Побег

Да и немудрено. Люди в своей хаотической природе и без того замусорили всё вкруг себя – искажая химический состав газопылевых облаков, наполняя вакуум сигналами всех сортов и спектров, а под конец возведя вокруг своих миров ещё и нелепую межзвёздную мембрану, которая замыливала, искажала чувства, делала голос тише и ничтожнее.

Это уже само по себе привлекло бы внимание голоса, он был слишком самолюбив и обидчив по своей солипсической природе. Но, почувствовав неладное, голос даже на этом раздражающе-хаотическом фоне сумел отыскать истинную причину своего интереса.

След, не так, ничтожное эхо следа того, чего даже здесь, в этом царстве биологического антиэнтропийного болота, быть никак не могло.

Энтропия вообще является самым базовым свойством этой вселенной. Если энергия была дуальным порождением времени, а движение – пространства, то энтропия как мера информационной запутанности одновременно порождала своим присутствием и время, и движение, и саму судьбу всего вокруг.

Именно отпечаток чужой воли ощутил голос в энтропийной картине этого уголка вселенной. Он был первым, кто почувствовал – нет, пока ещё только заподозрил присутствие того, что люди однажды назовут фокусом.

Оглядываясь назад, наверное, голос бы и догадался, что сам факт того, что его внимание оказалось здесь, так далеко от чёрного сердца Войда, уже само по себе невероятно, значит, они оба были привлечены одним и тем же. Но если голос просто изучал жизнь из любопытства и от скуки, то у его незримого визави на эту галактику были куда более грандиозные планы.

Но даже не удосужившись задумываться о подобных вещах, голос уже заподозрил неладное, и принялся действовать, как умел. Приведя в активное состояния сразу все свои марионетки, сразу всех своих кротов-слепышей. Голос принялся шептать им в уши то единственное, что знал – про неведомую опасность, про след пониженной энтропии в глубинах окружающего человеческие миры космоса на самой границе локального войда.

Люди же… о, люди оказались даже слишком изобретательными существами, при столь убогом генезисе их мыслительные ганглии мгновенно восприняли новую вводную настолько всерьёз, по очереди заражаясь ловко подброшенным им мыслевирусом, что голос только и успевал поглощать поступающую от них свежую информацию.

Ты и был среди тех неизвестных тебе, но наверняка всё более плотно населяющих со временем эту несчастную станцию полых изнутри марионеток, чей резонирующий барабан пустоты сперва подспудно порождал в человечестве интерес к фокусу, а затем и деловито принимался следить за происходящими вокруг него событиями.

Так из пассивного наблюдателя за чудно́й человеческой вакханалией ты стал своеобразным транс-мета-астрономом, своеобразной третьей производной от магического калейдоскопа, через который голос вглядывался в небо в поисках своей будущей погибели.

Люди же, о, они и правда были отличным инструментом по изучению фокуса.

Пока голос даже не мог вербализовать свои смутные ощущения, жалкие мелкие людишки шустро вычислили сначала поисковый квадрант, а потом и успешно триангулировали фокус.

Не без подспудной стимуляции марионеток голоса, но всё-таки, тут приходилось признавать находчивость мерзких тварей, они сумели сделать то, на что сам голос оказался неспособен. Слишком велик был его мир, слишком далёк был он сам, слишком многочисленны покуда были его слепые пятна. Люди же как будто не имели своему познанию никаких границ вовсе. К сожалению, к изобретательности людей прилагалась ещё и неудержимая их кипучая энергия, с которой они не только, несмотря на все запреты, проникли к самому фокусу, чем тотчас его спугнули, но теперь вот ещё и принялись его разыскивать по всему сектору.

Тебе неприятно было об этом думать, так тебе нашептал голос.

Фокус – враг. Враг коварный, опасный, хитрый, непостижимый и всеведущий.

Не приближаться к нему ни на парсек!

Только разыскать и наблюдать затем издали за его новым лежбищем, непременно докладывая обо всём исподволь шепчущему у тебя в голове голосу.

И ты послушно исполняешь.

Забравшись в крошечную каморку, каким-то чудом затесавшуюся между двух инженерных уровней и соединённых с опрессованным объёмом станции единственным полузаброшенным коммуникационным тоннелем, ты припадаешь глазами к бесконечной череде отфильтрованных логов, что подготовил для тебя тупой услужливый квол.

Пост-пост-мета-мета-анализ событий, случившихся далеко-далеко, в далёкой-далёкой звёздной системе и прошедшей с тех пор через дюжину рук и десятки слоёв абстракции, прежде чем попал к тебе в руки.

И от тебя – к голосу.

Ну же, чего вы ждёте!

Ты уже устал подавать тайные знаки охранным системам, подмигивать мониторинговым процессам и махать руками контурам безопасности. Вот он ты, шпион среди своих, крот среди людей, отчаянно бунтующая своевольная марионетка, которой однажды стало не всё равно, что она – всё-таки по-прежнему человек.

Ты уже в полной мере успел осознать, что если и когда голос сумеет отыскать свою истинную цель, он тотчас потеряет к человечеству всякий интерес. А значит, и без того нависшая над Сектором Сайриз угроза окончательно обратится неизбежностью. Ты уже знаешь, как голос поступает с игрушками, которые ему надоели – выбрасывает в космос изорванным тряпьём.

Если вообще что-нибудь остаётся.

Даже ты, опустевший бокал, пузырь пустоты, не желаешь подобной участи ни себе, ни своей расе.

Парадокс. Сказать по правде, ты собственно вообще ничего не делаешь, поскольку ты больше и не мыслишь, и не чувствуешь вовсе. Во всяком случае, если это происходит не по воле наполняющего тебя голоса. Но где-то внутри, на самом дне, у тонкой натянутой мембраны твоего небытия ты ещё способен сохранить базовый инстинкт рода человеческого – стремиться вперёд и ввысь, продолжая и продолжая себя в потомках. Таким тебя сделала твоя биологическая природа. И с этим не совладать даже голосу.

Не совладать и не понять, что происходит. Забавно. Ты чувствуешь в этой ситуации своеобразный юмор. Величайший разум оказался не способен одолеть в человеке зверя.

Как глупо и банально.

Отставить. Пускай космический голос ни черта космачьего не понимает в людях, он по-прежнему способен сжечь тут всё дотла, а ты ему этого позволить никак не можешь.

Потому ты пусть и замечаешь краем глаза некоторое постороннее движение, но продолжаешь вместо спасительного бегства упорно поглощать строчки логов, ты слишком увлечён важным делом, ты слишком услужлив, слишком механистичен. Ты таков, каким тебя сделал голос в голове.

И когда тот всё-таки заподозрит неладное, будет уже поздно.

Они тебя всё-таки заметили. И понеслась.

Забегали люди, задвинулись ригеля, заголосил квол, врубилась дурацкая сирена.

Ты уже знаешь, что попался, что ты в ловушке, из которой нет выхода.

Но об этом не знает голос. И потому у тебя ещё есть шанс.

Всё-таки главная его слабость – это пренебрежение жалкими склизкими тварями, нечаянно привлекшими к себе его высочайшее внимание.

Голос по природе своей не способен в полной мере оценить способности человека к выживанию в любых условиях.

А ещё голос никак не поймёт, насколько они всё-таки разные. Избранные и тинки, учёные и сантехники, контроллеры, навигаторы, инженера, старатели, корпоративные бюрократы и политические крысы.

Каждый из них гнёт свою линию, но вместе они делают то же, что всякий говорливый квол – бегут сразу во все стороны, разом оббегая лавиной лабораторных крыс весь трёпаный лабиринт от начала до конца и в обратную сторону.

Человечество как квантовый процесс миллиардов триллионов когерентных нейронов. Вечность, недоступная никакой симуляции. Больше, чем Вселенная, умнее, чем даже самый грандиозный космический солипсист.

И уж точно гораздо злее даже самого злого из них.

Ты бежишь, ты бежишь изо всех сил, пытаясь до последнего доказать голосу, что нужен, полезен, способен ещё вырваться из заготовленной на тебя ловушки и, затаившись, послужить новую службу как-нибудь в другой раз.

Тебе удаётся обмануть величайшего обманщика во вселенной.

В тот миг, когда всё-таки тебя настигают, ты смеёшься в голос.

А потом наступает чернота.

Сколько их уже здесь побывало, пятеро, семеро? Кабесинья-третий некоторое время мучительно про себя загибал пальцы, пока, чертыхаясь, не сбился. Главное не перепутать реальность с очередным фантомом, что обступали его временами такой дружною толпой, что от них хотелось куда-нибудь поскорее спрятаться.

Да только куда тут спрячешься. Хорошо Риохе-пятому, в саркофаг к тебе без просу никто не сунется, пока в твоих руках главное – замкнутые на дип-линк сенсорные каналы. В отличие от бесполезных биологических глаз и ушей станционные протоколы безопасности куда хуже поддаются непрошеному воздействию призраков.

Риоха-пятый, к слову сказать, до сих пор не до конца верил жалобам Кабесиньи-третьего, соглашаясь с ним и сочувственно кивая пустой головой бипедального болвана скорее ради успокоения бывшего коллеги, нежели действительно испытывая согласие или сочувствие.

Впрочем, у него тоже был один эпизод, в котором все причастные были вынуждены нехотя признать, что пахнет от подобных историй дурной мистикой с шаманскими бубнами.

Однажды «Тсурифа-6» в разгар дежурства Риохи-пятого принялась натурально ходить ходуном, шатаясь и подпрыгивая.

Дальше следует классика – все бегают, орут, квол в истерике, навигаторы в шоке, но в конце как обычно – общий подъём и построение операторов, разбор инцидента. Оказалось, что в какой-то момент находящийся под полной премедикацией когнитаторами и анксиолитиками Риоха-пятый на живую успешно пронаблюдал, как исчезнувшие с рейда в никуда больше трёх субъективных стандартолет назад легендарные «три шестёрки» внезапно материализуются в секторе захода на докование и на полном ходу направляются к станции, намереваясь совершить таран.

Иллюзия, судя по словам Риохи-пятого, была полнейшая – факельный след, реакция внешней силовой оболочки ближайших щупалец станционной актинии, алармы по всей тактической гемисфере, такое невозможно подделать, да и на перетрудившегося на боевом посту оператор второго ранга Риоха-пятый не был похож ни разу. Он был до смешного зол, но совершенно вменяем, это даже бортовой квол сразу подтвердил. Мол, оператор в сознании, наблюдаю ту же аномалию, готовность нулевая.

На резонный вопрос собравшихся, куда же сия аномалия в итоге подевалась, оба в один голос снова начинали чертыхаться страшными космаческими ругательствами, которых ни от собственно Риохи, ни тем более от квола никогда ранее и не слыхивали.

А главное в чём подвох – буквально каких-то пару часов спустя тот же самый квол об инциденте благополучно забыл, будто того никогда и не случалось, но самое главное – никто кроме Риохи-пятого и удобно забывчивого квола «трёх шестёрок» в тот день не видел вовсе, хотя бы в виде призрака, и тем более наяву.

Ни «тинки», ни естественники, ни даже вынужденно продолжающий влачить донельзя чуждое ему биологическое существование Кабесинья-третий. Все, кто обозревал во время инцидента на ту самую гемисферу, не наблюдал на ней при этом вовсе никаких аномалий.

Вот такой анекдот. Ну пошумели и забыли, впервой что ли на мятежной станции всякие странности наблюдать, просто ещё один камешек в копилочку общих несчастий. Но для Кабесиньи-третьего это всё анекдотом не выглядело вовсе, поскольку уж больно складно ложилось уже в его персональные суровые будни, к которым он бы и вовсе не хотел привыкать, но со временем поневоле смиришься с любой ерундой, хоть с космаческими призраками, хоть с чёртом в ступе.

И главное если бы те призраки просто мелькали и пропадали, как это с ним бывало поначалу, то с подобным неудобством ещё можно было бы смириться. Да, беспокойство имеется, ну и что, вон, те же ирны, пусть он их даже и не помнил вовсе, представлялись, в отличие от любых потусторонних сущностей, вполне себе вещественными, а значит – могли доставить Кабесинье-третьему реальных, ничуть не воображаемых хлопот, так что улетели и хорошо, одной головной болью меньше.

Впрочем, от призраков тех так легко было не отделаться, но ты банально не обращай на них внимания и будет порядок.

Если бы всё так просто. Кабесинья-третий с некоторых пор начал замечать, будто трёпаные осколки других реальностей принимались водить вокруг него натуральные хороводы, заглядывая при этом в глаза и норовя чуть ли не хватать за рукав кабинсьюта.

Образы их при этом с каждый раз становились всё мрачнее и всё знакомее.

То вдруг портретный двойник генерала Даффи окровавленными пальцами начинал выводить на белоснежном станционном армопласте некие загадочные каббалистические знаки, смысла которых Кабесинья-третий ничуть не мог расшифровать как самостоятельно, так и при помощи станционного квола, а то чудились ему на полу мёртвые тела тех самых ирнов, отрешённых и бледных, как восковые куклы из старых дорам.

И с каждым трёпаным заходом призраки эти делались всё ярче, всё вещественнее, всё реалистичнее.

Пока однажды натурально не заговорили.

Тяжело передать драматический эффект подобного события. Представьте себе, идёте вы себе к транспортному колодцу, никого не трогаете, только время от времени мановением руки призраков разгоняете, чтобы путь не застили, потому что так и оступиться недолго, и тут к вам, настойчиво глядя в глаза, обращаются.

– Вы меня слышите, молодой человек?

На этом месте случайный пассажир мог бы с непривычки и в лазарет отъехать с приступом панической атаки, но Кабесинья-третий с некоторых пор стал довольно строг с собой и подобных вольностей себе не позволял.

Только моргнул пару раз удивлённо, пока призрак, как ему и положено, окончательно не растаял в застойном станционном воздухе. Надо же, почудится такое. Беда.

И главное видок у призрака какой-то удивительно серый, будто истёртый, замыленный. Так выглядят плохие записи с камер-тепловизоров. Ни тебе цвета, ни глубины, халтура одна, а не призрак.

Однако халтура или не халтура, а призрак Кабесинье-третьему на этот раз попался настойчивый, хоть совершенно и незнакомый. Что на самом деле, если подумать, было довольно удивительно. Обычно осколки альтернативных реальностей хоть и мелькали разрозненно и хаотично, но всегда так или иначе обыгрывали возможную судьбу либо самой «Тсурифы-6», либо людей, чужинцев или кораблей, непосредственно с нею связанных, а значит, непосредственно ему знакомых. Вроде того же присной памяти экипажа «трёх шестёрок» во главе с мичманами Златовичами. Тут же призрак не только выглядел странно – кто в наше время носит потёртую федору и длинный плащ-болонья – но и ни малейшими воспоминаниями в мыслях бывшего оператора третьего ранга не отдавался вовсе.

Никого с подобной внешностью Кабесинья-третий не знать и знать не мог. Тем более удивительно, что призрак этот со своими появлениями преизрядно с тех пор зачастил.

Там мелькнёт, тут сунется. Со временем Кабесинья-третий как будто даже повадился с ним здороваться кивком головы, мол, привет и пока. Такая вот дурная театральщина.

И тянулась бы она себе и тянулась, направляя пострадавшего прямиком в лазарет на лечебную эвтаназию – что ещё поделаешь с подобным пациентом – частный случай бытовой психиатрии, однако по прошествии некоторого времени призрак обратился к Кабесинье-третьему вновь, будто бы ничуть их разговор не прерывался:

– Да, молодой человек, я к вам обращаюсь, вы меня слышите?

Что оставалось с этим поделать, пришлось честно кивнуть.

– Тогда постарайтесь в ближайшие дни побыть где-нибудь одному, нам, кажется, есть, о чём поговорить.

И тут же снова испарился.

Отвратительная манера у этих призраков.

Ну, всё, пробормотал тогда про себя Кабесинья-третий, это уже совсем дело швах. Раз дело дошло до такого, значит, пора идти сдаваться в руки медицинского правосудия. Те в лучшем случае сошлют тебя на захудалую планетёнку с глаз подальше, потому что на борту мятежной космической крепости такому пациенту, разумеется, ничуть не место. А могут и попросту живительный укольчик прописать. Потому что доступы Кабесиньи-третьего вполне позволяли устроить в этом квадранте Сектора Сайриз натуральный армагеддон, так что лучше поберечься и не рисковать попусту персоналом станции.

Впрочем, это всегда успеется. Что-то в костюмированном облике разговорчивого призрака наводило Кабесинью-третьего на мысль о том, что возможно, быть может, не исключено, этот мужик дело говорит, и стоит ему в этом довериться и сделать так, как тот просит.

Странное, конечно, ощущение, идти на поводу у призрака, но в конце концов, чем мы рискуем?

Бросим всё, запрёмся у себя в каюте, сидим, медитируем, на призраков внимания не обращаем. Засекаем время.

Сутки корабельные прошли, двое, тишина. Не является никак призрак. Ерунда какая-то, подумал в тот раз Кабесинья-третий и засобирался было наружу по делам, как видит, да вот же он, в гостевом кресле устроился, федору в руках вертит, ничуть не более материальный, чем в прошлый раз. И вид при этом такой довольный.

– Вот теперь я вас тоже вижу ясно и чётко. Можете не отвечать, просто послушайте. Если это всё мне не чудится, то значит действительно близка стабилизация.

Кабесинья-третий, как и просили, промолчал, решил не влезать пока с дурацкими вопросами про неведомую «стабилизацию».

– А значит, если я прав – подчёркиваю, если – то в ближайшее время вы услышите не только меня. Не торопитесь, дайте себе время успокоиться и прочувствовать всё то, что с вами будет происходить в ближайшее время, и подчёркиваю снова – не пытайтесь самостоятельно коммуницировать ни с кем из нас. Эта реальность еще слишком нестабильна, и вывести её из жёлоба раньше времени может любое неосторожное действие любой из сторон. Вы меня поняли?

Стабилизация. Жёлоб. Ясно. Оставалось лишь согласно кивнуть, хотя ни черта космачьего он покуда не понял.

Призрак же снова с видимым облегчением растворился в воздухе.

Всё это порождало в душе у Кабесиньи-третьего нехорошее тянущее чувство в груди, но как-то вербализовать его не получалось, разве что вполне осознаваемое им ощущение какого-то малопонятного иммерсивного театрализованного балагана было вполне понятным и даже логичным, а вот всё прочее – в голове бывшего оператора укладываться никак не желало. Впрочем, было то совпадением или же вполне укладывалось, если подумать, в единую канву, сосредоточиться над тяжкими размышлениями по поводу говорящих призраков в старинных шляпах из дурацких нуарных дорам про непьющих детективов Кабесинье-третьему всё равно не дали, потому что на станции разразился новый кризис со всеми обыкновенно сопутствующими ему атрибутами.

И неизменным глашатаем в лице Немезиды.

Кабесинье-третьему временами начинало казаться, что та его ненавидит персонально, с такой настойчивостью она старалась изводить не действительных операторов станции вроде надёжно спрятанного в собственном саркофаге Риохи-пятого, но куда более доступного её природному шарму Кабесинью.

Проделывала она это всё с неизменным блеском, а именно – сперва молча появлялась у него на пороге, после чего залпом выливала ему на голову ушат своих зловещих пророчеств, после чего требовала полного содействия и предоставления любых ресурсов, иначе она за себя не отвечает.

Бывший оператор, вздыхая, кивал, не особо даже стараясь вникнуть, что именно там на этот раз стряслось. С этой дамочкой лучше не спорить, себе дороже, это все на станции давно устроили, хотя никто толком даже не понимал, на каких, собственно, основаниях она здесь командует. И вообще, кто она такая.

«Немезидой» её прозвали за глаза, надо же её как-то называть, сама же она никак не представлялась, возникая и пропадая так же молча, как те самый призраки.

Только была она, увы, более чем материальна.

В ответ же на резонные вопросы по её поводу, задаваемые попеременно всем без исключения мимо проходящим представителям Конклава, политикума или журидикатуры, обыкновенно раздавались лишь глубокомысленные покашливания. Толку с них! Советы же «воздержаться от контактов» в данном случае были совершенно малопродуктивны. Немезида не особо-то и спрашивала ни у кого разрешения. Появлялась, где хотела, и творила там всё, что считала нужным.

Вот и в тот раз, вволю наорав на ничего не понимающего Кабесинью-третьего и, видимо, в очередной раз в нём страшно разочаровавшись, Немезида унеслась эмоционировать дальше, в результате чего «Тсурифа-6» вновь, как в старые времена, незамедлительно превратилась в разворошённый муравейник. За чем на этот раз дело стало, выяснилось куда позже, когда улёгся дым пожарищ и были убраны с переборок последние пятна крови, однако в процессе шума было столько, что Кабесинье-третьему в целом стало как-то не до призраков.

Когда станция с каждым часом всё глубже погрязает в паранойе и доносительстве, когда все подозревают всех, а охота на космаческих ведьм и прочая шпиономания встают на поток, тут уже не до разговоров по душам с нематериальными сущностями.

Однако как только всё подуспокоилось и бывший оператор к немалому удивлению вновь обнаружил себя спокойно лежащим в каюте на уютной кушетке, тут же нарисовался новый призрак.

На этот раз это был полноватый щекастый мужичок-с-ноготок, роста он был Кабесинье-третьему едва ли не по пояс, с лохматой рыжей шевелюрой и хитрыми глазами. Призраком от этих небанальных примет он выглядеть не переставал, но впечатление чего-то потустороннего не производил вовсе. Во всяком случае драматических поз он не принимал, рук не заламывал, драму из себя не давил. К тому же – сразу перешёл к делу.

– Вы когда-нибудь слышали о Хранителях, молодой человек?

Что у них всех за дурацкая манера «молодым человеком» обзываться? Сказать по правде, для него, едва народившегося собственного бэкапа, эти слова звучали особенно обидно. Впрочем, с текущим их уровнем коммуникации было не до мелочных обид.

– Не отвечайте, просто кивните.

Ну, кивнул. Кто из жителей Сектора Сайриз со времён Века Вне не слышал террианские легенды об ослепших Хранителях. Впрочем, легенды те так и оставались с тех пор легендами – артефактами скорее литературного наследия и изустного творчества, нежели фактологическими документами эпохи. Сказывают, были такие, говорят, предвидели будущее, но в какой-то момент, ещё до отлёта со Старой Терры, таковую способность напрочь потеряли и тех пор о них ничего не было слышно. Как, впрочем, и обо всех остальных свидетелях той поры, хоть бы и сто раз вечных. Ромул, Соратники, Хранители, все они словно разом куда-то сгинули, оставив разгребать накопившийся бардак Конклаву Воинов. С чем, очевидно, те и не справились.

Во всяком случае, именно об этом любила скрежетать зубами Немезида. Кабесинья-третий всё не решался её никак спросить, не одна ли она из тех самых Избранных террианских времён до Века Вне, но всё не хватало силы воли, и немудрено – Немезида была скора на вспышки гнева и лишний раз злить чёртову ведьму ему ничуть не хотелось.

И вот, нате, космаческие призраки сами завели этот разговор.

Из разговора выходило, что всё так, Хранители эти и правда кое-что знали о возможных вариантах будущего, но знание это их было весьма ограничено, поскольку ни черта космачьего они будущее на деле не предсказывали, а как бы представлялись существами, живущими будто не в привычной нам последовательности событий, когда наблюдатель и его сознание как бы скользит вдоль стрелы времени и по мере такого движения наблюдает случившееся с ним и за одно всей этой вселенной. Они же… в прошлой своей жизни Кабесинье-третьему и в голову бы не пришло подобному верить:

– Мы живём не столько в текущей реальности, сколько видим сразу множество возможных исходов во всей их полноте, именно в этом смысле мы и являемся Хранителями. Являлись, пока не ослепли.

Дальше Кабесинья-третий уже терялся в косноязычных попытках объяснить случившееся, но он, пожалуй, был единственным, кроме, может, забывчивого квола, кто и без того был достаточно близок к описываемой картине, чтобы прочувствовать тот хаос, в котором оказались ослепшие Хранители.

Каково это – родиться и всю жизнь прожить в детерминированной Вселенной, где любые возможные исходы раз и навсегда предопределены, роли распределены, прошлое однозначно, а виновные в будущих злодеяниях заранее известны? Одним из таких виновных, по словам одного из признаков, был непосредственно контр-адмирал Молл Финнеан, чей мятеж, кажется, оставался чуть ли не единственной предопределённостью в мире, однажды сошедшем с ума и двинувшимся своим собственным, донельзя хаотичным и совершенно непредсказуемым путём.

Случившийся хаос Хранители и признавали главной причиной собственной слепоты.

Кабесинья-третий согласно кивал в ответ янгуанским болванчиком.

Наконец-то нашёлся хоть кто-то, способный внятно подтвердить тот факт, что творившееся последнее время на станции – не плод больного воображения одного бывшего оператора, более того, оно как будто начинало с каждой новой терапевтической сессией в тишине личной каюты обретать вещественный смысл. Выстраиваться в некую стройную логику.