Табу. Чужая жена

– Ебаться с нами обоими тебе ничего не мешало, а признаться в этом слабо?

– Признаться? – взвизгивает Крис. – Я признаюсь, Андрей. Признаюсь, что это уже давно не твоё дело. А теперь исчезни из моего дома и не приближайся к нам.

– И как я мог любить такую лицемерную дрянь? – грубо сечёт Дикий.

– Хорошо, что в прошедшем времени. – цедит в ответ. – Не хватало ещё, чтобы ты за женой друга ухлёстывал.

Не наотмашь. Прямой, блядь!

Приплыли, сука.

Глава 8

Сбежать от прошлого

Убеждаюсь, что сыночек смотрит мультики и не слышал нашего с Пашей разговора. Присаживаюсь рядом и притягиваю к себе сына. Он послушно укладывает головку мне на колени. Смотрю на его профиль, сдерживая новые потоки слёз и подкатывающие к горлу крики. Боже, как он похож на Андрея. Каждый раз смотрю на него, и сердце сжимается. Чёрные вьющиеся волосы и бездонные глазки-угольки. Такой же прямой, широкий носик и ослепительная улыбка во весь рот. А когда хмурится… Будто ему не четыре, а двадцать. Так же брови стягивает вместе.

Ласково поглаживаю смысл своей жизни по волосам, а сама улетаю далеко-далеко в прошлое. Когда вот так же у меня на коленях лежал его папа, а потом смеялся над какой-то моей фразой. Говорят, что со временем из людской памяти стираются люди, их голос, внешность, манеры говорить и двигаться, смех, улыбки. Но не из моей. Особенно когда рядом живое напоминание и копия.

Но вскоре память переносит меня на события двухчасовой давности. Когда увидела Андрея, думала, на месте умру. Сердце остановилось, дышать не могла, в груди давило. Он шёл к нам целенаправленно. В его глазах не было ни капли тепла, только холодный цинизм и откровенное презрение. А я не понимала даже, что чувствую. Эмоции взорвались тоннами тротила. Меня разнесло. Было страшно, больно, горько, но… Увидеть его, хоть на секундочку, пусть даже переполненного ненавистью, стоило того. Я мгновенно узнала его. Без сомнений и возможности ошибиться. Даже когда выходила из машины и случайно взглядом задела, сердце вдруг ускорилось, но я не придала этому значения.

И сейчас тоже разбивается в мясо, гремя по рёбрам. Никак не успокаивается. Паша настаивает на том, чтобы рассказать правду. Я пыталась это сделать в ту самую секунду, как увидела две полоски. Я набрала его номер, но, судя по всему, он отправил меня в чёрный список. Тогда уже надо было забить, но не написать я не смогла. Набила коротко, что нам надо срочно поговорить, даже если он никогда не простит меня. Что это очень важно. Хотела, если не в глаза, то хоть не в сообщении рассказать новость. Не думала тогда, что могу разрушить всё, что сделала сама и другие, спасая нас с Андреем. Просто обязана была сообщить о том, что у нас будет ребёнок. Андрюша очень хотел, я знала. Но потом пришёл ответ. Короткий, но очень содержательный. Только после него поняла, что всё действительно закончилось. Я всё разбила. А у моего малыша будет только мама. Но при всём этом даже мысли об аборте не допускала. Наш сын или доченька не ошибка, а плод нашей любви. Свою я решила полностью перенести на ребёнка. Ведь у меня так много нерастраченной и, как оказалось, невостребованной было.

– Ай, мама, щекотно. – смеётся звонко Мирон, уворачиваясь от моей руки.

– Щекотно? – переспрашиваю, сощурив глаза.

Провожу пальцами по рёбрам. Сынишка заливается хохотом, и я смеюсь вместе с ним. Прижимаю к груди. Он прикладывает ушко к грохочущему сердцу.

– Быстро-быстро стучит. – трещит, подняв на меня мордашку.

Нежно улыбаюсь сыну и убираю со лба вьющуюся чёлку.

– У тебя тоже. – касаюсь груди сына. – От любви.

– Я тебя очень сильно люблю, мамочка! – бросается на шею Мирон, обнимая изо всех своих детских силёнок. – Ты самая лучшая мама на свете. Самая-самая. – тарахтит без остановки.

Я только крепче к себе прижимаю. Мне в детстве объятий и тёплых слов всегда не хватало. Не хочу, чтобы мой сын чувствовал себя обделённым.

– А ты у меня самый лучший и любимый мальчик на свете.

Мирон сияет отцовской улыбкой. У меня душа выгорает. Поднимаюсь на ноги, беря сына и пряча от него навернувшиеся на глаза слёзы.

– Пора купаться. – шепчу срывающимся голосом.

– А можно я сам? – хмуря бровки, заглядывает мне в лицо.

– Конечно. – киваю, улыбаясь. – Ты же у меня такой взрослый.

Пока настраиваю воду, сынишка сам раздевается и отправляет вещи в корзину для белья.

Да, он у меня слишком взрослый. Андрей, наверное, в детстве тоже таким был. По крайней мере, в двадцать лет мозгов и терпения у него было минимум на тридцать. Судорожно вдыхаю, помогая сыну перелезть через высокий бортик джакузи.

– А пузырьки можно? – с надеждой выпаливает он.

Киваю и наливаю в воду пену для ванн, включаю режим джакузи.

Тебе сегодня всё можно, малыш.

Сижу рядом, пока воды не набирается достаточно. Мирон, заигравшись с пеной, плескает в меня водой. Я смеюсь так, будто ничего сверхъестественного сегодня не случилось.

В итоге из ванной я выхожу мокрая до нитки. Оставив дверь открытой, иду переодеваться. Дверной звонок застаёт меня в одних трусах – остальное успеваю снять. Накидываю на плечи длинный шёлковый халат, плотно стянув края и завязав пояс. По дороге бросаю взгляд на часы. Как раз должны привезти заказ из ресторана. Сейчас на работе сложный проект, не успеваю готовить сама.

Прокручиваю ключ и толкаю дверь с улыбкой. Но она тает, стоит осознать свою ошибку. Не доставка. Андрей. Стоит и с той самой презрительной ухмылкой окидывает меня взглядом с головы до ног и обратно. В груди зарождается вопль. Мне хочется сбежать к Мирону в ванную, запереться там и дождаться Пашу.

– Привет, Кристина. Шикарно выглядишь. – с холодом низким голосом толкает мужчина. – Прости, хотел сразу сказать, но ты так быстро убежала, что даже поздороваться не успел.

Хочется съёжиться и исчезнуть, как герой мультфильма. Смотрю на его грудную клетку, боясь взгляд выше поднять. Мозг самопроизвольно проводит сравнения «тогда» и «сейчас». Он же и подкидывает слова: мощнее, крупнее, рельефнее, лучше некуда. Красивее, чем раньше. Мужественнее. Идеальный просто. Моё тело оказывается таким же предателем, как и мозг. Оно помнит его тело. Твёрдость, жар, ощущения. И оно тоже хочет свою долю сравнений. Даже голос подводит. Кажется, только животный страх работает так, как надо. Он и заставляет сознание отойти от хмеля.

Делаю судорожный вдох, но мне тут же хочется выплюнуть воздух, смешанный с ярко выраженным ароматом древесно-пряного парфюма и запахом мужчины. Мужчины, которого любила и которым дышала. Голова кружится. Пошатываюсь. Стремясь сохранить равновесие, отступаю на шаг и хватаюсь за косяк двери. Зрение плывёт, затемняется. Меня начинает тошнить. Рот наполняется слюной.

Дикий пользуется моей слабостью, входя в квартиру и забивая своей аурой всё пространство. Становится тесно и неуютно.

Бежать! Бежать! Бежать от него!

Но ноги прирастают к полу. Глаза поднимаются на его лицо.

– Уходи. – выталкиваю резко, но слишком слабо. Перевожу дыхание и шепчу: – Уходи, Андрей. Что тебе от меня надо?

– Ничего. – хмыкает сухо, приподняв бровь. – Меня твой, – пауза длиною в жизнь, – муж пригласил. Мы же вроде как друзья. – выплёвывает жёстко.

– Его нет. – шелещу, не отводя взгляда от его глаз. – Позвони ему. Встретитесь где-нибудь.

Боже, какая там темнота. Мандраж берёт. Ни единого просвета, ни капли тепла, никаких эмоций. Обжигающий чёрный лёд!

– Предпочитаю подождать здесь, если ты не против.

Делает шаг вглубь квартиры. Я перекрываю ему путь. Там мой сын. О, Господи. Он же всё поймёт, как только увидит его. Выставляю перед собой ладони, упираясь ими в грудную клетку Андрея.

От этого касания становится больно. Хочется опустить кисти в ледяную воду. И в груди такой пожар бушует. По венам электричество разносится. Мужчина вздрагивает и останавливается. Будто сам не ожидал, что рискну к нему притронуться.

– Я против! – выдавливаю громко и чётко. – Зачем ты делаешь это?

– Что делаю? – иронично хмыкает, вновь подняв бровь. – Я в гости приехал по приглашению. Отношения с тобой выяснять не стремлюсь. Давно всё выяснили.

Ментально меня сгибает пополам. Рыдания разрывают грудь. Знаю, что не должно так быть. Не должна я чувствовать боль от его безразличных слов. Я поломала наш воздушный замок, а он снёс его окончательно. Но почему же мне хочется плакать и кричать?

Опускаю голову, скрывая влагу в глазах. Я взрослая и сильная женщина. Столько всего уже перенесла, что сейчас должно быть пофигу. Но нет. Нет! Не пофигу! Я хочу почувствовать его! Хочу вернуть!

– Мама!! – громкий крик, всплеск воды и плач сына.

Забыв обо всём на свете, бегу в ванную. Мирон ревёт, растирая мыльными кулачками глаза.

– Господи, сейчас, малыш. Потерпи. – падаю на колени и включаю холодную проточную воду. Подтаскиваю к крану плачущего сына и промываю глазки. – Скоро пройдёт, мой хороший. Скоро полегчает. – приговариваю, вытаскивая из ванной и закутывая в большое голубое полотенце.

Прижимаю голову к плечу, покачивая, как когда был совсем маленьким. Он продолжает тихо плакать.

– Больно, мамочка. – всхлипывает жалостно. – Очень-очень больно.

– Знаю, малыш. Давай ещё промоем.

Опускаю на ноги и осторожно протираю водой глазки. Меня трусит так сильно, что зубы стучат. Из глаз у самой катятся слёзы. Не справляюсь, когда моему Солнышку больно. Поднимаясь с сыном на руках, поскальзываюсь на разлитой по мраморной плитке воде. Придавливаю сына плотнее. В голове мелькает одна мысль: только бы он не ударился.

Но упасть я не успеваю. Быстрый, мощный рывок и крепкие руки, удерживающие меня за поясницу и лопатки. Распахиваю в ужасе глаза, сталкиваясь с чёрной бездной глаз Андрея. Мирон зажат между нами, как единственное препятствие. Резко дёргаюсь назад, стараясь держать сынишку подальше, но нога опять отъезжает. Дикий снова удерживает. Мне хочется сквозь землю от своей неуклюжести провалиться. Особенно когда Андрей высекает:

– На ногах сначала стоять научись, а потом детей рожай. – моё лицо вспыхивает от стыда и злости. Открываю рот, чтобы ответить, что для начала ему стоило бы научиться предохраняться, но сразу прикусываю язык. – Мать, твою мать. – цедит беззвучно, но агрессивно.

От обиды опять хочется плакать. Кричать, драться и царапаться. Но я взрослая, уравновешенная женщина, которая не может себе этого позволить. Особенно при сыне.

– Руки убери. – шиплю, как только понимаю, что твёрдо стою на ногах.

– А то мне большое удовольствие тебя трогать. – грубо режет Андрей, показательно вытирая ладони о джинсы.

– Мама, кто это? – шелестит заинтересованно Мирон, указывая пальчиком на мужчину.

Сердце проваливается в пятки, когда они внимательно разглядывают друг друга.

Он сейчас всё поймёт. Но сына не получит. Он от него отказался. Мирон только мой сын, мой мальчик. И ничей больше.

– Папин друг. – выталкиваю ядовито, глядя в глаза Андрею.

В них мелькает эмоция, которую я очень хорошо помню. И от его боли самой охота заскулить в голос. Но вместо этого я прохожу мимо, отвернув сынишку от него.

Иду в детскую, но дверь закрыть не могу – на руках Мирон. Усаживаюсь с ним на кровать в виде машины и долго глажу, утешаю тихими, ласковыми словами, изо всех сил стараясь не думать о том, что Андрей, как грёбанный хозяин, стоит в дверях, прислонившись плечом к косяку и скрестив ноги. Поза расслабленная, предназначенная показать, что ему насрать на всё. Но я замечаю, как напряжена его челюсть. Спина горит в тех местах, где касались его руки. Мне хочется скинуть халат и убедиться, что он не прожжён.

Мирон, наконец, успокаивается и начинает зевать. Перекладываю его на подушку и подтягиваю плед. Целуя в лоб, крепко зажмуриваюсь. Ощущаю его тяжёлый, давящий взгляд на спине. Стараюсь закрыть собой сына. Мне охота самой лечь рядом с ним, свернуться калачиком и выплакаться как следует. Это желание такое сильное, что приходится кусать губы. Горло подпирает ком. Ещё немного и не сдержусь.

Рывком поворачиваюсь к Дикому и требую шёпотом:

– Выйди отсюда. Я пытаюсь Мирона уложить. Что за маньячество стоять и таращиться?

Его бездна вспыхивает. Желваки проходят под кожей. Челюсти смыкаются так крепко, что, клянусь, слышу скрежет его зубов. Андрей выпрямляется и идёт к нам. Смотрит мне в лицо, наклоняется. Бросает пренебрежительный взгляд на уснувшего сына и сдавливает пальцами мой подбородок, не давая отвернуться. Я тоже стискиваю челюсти и выдерживаю смертельный контакт.

– Сука ты, Кристина, последняя. Назвала чужого сына именем, которым я хотел назвать нашего.

Глава 9

Самые глубокие раны оставляют те, кто подарил самое большое счастье

Вытираю слёзы, но меньше их не становится. Казалось бы, давно уже смирилась с тем, что Андрей отказался от сына. Отправил то сообщение и заблокировал меня. Я думала над тем, чтобы связаться с ним через родных, но поняла, что он решил идти дальше. Наши дороги разошлись. Только папа и родители Паши знают правду о Мироне. Я давно привыкла к тому, что его считают Пашкиным сыном. К сожалению, родному он не нужен был. Но когда он бросил это обвинение мне в лицо, едва сдержалась и не прокричала, что назвала так сына именно потому, что этого хотел Андрей. Я не злилась на него. Всё произошедшее напрочь выжгло во мне эгоизм. Понимала, что отпустил. А сама не смогла.

Нащупываю на цепочке кольцо и сдавливаю его в ладони. Господи, ну почему я не смогла забыть? Я так больно ему сделала. До сих пор вина убивает. Сколько раз убеждала себя, что всё правильно сделала: его защитила, семью Диких, сына нашего.

– Так было надо. Всё правильно. Он имеет право злиться. Пусть. Выстою. Ради своего Солнышка. – шепчу, дёргано стирая влагу с лица.

Поднимаюсь по стеночке и умываюсь. Убираю волосы за уши. Дышу глубоко и часто. Смотрю в зеркало, а вижу там перепуганную до чёртиков девчонку, что ревела ночами напролёт, понимая, что больше никогда не увидит любимого, не обнимет, не поцелует и даже голоса его не услышит. А сейчас…

Мамочки… То, что происходит сейчас – это какой-то кошмар! Я его вижу, слышу, чувствую, но не могу сделать ничего из того, о чём грезила ночами. Андрей так изменился. Даже не верится, что это тот самый парень, что заделал мне ребёнка в кабинете своего генерала. Холодный, отстранённый, жёсткий, грубый, злой. Почему-то я не сомневаюсь, что именно я сделала его таким.

Но сейчас я должна отбросить все эмоции. Там спит мой сын, а совсем рядом его отец. Буквально в соседней комнате. Если бы он тогда дал мне шанс объяснить, я бы уехала с ним на край света, спрятались бы там и растили сына. Но уже поздно. Время назад не отмотать. Ничего нельзя изменить.

Подбираюсь, вскидываю подбородок и выхожу из ванной. И да, трушу, свернув в сторону от кухни к комнате Мирона. Застываю, зажав рот ладонью, когда вижу Дикого, сидящего на краю кровати и разглядывающего его. Хочу броситься к нему, но не решаюсь.

– Оставь моего ребёнка в покое. – требую дрожащим голосом. Андрей поворачивается. Лучше бы я не видела его глаз. Вгоняю ногти в ладони и сиплю: – Он тебе не обезьянка в цирке. Я просила подождать на кухне.

Он тяжело поднимается, будто на плечах тонны груза. Даже не удостоив меня взглядом, проходит мимо, задев плечом. И только стоя спиной к спине, притормаживает и выталкивает:

– Ты хоть представляешь, как больно, когда тебя предают любимые? Я не желаю тебе зла, Кристина. И Пахе тоже. Хотя бы ради мальца. Он не виноват, что его родители такие подлые. И надеюсь, что в отличии от вас, он вырастет достойным человеком.

С этими словами он идёт к выходу. Глубоко вдыхаю, опустив ресницы. Планомерно выдыхаю и срываюсь за ним. Подчиняясь эмоциям, хватаю за руку. Нас обоих передёргивает от этого. Андрей медленно опускает на меня глаза. Делает вдох и каменеет, глядя на наши руки. Резко одёргиваю свою и прошу полушёпотом, почти плача, с надрывом:

– Не уходи, Андрей. Давай поговорим нормально, как цивилизованные люди. Знаю, что очень сильно тебя обидела. Я бы извинилась. – отвожу глаза в сторону, борясь с желанием просто шагнуть ближе к нему и уткнуться лицом в футболку, будто не было этих мучительных лет. – Но знаю, что извинения ничего не изменят. Не уходи вот так.

Его грудная клетка качается на вдохах и выдохах с той же тяжестью, что лежит на его плечах. Пальцы свёрнуты в плотные кулаки. Он прикрывает веки и шумно переводит дыхание. Ничего не ответив, проходит обратно на кухню. Не даю себе время анализировать эмоции и последствия своего решения. Вхожу за ним в комнату. Мужчина крутит в руке пачку сигарет. Достаёт одну. Смотрит на меня. Качаю головой и одними губами выталкиваю:

– Мирон. На балконе.

– Принято.

Встаёт и выходит. Опять мимо меня. Опять задев. На этот раз костяшками пальцев, пусть места в кухне-гостиной вполне достаточно. Закрываю глаза и втягиваю носом его запах. Кожу покалывает в тех местах, где Дикий касался. Всё это вкупе вызывает в моём теле очень неожиданную реакцию. Естественную пять лет назад, а теперь совсем неуместную.

Бросаюсь к раковине и набираю стакан воды. Залпом выпиваю. Плескаю в горящее лицо. Присутствие Андрея ощущаю раньше, чем он оказывается за моей спиной. Дёргаюсь, выпрямляясь. Его руки ложатся на мою талию. Меня парализует. Тяжёлое, рваное дыхание касается затылка.

– Что ты делаешь? – выпаливаю, понимая, что должна остановить, но даже шелохнуться не могу.

– Какая ты, блядь, красивая. – жарко хрипит мужчина, впиваясь ртом в шею.

Колени подкашиваются. Я хватаюсь за столешницу, стараясь не упасть. Его губы курсируют ниже, а руки выше – к груди. Перебрасываю кисти, тормозя его.

– Остановись. Ты не понимаешь, что делаешь? В соседней комнате спит сын. Пашка скоро придёт. – лепечу сбивчиво.

– Тебя пугает, что он узнает, да? – рычит приглушённо, всасывая кожу на шее. Уклоняюсь, поворачиваясь к нему лицом. Наши губы оказываются в сантиметрах друг от друга. Дыхания смешиваются и режут, словно лезвия. Прогибаюсь в пояснице, избегая неминуемого падения. – А что я мог узнать, тебя не волновало тогда?

– Что ты несёшь? – хриплю, плотно сомкнув веки.

Его запах пьянит и кружит. Тепло, тяжесть навалившегося тела лишают воли. Между ног становится мокро. Господи-Боже.

– Правду, Кристина, которую вы так упорно скрывали. Свадьба через неделю, ребёнок через семь месяцев. Считать я умею. Когда только успевала скакать по койкам?

Распахиваю глаза и не дышу. Гнев и паника смешиваются. Хочется ударить и наорать. Но интуитивно знаю, что он причиняет боль, защищаясь от своей.

– Всё было не так, Андрей. – выдавливаю, не отводя от него взора.

– Ебаться с нами обоими тебе ничего не мешало, а признаться в этом слабо? – агрессивно бомбит он. Неожиданно быстро толкается ближе и хрипит мне в рот: – Давай по-быстрому. Макей ничего не узнает, как не знал я. – вжимается твёрдой эрекцией в живот до болезненных импульсов. – Если ты не признаешься, что ебалась с ним, то, клянусь, я тебя силой возьму.

Его рот атакует мои губы. Грубо, без ласки, требовательно. Кручу головой, уворачиваясь. Он недовольно отодвигается.

– Признаться? – вскрикиваю, мгновенно придя в себя. Собираю всю силу и вкладываю в руки, отталкивая его. Отлетаю в другой край кухни и выплёскиваю свою боль в ответ: – Я признаюсь, Андрей. Признаюсь, что это уже давно не твоё дело. А теперь исчезни из моего дома и не приближайся к нам.

Указываю пальцем на дверь. Слёзы опять на глаза наворачиваются. Еле-еле не даю им пролиться. Живот болит от животного возбуждения. И в груди очень сильно болит от его калечащих слов.

– И как я мог любить такую лицемерную дрянь? – безжалостно добивает он.

Морщится так, будто лимон сожрал. Передёргивает плечами, кажется, от омерзения.

Я просто хочу, чтобы он ушёл сейчас. Оставил меня в покое. Дал собрать осколки своего сердца и найти силы подняться утром с постели и улыбнуться сыночку. И я тоже запускаю очередь боевых.

– Хорошо, что в прошедшем времени. – рассекаю спокойно, хладнокровно, едко. – Не хватало ещё, чтобы ты за женой друга ухлёстывал.

Всё же не так сильно он изменился. Это не по самолюбию удар, а по чести, с которой он живёт.

– Не признаешься, значит?! – рявкает он, делая выпад в мою сторону. Отскакиваю, ударяясь бедром об угол стола, но боли не ощущаю. Огибаю его, но не убегаю. Разворачиваюсь и смотрю ему в глаза. Он прищуривается, медленно наступая. Опять короткие сантиметры пространства. Вязкость его бешенства и ненависти впитываю кожей. – Пытаешься остановить меня тем, чем убивала, Макеева?

Вздрагиваю каждой клеточкой тела. Ни взгляда его больше выдержать не могу, ни давления. Ломаюсь внутри, сдаюсь и обрушиваюсь, прошептав:

– Можешь делать что угодно со мной, но не при сыне. – взгляд в глаза. – Ненавидишь меня? Я понимаю. Но Мирон ни в чём не виноват. – и пусть он написал, что ничего не хочет знать. Неважно. Сама подаюсь к нему навстречу, прижав ладонь к левой стороне грудины. Боже, я помню, как оно стучало раньше. Оно отзывается. – Андрей. – выдыхаю, подвернув губы. Роняю веки. Так хочется, чтобы обнял. Знаю, что не будет этого, но представляю, что делает это. – Андрей, Мирон…

– Не смей. Меня. Трогать. – цедит он, отшатываясь назад. – Только чтобы ещё разок тебя поиметь, я готов был стерпеть.

Лучше бы он ударил. Честно. Не причинило бы столько боли.

Свесив вниз голову, скрываю за копной волос катящиеся по щекам слёзы и прохожу мимо него. Сразу за дверью сталкиваюсь с Пашкой. Он мгновенно оценивает моё состояние.

– Что он сделал? – цедит, переведя взгляд на кухню.

Качаю головой, мол, ничего ужасного, и плетусь в комнату к Солнышку. Прикрываю дверь, не желая ничего слышать. Опускаюсь на колени перед кроваткой. Рассматриваю уменьшенную копию Андрея Дикого. Сколько бы иголок этот мужчина не вонзил мне в сердце, оно всё равно будет любить.

– Как он мог не заметить, что ты его сыночек? – спрашиваю беззвучно, приглаживая смоляные кудряшки. – Как мог не захотеть тебя? Не бойся, малыш, у тебя всегда буду я. Всегда пожалею и обниму. Я люблю тебя.

Целую в лобик и подтягиваю плед с рисунками солдатиков выше. Ноги не слушаются, когда поднимаюсь. Шатаюсь как пьяная. Взгляд плывёт. Кое-как добираюсь до своей спальни. Скидываю халат и надеваю пеньюар. Сажусь перед зеркалом на высокий пуфик и беру в руки расчёску. Пару раз провожу по волосам и срываюсь на рыдания. Расчёска падает на пол, ковёр глушит удар. Роняю голову на руки и вою в ладони, кусая пальцы, дабы никто не слышал. Крики вибрируют в груди. И горит там всё, пульсирует. Волосы лезут в рот, пропитываются солью. Мозг раздувается. Сердце колотится так быстро и громко, что пульс в ушах долбит. И я не сразу замечаю присутствие постороннего человека в спальне. Только мелькнувшее отражение силуэта в полутьме приглушённого ночника. Вскакиваю, смахнув рукой всё, что стояло с краю: косметику, туалетную воду, шкатулку с украшениями.

– Тихо, Крис, это я. – сипит Пашка, приобняв за плечи и прижав к себе.

– Он… ушёл? – выталкиваю, срываясь на вынужденные паузы.

– Нет. Останется пока.

– Паша! – подрываю на него лицо в негодовании.

– Мы поговорим спокойно. Мне удалось уговорить Андрюху выйти на разговор. Не бойся. – проводит пальцами по моей щеке. – Про Мирона и истинные причины нашего поступка он от меня не узнает.

– А от кого узнает? – шуршу растерянно.

– Только от тебя.

Отворачиваюсь. Пашка стоит ещё с минуту и уходит.

От меня? Я пыталась сказать. Но если я ему настолько противна, то как он отнесётся к тому, что у него ребёнок от женщины, которую он презирает? Нет, не узнает. И Паша не рискнёт сказать.

Присаживаюсь на корточки и собираю рассыпавшиеся драгоценности. Их много разных: простеньких и аккуратных для будничной жизни и броских, массивных, вычурных, чтобы блистать в обществе. Блистать, улыбаться, смеяться в камеры. Играть роль счастливой женщины.

– Ненавижу! – выкрикиваю, швыряя шкатулку в стену.

Падаю лицом на кровать и реву, выплакивая всю накопленную за годы тоску, пока не отключаюсь.

Утром, впрочем, несмотря ни на что, встаю рано. Умываюсь, чищу зубы, расчёсываюсь. Накидываю халат и на цыпочках заглядываю в комнату сына. Спит, раскидав во все стороны руки и ноги, одеяло на полу, подушка в ногах. Смеясь, возвращаю её на место и укрываю Мирона. Опять смотрю так, будто вижу впервые. Копия же. Как Андрей мог подумать, что это сын Макеева? Слепой дурак!

Заглядываю в спальню к Паше, и меня едва не выворачивает наизнанку от стоящего там перегара. Открываю окно, чтобы хоть немного проветрилось. Иду на кухню и включаю кофемашину, как меня отвлекает какое-то движение. Оборачиваюсь, уверенная, что сын проснулся, но вместо этого вижу храпящего на диване Андрея.