Побег

Роман Корнеев

Побег

Пролог

Сама жизнь – ничто, но именно сплетения множества таких судеб образуют процесс, недоступный ничьему пониманию, именуемый впоследствии человеческой историей.

Пье, Действительный пилот «Тьернона»

Брана спала тем беспробудным сном, которым может спать лишь само пространство, безжизненное, замороженное раз и навсегда на самом дне глубокой потенциальной ямы, в которую её загнал результат случайного броска вселенских костей. Где-то распад ложного вакуума породил огненный вал инфляции, в иных новорожденных мирах вариативность космологических констант оставила после себя лишь множащееся квантовое эхо первичных флуктуаций на планковских длинах волн, вымороченную, безжизненную квантовую пену, на этой же бране случилось иное.

Она породила особую, сверхстатичную, навеки вмороженную в само пространство материю, которую нечему было сдвинуть с места, расширять или сжимать. И лишь слабая рябь гравитационных волн первичных коллапсаров поддерживала здесь видимость жизни, без малейших препятствий пробегая брану от края до края широкими изгибами, то приближая её к соседним, куда более живым бранам, то отдаляя на недосягаемые для чужих бран-гравитонов расстояния.

Так у отдельных участков браны появлялся призрачный шанс. Однажды заполучить себе плоды чужих трудов, порождения иных констант, результаты жизнедеятельности недоступных ей физик. И в меру всё того же слепого и бессмысленного везения ими воспользоваться.

У браны не было целей, воли, устремлений и даже обычного, в нашем понимании, времени на ожидание. Но бране было доступно то, что недоступно любым иным объектам в этой метавселенной. В её распоряжении были всё те же космологические кости и почти бесконечное количество бросков для них. И однажды нужная комбинация выпала, монетка встала на ребро, и чуждый макроскопический объект самозародился на бране сам собой, как будто по собственной воле.

И тут же начал на ней хозяйничать.

Двигать недвижимое, уходить и снова возвращаться, творить немыслимое – по собственному желанию колебать саму брану, подставляя её бока соседним пространствам. Брана не сопротивлялась, ей не было никакого дела до чужих интенций, ей даже собственная судьба была не особо интересна. Да, вечная статика с появлением чуждых хиггсовых полей невольно сменилась локальными пузырями псевдодвижения, жалкого подражания другим вселенным, эффектов, тут, на этой бране, почти невозможных.

Да, брана лишь делала вид, что пришлые существа её как-то изменили. Просто один ложный вакуум чуть сместился в сторону другого, немного более живого, немного более подвижного. Ничего страшного, однажды и это закончится, заезжая квазиматерия вновь распадется, оставив брану наедине с собой в вечном самосозерцании.

Одно было не доступно спящей бране. Само понятие разума, целеустремленного процесса, обращающего локальную энтропию, способного к целеполаганию, потому истинно способного оставить на лике браны такие следы, которые потом не сотрут уже никакие новые, пускай и бесконечные числом, броски космологических костей.

И разум этот был не един. А где поселились две воли, там рано или поздно они придут в противоречие, начав войну, в которой будет лишь один победитель. И спящей бране придется смириться с тем, что от неё ничуть не будет зависеть, кто им окажется.

Глава I. Унитарность

Волна, волна, идёт волна!

Эхо чужого зова раздавалось в рубке «Лебедя» подобно набату, вновь и вновь погружая её обитателей пучину отчаяния.

Хорошо пребывать в состоянии бесчувственной машины, у которой попросту нет зеркальных нейронов, которую не беспокоят чужие образы в собственной голове, которая не проснется в холодном поту от запоздалого осознания, что натворила. Эти двое были не настолько чужды бытовому сенситивизму, чтобы с чистой совестью почивать на лаврах, с гордостью осознавая, что сделали всё, что могли, для спасения этого несчастного уголка бездушной Вселенной. Никак нет, напротив, буквально каждый их былой шаг, что привёл Сектор Сайриз на грань катастрофы, волей или неволей подвергался ими всё новому и новому сомнению, но сколь ни скорбны были те размышления, отыскать хотя бы и безнадёжно упущенный ими альтернативный манёвр никак не удавалось.

Любые споры, в которые вступали раз за разом эти двое между собой или сами с собой, непременно завершались тупиком. Они действительно сделали всё, что могли, чтобы спасти чужие жизни. И безнадёжно в этом просчитались.

Будь то затяжная переписка с Большим Гнездом, скаредный обмен депешами с Конклавом, тайное подначивание отдельных представителей людей и чужинцев или же целые когорты властей предержащих всех трёх космических рас, погрязших в этом бесконечном конфликте – всё перечисленное упорно казалось этим двоим лишь жалкой полумерой, цепочкой вынужденных ходов на фоне вопиющей слепоты всех без исключения участников космической драмы.

Они раз за разом перебирали истёртые чётки собственных действий, пытаясь отыскать там следы упущенного. И не находили, погружаясь всё глубже в пучину отчаянного самобичевания.

Да только бросив на этих двоих мимолётный взгляд, любой, даже самый благосклонный свидетель тотчас признал бы в них жалких аматоров, очертя голову сунувшихся распутывать космологических масштабов гордиев узел, да только и сумевших в итоге, что приняться его в отчаянии рубить всяким подвернувшимся под руку или дактиль, кому как сподручнее, ржавым шанцевым инструментом, в роли которого неизменно выступал гордый изгиб «Лебедя».

Благородный корабль и достался-то им скорее по нелепой случайности, обманом, благодаря иезуитскому выверту межзвездной политики. По здравому же размышлению, прав был бы Симах Нуари, соорн-инфарх Сиерика, спаситель человечества, если бы сразу отобрал у этих двоих, как несомненно собирался, право управления и лишив бы их тем самым всякого шанса на манёвр, навеки прибив бы их гвоздями к вязкой субсветовой «физике».

Право, взгляни бы он сейчас через бездну пространства на жалкий вид этих двоих, сто раз бы благородный летящий пожалел о принятом в тот миг решении.

Вы только посмотрите, им вручили чудесный корабль, освободили от любых обязательств перед Хранителями Вечности, дали тем самым невероятную в таких делах свободу, снабдили к тому же тайным знанием, которое уже само по себе было дороже любых других подарков и знамений, а они что? Сидят, вздыхают, как две квочки на насесте.

Ещё ладно артман, с того что взять. Засаленная оранжевая янгуанская роба кабинсьюта, сгорбленная от бесконечного восседания на ложементе спина, клочковатая бороденка поверх тонкой ниточки седых усов, вечно неприязненное выражение черных глаз, щербатый оскал беззубого рта. Отвратительное зрелище само по себе. Разве что слюна изо рта не подтекает. Но какие претензии могут быть к санжэню? Скиталец без родни и дома не в ответе за прочее человечество, ему бы своим худым старательским ремеслом управляться да ложку мимо рта не проносить за ломаный цзяо, и то хлеб, куда тебе межпланетные дрязги рядить да самолично спасать Вселенную!

Гляди, снова ухмыляется, видать, всё одно себе на уме, ничему-то его жизнь не научила, да, если так посудить, уже и не научит. Человек Цзинь Цзиюнь – это звучит гордо, но уж больно нелепо и по-дурацки.

А вот со второго – со второго спрос был совсем иной.

Посланник Большого Гнезда в Пероснежии, служенаблюдатель летящего света, единственный аколит и доверенное лицо Симаха Нуари по эту сторону Войда нуль-капитул-тетрарх Оммы, отставной козы барабанщик, предатель своего народа Тсауни и бывший посланник Илиа Фейи.

Облезлый птах. Жалкое зрелище.

Красные от недосыпа корнеи, отёкший, вечно шмыгающий секретом рострум, редкие облезшие седые пинны встали торчком на выпирающем из-под синтетической оболочки киле, скрипучая, сто сезонов не обслуживаемая бипедальная опора бесполезно скребёт металлическую палубу.

Летящие даже в донельзя тщедушном космическом своём фенотипе предпринимали немало усилий для поддержания собственного внешнего вида в достойном состоянии, но сотни сезонов, проведенных посланником в полном одиночестве, несомненно, давали о себе знать. Представитель высшего нобилитета могучей космической расы выглядел так, как мог выглядеть только донельзя опустившийся индивид.

Впрочем, его это отнюдь не беспокоило, мнение же санжэня по поводу собственного внешнего вида служенаблюдателя не волновало вовсе. В отличие от того, что творилось за бортом «Лебедя».

Волна, волна, идёт волна!

Начиналось всё там всегда одинаково, одинаково же и заканчивалось.

Первым принималось пухнуть шевелёнкой шестимерие дипа. Это покуда лишь доносилось из прекрасного далёка зыбкое эхо космологической статистики, той самой, что выдала некогда с головой треклятый фокус, навеки оставив в недрах проекции Скопления Плеяд не стираемый отпечаток из нейтринных токов и осцилляций тёмной материи. Но чувствительной фрактальной пене хватало и подобной малости, она тотчас вставала на дыбы, вздыбливала холку и принималась совершать прочие анималистические непотребства, столь нелюбимые навигаторами разведсабов и контроллерами бакенов Цепи.

Сколь последние не старались, но эхо неурочных сверхновых однажды достигало Барьера чтобы, после всех стараний и жертв, всё-таки начать проливаться у самых его границ огненным дождем угрозы.

Горизонт в проекции бакенов гопердодекаэдра Цепи с каждой секундой всё больше наливался голубым черенковским светом, угрожая скорым развоплощением любым макроскопическим объектам, по глупости или банальному невезению решившим сунуться в эти гиблые края. У всякого подвернувшегося отныне было два выхода – немедленно начинать спасительный огненный барраж или же от греха отступать поскорее к встревоженным глубинам Сектора Сайриз.

Впрочем, контроллеры Цепи, если бы в столь напряженный момент вообще стали бы на кого-то откликаться, немедленно бы поправили любого всезнайку – нет, никаких альтернатив на самом деле не было. Это к вам подбирается не привычная шевелёнка, разбуженная неловким проецированием, это была не обычная угроза, вскипающая на той стороне любого активного сверхсветового прыжка, это стучало в космический набат даже не обычное эхо далекой килоновы, подобные артефакты надпространственной физики Барьер сумел бы одолеть, ровно для этого он и был в своё время построен инженерным гением летящих, непрошеных спасителей человечества.

Теперь дело обстояло совершенно иначе, в том смысле что куда хуже.

Оторванный от Барьера повелением собственного контроллера 62 бакен Третьей Цепи всплыл на поверхность дипа вовсе не для того, чтобы гасить волну. Напротив, он её многократно усиливал.

Прокажённая выколотая точка исполосовала геометрию файервола от края до края, от горизонта до горизонта, будто нарочно стягивая к себе всю дурную шевелёнку, с завидной жадностью фокусируя на себе каждый квант гиблой угрозы.

Чтобы в один отнюдь не прекрасный момент выпустить всё это иномировое безумие не волю.

Волна, волна, идёт волна!

К слову о сенситивизме. Илиа Фейи зябко тряхнул рострумом в ничтожной попытке избавиться от упорно преследовавшего его чувства собственной беспомощности. Быть рабом жалости к себе, что может быть нелепее. Взгляни туда, на эту яркую точку, что сезон за сезоном с таким упорством прожигает тебе зрачок в нейтринном диапазоне. Как бы ты почувствовал себя, будучи запертым вон там, в несокрушимых стенах бакена, железной волей собственного контроллера ставшего предметом дурацкого бессмысленного мысленного эксперимента.

Представьте себе, что вместо бессловесного кота в ящик Шрёдингера угодил сам знаменитый террианский учёный, а вместо случайности ядерного распада над ампулой с цианидом занесен живой артманский палец. Пока бакен пляшет, как поплавок, на волнах у самой границы файервола, покуда порождает собственным присутствием безудержный гнев угрозы, учёный жив, но как только ему надоест вся эта свистопляска, как только контроллер хоть на мгновение упустит контроль, соскользнув в недра взбаламученной физики, тут же ему и придет конец, суперсимметричные каналы распада – всё что останется от могучей машины, способной управлять энтропией целого уголка вселенной объёмом в несколько кубических декапарсек.

Сколь долго несчастный, решившийся на такое, готов бороться за жизнь, ровно до тех пор он и существует. Но только лишь он решит сдаться, как тут же разом сгинет. И никак ему из этой нарочно придуманной для себя ловушки не спастись, никак не избежать смерти.

– Подумать так, мы в любом случае все когда-нибудь умрём.

Это слова подал голос санжэнь.

Так-то оно так, да не совсем так.

Они уже не раз спорили об этом. Для Илиа Фейи разница была очевидна.

Одно дело – просто принимать жизнь такой, как она есть. Даже для него, несчастного носителя чужеродной искры, перспектива физической смерти была очевидной и банальной. Быть избранным – не значит быть бессмертным. Но вот так, нелепо болтаться на грани жизни и смерти в рукотворно патовой ситуации без малейших следов выхода – об этом было неприятно даже подумать.

Но куда хуже обстояли дела, если вспомнить, зачем Чо Ин Сон это сделал, и каковы будут истинные масштабы минутной слабости контроллера Цепи. Кажется, артманы это называли «проблемой вагонетки», вот только выбор тут шёл не между жизнью и смертью отдельных личностей, безвинных или виноватых, больших или меньших числом, нет, в руках у того, кто управлял этой рукотворной звёздочкой, оказалась целая человеческая цивилизация. Пока он держит палец над злополучной кнопкой, покуда ярится завеса файервола – Барьер живёт, стоит же ему дать слабину, как само выживание человечества окажется под угрозой.

Тупик, космачий тупик, как любит повторять санжэнь.

Сколько уже это тянется? Шесть сезонов, почти три террианских года. Сколько из них суммарно они вдвоём уже тут проторчали? И не сосчитаешь. И главное зачем? Связи с застрявшим меж двух миров, неспособным безопасно двинуться ни туда, ни сюда бакеном всё одно не было. Любой сигнал, отправленный в его сторону или от него, по всем законам физики обязан был в процессе передачи оказаться безнадёжно запутанным с горизонтом событий, чья геометрия сама по себе создавала поверхность с максимальной плотностью энтропии, физически доступной для этой вселенной. Со дна этого бесконечно глубокого океана, заполненного бессмысленной мешаниной информации, успешно копившейся в нём с самого начала времён, достать её обратно было невозможно даже в теории, не стоило и пытаться.

Тогда зачем?

«Человек Цзинь Цзиюнь», как упорно его продолжал величать Илиа Фейи, наверняка ответил бы на подобный философский вопрос со всей присущей ему порой велеречивостью, пустившись в длинные рассуждения о стратагемах, мол, кто не сидит у реки, как прибитый, тот может упустить проплывающий мимо него труп его врага, а подобное уж точно никуда не годится.

Сама вопиющая омерзительность подобных рассуждений уже не укладывалась у разжалованного служенаблюдателя в голове. Всё-таки артманы – донельзя варварское племя. Агрессивное, неумное и страшно обидчивое. Зря они их спасли, сотый раз за корабельные сутки качал рострумом Илиа Фейи. Зря спасаем и до сих пор. Оставить бы их одних, пусть бы сами разбирались со своими проблемами.

Но нет, нельзя так думать, сколько бы не поддакивал треклятый санжэнь, подобные рассуждения противны самому духу летящего света, они попросту кощунственны. Тсауни как космическая раса были выпестованы в ключевой идее сверхценности всякой разумной жизни во Вселенной, и не нужно быть нуль-капитул тетрархом, чтобы насквозь пропитаться всеобъемлющей сапиентоцентричностью, нет, никак не они могли бросить артманов наедине с Железной армадой, навеки покинув Пероснежие.

Слабо шевельнув дактилями, Илиа Фейи вывел на крупный масштаб проекции сеть тончайших извилистых линий, что полоскались на гравитационных волнах подобно стрекающим щупальцам какого-то неведомого космического полипа. На первый взгляд безвольно, механически повторяя седловины и вспучивания метрики межзвёздного пространства. Так ведет себя лишь мёртвая материя. Просто следуя единожды заданным ей законам.

Одна маленькая проблемка.

Пусть совершенно неживая и уж точно ничуть не разумная, эта космическая тварь обладала, тем не менее, вполне железной, вторя данному артманами дурацкому прозвищу, волей.

Железная армада знала, к чему стремится, и настойчиво к достижению своей цели продолжала идти.

Сколько сезонов назад исследовательское Крыло летящих впервые столкнулось с мёртвыми машинами?

Пожалуй, уже и не вспомнишь, но случилось это задолго до первого знакомства Тсауни и с ирнами, и тем более артманами. Сначала разведчиками летящих были найдены, как это всегда бывает, мертвые миры. Не неживые, не самоуничтожившиеся, не покинутые, а именно мёртвые. Закатанные в угольно-чёрный саван, лишенные атмосферы, сверкающие в рентгене планеты, на которых выжили одни лишь одноклеточные экстремофилы на дне понемногу выкипающих в космос морей. Ничего похожего в куда более скромных, по сравнению с гигантоманией Пероснежия, звёздных системах Большого Гнезда никогда не находилось, и эти чумные земли ставили исследователей в тупик. Ещё совсем недавно даже по меркам летящих, и уж точно – ничтожное мгновение назад по меркам галактическим здесь цвела жизнь. Причем жизнь разумная, достаточно развитая для межзвёздных перелётов.

Так собственно эти миры и находили – по нейтринным, электромагнитным, гравитационным, даже химическим следам в толще космических течений, слишком заметные улики оставляет в размеренной пустоте космоса любая техническая цивилизация, никаким сверхновым не снилось, этих в любой галактике сверкает по одной штуке в сезон, и все – как из одного выводка, на вид не отличишь.

Но всякий разум норовит, едва народившись, тут же приняться голосить на всю окружающую вселенную, причём самым ожидаемым образом. Всякий знающий, куда смотреть, и достаточно изощрённый, чтобы поставить себе такую цель, справится с поисками, уж можете поверить.

Кто-то уж точно справился. Выследил сперва один такой мир, потом другой.

И решительно закатал их в переплавленный на фузионном пламени радиоактивный базальт.

Сам же иных следов ничуть не оставляя.

Кто бы это мог быть, столь страшный в своей холодной безжалостности?

Илиа Фейи помнил, как тянулись поиски.

Специфических следов выхлопа ходовых аннигиляционных реакторов, волновые паттерны гипотетических пузырей Алькубьерре, черенковские спектры пассивных либо активных проецирований в дип, нейтринные всплески суперсимметричных каналов распада, что угодно, что выдавало бы космического охотника, столько вольготно чувствующего себя на просторах Пероснежия, что даже беглый поиск забравшихся так далеко от дома разведчиков летящих быстро привёл их к обнаружению плачевных последствий этой чудовищной охоты. Но только лишь их.

Поиски долгое время ни к чему не приводили, поскольку охотник тот, было похоже, умел прятаться ничуть не хуже, чем исподтишка нападать.

И тогда Симах Нуари, командующий силами летящих в Пероснежии соорн-инфарх Сиерика, а также некогда учитель самого Илиа Фейи, сменил тактику. Он начал выслеживать не охотника, но новую жертву. И, к их счастью, быстро нашел.

Это были ирны.

Им повезло, они были скрытны. Они очень старались не проявлять активности, заселив в итоге лишь ничтожный звёздный островок на одном из дальних галактических рукавов Пероснежия, однако летящие их в итоге сумели выследить. Так началась эпоха Великой стройки, когда Тсауни помогли ирнам достроить их защитный Барьер, после чего начали пристально наблюдать за происходящим поблизости.

И однажды всё-таки преуспели в своих поисках.

Илиа Фейи помнил эту битву. Шесть Крыльев одновременно атаковали Железную армаду, выжигая всё на своём пути, свободные от своих сапиентоцентричных догм.

Не потому, что бились с врагом всего разумного. О, Симах Нуари сперва собирался обойтись попытками вразумить или по крайней мере напугать врага неодолимой мощью летящего света.

Но вернулся он из того неудачного посольства мрачнее обыкновения. В его корнеях, помнил бывший аколит соорн-инфарха Илиа Фейи, в тот день сверкала неодолимая ярость.

Это машины. Это были обыкновенные, неразумные, выпущенные неведомо когда, неведомо зачем и неведомо кем на волю обычные мёртвые машины.

Не с кем стало договариваться даже в теории.

Железная армада была не более договороспособна, чем падающий на головы террианским динозаврам астероид. Этого врага невозможно было отвадить уговорами, да и какой смысл спорить с кремнием и металлом. Зато его можно было попросту уничтожить.

Что и было проделано с тем хладнокровием и расчётливостью, на какие истинно способны летящие, покинувшие свой дом и потому истинно готовые выплеснуть всё накопившееся в душе одиночество на донельзя удобного врага.

Один только вопрос.

Это ничуть не помогло.

С тех пор летящие уже трижды выжигали на просторах чужой галактики скопления рейдеров врага, теряя десятками корабли, тратя на это безумные ресурсы, но всё без толку.

Железная армада снова возрождалась, словно не замечая чужих усилий себя извести.

Это и была одна из тех позорных тайн, что хранили летящие.

Дурак-санжэнь громко смеялся, когда впервые узнал об этом от Илиа Фейи, сознавшемуся тому как-то в порыве вящего самоуничижения.

– И всё? Вы только потому всю дорогу темнили?!

Если бы всё было так просто.

Ирны сразу приняли дурную весть о том, что отныне они никогда не будут в безопасности в своём Секторе, сколько ни запирайся за крепостными стенами всё новых и новых Барьеров, сколько не таись от ищеек врага. Приняли стойко, хладнокровно и даже в чём-то деловито, сразу же принявшись строить планы на будущее исходя из новой реальности.

Но с артманами всегда всё было не так. Даже тот простой факт, что своему спасению от второй обнаруженной волны Железной армады они обязаны летящим, до сих пор вызывал в этой эмоционально неустойчивой расе сложную гамму чувств от ярости до отчаяния.

Артманы с кислой миной за глаза упорно называли летящих «спасителями», при этом делая такое лицо, будто их сейчас стошнит. Уж Илиа Фейи за без малого шестьсот сезонов своего одинокого служенаблюдения насмотрелся на подобные эксцессы, и уж кто-кто, а он успел изрядно поднатореть в артманских эмоциях, к сожалению, по пути и сам успев набраться от своих подопечных дурного. Они, если подумать, с человеком Цзинь Цзиюнем натурально спелись. Иногда Илиа Фейи начинало казаться, что он лучше понимает интенции артмана, лично им спасённого из пламени неурочной новы, чем собственного далёкого учителя, пусть и с некоторых пор отказавшегося считать его своим аколитом.

Вот и сейчас, ему было совершенно понятно, что в тот раз рассмешило санжэня.

Представьте себе космическую расу, которая вас раз за разом спасает, во всём вас опекает, «Лебедей» с барского крыла дарит за хорошее поведение, Барьеры, понимаешь, строит, в конце концов строго грозит вам дактилем, после чего демонстративно удаляется по своим делам, мол, вы теперь сами, ни в чём себе не отказывайте, но шалить тут тоже не советуем, равно как внутривидовые конфликты устраивать и вообще покидать Сектор Сайриз без веской причины, а то угроза башка попадёт. Если что – вот вам служенаблюдатель специальный, связь будем держать через него. А сами шасть – и молчок, ни ответа, ни привета.

Когда Илиа Фейи узнал, что Крыло никуда улетать и не собиралось, оставшись тут же караулить не то Железную армаду, не то присматриваясь к последствиям всяких безобразий вроде случайного мятежа, его обуяла исключительно чёрная ярость, посланника летящих буквально пожирало изнутри острое чувство предательства. А этот глянь себе, смеётся.

Имеет, впрочем, полное право. Вы древние, вы гордые, вы сильные, вы спесивые, но боитесь себе признаться в простейшей слабости – неспособность признать собственную даже не оплошность или проступок, а так, смешной недостаток. Да, вы не всесильны, что тут такого?

Трижды вы уничтожали Железную армаду, сначала у Ирутана, затем у Старой Терры, и наконец шесть десятков сезонов назад во время Бойни Тысячелетия вы тоже принимали негласное участие, добивая вдоль границ Фронтира остатки сил разгромленного артманами врага. Так где тут слабость, признать, что спасители не могут спасти всех, да что там, согласитесь с очевидным – однажды Железная армада придёт и в ваш дом. Уж Илиа Фейи доподлинно знал, что именно по этой причине Крыло и должно было давным-давно от греха перебазироваться в Большое Гнездо подальше от этих чужих ему мест.

Но нет. Оно по-прежнему тут, скрывается, выжидает. Чего?

Сказать по правде, Илиа Фейи и сам того не ведал. Учитель ему теперь не скажет, а самому ему без подсказок ни за что не догадаться.