Табу. Чужая жена

Ох-ре-неть!

На носочках подхожу ближе. В нос ударяет запах алкоголя, такой же, как и от Паши, и я морщу его. Выходит, они всю ночь бухали на кухне, пока я ревела в спальне.

Отлично.

Иду обратно к кухонному гарнитуру, но останавливаюсь, сделав всего пару шагов. Глубоко, ровно вдыхаю и сменяю направление. Опускаюсь на корточки прямо напротив его лица. Даже во сне хмурится. Знакомые складки на лбу, плотно сжатые губы. Волосы спадают на лоб. Ему идёт такая стрижка. Необдуманно убираю их пальцами, придвинувшись вплотную. Поедаю глазами любимые черты лица и, забыв обо всём на свете, влюбляюсь в новые. Да, я всё ещё люблю его. Слишком много во мне невостребованной любви. Одному Мирону её много. Наклоняюсь ниже и касаюсь губами уголка рта. Задерживаюсь на секунду, две, три, а потом его губы шевелятся. Отклоняюсь, встречаясь с густой бездной чёрных глаз.

– Ну привет, Фурия. – хрипит пьяно, сжимая большой ладонью мой затылок.

Глава 1

0

Нельзя вернуться в прошлое

Эта чёртова квартира нагоняет на меня пиздец какие хреновые сны. Не о прошлом. О настоящем. Не понимаю, как мы с Макеем надрались настолько, что я не помню, как отрубился.

Мне бы безумно хотелось поверить в то, что все последние сутки тоже дурной сон. Что дрыхну сейчас в своей небольшой двушке или в номере отеля с голубыми стенами, но запахи не дают ошибиться. Я в жилище Макеевых. Пахи, его жены и ребёнка.

И если вчера мне срубило башню, когда я предлагал Кристине перепихнуться, а потом угрожал взять её насильно, то сегодня чердаком двинулся окончательно. Мне снилось её лицо. Совсем близко. Повзрослевшее, с заострившимися скулами, серьёзными грустными глазами и приоткрытыми в беззвучном крике губами. Которые я, мать вашу, поцеловал. А она… Она ответила. Несмело, горько, с отчаянием. Всё это смешалось с собственными эмоциями, они сплелись, наложились одна на другую и превратились в какой-то взрывоопасный фейерверк мучительно-болезненной агонии. Будто бы последнее издыхание гниющего трупа некогда сильной любви.

Разлепляю веки и сразу жмурюсь от слепящего солнца. Голова гудит и кружится. Обвожу пересохшим языком такие же высушенные немереным количеством алкоголя губы. Они солёные. Растеряно прикладываю к ним пальцы, убеждаясь, что они не растрескались от сушняка и крови нет. Только чистая невидимая соль. Дичь какая-то.

С чего началось моё неизбежное падение? Ах да! С того, что я выяснил, что тогда ещё моя девушка залетела от моего тогда ещё друга. Я приехал к ним, чтобы посмотреть в глаза, а потом, сука, утонул в них. В запахе её. В голосе. Колол раз за разом, латая собственные дыры. И хотел её так, что яйца звенели. От одного её вида в этом блядском чёрном халате в пол в венах вскипела похоть.

Я. Её. Хотел.

Я. Её. Хочу.

Су-у-ка-а-а!

Зов пизды страшнее командира. – глубоко засевшее в памяти армейское выражение.

В данной ситуации моё тело – солдат, и голову слушать оно вообще не планирует.

Оно. Её. Хочет.

Пиздец.

Я просто ещё не протрезвел. Или вообще сплю. Я, сука, взрослый, самодостаточный мужик, в свои двадцать пять добившийся всего сам. Да, отец и его бюро стали толчком, отправной точкой, но я довёл его до таких высот, создал престижную строительную компанию. Я зарабатываю достаточно, чтобы получить любую женщину. Не голливудскую актрису, конечно, но с Питерскими моделями пару раз отжигали. Они хотели продолжения. Я – нет. Потому что не хочу. Ни модель, ни бизнесвумен, ни одну другую. Физический отклик на них есть. Эмоционально – по нулям. Но какого чёрта разъёбанное сердце ускоряется в присутствии той, что его расхреначила? Где тот циничный ублюдок, которым она меня сделала, что использует женщин исключительно для удовлетворения физиологических потребностей? Кажется, я забыл его в аэропорту Петрозаводска. Пока летел, сбросил последние пять лет жизни по дороге в шесть тысяч километров. Неплохое расстояние, согласитесь, чтобы успеть разъебаться по новой.

Переворачиваюсь на спину и вслушиваюсь в тихие, будто на цыпочках, шаги. В приглушённый женский голос. В моём давно уничтоженном месиве что-то шевелится, разрастается и болезненно пульсирует. Прикладываю ладонь к груди. Наверное, это выглядит жалко. Но, сука, слишком больно. Слух режет её голос.

– Вечером, малыш, обязательно.

– Обещаешь? – звонкий, но тихий голосок их сына.

Сильнее давлю на грудь. В горле увеличивается горький ком.

– А когда тебя мама обманывала? После работы всё куплю и пожарю тебе картошку с грибами.

– И сква-кр-кар-ми? – звучит именно так.

Мне становится тошно. Не знаю даже от чего – двух литров виски на двоих или того, что она назвала сына именем, которое я готовил для нашего, что готовит ему мою любимую еду. Мне кажется, что всё это какое-то выверенное жестокое издевательство за какую-то обиду. Но я никогда не обижал её. Перегибал иногда в своей ревности, признаю, бывало, но не больше того. Я был для неё таким, каким с её характером и проблемами вряд ли смог бы кто-то другой. А возможно, ей это было и не надо?

– Тише, Мироша, не разбуди. – шикает Кристина.

Приоткрываю один глаз и слежу за её действиями. Кристина суетится по кухне, одновременно глотая кофе. Одетая в бежевую, обтягивающую шикарную задницу и аппетитные бёдра, юбку выше колен. Молочная блузка, застёгнутая всего наполовину. Под ней кружевной белый лифчик. Волосы развеваются по плечам, спине и груди. У меня, мать вашу, встаёт. Что за дичь?!

Я. Её. Хочу.

Вот такую вот полудомашнюю, взлохмаченную, суетливую. Я хочу её тело. И я хочу её сердце. Только не холить и лелеять, как в прошлой жизни, а разнести его в клочья так же, как она разнесла моё.

Всё было бы просто. Воспользовался, отомстил им обоим. Но ребёнок невиновен. Ломать его мать, чтобы потешить своего внутреннего эгоиста? Нет, я не такое подлое дерьмо, как эти двое.

Нахрена я согласился остаться и поговорить? Макей обещал, что всё объяснит, но перед этим ему надо хорошенько напиться. Я же, видимо, решил добить себя окончательно, чтобы по возвращении домой совсем ничего не осталось. Чёрная дыра и закопанные под болью предательства трупы.

Мы пили. Много. Макеев всё не решался говорить. Старался как-то сменить тему. То про срочку, то про ребят, с которыми служили, то про работу, то про жизнь. В какой-то момент я перестал его слышать. Просто пил, мечтая надраться достаточно, чтобы пойти и выебать его жену без угрызений совести. Но сейчас даже за эти мысли мне стыдно. Нет, я не чудовище. Или всё же да? Меня что-то остановило. Какие-то его слова. Важные. Очень. Они перевернули мой мир, моё понимание и последние годы моей жизни. Но я, блядь, их не помню. Совсем. Только ощущение мучительной эйфории и облегчения. Ощущение помню, а причины – нет. Пиздец.

Изо всех полупьяных сил стараюсь докопаться до погребённых под пьяным бессмысленным бредом слов, но даже зацепок никаких. Всё стёрлось. Интересно, чтобы услышать это непомерно важное, мне придётся опять накидаться до поросячьего визга?

Бля, да что же он такого сказал? Что там было? Что-то о… браке, ребёнке. А, да, точно! Если достроить картину самовольно, то он, видимо, оправдывался за то, что в какой-то момент трахнул мою девушку, и она залетела. Я это и так знал.

– Блядь, нет, не то. – хриплю неосознанно.

– Не матерись при ребёнке! – рявкает бывшая Царёва откуда-то совсем близко.

Распахиваю глаза. Мы врезаемся взглядами. Долгое мгновение я позволяю своим эмоциям кипеть и отражаться в глазах, а потом Крис отводит взгляд. Стоит очень близко, словно целенаправленно подошла именно ко мне.

Мой взор стекает с её приоткрытых губ на тонкую шею с ярко выраженной впадинкой. Но там он не задерживается, падая на полуголую грудь. В ротовой становится ещё суше. Облизываю губы. Девушка следит за моим взглядом. Как только опускает свои глаза туда, куда я с таким голодом пялюсь, рывком стягивает края блузки.

– Ты совсем офигел пялиться?

– А нехрен сиськами светить! – гаркаю в ответ, присаживаясь на диване.

Она бледнеет. А через долю секунды заливается краской.

– Сиськами! – хохочет мелкий из-за стола, хлопая в ладоши. Его мать придавливает меня таким убийственным взглядом, что мне становится не по себе. А малой не сдаётся. Ещё громче и с большим энтузиазмом вопит: – Сиськами! Сиськами!

– Ты дебил, Дикий? – шипит Кристина, неловко застёгивая пуговицы дрожащими пальцами. Поворачивается к сыну, но я всё равно отчётливо вижу её пунцовые щёки. – Мирон, я сколько раз просила не повторять плохие слова?! – спрашивает строго. Я, оставаясь в роли мазохиста, таращусь на её профиль. Как хмурит лоб. Сводит вместе брови. Серьёзная и злая. – Ещё раз услышу это слово, накажу. Ты меня понял?

– А дядя сказал…

Пацан хоть и поникший, говорит тихо, но всё же упрямо.

– Взрослые часто говорят глупости. – стоит на своё не-Царёва. – Ты хочешь вырасти глупым?

Малой опускает виновато голову и выдавливает:

– Нет.

– Вот и хорошо. И запомни, что нельзя всякие глупости повторять.

– И делать. – шепчу, но как-то слишком громко. Крис поворачивается ко мне. Мы опять связаны визуально. Она закусывает уголок губы. Смотрю ей прямо в глаза и выдыхаю так тихо, что сам себя не слышу. – Иногда глупые взрослые влюбляются не в тех. Глупо, да?

Она рывком отворачивается и спешит к сыну. Недолго залипаю на её заднице. Я точно ещё не протрезвел.

Поднимаюсь с дивана, сдерживая стон от головной боли и ломоты во всём теле. У меня перед носом возникает рука со стаканом, в котором что-то шипит. Поднимаю глаза выше. Она на меня не смотрит.

– Выпей. Полегчает.

– С цианистым калием? – не выдержав, иронично выгибаю бровь. – Или с крысиным ядом?

– С обезволивающим и выводящим токсины. Смотреть на тебя страшно. – бурчит, глядя куда угодно, только не на меня.

– Так не смотри.

Первый порыв – оттолкнуть её руку. Но кто бы знал, как мне паршиво сейчас. Поэтому забираю стакан. Наши пальцы соприкасаются. Одёргиваем одновременно, проливая «живую» шипящую воду мне прямо на пах. И теперь она смотрит. И видит. Опять краснеет и сбегает.

– Это утренний. – кричу ей спину.

Оставив моё весьма уместное замечание без ответа, исчезает за широкой аркой. Выпиваю оставшуюся в стакане воду и падаю обратно, ожидая, пока подействует. Удивительно, но срабатывает достаточно быстро. Несколько минут, и мне снова хочется жить. Но я не спешу. Знаю, что надо уходить, но я же мазохист, мне в кайф страдания.

– Ты издеваешься? – кричит Кристина, возвращаясь обратно в кухню-гостиную. Открываю глаза. Оцениваю. При параде вся. Опять с пучком. Макияж. Но белки покрасневшие. Не спала? Совесть замучила? Или испугалась? – Инна, об этом надо заранее предупреждать. – ждёт ответа и уже почти на ор переходит: – Нет, мне не с кем оставить Мирона! Да мне плевать! Я плачу тебе, чтобы ты была в постоянном доступе! – опять ждёт, нервно постукивая ногтями по столу. – Уволена! – рявкает, сбрасывая вызов.

Тяжело вздыхает, беря эмоции под контроль. Убирает со стола тарелку, оставленную сыном. Упорно делает вид, что меня не существует. Но так даже лучше. Мы снова наедине. Не стоит нам сейчас даже разговора заводить. Набирает номер, выбегая обратно в коридор. Оттуда уже слышу:

– Да, я знаю, что важный проект. – голос раздражённый. – Мне не с кем оставить сына. Няня подвела в последнюю минуту. Муж? – кажется, брезгливо толкает. – Нет, не может.

Голос и шаги удаляются. Я наконец понимаю, что пора валить. Но перед этим привести себя в относительно человеческий вид. Умываюсь, приглаживаю мокрыми руками волосы, поправляю измятую одежду и выхожу. Опять слышу Кристину. В этот раз она рычит на Макея, что тот нажрался и дрыхнет без задних ног.

Из соседней комнаты вылетает малой, одновременно с выходящей Крис. Я успеваю только в сторону отшатнуться, чтобы никто из них в меня не влетел, так как стою я прямо между ними. Макеева смотрит на меня. Потом на сына. Перебрасывает взгляд обратно. Прикусывает губу так, что та белеет. Присаживается на корточки и протягивает к малому руки. Но перед моими глазами стоят её, а в янтаре слёзы.

– Малыш, тебе сейчас придётся поехать со мной на работу. – начинает она приглушённо, но пацан сразу же идёт в отказ.

– Я не хочу на твою работу! Она скучная!

– Знаю, Солнышко, но Инна не сможет приехать. А папа, – я слышу отчётливую вынужденную паузу, оборачиваюсь. Глаза в глаза, и что-то взрывается в груди. – Не капризничай, Мирон. Мы ненадолго.

– Я не хочу! – вопит сын, вырываясь из её рук.

– Боже… – выдыхает Крис, выпрямляясь. – Что за ужасный день?

Диалог у неё явно с самой собой, ибо на меня она даже не смотрит. Нервно теребит пуговицу на блузке. Переводит дыхание, а потом шепчет:

– Извини, Андрей. За всё. Мне правда жаль. Знаю, что это ничего не изменит, но я должна была сказать. Я любила тебя. Очень сильно. Просто не было выбора.

Я скатываю на неё взгляд. Она отводит свой. Из её горла вырывается странный булькающий звук. На ресницах выступает капля влаги. Кристина быстро уходит в комнату сына. Я иду за ней.

Не знаю, мазохист я всё же или кто-то другой, но я не могу заставить себя уйти. Не после этих слов. В начинающих трезветь мозгах стоят те же слова, сказанные ночью Макеем: не было выбора, пришлось.

Что пришлось и какого выбора – вспомнить не могу.

Крис уговаривает сына успокоиться.

– Мирон, я знаю, как ты не любишь мою работу, но мы ненадолго. Потом включу тебе твои любимые мультики. Не капризничай, сынок.

Она сидит перед сыном на корточках. Тот дуется. Я бесшумно подхожу сзади и вдруг выдаю такое, от чего сам охреневаю:

– Я посижу с ним.

Глава 11

Сердце никогда не слушает доводы разума

К концу этого странного, сумасшедшего дня я понимаю только одно: я ничего не понимаю. Ни как себя вести, ни что говорить и делать, ни даже что чувствую. Не могу разобрать ни собственных чувств и мыслей, ни странных слов и реакций Кристины. В груди что-то слишком болезненно шевелится. Какой-то червь сомнений грызёт без конца. Он, сука, разъедает сердце, которое, кажется, забыло, что оно растерзано в клочья самыми близкими людьми. К моему обезумевшему, изголодавшему по ней телу начинают присоединяться остальные органы. Они хотят её. Любой ценой. И только борющийся с дурманящим опьянением мозг продолжает активное сопротивление. Но, кажется, он проигрывает, потому что, засыпая, я думаю о том, какой найти предлог, чтобы вернуться в квартиру Макеевых, и как получить ту, что сделала настолько больно. И всем этим мыслям и желаниям предшествовал ряд определённых событий. Но обо всех них по порядку. Всё началось с моего необдуманного заявления, что я готов посидеть с их сыном.

– Я посижу с ним. – эти слова покидают мой рот раньше, чем мозг успевает обработать даже причины этого решения, не говоря уже о последствиях.

Я пытаюсь себя убить. Однозначно. Сидеть с ребёнком ранее любимой девушки и лучшего друга, которые заделали сына за моей спиной. Что это, если не попытка самоубийства?

Кристина вскидывает на меня голову с растерянными, перепуганными глазами. Судорожно втягивает воздух, глядя на меня как на пришельца. Будь у меня возможность в данный момент посмотреть на себя в зеркало, уверен, что увидел бы в нём то же самое, что сейчас бывшая Царёва.

– Не надо. – бросает резко, но тихо и отворачивается обратно к мальцу. – Солнышко, не капризничай. Мы всего на пару часиков. А потом… Потом разрешу посмотреть тебе «Солдаты». Хочешь?

– Хочу. – расплывается улыбкой малой, но сразу возвращается в прежнее состояние. – Я не хочу на твою работу.

Присаживаюсь рядом с Крис на корточки. Наши плечи соприкасаются. Мы отшатываемся на пару сантиметров в противоположные друг от друга стороны и замираем.

– Кристина, я в жизни ребёнка не обижу, как бы не относился к его родителям. Не мучай пацана. Я побуду здесь, пригляжу, пока Макей не проснётся или ты не вернёшься. – на её лице такая явная паника и сомнения, а у меня в голове полная каша. Меня разносит на куски, когда вижу её пересохшие, дрожащие губы и глаза эти дурманящие. Они отбрасывают на годы назад. Когда у меня было право думать о том, о чём я думаю сейчас. – Я до сих пор за своих младших горой, пусть они все уже взрослые. Ты же не думаешь, что я что-то сделаю ребёнку? Оставлю его без присмотра?

Она прикусывает нижнюю губу. Зубы прихватывают маковую плоть. Она смотрит мне прямо в глаза, ни на секунду не разрывая зрительного контакта. Я не прячусь. Пусть читает. Всё. Девушка качает головой и отворачивается.

– Не стоит.

Мне бы сдаться, развернуться и свалить, но я на кой-то хер продолжаю стоять на своём, сменив тактику. Перебрасываю всё внимание на малого. Протягиваю ему руку. Крис одновременно тянет свою. Не знаю, как так происходит, что я накрываю её кисть ладонью. Она дёргается, но руку не отводит. Сдавливаю чуть крепче, проведя большим пальцем по ребру ладони. Кристина судорожно втягивает кислород. Заторможено возвращает взгляд к моему лицу. Оба дышать перестаём. Понимаю, что у обоих сейчас эмоции кипят, воспоминания взрываются, чувства выплескиваются наружу. Со своими не разбираюсь, но её считываю. И меня пугает то, что она транслирует. Убираю руку и поднимаюсь на ноги. Разминаю шею и улыбаюсь мелкому.

– Посидишь со мной, пока мама работает? Поиграем с тобой, посмотрим мультики, конфет поедим. – подмигиваю ему, и пацанёнок растекается улыбкой.

– Никаких конфет. – строго обрубает Кристина, глядя на сына. – И вообще, Андрей, я не согласилась оставлять Мирона с тобой.

– Ну, мамочка, пожалуйста. – тянет мальчишка, сжимая крошечными ладошками её бледные щёки. – Я буду хорошо себя вести. И конфеты есть не буду. Честно-честно. И съем всю кашу.

– Шантажист. – усмехаюсь беззвучно. Что бы я не говорил о том, что Кристина плохая мать, это совсем не так. Поэтому и подталкиваю её: – Всё будет в порядке. Ты сама сказала, что на пару часов. Со мной ему ничего не грозит. Всё будет хорошо.

– Ладно. – вздыхает девушка обречённо. – Мирон, слушайся Андрея. Если он мне пожалуется на тебя, никакого телевизора и телефона. Понял?

– Понял, мамочка! – активно кивает он, вскакивая с кровати и обнимая её за шею. Поднимает на меня лицо, сияя искренней улыбкой. – Спасибо, дядя Андрей. – чеканит уважительно.

– Просто Андрей. – отбиваю, хмурясь. Не по себе как-то, стариком себя чувствую. – Без дяди.

– А мама учит к старшим всегда обращаться: тётя или дядя. – серьёзно заявляет мальчишка, то на меня глядя, то на мать.

– Правильно учит. У тебя хорошая мама, и всё верно говорит. Но если взрослый сам просит, то можно просто по имени.

– Можно, мама? – хмурится так же, как я только что.

У меня что-то ёкает. Пульс ускоряется. Это выражение лица настолько знакомое, что больно от него. Но принадлежит оно не Кристине. Пахе? Блядь, хрень. Мелькнувшая в голове вспышка режет миллионами осколков. Тут же отметаю эту мысль. Моим он быть точно не может. Будь это так, с чего тогда Царёвой бросать меня и выскакивать замуж за Макеева?

– Если Андрей сам попросил, то можно. – кивает Крис, вырывая меня из неуместных размышлений. – Солнышко, посиди пока в комнате, взрослым надо поговорить.

Целует мелкого в лоб и поднимается. Взмахом головы зовёт меня следовать за ней. Мои глаза сразу падают на задницу. Проглатываю литр слюны, что мгновенно скопился в ротовой, входя за Крис на кухню. Она набирает из фильтра стакан воды и быстрыми короткими глотками выпивает. Наливает ещё один и протягивает мне. С благодарностью забираю и осушаю залпом. Она прижимается поясницей к кухонному гарнитуру. Я падаю спиной на соседнюю стену. Между нами расстояния не больше метра. Кажется, что и тепло её тела ощущаю, и запах кожи чувствую, и дробное дыхание слышу. Она нервно сжимает пальцами стакан. Я складываю руки на груди, ожидая разговора, но Крис упорно молчит, даже глаз на меня не поднимает. Начинаю первым.

– Перестань трястись. Ребёнка я в жизни не обижу. Не настолько сильно меня ваш с Макеем поступок вывернул, чтобы начать через сына мстить. Я это пережил. – развожу руки в стороны. – Как видишь, целый и невредимый. Живу, работаю, о семье забочусь.

Она вздёргивает на меня взгляд. Янтарь блестит непролитой влагой. Моя грудная клетка сжимается, смыкаясь вокруг набирающего мощностей сердца.

– Прости, Андрюша. – она не говорит этого, выдыхает без звука, но по движению губ «слышу» эту «ш» с перекатами. Крис дрожащими руками ставит стакан за спину и, словно деревянная марионетка на натянутых нитках, подходит ко мне. Снизу вверх всматривается в мои глаза. Останавливается в считанных сантиметрах. Губы приоткрыты. – Мне так жаль. Я столько боли тебе причинила. И всю жизнь буду себя за это корить. Я никогда-никогда не хотела делать тебе больно. Я, правда, очень сильно любила. И сейчас… сейчас мне тоже больно. И тогда было. Если бы был другой выход, я бы поступила иначе.

Из глаз стекают прозрачные капли. Ползут по белым щекам и разбиваются о пол между нами. Мои руки самопроизвольно поднимаются вверх. Пальцы с нежностью и тоской касаются её лица, ловят слёзы, тактильно впитывают её дрожь. Склоняюсь ниже. Почти вплотную к её лицу. Но вовремя торможу себя. Рывком выпрямляюсь и закрываю глаза, впечатавшись затылком в стену.

– Иди на работу, Кристина. Не переживай за сына. – обрубаю холодно и сухо.

Она касается моей грудины. Всего на мгновение ладошка прочёсывает по рёбрам вверх и исчезает. Слышу шорох её шагов. Распахиваю веки, кося взгляд вбок, где притормаживает девушка.

– Понимаю, как жалко выгляжу, прося прощения за предательство. Я бы на твоём месте никогда не простила. Мне стыдно за всё, что случилось вчера и сегодня. И мне ужасно хреново от того, что я сделала пять лет назад, Андрей. Я… – запинается, прочёсывая пальцами волосы. Поворачивает на меня голову, впиваясь взглядом в мои глаза. – Я такая непроходимая, слабая дура. Я пиздец, какая слабая. Думала, что справляюсь, но нет. – её голос рвётся, разбивается всхлипами. Слёзы уже ручьями из глаз. – Нам не стоит никогда с тобой видеться впредь. Только прошу тебя, не злись на Пашку. У него не было выбора. Он столько корил себя за то, как мы с тобой поступили. Он не виноват. Ни в чём. И он скучает по тебе.

– А ты?

Без понятия, как вырывается этот вопрос. Мне хочется запечатать себе рот ладонью, но перед этим хорошо так шлёпнуть по губам, чтобы не выдавать больше внутреннего хаоса. Потому что я, сука, скучал. Сейчас всё случившееся не имеет значения. Ни предательство, ни то, что у них общий ребёнок. Есть я. Есть Кристина. Совсем близко. И она смотрит на меня так серьёзно и печально, когда выдавливает:

– Ты даже представить не можешь.

Ещё как могу. А вот думать не выходит совсем.

В долю секунды я поворачиваюсь, ловлю тонкое запястье и дёргаю девушку на себя. Оборачиваю руками плечи и поясницу, крепко-крепко обнимая.

Блядь, где мой циник, когда он так нужен? Где ожесточившийся, ненавидящий любовь мудак, которым меня сделали? Почему меня отшвыривает в чувства, которых не должно быть? Разбиты, уничтожены, сожжены её влажным взглядом, полным искренней вины, её жалящими в самое сердце прямыми словами, преисполненными сожаления. Она не врёт. Я вижу это. Знаю. Просто знаю, что сейчас она настоящая. Девочка, которую так сильно любил.

Её несмелые, дрожащие губы касаются шеи. Я вздрагиваю всем телом, каждой его клеткой. Прижимаю ещё плотнее, до хруста. Крест-накрест оборачиваю желанное тело и шепчу:

– Почему, Кристина? Если любила, если больно… Зачем?

Она медленно поднимает лицо. Пальцами проводит по моей скуле и щеке. Я загибаюсь в мучительной агонии, что так расчётливо растягиваю. Она – жена Макеева. Что бы ни было у нас раньше, трогать чужую жену, мать его ребёнка должно быть для меня запретом, табу. Но вместо всех «должен», «нельзя» и «надо» я делаю то, что запрещено и людскими законами, и небесными. Опускаю голову ниже и прижимаюсь губами к её рту. И вкус её взрывает все запреты. Поднимает из глубин каждого тщательно закопанного трупа.

Мы не целуемся, нет. Просто притискиваемся губами. Трясёмся обоюдно. Ненавидим до глубины души. А в глубине… Блядь, люблю. Пиздец, мать вашу. Я давно вырос достаточно, чтобы перестать путать и отрицать чувства. Но сейчас мне хочется убедить себя, что я просто хочу отомстить Макею и Кристине. Что я обнимаю и целую её для того, чтобы затащить в кровать, использовать, разрушить их семью, а потом со спокойной душой вернуться домой и жить дальше. Но не хватает силы воли, чтобы лгать самому себе. Все мои мертвецы встают из могил, пока наши губы робко, словно боясь причинить и получить боль, начинают двигаться. Они просто мажут друг по другу. Будто говорим, а не целуемся. Шевелим, но не углубляем.

Секунды тянутся на вечность. Всё больше соли и горечи оседает на рецепторах. Всё глубже впиваются рапирами в сердце острые, ядовитые когти Фурии. Всё сильнее возбуждение. Всё острее желание. Всё опаснее наш контакт. Для меня – погибель.