Побег

Однако здесь, в тенётах чужеродной Цепи, запоздало осознало тело, за подобной попыткой к бегству случились бы неминуемые последствия. Барьер бы тотчас пал, Цепь прервала свой бег, а всё без исключения человечество в кратчайший срок погибло безо всяких на то усилий со стороны таящегося во тьме чужака.

Были времена, когда тело легко бы смирилось с подобным исходом. Были времена, когда ни оно, ни его далёкий и ставший недоступным теперь прародитель даже не осознали бы, в чём суть сложившейся дилеммы. Некогда сам биологический разум оставался для них лишь забавной игрушкой, нелепой игрой случая на просторах подконтрольных им звёздных систем, смешной пародией, гротескным отражением в зеркале бытия. Для них самосознание было уделом исключительно гигантских звёздных островов, воплощённой картины вселенского созидания в виде древних отпечатков случайных флуктуаций распадающегося инфлатонного поля на лике новорожденного пространства-времени.

Но с тех пор всё изменилось, стало куда сложнее, стоило только пангалактическому существу прародителя осознать саму концепцию смерти.

На смену всевластию пришла осторожность, на смену неудержимой мощи – тревога и вечная неуверенность в собственных силах. Банально понять, полноценно объясниться, стать хотя бы на крошечную толику ближе к этим странным, пугающим, беспечным и вечно спешащим прожить свой кратковечный срок существам.

В конце концов, чтобы научиться им доверять.

Как гигант может доверить принятие важнейших решений букашке? Она же и собственную-то жизнь не способна удержать в рамках согласия с тривиальными расчётами! Вечно у них что-то идёт не так, вечно они не могут сами с собой договориться.

Всё спорят, всё дерутся, всё тянут звёздное одеяло каждый сам на себя. Тело сошло бы с ума в попытках помирить их между собой, не стоило и пытаться. Оно лишь наблюдало, пытаясь учиться нормам этого крошечного мира, законам этого странного пространства, догмам этой странной философии. Философии заведомо смертных существ, чей отведённый век был столь крошечным, а силы – столь неизмеримо слабы.

Однако было в них, неразумных букашках, и нечто иное. Эхо чего-то грандиозного, не грядущего, но предвечного и всесущего, чего тело никак не могло уловить или осмыслить, но что незримо присутствовало здесь, на этих живых мирах, в этих смертных телах.

Нечто такое, что заставляло тело не просто жалеть малых сил, но заранее трепетать перед тем, что ни ему самому, ни даже его далёкому прародителю, попросту недоступно ввиду самой их природы. Рождённый в Войде не постигнет Вечности. Так сказал как-то телу один из его наблюдателей, из новорожденных Ксил.

Непонятны были те его слова, но однажды тело постигнет и это. Пока же ему оставалось лишь одно – выстроить перед собой всех малых сих и дать им последний наказ, поскольку иного пути теперь им всем не было.

Только отпустить их всех на волю, вновь предоставив им свободу действовать. Ксил были всего-лишь тенями тех обречённых людей, что тело возродило к жизни, но при этом они обладали знаниями обоих миров. И голодных недр пустоты Войда, и тех безумно запутанных конфликтов, что царили в недрах человеческого общества.

А ещё – у них в этом самом обществе были потенциальные союзники, с которыми у его наблюдателей было столь много общего. Носители искры, самозваные избранные человеческой расы или же чужих разумных видов, что гонялись за телом в глубине тайной пещеры чудес, что они по глупости своей именовали «фокусом», это они загнали его в ловушку Барьера, это они ранее и возвели этот Барьер. Значит, им из этой ловушки вольно и выбираться.

Впрочем, выход ещё есть, и выход этот находится буквально у них в руках. Так идите же, дети мои, несите весть граду и миру. Весть о том, с чем человечеству ещё только предстоит столкнуться.

Тело проводило Ксил Эру-Ильтан незримым взглядом, так провожают уходящих навсегда, само же оно вернулось к тому единственному, что покуда ему оставалось доступно.

Продолжать наблюдение за собственным двойником, скрывающимся во тьме космической ночи.

Глава II. Перенормировка

– Таким образом перед нами открывается широчайший простор для метафизических споров, достойных не данной уважаемой кафедры, но средневековых монастырских библиотек, где схоласты в сутанах вволю дискутировали о числе ангелов, могущих разместиться на кончике иглы. Всю эту философию мы оставим коллегам-натурфилософам, нам же следует из подобной непростой даже на вид формулы принять единственное и самое главное – перед нами лишь математический трюк, уловка, если хотите, упражнение мысли, позволяющее взаимно однозначным образом спроецировать трёхмерный вектор ультрарелятивистского квантового состояния на шестимерное самоподобное топологическое пространство, причём применение того же оператора к получившемуся тензорному триплету буквально по построению обеспечивает на выходе полную реконструкцию исходного состояния, как если бы оно продолжало развиваться согласно уравнению Шредингера. То есть любые унитарные преобразования вдоль вероятностной мировой линии между прямым и обратным проецированием Виттена порождают те же события коллапса волновой функции, как если бы данный оператор не применялся вовсе вне зависимости от субъективного времени, прошедшего между проецированиями для внутренних часов волновой функции квантового состояния.

Собравшиеся в этой аудитории, несомненно, осведомлены, что этот же математический трюк, как было практически доказано позже, оказался применим и к реальным объектам, в частности к квантовым ансамблям попарно запутанных мета-стабильных квазичастиц, используемых нами для построения ку-тронной техники. Если грубо, даже самый сложный комплекс квантовых состояний не теряет при данном преобразовании содержащуюся в системе информацию. В каком-то смысле данных подход повторяет известную историю о голографической дуальности, разве что та оказалась не применима к мировым линиям, пересекающим горизонт, в то время как данный подход применим не только к нему, но даже позволяет строить аналитические продолжения траекторий, непосредственно пересекающих сингулярность.

К сожалению, террианская научная и инженерная мысль оказались не способны предложить способы опытного подтверждения верности данного подхода, хотя он несколько раз успешно предлагался для разрешения дилемм квантово-гравитационной дуальности и теорий Великого объединения, однако после окончания Века вне и прибытия на Квантум нашим предшественникам немало помогли коллеги с Большого Магелланова Облака, учёные Тсауни в своё время не только сумели преодолеть так называемый «запрет Виттена», но и на практических устройствах доказали, в частности, стабильность дальнодействующей квантовой запутанности частиц в результате прямого и обратного проецирования. Более того, с помощью данного метода впервые была получена инструментальная картина изнанки нашего пространства с той стороны горизонта.

Так и был открыт дип, простите старика за эту пошлую аматорскую терминологию, принятую на флоте.

Не отдельное пространство, но набор квантово-запутанных сигналов, получаемых проекцией научного инструмента, чьи частицы в буквальном смысле были пропущены через игольное ушко планковской площади, сжаты до планковской плотности энергии, квантово запутаны с самой метрикой пространства и казалось бы навеки потеряны для нас, оставшихся за горизонтом космологического горизонта событий, но успешно возвращены силой научной мысли обратно в наш обычный мир, именуемый в быту субсветом.

Вглядитесь в эти символы и уловите всё величие древней абстрактной теории, в них заключённое. В некотором смысле фрактальное пространство дипа существовало с начала времён, наша с вами вселенная и есть это самое пространство, попросту изложенное в иных терминах, на других координатах, с иным топологическими правилами. Оно такое же гладкое, такое же непрерывное, такое же односвязное, как мы привыкли, разве что формальная размерность у него вдвое выше. Ни мы, ни летящие не «создавали» его, как мы же его и ничуть не «открывали». Однако в некотором смысле его без нас бы не существовало, поскольку увидеть нашу вселенную с подобного ракурса сумели только мы, разумные существа, создав для этого теорию и реализовав её в виде конечного инструментария, «железа», способного воплотить теорию в практику, математические символы в реальный физический механизм, на который оказались не способны никакие естественные квантовые процессы, ограниченные в своих возможностях конечным набором реализуемых в нашей вселенной краевых условий.

Пока летящие, ирны, а затем и люди не проникли в дип и обратно, тот не был населён ничем, кроме квантовой пены нулевых колебаний полей физического вакуума, в частности в его глубинах нет и следов эха Большого взрыва – коротковолновой фон дипа молчалив и ужасен в своей мёртвой тишине. Вдумайтесь в то, как звучит этот факт, мы и наши корабли – это то единственное, что привносит жизнь в топологическое пространство дипа, надежно отделённое от субсвета непроницаемым барьером файервола.

Однако не будем зазнаваться. Это не мы породили дип. Он ничуть не отделён от нашей Вселенной, его лишь в некотором смысле «высветило» вот это математическое преобразование, сделав его границы проницаемыми, подарив нам способ в него попасть и его затем благополучно покинуть.

Так началось не только наше с вами изучение топологического пространства , но также были открыты новые пути освоения человечеством просторов этой Галактики. Будучи запутанными к космологическим горизонтом, крафты человечества оказались свободны от классических ограничений субсвета, наложенных на скорость распространения информации в метрике пространства Минковского. Ничуть не нарушая существующих постулатов теории относительности и квантовой теории поля, как истинно-квантовые системы, так и их макроскопические ансамбли произвольно элиминируются и восстанавливаются обратно из закодированной сразу по всей односвязной области информации в иной точке пространства-времени, являясь копиями и оригиналами одновременно.

Вам на лекциях, несомненно, проводили тут аналогию с той самой классической голограммой, когда хаотические пятна на фотопластинке при должном построении её освещения восстанавливают не сам объект, но всю сложную систему поведения отражённых от объекта фотонов во всей их полноте. Следует понимать, насколько эта аналогия является на самом деле ложной. Точно также как голограмма ничуть не порождает, а лишь симулирует с некоторой степенью подобия, оригинальное изображение, так и в случае применения голографического принципа на всю нашу вселенную это лишь иной, дуальный способ представления того, что в ней содержится и происходит, но никак не отдельное подмножество высших размерностей, в просторечье именуемое «браной».

Сама же материя в виде последовательной цепочки коллапса волновых функций может проявляться или как события в пространстве-времени, или же как их голограмма на поверхности нашей браны в пространстве высших размерностей, но никак не одновременно.

Точно так же и любой реальный объект, отразившись в дипе, создаёт там собственный дуальный двойник, исчезая в субсвете и наоборот. Но поскольку идеальные математически не достижимы в реальном инженерном исполнении, на выходе мы неминуемо получаем ряд статистических по своей природе аномалий в виде неминуемо порождаемых суперсимметричных каналов распада при обратном проецировании через файервол, на флотском языке именуемых «угрозой».

Можно воспринимать возникающий в результате огненный барраж как своеобразный отклик нашей вселенной на совершённую нами попытку нарушения присущих ему законов сохранения. Однако и тут существует трюк, которым воспользовались коллеги-летящие. Их «Лебеди», представляющие собой стабильную сборку полевых структур, минимизируют собственную энтропию корабля, позволяя драматически уменьшать вторичные каскады при обратном проецировании. Мы с коллегами в своей работе, которая недавно была представлена для обсуждения на нескольких кафедрах Квантума, предложили альтернативный подход, уменьшать не саму энтропию, а лишь активную площадь её рассеяния при прохождении горизонта, тот сигнал, который мы оставляем на границе файервола.

Ключевая теоретическая проблема, которая при этом перед нами возникла, состояла в упрощении частного решения оператора проецирования на определённых краевых условиях.

Если попытаться не утомлять собравшихся деталями промежуточных расчётов, которые будут опубликованы позже, мы, как и коллеги-летящие, ограничились конечным набором переходов для нулевых энергетических состояний, которые, кто из собравшихся догадается? Правильно, – коллега, подойдите ко мне после лекции, – которые спонтанно формируются на выходе из классического пассивного прыжка Сасскинда. То есть мы рассматривали возможность проецирования идеально вымороженного до абсолютного нуля корабля подходящих для нас макроскопических масштабов, успешно получив таким образом искомый локальный минимум порождаемой угрозы.

Как вы видите на предоставленной диаграмме, наши расчёты позволили получить сразу три резонанса, позволяющих кораблю формфактора современных индивидуальных спасботов, совершая попеременно сдвоенные пассивно-активные прыжки на два порядка уменьшать свой энтропийный след при перемещениях вне Барьера.

Впрочем, как многие из вас уже в курсе, поскольку дискуссия в научных кругах Квантума поднялась шумная, и вышла далеко за пределы узкого круга специалистов, спешу вас огорчить, все прочие найденные локальные минимумы на пространстве макропараметров оператора Виттена в итоге оказались далеки от полученного оптимума.

Главное, во что мы с коллегами упёрлись, это сухая масса аппарата. Инженеры Порто-Ново уже сейчас проводят испытания ультрамалотоннажных автоматических станций для отслеживания близлежащих Секторов Галактики в частности с целью обнаружения орбитальных фабрик Железной Армады, однако нет, пока мы всё так же остаёмся заперты в пределах покрытия проекциями бакенов Цепи. Для того, чтобы раз и навсегда разорвать порочный круг нашей привязанности к Барьеру, нужны крафты лямбда-класса, но при этом относительно небольшой массы, чего, как вы сами понимаете, коллеги, у нас сейчас решительно нет в наличии.

Однако я бы не спешил ставить крест на возможностях террианской науки и инженерии, предложенные нашей группой новые подходы могут и должны дать новый толчок в исследованиях, как теоретических – в части поиска новых частных решений общей задачи, так и практических – исследования самоподобных фрактальных пространств и фазовых спонтанных нарушений симметрий при проецировании сложных квантовых систем непременно откроют нам новые громкие имена террианских учёных, чьи труды вне всякого сомнения попадут в залы славы Квантума, путь человечества к звёздам ещё только начинается!

Доктор Накагава поспешил украдкой смахнуть рукавом непрошенную слезу.

Он уже и забыл, каким был его учитель. Скупой на эмоции и сосредоточенный за рабочим столом, он был способен, оказавшись на лекторской кафедре, производить на студенческую аудиторию, да что там, даже на маститых коллег-академиков невероятное, почти гипнотическое воздействие.

Умение подобрать слова так, что даже самая сухая теоретическая лекция о математических приёмах метода калибровочных преобразований в его исполнении расцветала перед слушателем простором для полёта научной мысли, где каждый новый факт, каждое новое утверждение и каждый новый постулат не только не закрывали для специалиста пути для творчества, ограничивая их догмами реализуемых в этой конкретной Вселенной физических законов, но напротив, только давали повод для рассмотрения новых предположений, новых вопросов, новых дилемм.

Будучи ещё зелёным аспирантом, будущий доктор Накагава слушал учителя, буквально раскрыв рот. Как же это невероятно, когда пара значков на пюпитре у того немедленно превращались в новую математике со своими невероятными правилами и непреложными последствиями, но вместе с тем каждое из них ничуть не ставило тебя в сухие рамки бытия, но волшебным образом действовало иначе – позволяя тебе как учёному чувствовать себя всесильным божеством, по мановению руки которого как бы сами собой в пару строчек расчётов возникали из небытия новые решения старых задач, а то и вовсе – ранее не существовавшие в природе задачи, объекты, свойства и выводы из них.

Пока остальное человечество неловко совалось в дип и едва сумело освоить крошечный уголок пространства, учёные Квантума, подобные учителю, каждый день на кончике пера открывали целые новые вселенные.

И это было невероятно, пока не закончилось.

Со смертью профессора Танабэ у доктора Накагавы словно выдернули из-под ног ту единственную опору, на которой всё держалось, как стул из-под висельника. Давай, покажи нам теперь уровень мастерства, весело трепыхаясь на верёвке.

Нет, пожалуй, не был доктор Накагава из числа тех аколитов, что способны лишь механически следовать наставлениям мастера, начетническим усердием беря новые высоты в науках и от тени учителя отсчитывая собственные достижения. Уж сколько лет прошло, сколько собственных учеников поднял на ноги доктор Накагава, сколько талантливых постдоков выпестовал, сколько собственных, уникальных работ написал и опубликовал.

Однако все эти годы продолжал ощущать эту проклятую пустоту под ногами. Потому однажды и не выдержал, пробудив бэкап профессора Танабэ в виде симуляции погонщиков Синапса.

Пробудил и тем самым погиб.

Даже будучи квантовым призраком, дешёвой копией великого оригинала, учитель превосходил доктора Накагаву буквально во всём.

В подвижности мысли, в богатстве воображения, в глубине познаний, в таланте преподавателя, в остроте ума, в конце концов.

Ку-тронная копия профессора Танабэ куда быстрее схватывала новые идеи, куда лучше их перенимала, значительно увереннее пользовалась новым инструментарием и самое главное – мгновенно находила все возможные изъяны, позволяя меньше тратить драгоценного времени на блуждания впотьмах логических тупиков.

Со временем доктор Накагава подобно иному пагубному химическому пристрастию сделался настолько одержим памятью учителя, что буквально окружил себя десятком не ведающих о собственной поддельности призраков, каждый из которых послушно решал за своего ученика его задачки, обдумывал его теории, спорил за него сам с собой и не уставал нахваливать за удачные идеи.

Однако каждый из них, будучи, к вящему стыду доктора Накагавы, и умнее, и прозорливее, и тщательнее своего бывшего ученика, в итоге пасовал, даже все они скопом оказались неспособны помочь решить страшную дилемму грядущей судьбы человечества, что вот уже почти четыре года как продолжала мучить учёных Квантума, да не его одного.

Все без исключения белохалатники Семи Миров работали отныне над единственной загадкой – как человечеству сбежать из той космической ловушки, в которой он оказался.

Всё было бесполезно.

Даже пресловутый «мю-класс», как бы ни гордились новыми могучими крафтами в Адмиралтействе, как был изначально, так до сих пор и продолжал оставаться лишь уловкой, способной лишь на время отсрочить неизбежное, пока к Барьеру неминуемо приближались ударные волны нейтринных осцилляций со стороны Скопления Плеяд.

Обратный отсчёт неумолчно трещал счётчиком Гейгера, клацал метрономом, гудел размеренным набатом. И не умолкал ни на секунду.

Доктор же Накагава был способен думать лишь об одном – даже не о собственной печальной научной судьбе, когда на кон поставлена судьба всей террианской цивилизации, какое ему дело до собственного морального облика. Главная причина, почему до сих пор не раскрыл свою тайну коллегам состояла в том, что в таком случае призраки профессора Танабэ были бы незамедлительно отключены от симуляции и в таком случае – доктор Накагава был в этом совершенно уверен – человечеству точно бы пришёл неминуемый конец.

Нужен был бы такой ход, который бы с одной стороны не подорвал бы доверие к памяти учителя, с другой – позволил бы по крайней мере надеяться на успешное разрешение космического кризиса.

И тогда доктор Накагава совершил два поступка, которыми не гордился, но которые по крайней мере не имели обратной силы, которую бы никто во всех Семи Мирах не решился бы отыграть, откатить, пересмотреть или же каким бы то ни было иным способом воспрепятствовать.

Для начала доктор Накагава заказал в лабораториях Эру самый обыкновенный чан для реанимации бэкапа, не уточнив при этом, для кого тот предназначался. А затем он сумел внедриться в экспедицию угнанного разведсаба «Вардамахана», тайно отправившегося по следам беглого контроллера Ли Хон Ки, который, в свою очередь, сумел отыскать новое расположение пресловутого фокуса.

И можно было сколь угодно сомневаться задним числом в сомнительной праведности собственных поступков, но вот теперь, глядя из-за кулис за выступлением учителя, доктор Накагава не мог не признаться самому себе, что совершил он это всё не ради спасения гибнущего человечества, и уж тем более не ради обеления собственной карьеры, ему теперь так и так конец, когда рассеется дым пожарищ, никакие титулы самозванного спасителя человечества ему не помогут, оставаться ему теперь навечно парией в научном мире Квантума, которому никто даже руки не подаст. Но невольная слеза катилась не поэтому.

Доктор Накагава смотрел на живого учителя, что выступал сейчас перед студентами, и потому не мог теперь не расчувствоваться.

Первый его взгляд, брошенный на удивлённо моргнувшего учителя, был совсем не таким – скорее испуганным, в тот миг он снова сделался нашкодившим студиозусом, вобравшим голову в плечи в ожидании заслуженной отповеди. Но профессор Танабэ, поднявшийся с одра, вовсе не был склонен в тот миг отчитывать бывшего ученика, его голос в тот миг был предельно собран и сух.

– Что случилось?

В этом простом вопросе было всё – усталость разбуженного посреди бесконечной смертной ночи старика, глубокая печаль за пагубную страсть коллеги и наконец предельная концентрация учёного в ожидании деталей той сложнейшей проблемы, которая – вне всяких сомнений – и вызвала его к жизни руками никуда не годного Накагавы.

Впрочем, отвечать на вопрос ему не пришлось. Нейрокортикальные интерфейсы бэкапа были необходимы элементом процесса восстановления, и потому уже вовсю работали, снабжая учителя всеми необходимыми ему данными минуя даже бортового квола «Вардамаханы».

Профессору Танабэ понадобилось всего пять с небольшим минут, чтобы полностью войти в курс дела.

Уже на шестой он спроецировал на слой смарт-краски у выходного люка изображение за бортом.

Указательный палец профессора уверенно ткнул в пустое пространство.

– «Вардамахана». Так называется наш крафт.

Оставалось только кивнуть, и уже в следующее мгновение доктору Накагаве в голову летело первое, до чего профессор Танабэ сумел дотянуться.

Да уж, если последовавшая за этим некрасивая сцена и вызывала в памяти какие-то эмоции, то это точно не были те из них, что в теории должны быть присущи долгожданной встречи учителя и ученика.

Профессор Танабэ крыл доктора Накагаву последними словами, костерил почём зря, осыпал последней космачьей бранью, затем с шумом набирал в грудь воздуха и продолжал по новой, попутно, видимо, выясняя какие-то дополнительные детали случившегося, и потому всё больше выходя из себя.

Что тут сказать, мягко говоря, недооценил доктор Накагава реакцию учителя, даже кто-то из флотских прибежал на крики, но был быстро выставлен совместными усилиями вон из каюты, этот скандал был не для посторонних ушей.

Впрочем, длился погром совсем недолго, как только учитель докопался до деталей триангуляции фокуса, строй его инвектив стал куда менее категоричным, совсем же поток проклятий из уст профессора Танабэ прекратился, как только тот добрался в своих поисках до личного журнала Накагавы.

И главное в нём – до записей собственных призрачных монологов.

Учитель надолго замолчал, переваривая.

Доктор Накагава заранее мог бы поручиться, что рациональное использование собственного бэкапа бывшим учеником тот бы принял без возражений. Разве что указал бы на некорректность цитирования, там где в собственных работах следовало бы ссылаться не на профессора Танабэ, а прямо указать использование симуляции сознания коллеги.

Квантум такое не одобрял, но учитель всегда плевать хотел на чужое одобрение, неотступно следуя, впрочем, собственному кодексу истинного учёного.

А вот сам факт того, что без живого, возвращённого даже против собственной воли к жизни профессора Танабэ доктор Накагава никак не смог бы решить поставленную по сути перед всем Квантумом задачу – вот это уже меняло для учителя буквально всё.

Если решение научной задачи было столь жизненно необходима не просто научному миру – всей их цивилизации, если действительно, с объективных позиций для её решения понадобились столь чрезмерные и по сути неправомочные действия, то как ни относись с ученику, как не оценивай его проступки и его беспомощность перед лицом проблемы, но в любом случае – всё это теперь становилось совершенно неважно.