Побег

Бездушные машины множились ничуть не хуже своих живых собратьев, и уж если нужно было загнать добычу, они были способны продолжать погоню тысячелетиями. Чего мы им сдались – по-прежнему оставалось загадкой, но тот простой факт, что человечество отнюдь не случайно пересеклось на космических тропинках со столь изощрённым противником, уже заведомо менял любые расчёты.

Напротив, масштабный галактический гобан уже самим собственным существованием навязывал обоим противникам если не конкретные ходы – тут на деле всегда хватало свободы, сколь ни рассуждай про космические тюрьмы – то по крайней мере сильно ограничивал их в возможных стратегиях.

Враг действительно мог убраться подальше, серьёзно потрёпанный после Бойни, накопить там силы и с новой яростью наброситься на ненавистных артманов. Но машинам неведомы наши эмоции и чужды сложносочинённые целеполагания. Они просто видели цель, пусть и спрятанную до времени в стенах Барьера, и потому с завидным упорством продолжали делать то единственное, ради чего, похоже, и были созданы.

Рвались в бой.

Так Барьер из ловушки для человека стал ловушкой для его противника.

Если однажды выяснится, что всё это – тоже часть плана Симаха Нуари… контр-адмирал насилу одёрнул себя, подобные мысли до добра не доведут.

Хотя, рассуждая стратегически, нельзя было не восторгаться столь изворотливому ходу.

Зачем гоняться за врагом по всей Галактике, если его можно банально заманить, как мотылька на свет ночного фонаря, как феникса на огонь, пылающий на месте его собственного родного гнезда.

«Таманрассет» и была таким фениксом, день за за днём без устали вскармливая космический огонь собственной грудью.

Если верить бортовому кволу, миф о фениксе изначально был связан с ритуалом захоронения умерших, сама же легендарная птица якобы приносила в древний Илиополь тело своего родителя, таким образом в ритуале самосожжения древними террианскими мифотворцами виделось единство прощания с прошлым и созидания будущего, так они живописали вечный цикл смерти и воскресения. Чем вам не символ обетованной нам всем Вечности, что бы она собой не представляла.

Вот только контр-адмиралу этого всего в бесновании гемисферы не виделось. А виделись ему там лишь тающие в гибельном пламени поверженные металлические тела его врагов да гнетущее чувство начала конца.

И дело было даже не в том, что потустороннее пламя угрозы постепенно обгладывало и прочный корпус его корабля, норовя утянуть в огненный водоворот и печальной славы собственного родителя. Не контр-адмиралу жалеть о безвременной гибели. Не ему, своевольному мятежнику, по собственному желанию вызвавшемуся стать капитаном столь безумного крафта, лишь бы отыграть, отслужить, отстоять то предательство собственного народа, на которое – ох, уж он-то знал, как дело было на самом деле – ему хватило сил решиться там, за воротами Танно, на границе Скопления Плеяд и локального войда. Решиться пойти наперекор всему.

Контр-адмиралом двигало тогда никакое не чувство долга, и формализм уложений Адмиралтейства, не требующих подчинения распоряжений Воина, особенно в его отсутствие, был для него пустым звуком. Контр-адмирал Молл Финнеан подчинялся во время того затяжного барража лишь собственным приказам и собственным представлениям о том, что важнее для собственных товарищей.

Да, его волновала тогда судьба отправленных к точке триангуляции фокуса экипажей, а отнюдь не абстрактные судьбы человечества. И вот теперь он тут, на этот раз готовый рискнуть головой ради утопии, ради абстракции, беспокоясь о судьбах Вселенной, но не о жизни своей и своих людей.

Какой любопытный поворот с ним случился.

Впрочем, к чертям космачьим все эти рассуждения. У капитана корабля есть своя работа. Пробежаться по энергетическим каскадам, проверить, насколько крепко держатся якоря, проследить расход ресурса излучателей, провести ротацию дежурных навигаторов, подтвердить приказ на отправку свежего дампа на «Тсурифу», обновить позиционирование бакенов Цепи, связаться нейтринным пучком с мю-классом, работающим по правому квадранту, просмотреть доклад бортового квола, разрешить навигаторам миграцию крафта на полтика в тыл, отреагировать на подозрительный сигнал в районе кормовой факельной зоны, некстати вспыхнувшей на гемисфере, отдать команду на перестроение силового щита согласно свежим расчётам квадрупольного момента каскадных резонансов угрозы, всё это было так легко, так просто, так привычно, никаких посторонних мыслей, навеки бы вот так застрять в управленческой рутине командных цепочек.

Если бы.

Первым пришёл алерт входящего инфопакета с Кирии. Не будем пока его трогать.

Плечо Эрхаузе с центральными системами Сектора Сайриз отсюда составляет несколько субъективных часов, ничего, подождут.

С некоторых пор контр-адмирал особенно невзлюбил политикум, слишком сладко стелят, слишком жёстко спать. Затяжной трибунал над ним самим если и научил контр-адмирала чему-то полезному, так это держаться от людей в напудренных париках как можно дальше.

Ни разу ещё не случалось с ним такого, чтобы очередной напыщенный сир хоть чем-нибудь облегчил его военные будни. А вот космачьего головняка добавить, да ещё и с избытком, это завсегда пожалуйста.

В любом случае, скоро обратный прожиг, тогда, со спокойной головой, и ответим. Никакой спешки тут в любом случае нет, во всяком случае сама Кирия никогда не спешит.

А вот второй прозвучавший алерт уже контр-адмирала забеспокоил.

Маркер Магистрата был тем более удивителен, что, пожалуй, Эру была единственным из Семи Миров, чьи представители не интересовались мятежной «Тсурифой» вовсе. Контр-адмирал припоминал какую-то мутную историю, случившуюся на станции ещё до его громогласного прибытия из-за Ворот Танно, но что там было и как, осталось вне пределов его непосредственных интересов, как говорится, в те времена были у контр-адмирала дела поважнее, поактуальнее.

И вот здравствуйте. В самый разгар огненного барража на борт «Таманрассет» валится депеша с высшим приоритетом.

«Вскрыть немедленно по получению».

Не зря контр-адмирала не оставляло сегодня нехорошее предчувствие.

Судья по старой привычке то и дело машинально тянулся за воображаемым молотком, по пути спохватывался, отдёргивал было руку, тут же ловил на себе насмешливый взгляд из-под платиново-белой чёлки, отчего ещё больше смущался, принимаясь насуплено совать своевольную ладонь поглубже в карман, в общем, проделывал всё то, с чем Судья в прошлой своей жизни вовсе не был приспособлен.

В той самой жизни он привык к спокойствию быта, размеренности жизни и твёрдости собственных суждений, основанных даже не на личном опыте, а уж Судья успел повидать за свою многолетнюю карьеру многое, если не всё – человеческую глупость, человеческую слабость, человеческую мудрость, человеческое самопожертвование, – но основаниях куда более веских, потому что базировались они на знании, законе и справедливости.

Покидая Имайн, Судья расстался не только со своей должностью и оставил в прошлом не только свою мантию, но главное – Судья лишился прежних иллюзий по поводу непогрешимости собственных вердиктов.

Как просто было вершить правосудие на крошечном периферийном мирке, где все гражданские конфликты сводились к противостоянию университетов и кафедр, столь же местечковому и беззубому, как и все прочие их дела.

На борту «Цагаанбат» Судья не просто начал новую жизнь, но оказался поневоле погружён в дилеммы и баталии столь масштабные, что у былого Судьи Эниса они бы пожалуй и в голове не поместились.

Вольно судить о всеобщем благе и высшей справедливости, пока журисдикция твоих решений заканчивается с тонкой плёночкой планетарной атмосферы, да и в рамках неё Судья – никакой не верховный правитель, вовсе не вершил он судьбы и даже приговоры его оставались скорее поводом для размышлений, ненавязчивой рекомендацией, тихим голосом разума посреди кромешного безумия разливанного человеческого моря.

Имайн понемногу рос, начиная обескровленными пятью сотнями стандартолет со времён окончания Века Вне и заканчивая финалом самой Бойни Тысячелетия, до последнего оставаясь лишь слабой искоркой жизни между Старой Террой и Семью Мирами. Таким его Судья и оставил, с лёгким сердцем отдав на поруки новым колонистам, новому пути, новым вызовам и новым бедам.

Тому, что случится уже без него. И тут же мгновенно забыл свою прежнюю родину, которую, к слову, ни разу до того не покидал, в итоге с головой погрузившись в неведомый новый мир, где на первый взгляд не пахло никакой справедливостью, никаким знанием, и уж тем более – никаким законом.

Когда однажды Судья поделился этими своими сомнениями с Даффи, тот, разумеется, по дурной привычке в ответ лишь громко заржал.

Генерал Даффи и его бойцы, несмотря на гордое звание маршалов межпланетной журидикатуры, относились к собственному поприщу до нелепого спокойно.

Их работа состояла вовсе не в наведении порядка или воцарении справедливости.

Идеальный порядок и всеобщая справедливость на столь грандиозных масштабах как целый Сектор Галактики представлялись им целью совершенно недостижимой, если вообще представимой хотя бы и в самом богатом воображении.

То, что покажется вполне справедливым янгуанскому городовому, то вообще не будет укладываться в голове у чертей космачьих, что вполне себе норм для опытного трассера-одиночки, то уму не постижимо для жителя планетарных мегаполисов вроде того же Тетиса.

Как вообще можно свести к единому знаменателю естественников и «тинков», белохалатников в стерильных лабораториях и потных тральщиков – вольных охотников за редкими землями? Пожалуй, что никак.

Что же до закона, то грандиозные масштабы межзвёздного сообщения мешали даже банальному обмену по этому поводу академическим знанием; что же касается любых попыток вразумить дальние миры, то при упоминании подобных попыток Даффи уже не просто покатывался со смеху, он начинал заведённым образом травить байки.

Начинались они всегда одинаково – о, по этому поводу у нас был случай, заходим мы как-то в бар… на этом разумная, внятная и хотя бы логичная часть повествования резко обрывалась, а начиналась такая лютая дичь, что у Судьи порой уши в трубочку сворачивались. Сложно было уложить даже и в самой богатой на воображение голове, каким образом обыкновенные хомосапиенсы, находясь в трезвом уме и твёрдой памяти, пускай и немного подшофе, могут вытворять подобное, после чего со спокойным сердцем отправляться на боковую.

Судье по окончании очередной байки, в отличие от Даффи и его коллег, смешно отнюдь не становилось, напротив, ему делалось жутко.

Если люди не способны толком держать себя хотя бы в рамках общей канвы разделения добра и зла, если они сами не понимают друг друга хотя бы и в малой степени, то что говорить о вот этих девчулях с дурацкими чёлочками? Насколько они на самом деле далеки от наших человеческих представлениях о добре и зле, о дурном и благом, о чести, справедливости и прочих высоких абстракциях?

Глядя на эту парочку, Судья при этом ничуть не сомневался, что у них с этим всё в порядке. Ирны вообще производили на него впечатление более… взрослой, что ли, расы, во всяком случае у них всяко лучше обстояли дела и с самоконтролем, и с следованию тому самому высшему благу. Проблема с ними состояла в другом – никто из собравшихся в помещении людей и понятия не имел, в чём, по мнению их визави, это самое высшее благо состояло.

В отличие от заполошных артманов, ирны не проявляли ни малейшего интереса к космической экспансии, иначе бы давно заселили половину Галактики, благо космическая эпоха у них началась десятки тысяч лет назад, когда человек ещё оседлое земледелие-то не освоил.

Другое заметное отличие – необъяснимое сочетание совершенно кукольного фенотипа и крайней воинственности. Не агрессии, нет, ни разу за всё их длительное знакомство никто из ирнов не проявил ни малейших следов чего-то, что можно было бы интерпретировать как злобу, тревожность, ожесточение и прочие интонации, столь свойственные человеку как существу внутренне слабому и неуравновешенному.

Напротив, девчули часто (и, на неопытный слух, как будто чисто по-человечески) смеялись, постоянно норовили подколоть собеседника или шутливо назвать его «душечкой», а уж обнимались они вдвоём на людях просто непрерывно, так что даже временами неловко становилось от их похотливого мурлыканья.

Но Судья уже достаточно поднаторел в межпланетных делах, чтобы совершенно перестать вестись на это поверхностное впечатление.

Это только на вид смотрелись они открытой книгой, бери и читай, но стоило как следует присмотреться к этим двоим, как там тотчас принималась разверзаться чёрная бездна инопланетного кошмара.

Железная воля, что сковывала ирнов изнутри, прорывалась порой наружу со столь невероятной силой, что вызывала у всякого случайного свидетеля ни с чем не сравнимую оторопь, от которой начинал дыбом вставать коротко стриженный флотским манером ёжик на затылке.

Стоило же нечаянно привлечь внимание ирна к собственной персоне, в перекрестье этих лучезарных глаз любой неподготовленный человек начинал чувствовать себя не иначе как угодившим ногою в капкан. Старый, ржавый, но при этом совершенно несокрушимый.

Девчули единственным брошенным взглядом раздевали испытуемого донага, до мозга костей, по жилке, по клеточке, по молекуле. Они видели человека насквозь, хоть Судье и было до сих пор невдомёк, как они это делают.

Ирны – сплошь домоседки, так где и когда эти двое успели набраться столько опыта в общении с артманами, чтобы вот так глядеть сквозь тебя, походя вынимая из тебя всю душу?

Или, начинал со временем задумываться Судья, этот зловещий эффект – не более чем очередной приступ всеобщей и извечной человеческой парейдолии, отчего мы, хуманы, всё больше норовим очеловечивать нечеловеческое и видеть вокруг исключительно знакомые образы, искренне этим своим мысленным галлюцинациям радуясь или ужасаясь.

Не проще ли предположить, что вообще каждое наше впечатление по поводу инопланетной расы есть непременно такая вот галлюцинация? Спасители-летящие? Парейдолия! Железные детишки-ирны? Наведённая на нас фата-моргана! Неведомо кем, неведомо зачем.

Впрочем, в эту игру если и играть, то до конца. Зачем нам дались эти чужинцы с заведомо далёкой от нас не то что психофизикой – банальной анатомией и биохимией! – если даже попросту другой человек порой становился для тебя если не белым листом, чья табула раса была столь девственно-чистой, что бери и пиши, что в голову взбредёт, то по крайней мере зловещим чёрным ящиком, в который неведомые тебе обстоятельства запихнули нечто вроде тикающего механизма, сиди, жди, пока однажды не взорвётся.

Все без исключения байки генерала Даффи непременно сводились к этой самой максиме. Не жди, когда собеседник тебя удивит, ужаснёт или огорошит, смело и заранее ожидай от него максимально непредсказуемого поведения, и тогда точно не ошибёшься.

Угадать же чужие интенции попросту невозможно, настойчиво повторял неутомимый просекьютор, сколько не старайся. И снова раскатисто смеялся. Иногда от безудержного веселья Даффи у Судьи начиналась форменная мигрень.

– Что же в этом смешного? Увольте, не понимаю!

С подвывом утирая невольно выступившие от смеха слёзы, генерал понемногу приходил в себя после очередного приступа.

– Вы, Судья, слишком серьёзный. Вам следует научиться смотреть на вещи проще. Да, индивид порой непредсказуем, а зачастую – просто-напросто записной дурак. Но разве это так уж и плохо?

– Если он при этом безопасен для окружающих – может и неплохо, во всяком случае не вижу причин позволять каждому сходить с ума по своему. Но в данном же случае вы описали сцену натурального вандализма общественно-опасным способом!

– Я на такие вещи, с вашего позволения, – Даффи, шумно выдыхая, поспешил комфортно откинуться в кресле, – предпочитаю смотреть иначе. Наши друзья-белохалатники, только что заполонившие станцию, вам при случае подтвердят – человек как вид выделился в биоте Старой Терры вовсе не большим мозгом, благо бывали звери и побашковитее, и не какими-то там особенностями экологии или анатомии. Наши предки оказались невероятными приспособленцами, универсальными солдатами и следопытами, готовые в кратчайший по любым биологическим меркам срок освоить целый мир от ледяного панциря по безводные пустыни и дождевые леса включительно. Вы знали, что археологическая летопись сохранила ископаемых индивидов, которые в пределах единственной биологической жизни сумели побывать на побережье тропических морей и поучаствовать в охоте на шерстистого носорога в ледниковой тундре?

– К чему вы это ведёте? – опасливо покосившись на ирнов, засомневался Судья.

– А к тому, что если бы не наша природная непредсказуемость и наше внутривидовое разнообразие, хрен бы мы пережили оледенение и прочие вулканические катаклизмы времён нашей биологической юности как вида. Мы и так-то, по слухам, как минимум дважды проходили бутылочное горлышко в пару десятков тысяч особей на всю популяцию. С нами рядом жила минимум дюжина разных гоминид, и где они все? Вот там же остались бы и наши предки, если бы не умели, черти, приспосабливаться, каким-то неведомым чудом выкручиваясь в самых, казалось, безнадёжных ситуациях.

– С чего вы решили, что не умение держать себя в руках на людях непременно способствует подобной способности к выживанию?

– А давайте вот лучше у наших гостей-ирнов спросим, в чём главная проблема с очевидным отсутствием у них второго пола?

От такого поворота каюте наступила зловещая тишина.

Ирны ловко держали лицо, продолжая широко улыбаться, и только истинный знаток этой расы заметил бы некий едва различимый нехороший блеск, тотчас появившийся у них в глазах. Судья же как набрал от возмущения в грудь воздуха, так никак и не мог его обратно выпустить. Что Даффи творит?!

И только гордый собой просекьютор продолжал с наглой ухмылкой наблюдать за происходящим, упорно дожидаясь ответа и словно бы не замечая случившейся неловкости.

– Любой партеногенез, душечка, – взяла всё-таки слово блондинка-ирн, которую за глаза, во избежание конфуза, именовали просто «советником», – по чисто биологическим причинам в первую очередь приводит к падению внутривидовой вариативности геномов и протеомов, что в свою очередь вызывает снижение устойчивости к паразитам.

К паразитам. Судью прошибло ознобом. Ясно. Тут бы Даффи и угомониться, но тот всё так же ухмыляясь продолжал с уверенной миной гнуть своё:

– Не думаю, что столь продвинутая цивилизация, как ваша, не способна одолеть банального гельминта, простейшего или что там ещё у вас бывает. Но всё-таки, разве не исчезновение внутривидовых конфликтов является главным последствием, если не предположить, что целью подобной биологической трансформации?

– Разумеется, – кивнула девчуля, потешно при этом разводя руками, мол, что вы тут нам какие-то прописные истины рассказываете, – тот уровень бытового насилия, который мы наблюдаем что у вас, что даже у летящих, а уж они биологически от нас в вами весьма далеки, уже сам по себе этот неоспоримый факт достаточно полно иллюстрирует, что случается, когда внутри одной космической расы живёт по сути два подвида, настолько несовместимых друг с другом анатомически и эмоционально, что мне порой бывает сложно судить, в самом ли деле вы представляете нечто единое в плане собственной природы. У вас даже культурные различия закреплены на уровне практической лингвистики – ваши линия́ и галакс не зря за глаза называют «языком матерей» и «языком отцов».

И тут же сделала незаметный такой, но при этом буквально кричащий жест в сторону своей черноволосой визави, мол, спокойно, не обращай внимания, что с артманов взять.

Судья с едва слышным сипением выдохнул. Уф, кажется, пронесло. Пора выводить этот неожиданный поворот беседы в более безопасное русло:

– Я, кажется, понял, что имел в виду коллега Даффи. Пусть в норме, в стационарном состоянии общего баланса, когда обстановка поколениями не меняется и важна не состязательность, а напротив, поступательная преемственность, когда отсутствие внутренних конфликтов есть благо, и предсказуемое поведение индивида может исключительно поощряться; однако в момент излома, резкой, катастрофической смены ландшафта, появления новых, экзистенциальных вызовов или попросту неизвестных ранее проблем, само наличие подобной степени свободы как непредсказуемое поведение, внутривидовая агрессия или попросту врождённый бытовой волюнтаризм – всё это вместо неприятных, хотя и вполне допустимых минусов, внезапно становится не только формальным плюсом, но главным инструментом выживания вида в целом. Я прав?

– Ага, если ты по жизни шалопай, то уж как-нибудь да вывернешься!

Судья в ответ досадливо поморщился, удручающая способность формулировать никогда не была одной из сильных сторон просекьютора. И чему их там только учат, на этом Тетисе?

– Так почему же, в таком случае, вы так и не научились за весь ваш немалый эволюционный путь если не контролировать, то по крайней мере толерантно относиться к отдельным слабостям представителей вашей расы?

Это внезапно подала голос черноволосая ирн, для простоты почитаемой за телохранителя, приставленного к нашему ехидному посланнику. Кем и когда приставленного – оставалось такой же загадкой, но надо же их как-то различать не по цвету волос?

– Даффи погодите, дайте я скажу, – Судья готов был порой с вонючим кляпом ходить за Даффи, лишь бы тот почаще помалкивал. – Дело же не в толерантности. И даже не в изначальной цели нашего визита на «Тсурифу-6», если вы об этом. Дело в общественной опасности произошедших событий. Сколько мы ни пытаемся с коллегами докопаться до истинной подоплёки всего происходящего, я всё больше убеждался, что все эти космические тайны, все галактические интриги и вообще слившийся тут межзвёздный детектив не стоил бы и минуты нашего с вами внимания, если бы не тот прискорбный факт, что перед нами никакая не случайность, не результат самовольных действий отдельного индивида или там небольшого заговора, нет, ничего приведшего нас всех в эту точку времени-пространства вовсе бы не случилось, если бы не эта самая тайна и этот самый заговор.

– Проще говоря, Судья считает, что нас всех здесь осознанно водят за нос, и делают это строго в рамках всё того же первоначального плана.

Даффи-Даффи, генерал трёпаный. Ну помолчи ты хоть раз, сойдёшь за умного.

Ирны же в ответ радостно закивали, будто разом очнувшись.

– И ровно поэтому мы настаиваем, что ирны в этом заговоре точно не участники!

– Интересно, почему это?

Просекьютор заинтересованно наклонился к ирнам, сверля их взглядом. К счастью, тем было на подобные эволюции плевать и растереть. Или какое там у них физиологическое действие отвечает за ноль эмоций и фунт презрения.

– Ну вы же сами настаиваете, душечка, что все нити ведут к некоему ядру заговорщиков, которым необходимо при этом строго контролировать довольно сложный процесс, развивающийся одновременно в нескольких разнесённых точках Сектора Сайриз, тогда как ирнам эта возможность недоступна чисто фенотипически – мы, знаете ли, среди вас слишком заметны. То же касается и Тсауни. Летящие могут в теории незаметно и заранее подложить «глубинники» в ядра тех звёзд, но это только начало всего процесса, в отрыве от которого сама детонация попросту бессмысленна. Я вам говорю и продолжаю говорить, это точно люди. Или ваши Избранные.

– Хорошо, допустим, что мы не правы и никакого грандиозного заговора нет, а есть лишь удручающее стечение обстоятельств, почему же вы в таком случае отказываете нашим доблестным спасителям в простой интенции – кровь из рострума не позволить безумцам-артманам покинуть Барьер, а тут ещё фокус этот, всё лезут и лезут, давай жахнем от греха!

Советник вновь заливисто рассмеялась.

– Симах Нуари был бы в ярости от ваших слов, он о себе слишком большого мнения, чтобы согласиться на столь примитивное целеполагание. Нет, у него, я ничуть не сомневаюсь, есть свой грандиозный план, но боюсь, душечка, с его познаниями в ваших артманских делах максимум на что соорн-инфарха хватит, это чёрной тенью летать вокруг Барьера и сверкать корнеями в бессильной злобе, строя коварные планы об уничтожении зарвавшихся артманов.

Тут Судью вновь невольно передёрнуло от озноба. Она это так легко произносит, что сразу становится не по себе.

– Надеюсь, мы не настолько неисправимы, и спасители нас всё-таки оставят в живых, а лучше – попросту оставят, наконец, в покое, но мне кажется, если бы соорн-инфарху всё-таки пришло в голову столь непоправимое деяние, взрывать столь далёкие от границ Фронтира сверхновые это весьма сомнительный способ уничтожить человечество, так что тут я с вами согласен, советник, даже если бы летящим это понадобилось, зачем им наши «глубинники», у них наверняка свои есть. Это кто-то здесь, у нас. Однако вы поневоле сделались одним из непосредственных участников этой драмы, вы – ценный свидетель того, что творилось у самого фокуса.