На грани вымирания

***

Округу оглушает громогласный выстрел. Птицы в страхе слетают с насидевших мест, теряясь в широколиственных кронах, мелькая лишь чёрными пятнами. Мальчишка бежит далеко впереди, держа пистолет, украденный им из сундука отца. Следом плетётся маленькая девочка, постоянно окрикивая его и путаясь в светлых волосах, слипшихся от грязи и пыли.

– Ну же, догоняй! – он продолжает бежать, несмотря за дорогой, скрываясь меж толстых стволов деревьев, восстанавливая сбившееся дыхание от продолжительного бега.

– Братик…

Остановившись посреди лесной тропинки, сгибаясь, опершись на колени, девочка старается отдышаться и прийти в себя. Со злостью откинув свисавшие пряди, лезущие в лицо, она мило морщит аккуратный вздёрнутый нос.

– Я снова победил, ха!

Он выпрыгивает из-за близ растущего дерева, размахивая пистолетом, и чувствует себя плохим парнем. Мальчишкой, которого тянет к приключениям и неприятностям. Узнай отец о том, что он стащил оружие, ему придётся несладко, но соблазн пострелять и научиться этому был слишком велик, чтобы сопротивляться.

– В следующий раз я позволю тебе догнать меня, колосок. Договорились? – он засовывает пистолет за спину, за пояс штанов, подходя ближе к девочке и опускаясь на колени, кладя руки на её плечи, притягивая к себе.

– Н-нет, – её тоненький голосок дрожит от сдерживаемых слёз. – Я должна сама тебя выиграть. Сама! – Последнее слово она произносит настолько грозно, что он шутливо отпрыгивает, поднимая руки, сдаваясь.

– Малышка Мерелин уже победила меня своей решимостью и волей, – он широко улыбается, ослепляя её ровной улыбкой и выпирающими ямочками на щеках. Поправив каштановые волосы, чешет правую скулу, протягивая младшей сестре руку. – Пошли, будем учиться стрелять, раз уже ты увязалась за мной.

В ответ девочка лишь убирает мешавшие светлые пряди, неряшливо поправляя грязное платье бардового цвета с синим передником. Пнув лежавший возле ноги камушек, потупливая взгляд синих, как бескрайний океан, глаз, Мерелин кривит тонкие губы в подобие ухмылки, протягивая маленькую ладошку. Парнишка лишь усмехается её бойкому и упрямому характеру, обхватывая покрепче тонкие пальчики, сжимая шершавой ладонью.

––

Смотря вперёд, крепко держа перед собой пистолет, прикрыв глаз, целясь в мишень на опушке, мальчишка затаивает дыхание. Время на миг останавливается: он ощущает только себя и оружие, которое становится продолжением рук. Из лесной глуши до него тихо доносятся щебетания птиц, спадающие с листьев деревьев капли осевшего дождя, рысканье мелких животных в кустарниках. Он чувствует только присутствие природы: её мощь и свою силу, потому что его душа жаждет битв, справедливости и покоя для всех невинных. Его душа, только начинавшая жить; только осознавшая, чего хочет; только достигшая подросткового возраста.

Слившись с землей, словно цветок, пустивший извилистые тонкие корни, он не двигается, ощущая прилив адреналина и разгоравшийся в груди огонь от того, чем он собирается заниматься и что делает именно здесь. Именно сейчас.

Выстрел!

Всё вокруг снова обретает свои краски. Вновь слышится нетерпеливое шелестение подола бордового платьица откуда-то слева. До этого он не замечал присутствия младшей сестры, которая увязалась за ним, а ему ничего не оставалось, как взять её с собой, иначе та бы нажаловалась отцу о вылазках брата в лес и украденном огнестреле. Нет, не совсем верно сказать – украденном. Правильным будет – одолженным. Он ведь всё равно также тихо и ловко вернёт вещь на место, значит, мама не заметит, а отчиму придётся найти другой способ избавиться от нерадивого отпрыска.

Опуская пистолет с обмотанной старыми платками рукояткой, он удовлетворённо смотрит в самодельную мишень – кукла, сделанная из травы и палок. Обыденные подручные материалы, которые они могли бы найти близ своей небольшой лесной деревушки, даже не имеющей до́лжного названия. Дыра. Так все отзывались о ней. Об их доме, где он родился и прожил юные годы, продолжая жить, расти и набираться сил. Ему никогда не нравилось, в каком месте они живут и вынуждены обитать, но выбора не было: либо ты остаёшься здесь, либо идёшь туда, где не был, и чего не знаешь. Ребёнку навряд ли удастся обуздать лесные просторы в гордом одиночестве, а многие боятся выходить из своей зоны комфорта, оставаясь в месте, которое язык не повернётся назвать домом.

Растягивая губы в довольной улыбке, он идёт в сторону куклы, чтобы привести ту в порядок и снова прикрепить к стволу дерева, которое уже знатно изобиловал пулями.

– Брати-и-ик! Ты же обещал… – Мерелин подаёт тоненький голосок, обиженно надувая розовые губки и сжимая подол платья, сминая и без того мятые края. – Ты говорил, что будешь учить меня. Я хочу учиться, – девочка, совсем ещё ребёнок, начинает сильнее капризничать, топая худыми ножками, демонстрируя своё настроение и настрой.

Мальчишка, исправив изрекошеченную самодельную куклу, ножом цепляет её к стволу дерева. Сунув пистолет за спину, заправляет спереди сбившуюся холщовую рубашку, изменившую свой оттенок молочного на грязно-серый.

– Милая сестричка, – он усмехается её напыщенности и твёрдости, вставая напротив на одно колено. – Мне кажется, девочек больше должны интересовать наряды, куклы и хозяйство, – улыбнувшись уголками губ, смотрит на неё серыми, словно туман, глазами.

– Все девочки глупые. – Мерелин сжимает челюсти, широко раздувая ноздри и громко дыша. – Глупые!

– Глупые, глупые. Я понял, ха-ха-ха, – он заливается смехом, осматривая её с головы до пят. Для столь юного возраста она ему кажется слишком воинственной и бойкой. – Но ты не должна говорить так о других, – парнишка в один миг замолкает, продолжая уже более серьёзным тоном, пристально смотря в глаза. – Мы живём в более-менее мирное время, но следить за своим языком необходимо всегда: скажи ты какому-то нехорошему человеку всё, что о нём думаешь, и это может плохо кончиться. Я буду стараться быть рядом с тобой, потому что ты моя любимая маленькая сестричка, но братик не сможет спасти малышку Мерелин, если та будет так много болтать.

Он договаривает и опускает голову, скрывая лицо за каштановыми волосами. Тяжело вздыхая, исподлобья, сквозь свисавшие пряди, поглядывает за поведением младшей сестры. Он старший брат: в его обязанности входит её защита, а если уже в столь маленьком возрасте она говорит всё, что приходит в голову, и эмоционально высказывается о любой ситуации, то ему придётся тяжко. Такие люди обречены, пока не поймут, что иногда нужно где-то смолчать или схитрить, пряча подлинные эмоции. Ему хочется, чтобы она всегда оставалась его маленькой сестрёнкой, которую он будет любить. Хочется… Жаль, что такое невозможно. Пусть, зная, что нет возможности постоянно опекать её, он надеется, что разговоры помогут достичь какого-то смысла.

Он хочет, чтобы она понимала его правильно.

– Прости… – Мерелин после нескольких минут молчания решается подать тоненький, совсем ещё детский, голосок, поджимая обиженно губы и виновато опуская глаза, рассматривая грязь.

– Я никогда на тебя не обижаюсь, глупышка. Мне просто хочется, чтобы ты всегда была в безопасности… – парнишка ласково, почти солнечно, улыбается. Придвинувшись ближе к сестре, заключает в тёплые объятия, мягко поглаживая по хрупкой спине.

***

– Чтобы ты всегда была в безопасности… – слетает с дрожащих бледных уст, когда девушка начинает бормотать во сне.

Поджимая колени как можно ближе к груди, обхватив, Мерелин мирно сопит, пряча часть лица за копной пушистых, спутанных волос. Она действительно смогла уснуть после чувства одиночества, охватившего перед тем, как провалиться во тьму. Ощущать себя одинокой было пугающе, потому что раньше такого не было: рядом были родители, подруга, брат… А теперь никого не осталось. Каждый, последовательно, покинул её. Исчез, словно никогда и не присутствовал в её жизни. Каждого, кого любила, ценила и кем всем сердцем дорожила, забрала смерть. Родители, подруга, брат… Первые пали в родной деревушке, оказавшись едой для заражённых, вторая покинула, храбро сражаясь, а последний без вести пропал, когда она была ребёнком.

Каждая потеря, перенесённая Мерелин, в мыслях не делала сильнее, а лишь глубже закапывала в собственную яму. Но находясь на пороге смерти, почти видя её прямо перед собой, хотелось жить. Выжить. Справиться со всем, чего бы это ни стоило, потому что они пожертвовали собой, чтобы спасти её, и она не может закопать их души, сделав подобную гибель напрасной. Мерелин просили жить, и она будет жить! Она будет пытаться выжить, даже если придётся зубами выгрызать землю и убивать всех, кто встанет на пути к этому выживанию. В нынешней реалии ей не остаётся ничего, кроме как стать той, кем она никогда себя не видела.

Повернув чуть голову, шипя от пронзающей тело боли, Мерелин вяло открывает сначала один глаз, щурясь, а затем второй, пытаясь прийти в себя и вспомнить события минувшего вечера… или ночи.

Обведя взглядом комнату полуразрушенного дома, Мерелин подскакивает, выставляя осколок зеркала. Увидев, что винтовки и парней нет, её охватывает страх: возможно, двое юношей лишь хотели, чтобы она перестала быть столь осторожной, и забылась в своей усталости, а сейчас просто скрылись из виду, чтобы извести и убить.

– «Нет, это глупо».

Если бы им так хотелось заполучить её труп, она бы не стояла сейчас с растрёпанными волосами, безумным взглядом и подобием оружия в руке, опираясь о стену и расставив ноги на ширине плеч, чуть сгибая в коленях.

– Глупая, глупая… – корить себя всегда ей удавалось гораздо легче, чем признать, что инстинкт самосохранения лишь пытается позволить выжить и лишняя осторожность не повредит. – Поверила. Я им поверила, ха, – Мерелин в безумной ухмылке кривит губы, широко раскрывая синие очи, чувствуя в крови адреналин. Брови сдвинуты, лоб сморщен. – Поверила, – Ей не верится, что она не оказалась впоследствии хладным трупом, а действительно ощутила, что человечество не до конца потеряно. Ещё есть шанс! Пусть он будет минимальным, но надежда тёплым огнём распаляет быстро бьющееся сердце.

Опустив руки, отпуская осколок, слыша его удар о каменный потрескавшийся от времени пол, Мерелин взбудоражено запускает обе ладони в волосы. Медленно скатываясь по стене, приседая, она благодарит всё на свете за то, что выбор, сделанный ранее, оказался не роковым. Он с властным стальным голосом пообещал уйти с рассветом, и сдержал своё слово. Мерелин не знает, кем они приходятся друг другу, но по их действиям поняла, что они небезразличны к своим судьбам. Она доверилась, и её доверие оправдалось.

Сильнее вцепившись в волосы, девушка оттягивает их, чувствуя, как слёзы мощным, крупным градом начинают течь. Чувства, так усердно сдерживаемые в груди, вырвались на свободу и показали себя. Потеря родителей, подруги, сон про единственного брата, которого она безумно сильно любила, продолжая в мыслях сохранять родной образ, дали ей понять, насколько она стала одинокой и как ей тяжело без них. Без их поддержки, присутствия, силы…

Прикусив губу, чтобы не издать лишнего звука, опасаясь лесной глуши, Мерелин закрывает глаза, упираясь в колени, пряча в них катившиеся без остановки слёзы. Слёзы, которые ей так хотелось выплакать и облегчить душу от терзающих её страданий и событий. Одинокая, не знавшая до текущего момента, что такое истинное, экстремальное выживание, потерявшая семью, она позволяет себе выплеснуть все эмоции, накопившиеся за время. В этом затерянном, давно покинутом месте. Наедине с собой и природой.

Шмыгнув, втягивая текущие сопли, Мерелин краем футболки вытирает лицо. Подняв к небу покрасневшие глаза, вглядывается, надеясь среди облаков увидеть лица родных и почувствовать их силу. Силу, которая ей так нужна, чтобы двигаться вперёд, чтобы выжить. Яркое, палящее солнце аккуратно слепит глаза сквозь кроны деревьев. Зажмурившись, попав под лучи, Мерелин тяжело вздыхает, повторно протирая лицо, высмаркиваясь. Одежда и без того лишилась своего до́лжного внешнего вида, терять в этом плане ей уже нечего.

Потерев кончик носа, Мерелин решает, что сидеть сложа руки, наматывая сопли на кулак, не выход, и выжить ей при таком раскладе не удастся. Воды с собой нет, еды тоже, а чтобы как-то перетерпеть условия жизни в лесной глуши с дикими животными, заражёнными и выжившими, нужно хоть что-то делать.

Оперевшись в стену, Мерелин всеми силами наваливается на неё, поднимаясь. Чуть раньше, вскакивая с чувством паники, она не ощущала ту боль, которая пронзает её сейчас, при столь резких движениях. Болит абсолютно всё. Губы широко раскрывать неприятно, кровоточит, потому что Мерелин прикусывала с силой, чтобы точно сдержать рвущиеся наружу крики, а ранка за ночь лишь сумела чуть покрыться коркой. В рёбрах ноет, плечо саднит… Не тело, а сплошная изрекошеченная мишень.

Облизав бледные уста, слизывая стекавшую кровь, ощущает во рту её мерзкий металлический привкус, от которого голодный желудок просто сворачивается в узел. Блевать нечем, только если желудочным соком. «Будет плохо», – думает Мерелин, когда рвотные позывы скручивают изнутри. Глубоко вдыхая, и медленно выдыхая, она старается прийти в норму и сдержать тошноту.

Чуть осознав ситуацию и нормализовав состояние, Мерелин берёт осколок зеркала с пола, натягивая край футболки. Сильно надавив на натянувшееся полотно ткани, прорезает её, отрывая небольшой кусок. Откинув самодельный нож в сторону, Мерелин аккуратно складывает ткань в небольшой треугольник, прижимая к кровоточащей губе. Ощущать ещё раз рвотные позывы и хвататься за ноющий желудок ей не хочется. Это слишком больно для её ослабшего организма и искалеченного тела.

Мерелин, измученным взглядом окидывает ещё раз помещение, и, убедившись, что действительно следы парней и их присутствие исчезли, отталкивается, начиная медленно идти в единственную сторону. Прямо, дальше по тропе. Выбор был не особо велик: с одного конца леса пришла она, с другого – явились двое парней, следовательно, ни там, ни там небезопасно и смысла в тех направлениях двигаться нет, в другой стороне она слышала волчий вой, что пугал её гораздо больше тех, кого она встретила минувшим вечером. Или глубокой ночью.

Продолжая прижимать ткань к губе, иногда меняя её, позволяя крови впитываться в другие чистые участки, Мерелин спускается по каменным ступенькам. Передвигаться после прошедших событий, ощущая боль в каждом участке тела, тяжело: ноги словно сделаны из облака, они кажутся такими невесомыми и одновременно с тем в них будто залили свинец.

Морщась от каждого проделанного шажка, Мерелин, шатаясь, движется по протопанной лесной тропинке, залитой лужами и грязью, сопровождаемая хорошей погодой и щебетанием птиц. Кажется, она немного забыла об осторожности и о том, что надо пристально следить за всем, потому что увидела бы чуть дальше от себя оставленные часами ранее двумя людьми следы.

Глава VI. Трактир тётушки Роуз

Солнце медленно клонилось к закату, отбрасывая последние слепящие кроваво-оранжевые лучи. Вечерело. Звёзды постепенно начинали появляться на небе, отливающим оттенками фиолетового, красного, оранжевого и золотого. Кроны в этой части леса немного расступились, позволяя видеть всё величие природы. Такого красивого небосвода с большими расплывающимися облаками они давно не наблюдали в своих краях. Вместе со своим величием, оно вселяло в них страх. По давним поверьям их родной деревушки Эльвейс столь красочное и кровавое зарево значило лишь одно – битву среди своих.

Старейшина, сгоревший в пожаре, устроенном разбойниками, много говаривал о суевериях, былинах, сказках, историях, поверьях, но, как думал Деймон, в каждом таком рассказе была доля истины. Пусть многие не хотели верить старику, скидывая всё на помутнение рассудка, Фрай был не из тех, кто пропускает подобное мимо ушей: он много слушает, за многим присматривает. Лучше наблюдать из тени, имея возможность выйти в свет, чем всю жизнь прожить как тот, о ком никогда не вспомнят, и будут отзываться в дурном тоне.

Цокнув, сильно сжимая челюсти, Деймон думает о том, что ещё их может ожидать впереди, и как вообще будет обстоять дорога: сколько принесёт боли и страданий, и наступит ли в её конце счастливый финал? Подняв голову, Фрай размышляет над тем, между кем возможна война или расприя в нынешнее время – тогда, когда главным врагом должны стать поражённые болезнью, резко охватившие бо́льшую часть их территорий. Воевать, когда твоя страна, прилежащие города, деревни и другие захолустья заполоняются заражёнными, теряя разум и самообладание, глупо и бессмысленно. Кто останется жить, когда каждый либо умрёт от рук своих же, выживших, или окажется в зубах тварей, которых язык не поворачивается назвать людьми? Правильно, никто.

Полностью погрузившись в мысли, Деймон почти не следит за дорогой, продолжая идти. Его беспокоит то, чего ещё не случилось, но что обязательно случится. Что именно – не знает, но что это что-то будет – уверен.

Периодически шикая, продолжая цепляться за бедро, держа баланс между одной болью и другой, Леон устало плетётся позади. Он вымотался настолько сильно, что, вечно болтливый и докучливый, не желает раскрывать рта. Невыносимо хочется пить, есть, тело ноет, нога болит. В мыслях мечты о мягкой перине, вкусном и сытном ужине, кувшине пенного и красивой девушке под боком. Пошли только вторые сутки, а он уже утомлён и скучает по былым беззаботным дням.

Сейчас Леон, надув губы, побледневшие и высохшие, опускает голову, хмуря брови. Если его скоро ожидает конец, то он хотел бы встретить его в объятиях прекрасной дамы, а не в сопровождении брата и в окружении заражённых. Нет, конечно, умирать ему не хочется: он желает выжить и всё-таки ещё раз увидеть в своих руках податливое женское тело, коснуться мягких розовых уст и развлекаться до самого утра, забыв обо всём. Жаль, мысли не так материальны, как хотелось бы, поэтому, пнув лежавший посреди тропы камушек, Леон недовольно цокает, сильно наступая левой ногой. Боль моментально пронзает конечность. Прикусив губу, Кэрнил останавливается, переводя дыхание, позволяя ступе расслабиться

– Долго ещё? – молчание всё-таки не для него, потому что тишина угнетает и не приносит счастья и радости. – Я… Я знаю, что не должен, но… – он виновато опускает наполненные слезами глаза, прикрываясь чёлкой, замолкая. Он просто не имеет в себе сил договорить.

– Недолго. – Деймон произносит резко, холодно.

– Недолго, бла-бла, – Леон с издёвкой повторяет за Фраем, кривя лицо.

Закатив глаза, Деймон сжимает челюсти, скрипя зубами. Порой, люди его всё-таки раздражают, выводят из себя, а Леон всегда знает, как вывести. Он всегда знает, что нужно сказать или сделать, и когда это нужно сказать или сделать. «Невыносимый», – проскальзывает в голове Фрая, когда он всеми силами сдерживается, чтобы ничего не ответить и не усугублять и без того ужасное положение. Леон слишком ранимый и мягкий, а лишний раз видеть его негодование и слёзы ему не доставляет удовольствия.

Солнце тем временем почти скрылось за горизонтом.

Деймон понимает, что оставаться ночью посреди мрачноватого леса с волками, заражёнными, а также выжившими – не самая лучшая затея. Если им хочется выжить, то ночлег нужно найти как можно скорее. Он был уверен, что помнит эту тропу и что дальше должно быть что-то на подобие их деревушки. Может, что-то меньше, но определённо там, в конце прямой дороги, должен быть какой-нибудь дом. Пусть развалившийся, похожий на барак или сарай, но четыре стены и дырявая крыша будут лучшим местом для сна, нежели совсем ничего.

– Уверен, скоро мы сможем отдохнуть, – Деймон решает немного смягчить ситуацию, подбодрить Леона. Он понимает, что на их плечи свалилось гораздо больше, чем они могли ожидать, и сейчас нужно поддерживать друг друга, а не ссориться из-за пустяков. – Не дуйся… – Фрай через плечо, с усмешкой, смотрит на Кэрнила, заканчивая: – лопнешь.

Леон, до этого момента продолжавший стоять на месте, пряча глаза под копной тёмно-русых волос, зажёвывает губу, еле сдерживая подступавшие смешки. Деймон редко может сказать что-то колкое или забавное, поэтому каждый раз он не может ни смеяться. И в этот раз он не выдерживает, заливаясь смехом.

Деймон, отвернувшись, мягко, совсем незаметно, приподнимает уголки губ, с теплом на душе слушая хохот брата – пусть сводного, но такого родного. В такие моменты он чувствует себя самым счастливым, поэтому Фрай никому не позволит отнять у него это счастье.

– Ой, – Леон спустя пару минут замолкает, смахивая подступившие к уголкам глаз слёзы. – Де-е-ей, потащи меня. Я больше не могу, моя нога просто отвалится сейчас.

Только думая о счастье и о прекрасных моментах, проведённых с ним, приключениях и неприятностях, Деймон закатывает глаза. Развернувшись, он без слов подходит к Леону, вставая рядом и закидывая его левую руку себе на плечи.

– Я та-а-ак те-е-ебя-я-я люблю. Ты же знаешь, братец? – Кэрнил довольно улыбается во все свои ровные зубы, устало смотря на висок Деймона.

– Иди молча, всех тут сейчас своими орами распугаешь.

– Всё-таки ты ужасный, помни это. Снежная королева прям, – Леон прыскает от собственной шутки. – Ого, даже покраснел от своей злобы.

– «Как же было хорошо, когда ты шёл молча», – шальная мысль проскальзывает в голове Деймона, продолжавшего слушать лившийся словесный понос своего спутника. – «Дорога будет долгой…»

––

Путь оказался долгим. Настолько утомительным и длинным, что солнце полностью успело скрыться, перестав редкими лучами проскальзывать сквозь кроны. Деймон не думал, что дорога, всплывшая в его памяти, окажется столь изнуряющей. Ему хотелось довести их до какого-нибудь пристанища до того, как солнце отбросит свои последние лучи.

Придерживая Леона, Фрай с бо́льшей осторожностью осматривается: сейчас, в ночи, находясь лишь под сиянием звёзд, слабо освещающих путь из-за редеющих крон, страшно подумать, кого ещё, кроме них, можно встретить в этой забытой всеми глуши.

Сжимая челюсти, уже не чувствуя желудка и всё ещё изнывая от невыносимой жажды, Деймон еле передвигает ногами. Они шли весь день, лишь иногда делая небольшие перевалы по несколько минут, чтобы добраться до убежища как можно скорее, потому что ни одному из них не прельщала мысль остаться посреди леса ночью.

Лёгкое дуновение ветра приятно щекочет кожу, заползая колючими руками под футболки. Листья деревьев подгоняют пугающим шелестом, а откуда-то сбоку слышится хруст сухой ветки. Атмосфера накаляется. Страх стремительно пытается подкрасться как можно ближе, обхватывая сначала одного брата, более слабого и сломленного, а затем – второго. Чтобы, в конечном итоге, обоих свести с ума.

– Не волнуйся, скоро дойдём. – Эту фразу Леон слышит уже на протяжении нескольких часов. – Скоро. Потерпи ещё немного. – Второе, что слышит Леон на протяжении всего дня.

Он понимает, что препираться или спорить бессмысленно, и потому каждый раз лишь кивает. Кэрнил полностью доверяет старшему брату и знает, что тот ни в коем случае не подведёт. Не все могут знать точную дорогу, и не каждый в такой стрессовой ситуации вспомнит о том, сколько же придётся идти, и что будет ожидать в конце той тропы или другой. Им обоим тяжело, поэтому сейчас важно лишь поддерживать друг друга и разряжать угнетающую атмосферу нелепыми шутками, разговорами и глупыми препирательствами на самые разные темы. Делать всё, чтобы время не тянулось, как слипшиеся от сахара пальцы, а летело, словно выпущенная умелым лучником стрела.

– Леон… – Деймон неожиданно подаёт голос, не узнав себя в нём: сел немного после длительного молчания. – Эй! – он продолжает идти, ускорившись. Тряхнув Кэрнила, заканчивает мысль: – мы дошли.

– Неужели?..

Леон, совсем вымотавшийся, полностью потерявший всякую надежду на ночлег под крышей, поднимает искрящиеся от радости глаза, видя впереди указатель с висевшей под ним деревянной, очень старой, потрескавшейся от времени, табличкой – «Трактир тётушки Роуз». Между слов он смог различить бледный рисунок в форме кружки пива со стекающей пеной по краям. В животе предательски заурчало, а во рту скопились слюни, которые пришлось сглотнуть, представляя, как терпкое холодное пиво вливается в горло.

За скрипевшей вывеской, шатающейся под лёгкими дуновениями ветра, он смог увидеть полуразрушенное здание. Быстро пробежав глазами по его ветхим стенам, местами отсутствующей крыше, Леону показалось, что это больше похоже на какой-то сарай или свинарник, давно покинутый и оставленный в этой глуши медленно сгнивать. Чем ближе они подходили, тем больше и обширнее открывался взору трактир.

Трактир оказался невзрачным. Здание деревянное, сверху, в каких-то местах отсутствует или сгнила, соломенная крыша, покрывавшая тонкие брёвна. Главный вход ничем непримечательный: дверь – слишком маленькая для высоких или плечистых, а рядом разбросаны разбитые бочки и валяется сломанная лестница. С левой стороны был ещё один вход: через него, как понял Леон, выносили помои, потому что запах с той стороны доносился просто ужасный. Не самое лучшее расположение, учитывая, что застоявшийся алкоголь, протухшую еду и прочую грязь вываливали прямо рядом с главным входом. Проходи Леон здесь, когда тут были люди, он бы ни за что не переступил порог такого гнилого заведения: в этой дыре, он уверен, питались лишь настолько бедные люди, что ему их стало жаль. Леон не знал их и не мог знать, но по своей натуре, достаточно ранимой, нежной и романтичной, уже имел к ним сострадание и жалость.