких метрах от него, у входа в небольшую лабораторию, где, как он знал, Штайнер иногда проводил анализы образцов с реактора, суетились двое техников и охранник. Лица техников были белее мела, один из них, совсем молодой, судорожно сжимал рацию, его губы беззвучно шевелились, он явно пытался что-то доложить, но голос его пропал от ужаса. Второй, постарше, дрожал так, что его защитный комбинезон ходил ходуном. Охранник, обычно невозмутимый, как скала, застыл с широко раскрытыми глазами, его рука нервно лежала на кобуре плазменного пистолета, а по лбу стекала крупная капля пота.

– Что случилось?! – крикнул Артём, подбегая ближе. Страх, что началось что-то непоправимое, связанное с реактором, сдавил ему горло.

Один из техников, молодой парень, лишь судорожно махнул рукой в сторону лаборатории, не в силах вымолвить ни слова.

– Там… там… оно… – пролепетал второй, заикаясь, его взгляд был прикован к пустому месту. – Чайник… он… он просто… ИСЧЕЗ!

И тут Артём увидел это. На металлическом столе, прямо у входа в лабораторию, ещё несколько минут назад стоял обычный электрический чайник, в котором техники грели воду для кофе. Теперь на его месте зияла пустота. Чайник исчез. Не упал, не был убран – просто исчез, словно его никогда и не было.

– Он… он только что здесь был! – вскрикнул второй техник, его руки заметно дрожали. – Я отвернулся на секунду, чтобы взять чашку, поворачиваюсь – а его нет! Клянусь, он просто… испарился! Это… это ненормально! Это…

Охранник наконец очнулся от ступора. Его лицо исказилось от смеси страха и профессионального долга. Он резко выхватил рацию у техника и, стараясь, чтобы голос не дрожал, рявкнул в неё:

– Центральная! Сектор Дельта-3, лаборатория Штайнера! Код «Омега-Ноль»! Повторяю, «Омега-Ноль»! Необъяснимое исчезновение объекта! Запрашиваю группу немедленного реагирования и научный отдел! Герметизировать сектор! Немедленно! – он оглянулся на Артёма. – Вы! Гринев! Немедленно покиньте зону! Это приказ!

А затем, так же внезапно, как и исчез, чайник появился снова. Он материализовался из ничего, с тихим хлопком, похожим на звук лопнувшего мыльного пузыря. Но не на столе. Он висел в воздухе, примерно в полуметре от пола, в дальнем углу коридора, медленно вращаясь вокруг своей оси. И он был… другим. Его блестящая металлическая поверхность была покрыта тонким слоем чего-то похожего на иней или кристаллизовавшуюся соль, а из носика струился едва заметный, холодный пар, хотя он не был включён.

Техники и охранник отшатнулись, один из них издал сдавленный крик и, споткнувшись, чуть не упал. Второй инстинктивно прикрыл голову руками, словно ожидая удара. Артём почувствовал, как по спине пробежал ледяной холодок.

В отличие от остальных, Артём не пытался найти этому рациональное объяснение. Он знал. Или, вернее, чувствовал. Его дар, обострённый до предела, мгновенно уловил в этом странном, локальном инциденте «след». Слабый, но отчётливый энергетический отпечаток той самой трещины-спирали, что зияла в сердце реактора. Словно оттуда, из этой раны в ткани бытия, на мгновение вырвался неконтролируемый импульс, исказивший реальность в этом крошечном уголке «Анатолии».

Он почувствовал резкий приступ тошноты, голова закружилась. Шрам-спираль на его запястье запульсировал острой болью, а обугленное зерно, висевшее у него на груди под рубашкой, внезапно стало обжигающе горячим. Он едва удержался на ногах.

Не прошло и минуты, как из-за поворота коридора с топотом появились несколько человек в тяжёлой защитной экипировке с маркировкой «Группа Реагирования». За ними, почти бегом, спешил Штайнер в сопровождении двух сотрудников службы безопасности Крутова и ещё одного человека в лабораторном халате с портативным анализатором в руках. Штайнер был бледен, как смерть, его глаза лихорадочно бегали.

– Какого чёрта здесь происходит?! – почти визгливо выкрикнул он, его голос дрожал от смеси страха и ярости. Он оглядывал застывших техников и висящий в воздухе чайник.

Техники, запинаясь и перебивая друг друга, попытались объяснить. Штайнер выслушал их с каменным лицом, но его дёргающееся веко выдавало внутреннее напряжение. «Группа Реагирования» тем временем быстро оцепила зону, оттесняя всех, включая Артёма, на безопасное расстояние. Он приказал службе безопасности немедленно взять под стражу и изолировать всех свидетелей, «до выяснения и проведения дебрифинга», а также «соблюдать режим строжайшей секретности категории «Дельта-Пять» под личную ответственность, иначе…» Он не договорил, но угроза повисла в воздухе, подкреплённая суровыми взглядами бойцов спецгруппы.

Когда техники и первый охранник удалились в сопровождении одного из людей Крутова, Штайнер подошёл к чайнику. Тот всё ещё висел в воздухе, медленно вращаясь. Человек с анализатором осторожно приблизился, направив на чайник датчик. Прибор издал серию резких, тревожных писков. Штайнер осторожно, словно боясь обжечься или получить удар током, протянул к нему руку в перчатке. В тот момент, когда он коснулся чайника, тот с тихим щелчком упал на пол, разлетевшись на несколько частей. Иней мгновенно исчез, оставив на металле лишь влажные разводы.

Артём, стоявший поодаль, заметил на полу, там, где только что висел чайник, несколько крошечных, почти невидимых чёрных крупинок, похожих на тот самый монацитовый песок. Но прежде, чем он успел что-то сказать или сделать, один из охранников быстро и незаметно смёл их в специальный контейнер.

Позже в тот же день Артём столкнулся со Штайнером в столовой. Инженер выглядел измученным и раздражённым.

– Это был просто скачок напряжения, Гринев, – сказал он, прежде чем Артём успел открыть рот. Его голос был слишком громким, слишком уверенным, чтобы это было правдой. – Нестабильность в сети. Вызвало короткое замыкание и, возможно, сильное электромагнитное поле, которое и привело к этому… недоразумению с чайником. Ничего сверхъестественного. Протокол уже составлен, инцидент исчерпан.

– Скачок напряжения, который заставляет предметы левитировать и покрываться инеем? – не удержался Артём.

Штайнер бросил на него быстрый, почти затравленный взгляд.

– Я сказал, нештатная ситуация. Всё под контролем. И вам лучше поменьше об этом думать и говорить. Для вашей же безопасности.

Штайнер быстро доел свой обед и удалился, оставив Артёма с ещё большими подозрениями. Позже в тот же день, проходя мимо лаборатории Штайнера, дверь которой была приоткрыта, Артём услышал приглушённые, но яростные голоса. Один принадлежал Штайнеру, другой – Елене.

– …неконтролируемые феномены! – донёсся до него её резкий, почти срывающийся голос. – Ты понимаешь, что это значит, Ганс?! Мы теряем стабильность! Мой отец предупреждал о таких рисках, если нарушить последовательность инициации поля или если… если «резонатор» нестабилен!

– Я делаю всё, что могу, Елена Викторовна! – оправдывался Штайнер. – Но эти… флуктуации… они непредсказуемы! Возможно, нам стоит приостановить…

– Приостановить?! – в голосе Елены прозвучала сталь. – Сейчас, когда мы так близко?! Исключено! Ты должен найти причину! И устранить её! Или я найду того, кто сможет!

Артём быстро отошёл от двери. Значит, Елена знала. И она была не просто встревожена – она была в ярости. Или в панике, которую пыталась скрыть за этой яростью. Инцидент с чайником, каким бы незначительным он ни казался, и ставший кульминацией серии мелких «сбоев» в реальности, явно нарушил её планы. И это делало её ещё более опасной и непредсказуемой.

Первый «разрыв реальности», пусть такой маленький, локальный, почти комичный, если бы не был таким пугающим, стал для Артёма зловещим предзнаменованием. Он не сомневался, что это связано с трещиной-спиралью. И, возможно, с его собственными, отчаянными попытками «достучаться» до неё, понять её природу. Он чувствовал, как его дар, его невольная связь с этим местом, с чёрным песком, с этой аномалией, могли спровоцировать или ускорить эти процессы. Чувство вины и ответственности за возможное будущее, за тот апокалипсис, который мог принести «Северный Мост», давило на него с новой, невыносимой силой.

Он снова и снова видел Лиду, её печальные, всезнающие глаза. И теперь в её взгляде ему чудился не только укор, но и отчаянное предупреждение.

Ночью, лёжа без сна в своей камере, Артём слушал гул «Анатолии». И он казался ему другим. В нём больше не было монотонности и безразличия. В нём слышались новые, угрожающие нотки – скрип, стон, едва различимый, глубинный треск, словно гигантское тело станции само содрогалось от боли или страха.

Это был лишь первый, слабый толчок. Предвестник. Если «Северный Мост» будет активирован, если «Протокол Омега» выйдет из-под контроля, то такие «разрывы», такие аномалии могут стать не локальными, а глобальными. Необратимыми.

Он должен был что-то предпринять. Пока не стало слишком поздно. Но что он мог сделать один против этой махины, против Крутова, против Елены, против самой искажающейся реальности, которая, казалось, уже начала свой медленный, неотвратимый распад?

Эта мысль не приносила ответа. Только холодное, липкое отчаяние. И ощущение, что он стоит на краю пропасти, а за спиной у него – вся тяжесть мира, который он, возможно, должен был спасти. Или окончательно уничтожить.

Глава 55: Доржо: Карма Реактора

После инцидента с левитирующим чайником и яростной отповедью Елены, которую он подслушал у кабинета Штайнера, Артём почти перестал выходить из своего блока. Мир за его пределами казался всё более враждебным, нестабильным, готовым в любой момент преподнести новый, пугающий сюрприз. Он чувствовал себя не просто заложником, а катализатором этого распада. Его дар, его невольная связь с трещиной-спиралью, его резонанс с чёрным песком – всё это, как он теперь с ужасом осознавал, могло быть причиной этих локальных «разрывов реальности».

Он сидел на краю койки, обхватив голову руками. «Анатолия» гудела под ним, над ним, вокруг него. Но теперь этот гул был иным. В нём слышались новые, тревожные нотки – едва различимый скрип, низкочастотная вибрация, от которой дрожали стены и ломило зубы. Словно гигантский, больной организм ворочался во сне, предчувствуя агонию. Артём видел кратковременные, почти неуловимые искажения пространства прямо в своей камере: на мгновение угол комнаты неестественно вытягивался, или предметы на столе слегка подрагивали, покрываясь рябью, как отражение в воде, по которой пустили камень. Никто другой этого не замечал. Или не хотел замечать. Но для Артёма это были предвестники. Предвестники хаоса, который он, возможно, сам и пробуждал.

Он достиг точки. Точки, за которой простиралось либо полное безумие, либо… что? Смерть? Забвение? Он не знал. Физическое истощение, постоянное нервное напряжение, моральные терзания – всё это слилось в один невыносимый ком. Он попытался медитировать, как когда-то, давным-давно, учил его Доржо. Сел, скрестив ноги, попытался сосредоточиться на дыхании. Но его ум, как обезумевшая обезьяна, метался от одного кошмара к другому: Максим, исчезающий в тумане; Лида, её вечный, молчаливый укор; спираль, затягивающая его в свою ледяную бездну.

В отчаянии, почти не отдавая себе отчёта, он прошептал в пустоту:

– Учитель… Доржо… что происходит? Что я делаю не так? Я не могу больше… Я не знаю, как остановить это… как спасти… хоть кого-нибудь…

Его голос сорвался. Он сжал в кулаке мешочек с камнем и обугленным зерном, висевший у него на груди. Это была не молитва. Это был крик. Крик утопающего, из последних сил зовущего на помощь.

И Доржо ответил.

Не сразу. Сначала мир вокруг Артёма потемнел, звуки «Анатолии» стихли, сменившись глубокой, почти абсолютной тишиной. А затем он увидел его.

Доржо сидел не в мрачном кабинете на «Анатолии», не в больничной палате. Он сидел на берегу Байкала, на том самом месте, где они когда-то медитировали вместе с маленькой Лидой. Спокойная, безбрежная синева озера сливалась с таким же синим, высоким небом. Солнце мягко грело его лицо, ветер шелестел в прибрежных травах. Доржо был спокоен, как сам Байкал. Его лицо, испещрённое морщинами, излучало мудрость и… сострадание. Он не смотрел на Артёма. Он смотрел вдаль, на линию горизонта, где вода встречалась с небом.

– Ты ищешь ответы там, где их нет, Артём, – голос Доржо прозвучал не в ушах Артёма, а прямо в его сознании, спокойный, глубокий, как воды священного озера. – Ты пытаешься остановить реку, бросая в неё камни. Но река лишь обтекает их и течёт дальше, становясь ещё более бурной.

– Но что мне делать, учитель? – мысленно взмолился Артём. – Я… я боюсь, что сам стал причиной…

– Причина и следствие, Артём. Закон кармы. Ты знаешь это. Но ты забыл, или не хотел знать, что карма бывает не только у живых существ. Она есть и у мест. Мы называем это «лэй чжаг» – карма места. Каждый камень, каждая пядь земли хранит память о том, что на ней происходило. О мыслях, словах и деяниях тех, кто был с ней связан. Места, где совершались великие подвиги духа, где царили любовь и сострадание, излучают благословение, исцеляют. А места, осквернённые насилием, ложью, алчностью, несут на себе печать страдания. Они притягивают новые страдания, как магнит – железные опилки. «Анатолия», Артём… – Доржо на мгновение перевёл взгляд на невидимую для Артёма точку где-то за горизонтом, и в его глазах мелькнула глубокая печаль. – Эта станция, построенная на костях и амбициях, с её чёрным песком, рождённым из праха древних катастроф, с её предназначением, которое ты начинаешь смутно угадывать… это место с очень тяжёлой, очень тёмной кармой.

Доржо снова посмотрел на воду.

– Эти машины, которые вы создаёте, Артём, они не просто работают с энергией или временем, как вы думаете. Они вторгаются в более глубокие, более тонкие слои бытия. Они работают с кармой. Они вскрывают эти древние, запечатанные пласты негативной энергии, высвобождают накопленное, усиливают его многократно. Чёрный песок – это не просто минерал, это аккумулятор страданий. Трещина-спираль – это не просто дефект, это рана, через которую эта тёмная карма сочится в ваш мир. А «Северный Мост» … – Доржо покачал головой. – Это не просто мост в будущее, как они тебе говорят. Это гигантский усилитель, гигантский излучатель этой накопленной, концентрированной скверны. Это мост, по которому в ваш мир могут хлынуть неисчислимые страдания прошлого, умноженные и искажённые мощью ваших технологий.

В сознании Артёма на мгновение вспыхнул образ: «Анатолия» и «Северный Мост» как два тёмных, пульсирующих сгустка, соединённые невидимыми нитями, втягивающие в себя и извергающие потоки чёрной, вязкой энергии, похожей на смолу или кровь.

– Они думают, – продолжал Доржо, и в его голосе впервые прозвучали нотки горечи, – что могут «исправить» прошлое, «скорректировать» будущее, «вылечить» твоего сына, играя с этими силами. Они хотят «перезаписать» карму – карму места, карму твоего ребёнка, возможно, даже карму всего мира. Но карма – это не программа, которую можно стереть и установить заново, Артём. Это всеобъемлющий, неотвратимый закон причин и следствий. Каждое действие порождает новое следствие, каждое семя даёт свой всход. Пытаясь насильственно «перезаписать» карму «Анатолии» или карму Максима, они лишь создают новые, ещё более запутанные и тяжёлые кармические узлы. Это приведёт не к исцелению, а к ещё большему хаосу. К разрыву самой ткани бытия. К тому, что вы называете «распадом». И эти разрывы, эти предвестники… ты уже начал их ощущать, не так ли?

Доржо поднял с земли плоский камень и бросил его в воду. Круги пошли по глади Байкала, искажая отражение неба.

– Вот что они делают, Артём. Они бросают камни в озеро кармы, не понимая, какие волны это вызовет, какие глубины всколыхнёт. И ты, твой дар… ты оказался в самом центре этих волн.

Видение начало таять. Образ Доржо, Байкала, синего неба – всё это стало расплываться, уступая место серой, давящей реальности его камеры на «Анатолии». Но слова учителя, его спокойный, мудрый голос, продолжали звучать в сознании Артёма.

Он сидел на полу, потрясённый до глубины души. Доржо не дал ему прямого ответа, что делать. Он не предложил чудесного спасения. Но он пролил свет. Жестокий, безжалостный, но необходимый свет на истинную природу того, с чем он столкнулся.

«Протокол Омега» … это было не просто опасный эксперимент. Это было святотатство. Игра с фундаментальными законами мироздания, которая грозила непредсказуемыми и, возможно, необратимыми последствиями для всех. И его роль «ключа», «сенсора», «камертона» в этом процессе теперь казалась ему ещё более чудовищной, ещё более невыносимой. Он был не просто инструментом – он был соучастником.

Артём посмотрел на свою правую ладонь, где под кожей всё ещё ощущалось жжение от обугленного зерна. Теперь оно казалось ему не просто артефактом, не просто связью с прошлым. Оно было символом. Символом той самой «сожжённой» кармы, с которой он был так тесно, так фатально связан. И, возможно… возможно, оно было и ключом. Ключом к какому-то иному пути. Не пути «перезаписи» и насилия над реальностью. А пути… осознания? Принятия? Или… искупления?

Он не знал. Но новый, ещё более глубокий ужас охватил его. Ужас перед масштабом той игры, в которую его втянули. И перед той ответственностью, которая, вопреки его воле, легла на его плечи.

Учение Доржо не принесло ему покоя. Оно принесло ему знание. А знание, как он уже давно понял, часто бывает неотличимо от проклятия.

Глава 56: Союз Поневоле

После видения «Северного Моста», после ледяного осознания своей роли «ключа» в этом чудовищном механизме, Артём несколько дней провёл в состоянии, близком к кататонии. Он почти не ел, не спал, лишь тупо смотрел в стену своей камеры, пока гул «Анатолии» и шёпот чёрного песка терзали его истерзанное сознание. Ужас от масштаба замысла Крутова и Елены смешивался с острым, почти физическим чувством вины за свою невольную причастность. Он был в ловушке. И время, как он чувствовал каждой клеткой своего тела, стремительно истекало.

Ему нужны были не просто ответы – ему нужны были инструменты. Способ противостоять. Способ если не остановить эту машину Судного дня, то хотя бы попытаться сломать её, внести хаос в их дьявольские планы. Но как? Крутов был врагом, безжалостным и всемогущим в стенах этой бетонной тюрьмы. Штайнер – слаб, труслив, он скорее сломается сам, чем пойдёт против системы.