На грани вымирания

Пробегая мимо дерева, больше походившего на скульптуру безумного архитектора, они наклоняются, не задевая торчащие во все стороны палки. Удерживая винтовку одной рукой, второй – таща за собой спотыкающегося братца, Деймон старается не оглядываться, слыша бегущего за ними заражённого. Тот сорвался следом, как только смог сфокусировать зрение и полностью сконцентрироваться на мелькающих вдали тенях. Его конечности болтаются, коленные чашечки готовы вылететь, трескаясь, а слюни болотного цвета вперемешку с чёрно-красной кровью брызжут во все стороны. На траву, на листья кустов, стволы деревьев и камни.

– Не смотри! – говорит Фрай, в очередной раз пригибаясь, чтобы не получить веткой в глаз.

– Я не смотрю! – Кэрнил кричит в ответ, обернувшись.

Он спотыкается, с грохотом падая на живот, выставив руки. Футболка порвалась, оголяя пресс; ладони заляпаны грязью и кровоподтёками, из которых сочатся небольшие бусины алой жидкости; ткань штанов на коленах изодрана, покрыта маленькими дырочками.

Сзади слышатся топот кривых ног и странное бульканье с чваканьем.

– Вста… – Фрай не договаривает, замолкая, видя возле Кэрнила оторванную худенькую руку, полностью покрытую кровью и грязью.

Очи цвета чистого неба расширяются от увиденного, рвотный рефлекс срабатывает мгновенно, и Леон, встав на больные колени, блюёт. Остатки пищи и, по бо́льшей части, желудочный сок, забрызгивают собой всё, в том числе и грузные ботинки Деймона. Юноша хмыкает, языком тыкая во внутреннюю сторону щеки. Кэрнил виновато поднимает глаза, стоит на четвереньках и тыльной стороной ладони вытирает остатки блевотины с губ.

– Вставай! – Фрай перебарывает себя, отвращение к рвоте и телесным частям, поднимая лучшего друга детства.

– Нам не сбежать! Не сбежать! – Леон истерит, вешается на старшего брата, проливая хрустальные слёзы на тёмную кофту.

Звук звонкой пощёчины эхом разносится по округе, растворяясь в туманной гуще. Леон застывает, хватаясь за краснеющую щёку. Заражённый слышится по громким шагам всё ближе, вокруг них лежит разорванное на несколько частей тело.

– Дурак, – Фрай ядовито выплёвывает слово, винит себя за несдерживаемую агрессию, но берёт младшего брата под локоть, начиная бежать. – Не отста-а-а-а-а!.. – его крик слышен на многие мили, когда он спотыкается, начиная кубарем катиться с обрыва.

Тёмно-русые волосы Леона взмывают вверх, он летит вниз, оставляя гусеничный след. Грязь ошмётками разлетается в разные стороны, пачкает всё: одежду, оголённые участки тела и волосы. Заражённый сзади останавливается, гортанно рычит, теряя своих жертв в тумане, поглотившим подножие склона.

Деймон кряхтит, тяжело стонет, поднимается на дрожащих ногах, отхаркивая грязь и вытирая её остатки с лица чистыми местами кофты. Протерев глаза, переводит взгляд на получистого друга, сидящего с искрящимся от радости лицом.

– Впервые я чище, чем ты. Ха! – Леон устало вздыхает, ёрничает, но поднимается с аккуратностью, держась за ушибленное место на плече правой руки.

– Уходим, пока он не догадался спрыгнуть.

– Если он это сделает, то развалится.

Закатив глаза, Фрай недовольно что-то бубнит себе под нос, вытаскивая длинный волос изо рта. Звёзды рассеивают тусклым сиянием оставшиеся пары туманной завесы. Вокруг темнота, но лунный свет, пробивающийся сквозь густые кроны деревьев, трепетно, но бессмысленно освещает путь.

Они устали. Безумно утомлённые и голодные, жаждущие глотка воды, чистых постелей с одеждой и тёплого очага, плетутся по грязевым лужам, смотря под ноги.

Никто из них не хочет нарушать наступившее спокойствие: оба идут размеренно, держатся за покалеченные места, вздыхают и хватаются за животы, когда те издают характерное урчание в связи с нарастающим голодом. В горле неприятно жжёт, хочется его смочить, чтобы перестать чувствовать вкус грязи на языке. «Дерьмо», – думает Фрай, делая очередной шаг, со всплеском падая, поскальзываясь на плоских береговых камнях.

– Это вода! – Леон почти ревёт, от большой радости визжит и подбегает, отталкивая товарища.

Брызги разлетаются из-за тяжёлой туши Деймона, которая заваливается набок. Теперь, сидя полностью мокрым, он опускает руки в долгожданную влагу. Они дрожат, получая неправильные сигналы мозга, который сам не верит своим ощущениям. Вымыв ладони, протерев лицо, Деймон жадно пьёт. Он даже не обращает внимание ни на грязь, разбавившуюся с водой, ни на ночь, подкравшуюся так незаметно, ни на задорные визги сводного брата. Сейчас у него одна цель – наполнить до краёв опустевший желудок.

***

Идти оказалось намного сложнее, чем думалось. Тело перестало болезненно реагировать после нескольких часов нескончаемого движения. Вот только дыхания едва хватало, ведь рёбра ныли каждый раз, когда необходимо было получить хоть немного кислорода. Похоже, что всё же ушиб был сильнее. Жажда также не отставала от своей спутницы, ожидая её провала в ближайшие минуты, а привкус крови на языке только провоцировал данное чувство.

Благодаря силе воли, девушка продолжает шагать, упрямо держа направление в неизвестность, но не спешит теперь делать перерыв. Если она сейчас позволит эту слабость, то больше не сможет найти в себе сил.

То ли ангел, то ли демон сжалился над своей мученицей, но буквально через пару шагов ей встречается невысокий склон к водоёму.

– Наконец-то, – голос тихий и слабый, что Мерелин пугается, не узнав в нём себя.

Она сразу пытается придумать, как спуститься с минимальными потерями и без получения новых царапин, как тут же из самых глубин леса раздаётся выстрел, заставляя тело замереть, словно его в одночасье наполнили свинцом. Люди. Именно такой и была первая мысль, пулей пронзившая голову. Неужели поблизости могут оказаться не заражённые? Но огонёк надежды пришлось затушить на корню, не позволив распалиться. Не может в этой глуши блуждать обычный люд. Нет. Просто невозможно. А вот разбойники или душевнобольные, лишившиеся ума и творящие жестокие деяния, вполне могут располагаться где-то рядом. Где, как не в этой местности, они могут выплеснуть весь свой негатив и неважно, кто это будет: простой смертный или заражённые. Они давно потеряли границы дозволенного – у их принципов больше нет ограничений.

Оглядываясь, медля, она вздрагивает, слыша второй выстрел.

Не желая больше оставаться на открытой местности, Мерелин начинает потихоньку двигаться вниз. Теперь она старается ни о чём не думать – да особо и не хочется заполнять голову мрачными мыслями или выдвигать какие-либо предположения касательно недавно раздавшегося выстрела. Опасность грозит со всех сторон, поэтому смысла стоять на месте нет. Нужно просто идти вперёд. Нужно просто идти хоть куда-то.

Спуститься аккуратно не получается и, заскользив по земле, тело катится кубарем. В который раз тихий стон боли срывается с губ, когда швы на руке из-за неосторожного падения расходятся, и в рану начинает попадать пыль вперемешку с грязью. Мучения затмевают глаза, напоминают о том, что она всё ещё жива – и девчушка готова выть волком от такого. Как за такой короткий промежуток времени она смогла стать такой плаксой? Почему подобные события что-то ломают в психике? И самое главное, как с этим справляются другие? В чём находят своё успокоение, когда приходит понимание собственного одиночества?

– «Ты сможешь!» – Мерелин даёт себе мысленные указания, сжимая в кулаках влажную почву, стискивая зубы и улыбаясь кровавыми устами. – «Смогу и докажу себе, что больше ничего не сможет меня сломать. Никто и никогда. Смогу, потому что должна. Нет, обязана! Да, обязана отомстить врагам: неважно как, но здесь я не останусь. Нет…»

Подняться уже просто не представляется возможным, поэтому до воды приходится добираться ползком. Но как только ладони, сложенные в подобие лодочки, подносят необходимую жидкость к бледным губам, тело начинает приходить в себя. Вода отчаянно пытается выскользнуть из плена, но, ещё несколько раз проделав одно и то же действие, Мерелин удаётся справиться с мучавшей её жаждой, практически избавившись от приевшегося привкуса металла.

Теперь внимание привлекает открытая рана, которую желательно чем-то прикрыть и в голову ничего лучше не приходит, чем оторвать рукав от футболки: тот всё равно едва держится, поэтому пусть лучше послужит на пользу. Ткань мгновенно оказывается в воде, чтобы хоть немного ту отстирать от грязи. Сложив её, хорошенько намочив и поднеся к глубокой царапине, выжимает содержимое на кожу. Мерелин не сдерживается: незамедлительно слышится шипение, а слёзы начинают застилать глаза. Только поплачет она после того, как всё сделает.

Промыв рану, кровь юркой струёй стекает и капает на примятые к поверхности земли тонкие стебли травы, оставляя незаметный след. Сдержавшись от крика, до дрожи стиснув челюсти, прикладывает оторванный кусок вещи, в одночасье впитавший алую жидкость.

Взглянув на отражение, Мерелин не узнаёт себя в очередной раз: такой пустой и потерянный взгляд пугает больше всего. Волосы растрепались, поэтому, стянув резинку, она собирает их в хвост, но получается ещё хуже, чем было до этого, ведь больная рука отказывается работать. Оставив всё, как есть, и просто умывшись, стирая с лица кровь, Мерелин поднимается, придерживаясь за палку, которая до этого валялась рядом. Делая на неё основной упор, начинает движение вперёд. Вперёд к грядущим переменам в жизни, подстерегающим на каждом шагу.

Дневное время суток движется к окончанию. Этот отвратительный день уже через считанные часы закончится, оставив после себя только горечь потерь и чувство сожаления. Солнце уже успело наполовину спрятаться за горизонтом, освещая могучие кроны бардовым оттенком. Птицы, парящие в поднебесье, начинают путь вслед за потухающим светилом, как будто пытаются скрыться от наступающей тьмы. Звуки в округе стихают, что нагоняет ещё бо́льшей жути, потому что это какая-то неестественная тишина.

Затишье перед бурей.

В очередной раз раздаётся раскат грома и небо, которое было освещено последние часы, за секунду мрачнеет. Всё вмиг погружается во мрак, вот только днём он пугает намного меньше, чем при наступлении сумрака.

Дыхание Мерелин учащается, как и биение сердца, когда холодный порыв ветра бьёт прямо в лицо, принося с собой неприятные шлейфы смерти и гнили. Такие ужасно тошнотворные и отвратные, окончательно впитавшиеся в эти земли за несколько месяцев.

В голове нет ни одной мысли, чтобы остановиться, когда идти становится всё тяжелее, а присохшая тряпка к ране уже успела затеряться по пути. Теперь глубокие царапины напоминают о себе жжением, тело стало слишком тяжёлым, на лбу выступила испарина. Хотелось прилечь, чтобы банально передохнуть, но оставаться посреди леса одной – такое себе решение. Вопреки своим желаниям приходится продолжать движение.

Вот только идти долго больше нет необходимости: впереди виднеется какой-то тёмный силуэт, смутно напоминающий подобие горки. Подсознание шепчет, что так не бывает. Словно мираж в пустыне, не появляется просто так на пути строение, но направиться более некуда, поэтому девушка, едва держась на ногах, движется в том направлении.

При приближении к дому ощущение опасности только усиливается. Само строение одним видом ужасает, заставляя табун мурашек пробежать вдоль позвоночника.

По периметру территории растут молоденькие, но уже вполне высокие стволы деревьев. Тяжёлые ветви опущены к земле из-за собственного веса, что ломает их пополам. Другая половина, находящаяся по правую сторону от некогда жилого дома, лысая, и только редкие сухие ветки тянутся в непонятном направлении: то вверх, то в стороны, напоминая издали силуэты людей, повесившихся здесь. На стволах чётко видны царапины от когтей. Трава в этом месте не примята, а значит здесь мало ходят. Да оно и понятно: в такой глуши редко кто будет ошиваться. Следовательно и следы хищники оставили в то время, когда здесь ещё кто-то жил, иначе бы давно уже показались, только почувствовав в воздухе колыхание и запах свежей дичи.

Густые ветви от порывов ветра качаются и создают подобие скрипа, внушая дикий ужас, переходящий в панику, чего никак нельзя допустить. Под ногами что-то твёрдое и гнилое, развалившееся сразу от тяжести тела, но от испуганного взгляда не ускользает кукла: вся грязная, а корпус игрушки разделён на две части. От мысли, что здесь могли быть дети, становится плохо. Они явно не заслужили такой жизни, совсем беззащитные и испуганные, смотрящие на этот мир потухшими глазками, некогда блестящими от представления будущего. Нечестно!

Сейчас мир меняется полностью. В этом мире выживает сильнейший и, как бы ни хотелось быть слабой, больше это невозможно. Не в этой жизни. И юная девчушка осознаёт это ещё более остро. Стиснув зубы, бросив уверенный взгляд назад, она намеревается попрощаться с прошлым, чтобы ничего не тянуло вниз, но…

Мерелин смотрит в сторону заросшего дома. Некогда крепкая кирпичная стена развалена, а из неё, на волю из каменного заточения, произрастают дерево и мох. Стена снаружи заляпана непонятной жижей и оплетена дикой травой, хорошо скрывая это место от чужих глаз. Крыша давно прогнила и провалилась наполовину внутрь, рядом валяются только несколько обломков; вторая половина держится благодаря балке, принимающей основную нагрузку на себя.

Долго не раздумывая, Мерелин беспрепятственно проходит сквозь дверной проём.

Внутри пахнет пылью и плесенью, а рассмотреть что-то просто не представляется возможным, поэтому, пройдя чуть дальше, Мерелин валится без сил. Паутина на потолке и её хозяин находятся с краю. Рядом валяются куски штукатурки, глины, камни.

Когда в ладонь попадает неопознанный острый объект, не думая, она оставляет его, как оружие, для самообороны в случае непредвиденной ситуации. Чтобы не лежать просто так в незнакомом и пока не вызывающем ничего, кроме опасения, месте, девушка подползает ближе к стене, притягивая колени к груди. Обняв их, она пытается хоть как-то согреться. Опершись головой на шероховатую поверхность, не позволяет себе прикрыть глаза. Даёт время организму немного передохнуть от движения, но провалиться в сон никак непозволительно, поэтому в голове прокручивается план дальнейших действий. Когда она слышит непонятные шорохи снаружи, то лишь горько усмехается, ведь, очевидно, звери загнали её в ловушку. В любом случае – она готова принять свою реальность, кроме той, где придётся сдаться без боя.

***

Вновь зачерпнув чуть загрязнённой жидкости, юноша смывает последние остатки грязи с лица, после стягивая сильно испачкавшуюся кофту, оголяя торс. Капли воды стекают по рельефному телу, смачивая линию камуфляжных штанов, неряшливо сидящих на поясе с выпирающими тазовыми косточками. Тёмные волосы с мокрыми кончиками свисают, застилая взор, – и так ничего не видно из-за кромешной ночи, помимо участков света от отблёскивающей луны, так еще и непослушные пряди мешают. Он сдувает их, трёт ткань в воде, смывая присохшую грязь. Получается весьма скверно, но ему сейчас и такое будет по душе.

Мрачные глаза застилаются слёзной пеленой: вода медленно скапливается в них до половины, стекая по бледным щекам. Осознание всего случившегося настигло его лишь сейчас —под этим звёздным небом, скрытым за кронами, ночным светилом, редко проблёскивающим, и после игры в догонялки от самой смерти. В груди образуется необъяснимая простыми словами пустота. Ему больно и невыносимо видеть образы приёмных родителей при каждом взгляде на Леона, ведь тот собрал в себе их лучшие черты: голубые глаза любящей матери, её нежность кожи и звонкий смех, а от отца достались густые брови, чрезмерная похоть и навязчивость.

– Ты плачешь? Никогда раньше не видел твоих слёз, – Кэрнил в недоумении, спрашивает без зазрения совести, не задумываясь над словами и их произношением.

Фрай молчит. Он не привык перед кем-то отчитываться, поэтому просто проводит влажной ладонью по лицу, умываясь от ошмётков грязи и стекающих слёз.

Вдали слышится продолжительный волчий вой.

Откуда-то издали его отголоски долетают урывками, заставляя обоих напрячься и повернуть головы в предполагаемую сторону исходившего звука. По лесу вихрем проносится ветер, шелестя листвой и пугая путников ещё сильнее, когда изогнутые ветки скрипят подобно старой хлипкой половице в гниющем доме. Вставший в горле ком с усилием удаётся сглотнуть. Успокоение настигает уставшие умы после долгого похода только тогда, когда уханье совы неожиданно слышится с западной стороны. Неожиданно настолько, что Деймон вздрагивает, роняя кофту, а Леон нервно хихикает, начиная грызть ногти правой руки.

– Хочу… хочу к маме, – Леон слёзными глазами смотрит по сторонам, жалобно скулит и всхлипывает, шмыгая.

Парень, склонённый к воде, вскидывает голову, убирая мешавшие пряди, медленно поднимаясь с корточек. «Иди сюда», —думает Фрай, кладя мокрую ладонь на ранее белую футболку, притягивая плачущего брата. Он успокаивающе водит большими руками по вздрагивающей от всхлипов спине, шепчет умиротворяющим голосом ласковые слова, крепче обнимая, кладя голову на плечо.

– Леон… – зовёт тихо, аккуратно. Приподнявшись, смотрит в глаза, продолжая: – мы справимся, веришь?

Обхватив покрасневшее от слёз лицо, лбом касается его лба, улыбаясь и не веря собственным словам, которые ему хватило сил произнести. Не может быть всегда так радужно, как сегодня.

––

Туман рассеялся. После него остались только некрупные капли росы, да и ощущение опустошённости и страха. Пугающего вида деревья проросли вдоль лесной тропки, ведущей в самую глушь, но именно наличие протоптанной полосы позволяет юношам без колебаний ступать по ней, надеясь по её окончанию достичь более благоприятного места для ночлега. За спинами остаются только прозрачное озеро с гладкими камнями, заляпанная грязью и брызгами крови прорастающая около него трава и песчаная почва.

Волчий вой не тревожил их после последнего раза, а совиное уханье лишь придавало сил без сомнений ступать дальше и не оборачиваться. Маленькие камушки разбросаны по протоптанной тропинке, которая, на вид, повидала за своё существование немало всякого. Луна беспристрастно скрывается за плывущим тёмным облаком, вовсе исчезая, погружая всё во мрак, когда где-то сверкает яркая молния. В этой части леса деревья то льнули друг к другу, то отдалялись, словно находясь в ссоре, позволяя местами глядеть на проглядываемые участки неба.

Леон вздрагивает, прижимая дрожащие руки к широкой груди: внутри бушует ураган из смеси страха, сомнений и жалости к себе. Зрачками рыскает по округе, всматривается в самые пугающие, почти чёрные уголки меж деревьев, поддаваясь игре своего воображения. Кажется, там пляшет какое-то странное на первый взгляд существо: его длинные руки болтаются из стороны в сторону, худосочное тело вертится вокруг собственной оси, ноги в коленях согнуты под неправильным углом. Оно танцует какой-то не поддающийся объяснениям танец, манит к себе крючковатым пальцем и омерзительно улыбается, обнажая белоснежные остроконечные зубы. На лице Кэрнила возникает множество различных эмоций, он гулко сглатывает и дрожит всем телом, будто тростинка от порыва бушующего ветра.

– Соберись! – Деймон возникает из неоткуда прямо перед ним, щёлкает пальцами и говорит слишком громко, чтобы снять пелену с взора младшего брата. Пусть и сводного.

– Я… – юноша встряхивает головой, начиная жадно хватать ртом воздух, озирается и устало вздыхает, понимая, что попал в сети собственной головы. – Прости меня. Пойдём, я уже устал, – дремота одолевает незаметно, заставляет его зевать до скопления слёз в уголках глаз и со стоном выдыхать.

Они ступают дальше. Вид в округе однотипный, местами встречаются поваленные деревья, обильно покрывшиеся мхом. На данный момент Деймон понимает, что такой ориентир недостаточно точен, так как это растение, завладевшее стволом древа, обросло его со всех сторон, а не только с северной.

Глава IV. Стечение обстоятельств

Лёгкое шарканье тихим эхом проносится меж лесных деревьев, теряясь в дуновении ветра. Слабые порывы стихии обдувают продрогшие от вечернего холода тела, заставляя поёжиться и обхватить себя руками, покрывшимися мурашками. Ещё не до конца высохшая одежда неприятно липнет к уставшим путникам, от неё веет смрадом из пота, грязи и крови, и этот будоражащий сознание коктейль заползает в ноздри противными червями. Деймон отхаркивает сгусток скопившейся слюны, еле удерживая равновесие. Невыносимое чувство голода, навалившаяся усталость и недосып дают о себе знать.

Кэрнил подхватывает его по правую руку, позволяя опереться на себя и, слабо передвигая ногами, двигаться дальше. Нельзя оставаться посреди тёмного леса одним.

Краски вокруг сгущаются, с каждым сделанным шагом становится всё темнее; глаза настолько медленно привыкают к мраку, что пляшущие вдали белые огоньки начинают пугать после длительного всматривания в одну точку. Лёгкая дрожь пробивает Фрая, когда на макушку обрушивается капля дождя. «Надо быстрее найти укрытие», – думает Деймон, поднимая глаза к мрачному небосводу, выглядывающему из-за густых крон, опираясь на Леона.

Вдали слышится очередной раскат грома, сопровождаемый молнией. Капли дождя усиливаются, барабаня по листве деревьев, словно крупный град, настигая заблудших в недрах лесной чащи путников врасплох.

– Просто прекрасно, – проговаривает Леон, наклоняя голову. Его начинает бить мелкая дрожь от дуновений ветра и достаточно прохладного ливня.

– Надо идти быстрее… – Деймон не желает договаривать окончание предложения, понимая, что не способен выговорить слова, относящиеся к болезни или… смерти.

Тяжёлый ком подкатывает к горлу, вынуждая замолчать и ускорить шаг, уже не обращая внимания на безопасность: сильный ливень не даст хищникам, людям или мертвецам услышать их.

Периодические молнии освещают им путь ровно настолько, насколько позволяют редкие кроны деревьев, после снова погружая местность во мрак. От этого приходится идти буквально наощупь, совсем не разбирая дороги и не слыша ничего, кроме барабанящего по листьям, траве, стволам деревьев дождя, безжалостно обрушивающегося на землю. Парни срываются на бег, когда дождь, будто не собирающийся прекращаться, только усиливается.

Бежать приходится аккуратно, еле разбирая дорогу, выставив руки, чтобы не наткнуться глазом на торчащую в сторону ветвь многовекового дуба или величественной сосны, прихватив в придачу и парочку высохших иголок.

Очередной раскат грома оглушает округу, когда Леон, пробегая мимо большого валуна, поскальзывается на опавшей листве: его нога беспрепятственно проезжает по листьям, измазанным в грязи. Он не успевает за что-либо ухватиться или понять, что происходит, как оказывается в грязевой ванне, громко постанывая от боли.

– Кажется, я подвернул ногу. Как же больно, – Кэрнил приподнимается на локтях, пытаясь пошевелить левой ногой, когда она на это действие лишь отзывается неприятным резким покалыванием. Прикусив губу, морщит лоб, сощурив глаза.

– Давай, помогу.

Старший брат подходит аккуратно сзади, широко расставив ноги над образовавшейся от проливного дождя лужей, чтобы ненароком тоже не очутиться рядом с несчастным и не потянуть от падения мышцы.

– Ну же, оттолкнись здоровой ногой, кабанчик, – Деймон подхватывает младшего брата за подмышки, начиная тянуть, помогая подняться.

Леон шипит от боли в левой лодыжке, полностью обмякая в руках Фрая, правую ногу подтягивая в колене. Он шумно выдыхает, наклоняя голову ниже, стараясь скрыть лицо от рьяных капель, делая опор на всю стопу и помогая себя поднять без лишних движений и усилий.

Парень тушуется, вздрагивает, когда от яркого проблеска молнии освещается уродливое строение разрушившегося давным-давно дома впереди. Леон с неприятным покалыванием в ноге опирается на грудь брата, продолжая висеть на его руках, пристально смотря на жуткие кирпичные стены, овитые лесными обитателями: плющом, мхом и древесными корнями. Пугающие сознание во тьме крючковатые образы вынуждают сглотнуть грузный в горле ком с небольшим усилием, делая упор на здоровую ногу и приподнимаясь при помощи Фрая.

– Надо идти, переночуем там. Далеко с тобой нам всё равно не уйти, – Деймон горестно усмехается сложившейся ситуации и понимает, что, если бы не ускакавшая от звука выстрела в глубине лесной чащи лошадь, они бы спокойно уже ночевали в каком-нибудь более укромном месте, перевязав подручными средствами все возникшие по пути раны.

Только вот ран бы не было, если бы пугливая кобылица не умчалась прочь со всеми вещами!

– «Однако не думал, что когда-нибудь так скажу: я плохо закрепил винтовку», – думает Фрай, поправляя оружие за спиной, и подхватывая сводного брата за руку.

– Пойдём как муж и жена, милый друг? – Леон язвит, придавая мрачной атмосфере хоть каплю ясного света в конце тоннеля, прижимаясь плотнее и кладя голову на плечо.