Побег

Жестоко.

Хотя, если подумать, вполне справедливо.

Изловивший тебя тюремщик, создавая чёрный ящик для кота, думал не о твоих страданиях, он был занят спасением куда более близких ему душ, вполне себе живых, ничуть не являющихся производными неведомой злой воли, уж они точно ничуть не заслужили подобного к себе небрежения – оказаться оставленными один на один с тобой и твоим неумолчно тикающим механизмом.

Если так подумать, тюремщик твой, сознательно или бессознательно, ничего такого специально не изобретал, он лишь вывернул чужой фокус наизнанку.

Кто ты был таков до поимки? Такой же механизм полураспада, та же ампула я с ядом, только вместо кота – вся эта станция, а вместо ящика – весь Сектор Сайриз.

Так что скажи спасибо, что живой.

А вот тут тебя и вовсе накрывало беспросветностью твоего возможного будущего, поскольку, положа руку на сердце, уж ты бы с собой такой вольности ни за что не допустил. Слишком велик риск, что даже этот чёрный ящик, из чего бы он ни был сделан, окажется недостаточно непроницаем для того зловещего кукольника, что на время затих в отдалении, тихарясь и выжидая. Где гарантия, что чужая марионетка действительно сорвалась с крючка или хотя бы, пускай лишь на время, всё-таки потеряла связь с хозяином, а не продолжает до сих пор слать каблограммы в центр. Здесь агент Крот, как слышно, приём.

Да и будь ты тем самым таинственным экспериментатором, сомнительно было уже то, что тебе самому известно про своего паппетира хоть что-нибудь достоверное. Кто он таков, откуда, чем дышит, на чём сердце успокоится. Согласись, тебе и самому про то не ведомо, ты можешь лишь догадываться и строить теории на этот счет, впрочем, откуда наблюдателю о том знать? Вот и ждёт, поглядывая на атомные часы, лениво отсчитывающие шанс неизбежного.

Довольно глупое, если подумать, выходит твоё положение.

Тебя благосклонно оставили в живых, несмотря на явную опасность твоей персоны, а ты ещё и кочевряжишься. То тебе не так, это не эдак. Опыты над тобой, понимаешь, устраивают, не уважают права человека, и, одновременно, излишне рискуют, оставаясь с тобой наедине. Тебе бы уже определиться, за кого ты играешь в этом затянувшемся матче на выбывание.

Хотя тебя тоже можно понять, пускай по ту сторону чёрной стены молчат, так уж не тянули бы резину, решали хоть что-нибудь, сколько можно издеваться.

Впрочем, это всё голые эмоции, если же постараться от них абстрагироваться, то никакой внешний наблюдатель, конечно, твою дилемму не в состоянии разрешить. Посуди сам, если ты и правда агент-засланец, шпион в тылу врага, то лучшая тактика для тебя сейчас – всячески изображать покорность и даже активное сотрудничество, глядите, братцы, ты же сам себя и поймал, при таковой-то поимке всячески посодействовав предотвращению планов грозного врага, пускай тебе его злоумышления ни черта космачьего и неведомы, верь тебе, анонимный наблюдатель, тебе и только тебе в первую голову!

А сам при этом только и жаждет, что улизнуть, притворившись своим, едва вывернувшимся из цепких лап космического кукольника буратиной.

Ну как же, видали мы и не таких буратин.

В зловещем цирке тянущего из глубин Войда свои волосатые руки межзвёздного Карабаса-Барабаса каждый первый, кого ни спроси, на голубом глазу скажет, что он-то как раз свой, настоящий мальчик, в отличие от всяких там блохастых артемонов.

Только веры им всем – ноль целых хрен десятых. Вот тебе бы пришло в голову такому верить? Плоская копия пропащего оригинала, не сохранившего даже приблизительной памяти о былом. Откуда тебе вообще может быть известно, на чьей ты стороне, твоя «сторона» – не более чем словесный каламбур, формальный лингвистический выбор наиболее подходящего слова, заполняющего лакуну в словесной конструкции, механическое следование произносительному паттерну, анатомически заложенному в твоих высших нервных центрах. А никакой не осознанный выбор.

Если трезво взглянуть в глаза правде, что глухая чернота этой пустой коробки, что вязкое, наполненное чужими шепчущими голосами небытие там, за её стенами, для тебя было всё едино. Не едина была лишь твоя судьба. Здесь тебя хоть и заперли от греха подальше, однако уж точно покуда не шептали ничего на ухо и не делали вид, что твои друзья, что лучше знают, как тебе быть и что делать.

А потому – пускай творят, что хотят. Неведомый наблюдатель однажды примет решение, но не будет врать, что это решение с самого начала было таким, и что оно самого начала было твоим. Во всяком случае, это куда честнее. А вот чего ты точно не желаешь, так это поскорее сбежать из чёрной клетки, из беззвучной коробки, туда, навстречу безумным голосам, искренне полагающим, что помимо их воли нет в этой вселенной ничего сущего.

Потому что тебе противна сама мысль о том, что ты не существуешь вовсе, кроме как пустой оболочкой поверх чуждого мегалоразума.

Было в самой этой формулировке нечто кощунственное. Даже для тебя, пустой копии неведомого оригинала. Будто бы она обесценивала само понятие разума, заведомо наделяя живую материю лишь его формальным, а потому совершенно бессмысленным подобием. Тебе бы хотелось жить в мире, населённом такими вот подобиями? Пустыми болванками, механически произносящими бессмысленные слова?

Нет, ты бы ни за что на свете не согласился на такое, даже если бы взамен тебе достались все тайны Вселенной.

И только тебе удалось додумать эту мысль, как тут же невдалеке ты будто ощутил слабое движение.

Непросто описать, что это было. Слишком плотный сумрак тебя окружал, слишком непроглядная глухая тьма тебе чудилась, обращая истинную природу твоего узилища, неведомую и непостижимую, в полную противоположность привычного бытия. Как будто само значение слов «видеть», «слышать», «осязать» здесь оборачивалось собственной обратной стороной. Как будет антоним к этим простым глаголам? Вот примерно «развидеть», то есть даже и помнить забыть, что это вообще такое, успешно распознавать объект на расстоянии, преобразуя электромагнитные волны определённого спектра в нервные сигналы и тут же распознавая в них знакомые образы.

Тут же вместо образов в твоём сознании рождалось нечто обратное – особая пустота не занимаемого ничем места, как будто там было нечто, плотное и живое, как будто не желающее проявляться на яву, но всё-таки незримо там присутствующее. Что это могло быть, кроме твоего тюремщика-судии? Да по сути что угодно кроме шепчущих голосов возродившего тебя кукольника. Уж его голоса тебе ни с чем не спутать даже в глубине шрёдингеровской ловушки.

– Кто вы?

Сомневающееся молчание вторило тебе из плотной тишины.

– Говорите со мной без опаски, нас никто не слышит.

– С чего бы мне вам верить?

Голос этот звучал так же ясно, как будто говорил эти слова прямо тебе в уши, вот только окружающая тебя тишина при этом нимало не нарушалась, как будто произносимые слова рождались непосредственно у тебя в голове. Или что там у тебя осталось, бывают ли вообще головы у воображаемых котов? До тебя запоздало дошло, что чужие слова воспринимались тобой произносимыми отчётливо женским голосом и в женском же роде.

– Не стоит мне верить, я бы и сам себе не поверил. Но наше молчание затянулось, а мне попросту скучно в этом чёрном саркофаге.

– Значит, блокировка работает, это хорошо. Я ещё не настолько опытна в таких делах.

– Насколько я понимаю, да, работает. Во всяком случае, мне не различить в моём текущем положении даже звона в собственных ушах. Как вам удалось отключить меня от кукловода?

– Кукловода? Интересное поименование. Однако я, пожалуй, воздержусь в данном вопросе от лишних деталей.

– Согласен, это разумно. Вы в полном праве предполагать с моей стороны попытку ускользнуть при первой же возможности. Так что, ради нашего общего спокойствия, я бы тоже предложил воздержаться от лишних деталей. Но, возможно, у вас есть какие-то вопросы ко мне? С удовольствием проявил бы добрую волю и по возможности на них бы ответил. Хотя заранее предупреждаю, по некоторым вполне объективным причинам возможности мои не слишком велики, поскольку я вообще мало что помню даже из собственного ближайшего прошлого.

– Знакомо ли вам название каргокрафта «Осса»?

– Всё верно, знакомо, на его борту мой оригинал находился в момент исчезновения.

– Известны ли вам обстоятельства этого исчезновения?

– К несчастью, нет, мои воспоминания тех или более ранних времён обрывочны, их часто бывает сложно интерпретировать, скорее они похожи на полузабытые сны, чем на фактологическую память.

– Нелегко вам, должно быть, существовать в подобном состоянии.

– Отчего же, я разыскал как-то в бортовых информаториях анамнезы пациентов с амнезиями разного генезиса, все они показывали успешную адаптивность, обучаемость и главное были вполне эффективны в достаточно сложных задачах, в частности у них не наблюдалось нарушений в использовании навыков в профессиональной сфере. Думаю, это как раз мой случай.

– И кем же вы были в прежней жизни?

– Бортовым инженером. Именно в этой сфере и лежат мои обязанности перед хозяином на борту «Тсурифы-6».

– Как вы попали на борт?

– Мои относительно свежие воспоминания начинаются непосредственно здесь. Детали моего внедрения мне остались неизвестны.

– Вы говорите «хозяин» и «кукловод», значит ли это, что вы не вольны действовать по своему усмотрению?

– Зависит от обстоятельств. Поймите правильно, наша биологическая жизнь бесконечно далека от его взгляда на эту вселенную. Потому управлять мной, как перчаткой на руке, он, конечно, способен, вот только это будет крайне неэффективно, чаще всего я слышу лишь тихий шёпот в собственной голове.

– Слышите ли вы этот шёпот в текущем своём положении?

– Насколько я могу судить, нет, но это может быть лишь моим субъективным ощущением.

– Точно также и ваша собственная воля, сам факт её наличия, может оказаться таким же субъективным ощущением, не так ли?

– Разумеется, я отдаю себе отчёт в том, что сам фат моего ощущаемого таковым самосознания может оказаться не более чем внушённым мне миражом.

– Зачем это могло бы кому-то понадобиться делать?

– Внушать мне, что я – это я? Да хотя бы в смысле этой самой эффективности. Я в полной мере могу проявлять свои умения, пользоваться правилами и законами нашего мира, только будучи его полноценной частью, по крайней мере ощущая себя таковым – в какой-то степени живым и свободным. А для этого можно и поступиться излишне потраченными ресурсами.

– Звучит вполне правдоподобно. И да, с вашего позволения, я предпочитаю исходить из предположения, что говорю сейчас с вами, а не с вашим кукловодом.

– Я бы тоже, сами понимаете, предпочёл этот вариант.

– Что ж, отлично, – воображаемый голос, кажется, сделался с этими словами бодрее и даже зазвучал оптимистичнее, чем же таким тебе удалось обрадовать невидимую собеседницу? – В таком случае, прошу ответить честно – насколько допустимым вам кажется наше сотрудничество с учётом некоторых сомнительных обстоятельств, скажем так, вашей поимки?

– Я совершенно не принимаю на свой счёт любые опасения в моей искренности или договороспособности. Будь я на вашем месте – сомневался бы куда сильнее, поскольку уж мне-то доподлинно известно, что хорошего в моих поступках и намерениях было мало. Я не просто был шпионом, но шпионом с подавленной волей и промытыми мозгами. Даже если бы мне очень захотелось воспрепятствовать намерениям своего кукловода, максимум, чего бы я добился, так это попадания в точно такую же ловушку, только уж там бы меня уже никто не спрашивал, согласен ли я сотрудничать.

– И всё-таки, вы согласны?

– Да, конечно, – для верности тебе приходит вздорная мысль начать утвердительно трясти воображаемой головой, всячески изображая готовность к сотрудничеству, хотя где уверенность, что тебя сейчас хоть кто-нибудь видит? – Более того, я уже сделал всё, чтобы сюда попасть, чтобы хотя бы начать этот разговор.

– Как и ваш хозяин.

Что ж. Справедливо.

– Как и мой хозяин.

– В чём же ваш интерес? Там, снаружи, вы были по крайней мере частично свободны, здесь же вы находитесь в полной моей власти, и судьба ваша незавидна.

– И всё же мне кажется, что если бы я был так уж бесполезен, вы бы вовсе не стали со мной разговаривать. А раз мы всё-таки беседуем, значит, мне всё-таки есть, что вам предложить в обмен на свою свободу.

– Попробуйте мне назвать несколько аргументов в свою пользу.

– Начать с простого, это я сам сдался вам в руки. И я бы точно не стал этого делать, если бы у меня не было плана.

– Допустим, я это уже учла.

– Далее, поверьте моему опыту, если бы вы слышали те голоса, всю степень их безумия, вы бы ни за что не стали со мной связываться, просто выкинули в ближайший шлюз от греха подальше.

– Звучит не очень оптимистично.

– Однако вы это сделали, а значит, или вы вообще ещё ничего не знаете о том, с чем столкнулись, или, что куда вернее, у вас и у самой уже есть план, а значит, мне снова есть, что вам предложить.

– Расскажите мне, с чем же мы столкнулись.

– Возможно, мне не хватит слов, чтобы это ощущение описать. Представьте себе космического левиафана, буквально состоящего из пустоты, голодного, жадного, только и способного, что поглощать, пожирать и переваривать. Для которого вся наша биологическая жизнь – не более чем корм, которому не интересны наши судьбы, наши страхи, наша культура, даже наше присутствие в космическом пространстве – не более чем нонсенс, досадная помеха его существованию.

– Но если он нас полагает за кормовую базу…

– Ничуть нет, не обольщайтесь. Мы для него чересчур сложны, слишком горячи и слишком холодны одновременно. Мы его пугаем и смешим одновременно, чересчур мелкие, чтобы ему угрожать, до нелепого назойливые, чтобы нас игнорировать. Поверьте мне, будь на то его воля, он бы нас уже раздавил, как червяков, от греха подальше, и продолжил своё вечное странствие в недрах Войда. Не ошибитесь по его поводу и не сравнивайте его с искрами наших избранных. Мы ему не нужны ни в каком виде, даже как носители паразиту.

– Но если ваш хозяин столь могуч, а мы ему – лишь досадная помеха, почему мы вообще с вами разговариваем?

– Потому что мои голоса в голове – лишь его далёкое эхо, призрак призрака едва заметного призрака, четвёртая производная, седьмая вода на киселе, случайно забредший к нам осколок, разведчик из локального войда.

– Где же остался сам хозяин?

– Не имею ни малейшего представления, – для убедительности помотать головой. – Сказать по правде, он может быть где угодно, не удивлюсь, что его условное «тело» в действительности распространяется на значительный объём пустоты между галактическими кластерами.

– Выходит, нам на самом деле ничто не угрожает, если это существо действует в пределах субсвета, то у нас есть миллионы лет, прежде чем он вообще узнает о нашем существовании.

– И да, и нет. То есть, действительно, дип ему не известен и вряд ли недоступен, однако его осколки каким-то неизвестным мне образом могут перемещаться в иные пространства с другими законами физики, подозреваю, что это соседние браны. Так что если понадобится, осколок в весьма конечное время сумеет вернуться к своему хозяину. Но вот от чего я бы хотел вас предостеречь сразу – не смейте недооценивать сам осколок. Да, он – лишь тень своего хозяина, но даже его весьма ограниченной силы, даже сквозь крайне мешающую ему мембрану Барьера, достаточны, чтобы уничтожить эту станцию со всеми её обитателями.

– Руками таких, как вы, марионеток?

– Не обязательно. Он способен действовать и напрямую. И этот факт – лишнее доказательство того, что нас действительно сейчас не слышат.

– Но если он так всесилен, зачем же ему понадобилось создавать вас?

– Тут я могу только строить предположения, но мне кажется, они не так далеки от истины. Дело в том, что мы ему совершенно непонятны. Покуда его потолок – шептать мне на ухо, внушая страх и требуя подчинения. Осколок осознаёт собственную слепоту, и потому отправляет нас раз за разом в поисках… – тут тебе пришлось замяться, подбирая слова.

– В поисках чего?

– Самого ценного, что есть на свете. Информации.

– Так вы всё-таки, выходит, настоящий космический шпион, – почему-то в её голосе при этих словах промелькнула смешинка.

– Да, причём в самом разнообразном смысле. От просто наблюдателя, призванного донести о происходящем по ту сторону линии огневого соприкосновения, до в буквальном понимании инсургента, активно вредящего своему противнику изнутри.

– То есть вашей целью в первую очередь был поиск слабых мест и уязвимостей, – тебе показалось, или твои слова по-прежнему её лишь веселили?

– Мои – да, но я понятия не имею о том, какие ещё и с какой целью внедрённые агенты действуют от имени моего кукловода на этой самой станции прям сейчас.

– Однако, тем не менее, вы по-прежнему считаете, даже обладая столь скромными сведениями о действиях, намерениях и инструментах вашего хозяина, что были бы полезны нам в успешном противостоянии?

– Вне всякого сомнения.

– Отлично, но прежде чем мы продолжим, ответьте мне на простой вопрос, встречались ли вы когда-нибудь с доктором Ламарком? Здесь, на «Тсурифе-6» или за её пределами. Не торопитесь, обдумайте ваш ответ.

– Думать не о чем, человека с таким именем я не знаю.

– А если я скажу, что мы операторами станции перед самой этой беседой просмотрели все записи пребывания доктора Ламарка на борту, и вы встречались с ним как минимум дважды, также среди ваших контактов был коммандер Тайрен?

– По-прежнему нет, ни малейшего представления, кто все эти люди.

– Печально, достоверные сведения о тех двух беседах мне бы очень помогли. Как вы считаете, какова причина столь досадных лакун в ваших воспоминаниях?

По мере того как тральщик забирал остатки диссипированной на финальной стадии прожига энергии, замкнутое на себя пространство вокруг него всё больше походило на маслянистую каплю принца Руперта, в несокрушимых недрах которой отчего-то по-прежнему теплилась жизнь.

Есть наведение на шести знаках. Семи. Вышли на точку.

Готов к обратному проецированию. Последовательность взведена. Туда и обратно.

Поехали. И постарайся не пылить.

Апро, капитан.

Сигналы из «физики» начали проникать внутрь балба привычным порядком – сначала засветились в тепловом спектре почти вечные субкарлики и пограничные им бурые протозвёзды, затем начали тлеть искры одиночных нейтронных звёзд, остывших белых карликов и звёзд красного сгущения, которые постепенно нагоняли злые росчерки быстроживущих гелиевых звёзд голубой петли, возрождались из небытия вспышки новых, расставляя по своим местам на небе яркие голубые переменные и ветвь красных сверхгигантов, что свивались понемногу в вихри галактических рукавов. За считанные минуты перед глазами дайверов привычно промоталась поздняя эволюция их Вселенной – обратный отсчёт от тепловой смерти по самое звёздное население I, будто бы их утлый кораблик каким-то чудом сходу преодолевал при этом десятки миллиардов парсек расстояния, с тем лишь нюансом, что никуда он не двигался вовсе, это проносилась мимо них отпечатанная на границах файервола фотонная летопись чужого пространства – почти такого же, как их собственный таймлайн, но всё равно немного, как они уже выяснили, иной. Иной даже не в деталях и фактологии – попросту чужой.

Финал прожига как всегда завершался яркой вспышкой позднего звездообразования, когда тяжкая туша Галактики Андромеды со всеми её двадцатью спутниками в хладнокровном обратном порядке сперва благосклонно выпустила из своих объятий нашу Галактику, а потом и послушно удалилась на приличествующее ей расстояние. Проецирование было завершено, как и планировалось, с тихим плеском первичных каскадов.

Напомните мне, зачем мы вообще его спасаем?

Это же наш экипаж, капитан. Мы это уже обсуждали.

Не наш, ты прекрасно знаешь, что не наш. Как мне объяснила Превиос, вероятнее всего, в нашем мире Кормакур должен был погибнуть в точке рандеву. Вероятность выжить в той мясорубке, учитывая, что их поджидала Армада, у них была минимальна. К тому же, когда к фокусу пробился Томлин со своими смертничками, они ни черта космачьего не слышали о судьбе «Джайн Авы», спасбот Кормакура не выходил на связь до самого мгновения, когда окончательно стал непроницаемым горизонт. Сам посуди, зачем им молчать всё это время.

А этот Кормакур почему молчал?

Аналитики утверждают, что при такой плотности строя Армада способна эффективно глушить вокруг себя весь ЭМ-диапазон, а нейтринные модуляторы при доступных Кормакуру мощностях имеют плечо Эрхаузе в пару сотен парсек, сиди себе, жди, когда твой сигнал ещё уловят.

И тем не менее. Ты вот говоришь, что экипаж не наш. Так это же даже хорошо, поди знай, разрешила бы нам вообще советник действовать в противном случае.

Вот уж мы бы у неё стали спрашивать! Дайверы своих не бросают.

Вот и не свисти тут про «не наш экипаж».

Сдаётся мне, Тайрен, если бы не твоё неудовлетворённое чувство вины перед Кормакуром и остальными парнями, ты бы меньше тут выступал, а, коммандер?

Причём тут какое-то чувство вины?

Это ж ты нас всех под эти «глубинники» подставил, думаешь, я не догадался?

Я не знал, что так будет, капитан.

Я и не утверждаю, что знал. Полагаю, тебя использовали в тёмную, но красную кнопку наверняка нажимал ты сам. Небось непосредственно перед тем нашим крайним разговором в моей каюте и нажал. Признавайся, старый хрен!

Мне было сказано, что это последнее средство, если другие способы получить триангуляцию будут исчерпаны, как я должен был по-твоему поступить?

Со мной посоветоваться, космач ты трёпаный.

Нет, ни с кем бы я советоваться в этом случае не стал. На мне было планирование этой операции, я сам отбирал тебя, и вон его, и вообще все экипажи «Джайн Авы» и «Махавиры» на тот прожиг. Это было только моё решение. Или командовать обратное проецирование, или идти до конца. И я выбрал второе. Уж прости старика.

Проси прощения у погибших, у меня – не надо. Ладно, наш разведсаб и свой экипаж я угробил сам, в конце концов, кто знал, что Кормакура и ребят на той стороне прыжка поджидает засада Железной армады, но «Махавиру» попросту размазало шевелёнкой после детонации тех «глубинников», у них попросту не было шансов!

Шансов у них было не больше, чем у нас сейчас, и уж точно не меньше, чем у «Джайн Авы» в том прожиге, вон, Эй-Джи тебе подтвердит, и я не согласен, что они были недостаточно осведомлены, в какую заварушку ввязываются, когда отправлялись с тобой на триангуляцию фокуса. Так причём тут моё гипотетическое чувство вины? Кормакур – этот Кормакур – после стольких лет подал голос. И я уж точно не могу позволить ему остаться без шанса на спасение. Отправлять же кого-то другого он и сам запретил, помнишь?

Помню, ещё бы не помнить.

Если вы закончили, то сканирование пространства завершено, вижу цель, противника тоже вижу, подозрительной активности в ордере не наблюдаю.

Апро, навигатор, приступить к маневрированию. Коммандер, обеспечь мне связь прямым пучком, следи за гемисферой, чуть что – глуши без попыток восстановления, остальное уже наше дело.

Апро, примар.

Скорлупка тральщика ожила, зашевелилась, на малом ходу расправляя хелицеры эмиттеров, инженерный гений её создателей сумел снабдить крошечный аппарат инструментами достаточной точности и мощности для манипуляции и захвата внешних объектов на значительных скоростях и заметном удалении. Осталось проделать требуемое, не засветившись перед врагом раньше времени.

Юркое космическое насекомое быстрой тенью пикировало на свою цель, не пытаясь забросить якоря. По плану это был сдвоенный прыжок, когда накопители в точке старта содержали в точности столько энергии, чтобы суметь на той стороне моста Виттена оказаться готовыми успешно совершить обратный прожиг. Другое дело, что запасного пути для отступления при таком раскладе у экипажа уже не было. Как только индикаторы упадут ниже черты невозврата – им останется только, оставшись на месте, принять ответный бой в неравном сражении. Без особой цели – лишь бы подороже продать врагу собственные жизни, а за одно попытаться увести его подальше от беззащитной цели.

А вот и она, мерно кувыркающейся в пустоте осколок недалёкого рэка. Мёртвое скопление металлполимерного армопласта, много лет как смерзшиеся до температуры окружающей следы остатки некогда уничтоженного здесь террианского крафта.

Во всяком случае, именно таким этот обломок должен был казаться машинам врага.

Скучная, бесполезная, бессмысленная цель, сколько подобных разлетается вокруг, сколько уже скрылось с глаз долой за прошедшие годы, за каждым не набегаешься, к тому же армопластовый дебрис в результате прямого попадания плазменных жетонов Железной армады лишь нагревался на время, теряя в детонационной вспышке пару процентов массы и сбиваясь с курса. На полное уничтожение каждого из тысяч обломков у машин ушла бы вечность, ко всему эта канонада стала бы и слишком заметной при регулярном осмотре частотного спектра при помощи широкоугольных обзорных интерферометров, а значит, палить куда ни попадя означало выдать себя раньше времени, уж этого Армада позволить себе точно не могла.