Побег

– Так я же вам уже всё рассказала! Триангуляция эта меня интересовала лишь постольку-поскольку. Главной целью моего присутствия на борту астростанции «Эпиметей» были переговоры с эффектором Превиос. В остальном я не уполномочена вдаваться в детали наших там приключений, для этого есть куда более вовлечённые в процесс свидетели в лице астрогатора Ковальского и трёх дайверов с «Джайн Авы», уж первый из них вам вполне доступен, допросите его.

– И ваше, хм, общение с эффектором Превиос… – елейный голос Даффи звучал в тот момент так, будто его засахарили в меду и на блюдечко положили. От него у Судьи аж скулы сводило. – Оно ограничивалось исключительно обсуждением?..

Просекьютор проделал в конце некий сложный приглашающий жест.

– Вопросов, касающихся её искры, – внезапно ледяным тоном отрезала советник. Ни искорки веселья в нём отныне и до самого конца их беседы не прозвучало. Словно с той стороны разом захлопнулась резервная бронепластина.

Сколько в дальнейшем Судья с Даффи не бились, аудиенция на этом была закончена. Что ж, и правда, засиделись, будем сворачиваться.

Однако напоследок, когда они уже стояли, собираясь напоследок вежливо распрощаться, у внешнего люка гостевой секции, объединявшей кают-кампанию и несколько импровизированных переговорок, Судья всё-таки решился задать последний, ключевой вопрос, что мучил его с самого первого знакомства с ирнами.

– Советник, скажите, и всё-таки, если дело касалось исключительно её и вашей искры, то зачем было оставлять вашу наперсницу в столь щекотливом положении здесь, на «Тсурифе»?

Ирны в ответ коротко переглянулись, и Судья дорого бы дал за то, чтобы понять прозвучавший между ними в тот момент немой диалог.

– Вероятность того, что я могла не вернуться из той экспедиции, была критически велика. Так что мне пришлось действовать решительно. Прощайте, Судья. Надеюсь, вы всё-таки закроете это дело.

И обе тут же привычно растворились в небытие.

– Ловко они, никак не могу привыкнуть к этому фокусу. – генерал театрально огляделся, как бы высматривая, куда могли запропаститься на ровном месте две девчули. – Как они там сказали, мы мол слишком заметные среди вас? Ню-ню.

– Даффи, вы как всегда невыносимы.

Тот в ответ только плечами пожал, мол, с кем не бывает.

– Если бы моё удовлетворительное поведение хоть на что-нибудь в нашем деле влияло, уж поверьте, я был бы шёлковый, и попеременно заглядывал каждому чужинцу в рот или что там у них, рострум, – хмыкнул доблестный представитель высшей межпланетной журидикатуры, – однако, как я заметил, показательная обидчивость ирнов, равно как и их же показная насмешливость, это каждый раз выходит не более чем довольно топорный отыгрыш дурной пьесы, написанной не нами и не для нас.

– Думаете, они нас всё это время успешно водят за нос?

– Да ничуть не бывало! – с этими словами Даффи схватил из лотка фабрикатора свежее яблоко и с громким хрустом его надкусил. – Нам бы они ни не стали врать, слишком много чести, в том-то и дело что они говорят правду. Не всю, строго дозировано, но всё-таки правду. Такой, какой они её понимают. А понимают они в этом деле о трёпаных «глубинниках» примерно ничего. Но в одном они правы, благо тут им уж всяко виднее – летящие не стали бы эскалировать ситуацию столь изощрённым способом, покрадая где-то наши же изделия, загодя закладывая их в недра звёзд, а потом чего-то выжидая. Зачем бы им это стало необходимо?

– Чтобы отвести от себя подозрение? – Судья в задумчивости почесал переносицу. – Не зря же они прятались всё это время.

– А вот и нет. Если наши непрошеные спасители чем-то и знамениты, так это той грацией, с которой они упорно собирают все расставленные им по пути грабли. У этих космачьих птах развито гипертрофированное чувство долга, и пускай они сто раз наступят на горло своей песне, но не сдадутся и продолжат переть вперёд, как таран. Если они спрятались, то исключительно потому, что это был единственный способ продолжать свою миссию.

– Это какую же? – Судья окончательно запутался в построениях Даффи.

– Да нас с вами спасать, неумных!

– Не понял. Сидеть в засаде и, по словам их же разжалованного посланника, готовиться нас, в случае чего, изничтожить, это какое-то очень странное спасение!

– Выходит, во всех остальных случаях они бы нас и вовсе давно уже к ногтю прижали. А так – смотри-ка, дают шанс. Да и какой им смысл шарашить собственный Барьер килоновами, если можно попросту его отключить!

Судья каждый раз удивлялся просекьютору при подобных его словах. Генерал Даффи доедал яблоко со спокойствием античной кариатиды, попирающей главою своды старинного террианского храма. Просто спасаем мир, ничего особенного. А не сдюжим – так ему так и так каюк.

– Полагаете, они могут?

– Могут в смысле технической возможности? Наверняка! Зная историю этой расы, вряд ли они лишили себя такой возможности по доброй воле. Держать дактили на большой красной кнопке, как это похоже на Симаха Нуари!

Да уж, хмыкнул про себя Судья. Даффи между тем продолжал рассуждать, помахивая вольготно перекинутой через подлокотник кресла ногой:

– Так что не нужны им никакие тайные планы и хитрые игры. Наши трёпаные спасители – те ещё хитрованы. Чего стоило тому же Илиа Фейи просто не лезть в конфликт между контр-адмиралом и Воином? Насколько бы меньше теперь было у всех головняка!

– Но мы с вами, в таком случае, так и пребывали бы в неведении о происходящем?

– Да, и сидели бы спокойно по домам, делом были заняты, а не торчали бы тут на «Тсурифе» пятый год!

– Звучит так, будто вы чем-то недовольны, генерал.

– Генерал лампасы обмарал, – проворчал Даффи. Отчего-то он совсем не любил, когда ему напоминали о собственных регалиях. – Вы посмотрите на нас, Судья, что мы тут делаем вообще?

– Расследуем обстоятельства! – веско уточнил Судья, снова машинально хватаясь за несуществующий молоток. Да что ж такое!

– И как прогресс?

– Не очень.

– Вот то-то и оно. Складывается такое впечатление, что только нам двоим по всём Секторе не пофигу, что именно там произошло, подумаешь, подложили «глубинники», саданули ими так, что вся Цепь ходуном ходит, ну и что, фигня-война, дело-то житейское!

– Так что же нам, всё бросать? Сами же видите, вопрос важный, хоть и нет по нему особого продвижения.

Тут Даффи внезапно собрался, встал каланчой посреди помещения, нехорошо сощурясь и как будто что-то про себя прикидывая.

– Мне кажется, мы тут с вами засиделись, Судья.

– «Тут»? Это где конкретно «тут»?

– На станции этой. Здесь давно уже ничего толком не происходит, большая часть наших фигурантов потихоньку разбрелась по Галактике, даже ирны вон завтра улетают, а уж они тут всю дорогу торчали, как приклеенные – кстати, почему? Контр-адмирал бывает раз в пару месяцев, не чаще. Превиос так и не объявилась. «Три шестёрки» и вовсе буквально испарились. Так чего мы ждём?

– Предлагаете выдвигаться в разведывательную экспедицию? – Судья неожиданно для самого себя явственно расслышал в собственном голосе ехидные нотки. Надо же, набрался всё-таки у Даффи его дурной манеры. И тот, разумеется, тут же отреагировал:

– Не язвите, Судья, вам совсем не идёт. Но общий смысл ровно такой. Следите за руками – мы уже опросили всех, кого могли, но не сумели толком отбросить ни единой гипотезы, и самое главное, я отчётливо понимаю, что у этого балагана есть ещё как минимум несколько ключевых участников, об истинных интенциях которых мы до сих пор понятия не имеем. А некоторых даже и по именам – не очень знаем.

– Ну, хорошо, намерения Воина и этой вашей Немезиды…

– Не туда копаете. Все эти Избранные с их искрами гремучими – с ними пускай Конклав разбирается, не нашего ума дело. Смотрите, – Даффи начал картинно загибать пальцы: – Доктор Ламарк, чья группа в своё время и воплотила в железо те самые «глубинники» – он вообще где? Почему не на допросе? Налетевшие сюда представители Семи Миров, не исключая нас с вами – отчего мы уверены, что по крайней мере некоторые из них, если не сразу многие, не вовлечены в этот самый заговор изначально? Лично меня, чего уж там скрывать, отправили сюда при весьма сомнительных обстоятельствах. Да и, к слову сказать, не слишком ли много в этой истории, например, банально угнанных кораблей? Я насчитал минимум пять, и это только те, о которых мы знаем. Бардак! – резюмировал просекьютор и тут же направился к выходу.

– Вы куда? – тоскливо поинтересовался Судья. Ему на станции нравилось, тут с годами стало как-то привычно и даже уютно, покидать её вот так внезапно было вовсе не с руки.

– Отдам распоряжение Чимпану готовить «Ларри Эхо Хоук» к отлёту. Корыто застоялось.

– И куда же мы, простите за любопытство, направимся?

– Пусть это будет для вас сюрпризом, как и всех прочих, коих мы незамедлительно оповестим по прибытии.

И с этими словами решительно вышел.

На такое Судья мог только поморщиться. Он терпеть не мог сюрпризов. Если его жизненный опыт его чему-то и научил, так это простой максиме – жди от них беды.

И всё-таки хорошо живётся людям с реактивным характером. Что бы ни творилось вокруг, эти ребята из межпланетной журидикатуры не спасуют, у них уже готовы два разных плана на этот счёт, один другого коварнее. Некогда объяснять, прыгаем в гермолюк!

Хотел бы Судья быть таким же скорым на подъём.

Им поди не привыкать прыгать с планеты на планету, неся мир и справедливость малым сим. Было бы любопытно посмотреть на них в деле, на «Тсурифе» они и правда кисли без надобности, поминутно суя свой любопытный нос в чужой вопрос. Вон, даже до ирнов докопались. Сама по себе история их появления на станции уже была ходячим анекдотом. Заходит ирн в бар. В тикающем саркофаге. Примите под роспись доставочку. Да уж.

Темнят девчули, с самого начала темнят. Но к триангуляции фокуса они и правда скорее всего никакого отношения не имеют. В отличие от всех остальных, не исключая безвременно погибшего Кабесиньи-второго, не путать, как говорится, с его коллегой Кабесиньей-третьим.

Эх, допросить бы его ещё разок, уж больно мутными звучат его объяснения про множественность событий в его памяти, глюках бортового станционного квола и пропащем бэкапе за сутки до катастрофы с «тремя шестёрками». Удобно, чертовски всё выходит удобно!

Впрочем, Судью с самого начала пригласили на борт «Цагаанбат» исключительно в качестве свидетеля. Не его дело расследовать случившееся, это всё так, любительство со скуки, тоже мне, непьющий космический частный детектив Миджер Т. Энис, эсквайр. Это вон Даффи с ребятами пускай след берут, у них хватка железная – не разожмёшь. Наше же дело маленькое – мотать на ус, держать ухо востро и вообще не зевать. Большего от тебя никто и не требует.

Однако согласного его роли в происходящем смирения Судья у себя на душе отнюдь не ощущал, напротив, с годами впитывая, как губка, все эти смутные знамения и сбивчивые показания, он начинал ощущать в себе зреющее чувство незримой причастности к случившемуся. Ему было не просто не всё равно, кто взорвал «глубинники» и каким образом триангуляция фокуса повлияла (или повлияла бы) на судьбы всего человечества, он с каждым новым днём бесконечного из расследования всё сильнее чувствовал эти незримую связь между множеством обрывочных фактов, которые в итоге и должны были привести его – именно его, не Даффи или кого другого – к заветной разгадке.

Так почему же он по-прежнему оставался столь инертным? Почему сам не требовал от Даффи покинуть «Тсурифу-6»? С этим он тоже однажды разберётся.

А пока настала пора, пожалуй, собираться. Флаг-капитан Анатоль Чимпан хоть тоже балбес балбесом, но Судья уже успел заметить, что получив прямой приказ, тот становился невероятно, фантастически расторопным. А значит, времени на сборы у Судьи совсем в обрез.

Только тут он сообразил, что по привычке слишком углубился в собственные мысли, перестав толком следить на происходящем вокруг. А на этой космачьей станции за подобное легкомыслие быстро и сурово карали.

Вот и сейчас, только попытавшись сделать шаг вперёд к заветному люку, Судья запоздало сообразил, что дорогу ему преграждает чёрненькая девчуля. Та самая, которую так неуместно отыскали в своё время ребята Даффи. И которая чуть не поставила в итоге эту станцию на грань нового межрасового конфликта.

– Судья, прежде чем мы расстанемся, я хотела бы вам сообщить ещё одну деталь, которую не хотела бы обсуждать при свидетелях.

Покосившись на по-прежнему витающий в воздухе глобул, Судья лишь молча кивнул. Пусть себе говорит, что хочет.

– Ирны действительно не имеют, насколько нам это известно, к тем «глубинникам» никакого отношения, ни прямого, ни косвенного, однако я оказалась в потерянном саркофаге совершенно не случайно. Посланник, скажем, была вынуждена так поступить со мной даже против моей воли, таковы были обстоятельства нашего появления здесь, на «Тсурифе-6».

Допустим. Судья продолжал в ответ кивать, как болванчик. Обойдёмся покуда без комментариев.

– И главная из причин её поступка состояла не в том, что я бы, все всякого сомнения, пребывай я в сознании, разнесла эту станцию в клочья, лишь бы не допустить попадание советника на борт астростанции «Эпиметей».

Как прямолинейно для ирна. Хотя и довольно витиевато для артмана.

– Однако для предотвращения подобного скорбного казуса советнику достаточно было бы не брать меня с собой, из Сектора ирнов мои возможности по предотвращению возможной трагедии оставались бы минимальными.

Вот уж ничуть не сомневаюсь, что даже и в таком случае девчуля бы ещё как постаралась. Старательная, стервь, неожиданно выругался про себя Судья.

– Моё физическое присутствие на станции было необходимо, поскольку всё это время, лёжа в саркофаге, я служила своеобразным якорем для посланника.

– Вы имеете в виду пресловутую другую брану? – тотчас встрепенулся Судья.

Ирн в ответ твёрдо кивнула.

– Но в таком случае, получается, посланник заранее имела чёткое представление о том, чем закончится триангуляция, и самое главное, в точности знала, что такое этот фокус?

– Все всякого сомнения, хотя советник даже мне в этом никогда не признается. И самое главное – скорее всего тот, кто подорвал ваши «глубинники», также был предельно чётко осведомлён об истинной природе фокуса и он сделал всё, чтобы советник – подчёркиваю! – добровольно угодила в эту ловушку.

– Ещё бы не добровольно. Иначе зачем бы ей пригодились вы в роли маяка.

Девчуля твёрдо кивнула, добавив напоследок:

– Я говорю вам это, потому что мы больше не увидимся. Но это знание вам обязательно пригодится, и я не имею права оставлять вас в неведении. Слишком высоки ставки.

И снова мигом пропала из виду.

Откуда она вообще может знать, увидятся ли они или нет. Впрочем, после задушевных бесед с безумным бортовым кволом Судья уже ничему не удивлялся. Спасибо, как говорится, за наводку, постараемся применить эти знания с умом. Где там уже этот космачий Чимпан с его корытом!

Голос доносился издалека – вкрадчивый, убаюкивающий, уговаривающий, ненавязчивый, ничуть не спесивый и ничуть не напирающий.

Его словно бы и не существовало в реальности, какой голос? Нет, никакого голоса здесь нет.

Просто однажды ты просыпаешься с острым, ничем не сравнимым ощущением той особой пустоты, которое вроде бы как тебе совершенно в новинку, но как будто и нет, как будто давным-давно ты уже пробуждался точно также без единой мысли в голове, но они же как будто и не нужны тебе вовсе, просто оглянись вокруг, жадно впитывая всякую каплю чуждой тебе жизни, методично просеивая всякий бит ненужной тебе информации, хладнокровно поднимаясь с одра и двигаясь в путь, надутый ничем шарик, влекомый по воле чужого ветра.

Неужели и правда так уже бывало?

Почему-то тебя подспудно беспокоит именно эта ненужная деталь твоей пустой биографии. Пустой хотя бы потому, что эти сухие красные роговицы смотрят сейчас на собственное услужливо проявившееся над умывальником отражение и ничуть себя не узнают.

Кто мы? К чёрту подробности!

Это субъективное ощущение самоповтора в сочетании с полным отсутствием внятных воспоминаний – досадно мельтешащие на самом краю сознания смутные чёрно-белые обрывки не в счёт – всё это делает тебя с одной стороны девственно-чистой страницей небытия, а с другой – наполняя изнутри той твёрдой рукой, что разом и стёрла всё то, что составляло самую твою суть ещё мгновение назад.

Тебе снились сны, тебе виделись грёзы, ты мечтал о чем-то, что-то вожделел, наивно строил какие-то планы, мерещилось тебе какое-то сознание, какая-то воля.

Разом исчезнув, подобно взвеси водяного тумана у вентиляционной решётки, ты не забываешь – ты вспоминаешь.

О том, кто ты есть на самом деле. О том, ради чего ты существовал на протяжение часов, дней или столетий до того. Ради вот этого, однажды проснуться от звенящей пустоты в ушах.

Это не слуховые поля собственной височной доли тебя подводят, нет, это разом исчезло всё наносное, всё притворное, всё вымышленное. Осталась лишь переполняющая тебя пустота, которая с самого начала и была тобой, той сутью, что наполняет твою оболочку, позволяя ей теперь вволю резонировать с миром.

И с голосом.

Если задуматься, этот голос и правда – ничуть не часть тебя, как и ты сам – не его часть и малой доле, слишком много чести для столь ничтожной букашки на фоне великого, в тени грандиозного, у ног вечного. Но с другой стороны, именно вы с голосом, вдвоём, единой симфонией, вкрадчивым аккомпанементом, точнейшей партитурой формируете то самое величайшее на свете произведение, которое тебе надлежит сегодня исполнить.

Исполнить и уснуть. Быть может ненадолго, быть может навсегда. Такова роль музыкального инструмента в руках мастера. Прозвучать и снова быть упрятанным в футляр, до следующего выступления, если повезёт.

Бремя доказательства собственной нужности переполняет тебя в этот миг, на мгновение заливая твой опустошённый мозг едкой патокой липкого страха. Однако голос чувствует этот страх куда острее, чем ты сам, и он тотчас спешит тебе на помощь, ненавязчиво подбадривая, нежно успокаивая, исподволь направляя. Но не позволяя себе слабости делать за тебя твою работу.

И то правда, нельзя быть эффективным, не обладая собственной экспертизой, не руководствуясь внутренними интенциями и не принимая самостоятельные решения. Голос потому и тих здесь, что страшно далёк. Его интеллектуальная мощь пусть и безгранична, но уж больно не близка она всему тому, что ты видишь вокруг. Это ты привык сновать букашкой по вражескому муравейнику, привык скрываться, мимикрировать, изображать лицевого танцора в погорелом шапито, голосу подобное поведение не столь недоступно, сколь не пристало.

А потому бросай попусту таращиться в это пульсирующее дурными жидкостями месиво, которое ты называешь собственным лицом, вперёд, нам сегодня предстоит серьёзно потрудиться.

Но как же тебе тяжело сделать этот первый шаг, оторваться наконец от разрушительного самосозерцания. Для голоса в этом образе буквально всё не так – слишком горячо и слишком холодно, слишком плотно и слишком вяло. Для того, кто возмущал среди прожаренных насквозь радиоактивных пустошей Войда, кто привык существовать в кромешной черноте и пустоте, заполненной лишь угасающими вибрациями реликтового излучения, кто видел, как ярость крошечного клубка космической пыли единым движением выжигает вокруг себя кубические гигапарсеки пространства, каким-то чудом для подобного титана обыкновенный человеческий мирок на поверку оказывается слишком безумен, слишком сложен, слишком опасен.

Опасен не физически. Голос мог бы единым импульсом своей безудержной энергии испепелить всё вокруг, и не делал этого лишь по причине своего до той поры не удовлетворённого любопытства, но вот в самом этом почти человеческом желании постичь новое и состояла ловушка. Этот крошечный мирок оказался на поверку настолько сложно устроен что тотчас запутывал голос в свои гиблые тенёта, заставляя существо, которое буквально невозможно было принудить к чему бы то ни было, испытывать при очередном погружении в этот мир нечто вроде детского восторга, с которым человеческий младенец увлечённо и яростно срывает одежду с только что подаренной ему куклы, не контролируя себя боле, будучи полностью поглощённым единственным порывом.

Тяга к всецелой деконструкции была заложена в нём миллиарды лет назад, едва только голос осознал себя, тут же осознав и собственное одиночество. Какое бесчисленное количество времени прошло, прежде чем он отыскал это проклятое зеркало и рискнул начать в него смотреться?

Пускай не напрямик, через призму твоего почти человеческого самоощущения, но всё-таки вглядеться в эти бездны бездн, в эти копошащееся червие биологических фильтров, мембран, кордонов, плотин и барботеров, вся природа которых сводилась к одному – сделаться преградой для необратимого течения вселенской энтропии – от идеального порядка всепорождающей анизотропной пустоты инфлатонного ложного вакуума к идеальному же хаосу запутанного самого с собой всепоглощающего вселенского горизонта событий.

Прямой путь от начала к концу, от рождения до смерти был уготован всему этому бренному пузырю бесконечно расползающегося пространства, и только голос, как ему казалось, сумел навеки застыть где-то посредине, такая же плотина, такая же мембрана, такой же изолированный пузырь расселовского порядка в толще бесконечно глубокого дираковского океана хаоса. Так думал голос, наслаждаясь собственным одиночеством, пронизывая собой Вселенную, наполняя её смыслом бытия. Пока однажды не встретил вот это недоразумение. Не самодовлеющую стоячую волну полевых структур, но вечно извивающийся, непрерывно корчащийся живой суп так и сяк тасуемых химических кирпичиков из числа самых простых и устойчивых, но вместе с тем по-прежнему подвижных и активных соединений. Собрать их всех воедино и заварить подобную кашу – это даже ему, голосу, всеведущему, всевечному, не дано. Слишком мелко, слишком безумно, слишком бесполезно, слишком бессмысленно.

Да и к слову сказать, всё это панбиологическое варево самозарождалось перед удивительным взглядом голоса не раз и не два, глупо погибая спустя мгновение в джете случайного квазара, в ударной волне неурочной гигановы, в лавине звездообразования при слиянии галактик, попросту от удара случайного камешка в лоб. Погибая и с завидным упорством начиная всё с начала, пока однажды не случилось вот это. Пока биологическое месиво не породило чужой, противный самой природе голоса разум.

Нет, не стоять, двигаться, слышишь, это приказ!

Чья это команда? Голоса или твоя собственная? Для голоса слишком прямолинейно, для тебя же, в твоей текущей модальности – слишком внятно. Тебе вообще больше не свойственны в подобном твоём состоянии столь прямолинейные стимулы. Ты весь как бы состоишь из сомнений пополам с брезгливым любопытством, голос же… голос слишком далёк и слишком слаб, чтобы тебе прямо приказывать. Если ты сорвёшься однажды с шепчущего крючка, поди тебя потом вылавливай обратно, заблудшего потеряшку в густом человеческом месиве.

Скорее это в тебе заголосили банальные инстинкты, часть твоего подспудного биологического «я». Для тебя замереть в вечном самолюбовании – значит прямо поставить себя на грань экзистенциальной катастрофы, по дуло прямой угрозы твоему физическому существованию.

Что случится, если тебя поймают в подобном самосозерцающем состоянии? Смурной клиент с красными от бесконечного недосыпа глазами и стекающей по подбородку слюной битый час таращится на собственное отражение в зеркале и непрерывно что-то мычит про голоса? Правильно, сперва загребут в лазарет, а как только прислушаются к твоим речам – так и вовсе препроводят в допросную. И вот тут уже случится самое главное – разочарованный в полезности своего инструмента, голос тебя наверняка покинет.

А кто ты без его шёпота?

Сломанная марионетка, пустая потерянная перчатка, однажды и навсегда оставшаяся без пары, надутый ко времени шарик, из которого внезапно откачали весь воздух.

Одна только мысль о подобном исходе мгновенным импульсом внезапно самозародившейся воли немедленно толкает тебя вперед. Шире шаг, увереннее движения, спину ровнее, грудь колесом, юниор, держать строй!

Тебе кажется, или ты и правда знаешь, куда сейчас направляешься?

Твоя собственная биологическая память теперь словно отделена от тебя пожарной стеной афантазии – любые автобиографические факты тебе достаются исключительно в виде сухого изложения, не порождающего в ответ никаких образов, звуков, запахов, всего того антуража, который люди привыкли считать непременной составной частью субъективной реальности. Как будто читаешь даже не книгу – хоть бы и очень плохая литература всё равно порождает в человеке реакцию зеркальных нейронов, вызывает к жизни какие-то эмоции, какие-то образы – больше это теперь похоже на старый телефонный справочник или попросту словарь ударений. Вот тебе слово, произносится так-то, теперь давай, читай вслух. Ни значений у слов, ни отсылок между ними, ни примеров словоупотребления, ничего. Просто сухая фактология списком. Пойди туда не знаю куда. Найди то не знаю что.