Побег

– Потом поговорим. А теперь оставь нас одних.

Следующие несколько часов кряду доктор Накагава столбом проторчал, утирая со лба хладный пот, у запертого люка, то и дело провожая неприязненным взглядом любопытствующих. Займитесь уже своим делом, черти космачьи!

Можно было, конечно, поступить просто – связавшись со второй «Вардамаханой» и потребовав у самого себя деталей случившегося на той стороне моста Розена-Подольского, однако что-то ему подсказывало, что это не лучшая тактика.

Подобно всякому на борту этого крафта, доктор Накагава искренне полагал именно себя оригинальным доктором Накагавой, и потому подсознательно противился любым обращениям за помощью к «дублирующему экипажу», как вежливо именовал их капитан Курц. Тем более, что если уж ты полагаешь себя не жалкой квантовой копией, но самым что ни на есть прототипом, то уж будь добр держи себя в руках и признай за собой вину за принятие собственных решений.

А решение то и правда далось ему непросто. Одно дело пересказать своими словами басню о «трёх шестёрках», утроившихся в результате неурочного взаимодействия с фокусом, совсем другое – уговорить экипаж «Вардамаханы» на собственной так сказать шкуре провести эксперимент, приведший их вот сюда, к этой самой точке пространства-времени. Ему, в конце концов, могли и не поверить. Кто сказал, что флотские вообще склонны доверять сумасшедшим учёным, несущим всякую мозголомную ересь про теорию удвоения времени? Однако в критические минуты доктор Накагава становился чудесно доходчив и красноречив, во всяком случае ему поверили, и если собравшиеся на борту угнанного разведсаба по крайней мере не возражали против эксперимента, то учитель, пребывавший в те времена лишь хладным бэкапом, уж точно не подписывался не только неурочно оживать, но и вот так, явочным порядком, быть поставленным перед фактом собственного размножения квантовым почкованием о дважды триангулированный фокус – это, чего уж греха таить, было самой слабой частью плана доктора Накагавы.

Впрочем, время шло, криков за переборкой больше не раздавалось, и это уже само по себе представлялось ему хорошим знаком. Когда же люк каюты наконец распахнулся, задумчивое лицо учителя и вовсе заставило сердце доктора Накагавы пуститься вскачь. Дела его явно шли на сегодня всё лучше и лучше.

– Войдите, Накагава.

Подобное поименование не радовало, однако явно давало определённую надежду. Покорно кивнув, доктор Накагава нырнул в собственную каюту и поспешил притворить за собой люк. Он был готов понести сейчас любые кары, лишь бы учитель согласился с главным – принял истинную причину поступков ученика.

– Вы совершили непростительные действия, Накагава. Однако изучив суть дела и пообщавшись с, хм, коллегой, я всё-таки готов признать критичность сложившейся ситуации. У меня к вам один только вопрос – отчего вы вдруг решили, что меня одного не хватило бы для того, чтобы попытаться решить возникшие перед нами всеми научные проблемы, зачем было играть в игры с фокусом и его защитными механизмами? В конце концов, мы уже и без того наворотили дел, хватило бы попросту воскресить меня дважды из двух бэкапов.

Повинно вздохнув, доктор Накагава бросился пояснять и без того очевидное – фундаментальный запрет на квантовое клонирование все всякого сомнения распространяется и на воссоздание бэкапа. В один момент времени могло существовать только одно сознание профессора Танабэ, как бы на Эру не старались этот запрет обойти. Даже если бы они сами позволили доктору Накагаве даже подумать о подобной ереси, она была попросту инструментально невозможна.

– Но как же мои виртуальные образы? Вы их успешно множили всё это время!

Если бы всё было так просто. И намучился он с ними преизрядно, и вообще, копирование упрощённой низкоразмерной копии по готовой модели для обучения – задача куда более простая.

– Ясно. Хотя и по-прежнему предосудительно. Однако вы так и не пояснили мне, зачем я вам понадобился в двух экземплярах.

К сожалению, на этом месте фактология заканчивалась, а далее следовала лишь голая теория, которую доктор Накагава не мог подтвердить ничем, кроме собственных абстрактных рассуждений, которые при этом не вызывали в ответ ничего кроме возмущённого фырканья.

– Вы, Накагава, дурак и ничего не поняли, последовательно делая ошибочные выводы из собственных же ложных предположений. Нет, мы с коллегой ни в коей мере не находимся в когерентном состоянии, потому все эти глупости из области теории квантовых вычислений оставьте вашим постдокам, однако как всякий натуральный дурак, вы совершенно случайно могли угадать ответ, которого вовсе не предполагали ваши изначальные построения. И к вашему счастью вы, кажется, угадали. А теперь слушайте меня.

С этими словами профессор Танабэ поднялся с одра и навис над робеющим доктором Накагавой:

– Покуда мы не разберёмся с нашей общей проблемой, я не стане заострять внимание Академии на неэтичность вашего поведения, как не стану и иным другим способом торпедировать наши дальнейшие исследования, потому что угроза, нависшая над нашей цивилизацией, слишком серьёзна, чтобы заниматься сейчас пустыми дрязгами. Однако я заверяю вас, что в итоге вам придётся во всём самостоятельно признаться и понести заслуженное наказание. Сейчас же вы должны проделать следующее.

Далее последовал список сухих, чётких и большей частью совершенно непонятных инструкций.

Пытаясь не отвлекаться на дёргающийся в тике глаз, доктор Накагава покорно его записал и тут же молча двинулся исполнять.

Первая часть плана была простой и понятной. Обе квантовых копии «Вардамаханы» с экипажем на борту было указано развести на максимально возможное расстояние так, чтобы при этом не нарушать координации их действий – в пределах Сектора Сайриз в качестве удачных портов приписки были выбраны стапеля Порто-Ново и орбитальные платформы Квантума с плечом Эрхаузе в полтора часа, как это загадочно прокомментировал учитель: не будем испытывать судьбу «трёх шестёрок». Так банальный жребий отправил их разведсаб ближе к Академии, в то время как их коллегам досталась инженерная часть проекта. Сам доктор Накагава, разумеется, поспешил мысленно принять подобное своё везение за лишнее доказательство собственной первородности, но вслух этого, конечно же, произносить при профессоре Танабэ не стал, вполне резонно ожидая в ответ получить очередную головомойку. Оба профессора, кажется, ничуть друг от друга отделяться не спешили, да и в целом искренне полагали собственное вдвойне искусственное происхождение слишком уж очевидным, чтобы начинать глупые споры о главенстве, тем более – на межзвёздных расстояниях.

Второй пункт выглядел посложнее, нужно было оперативно вернуть профессору Танабэ его позиции в научных советах Квантума.

Тут пришлось повозиться, подняв все старые связи в Семи Мирах, но больше всего тут помогли контакты капитана Райдо среди Магистров Памяти Эру. Стоило тем намекнуть, что все записи бортовых журналов обеих «Вардамахан» достанутся в первую голову не погонщикам Синапса, а генетикам и нейрофизиологам Магистрата, как те тут же, наплевав на все споры про этичность подобных опытов, предоставили профессору Танабэ все необходимые подтверждения, что, мол, всё корректно и перед вами и правда самый что ни на есть сертифицированный бэкап профессора Танабэ во плоти, трезвом уме и добром здравии, готов как и прежде вести научную деятельность на благо Галактики.

Так по прибытии на Квантум беглую «Вардамахану» встречали не только злые как черти представители Адмиралтейства, но и натуральные студенческие риоты из желающих припасть к телу. Да что там простые студиозусы, плох был тот постдок, который бы не написал в эти дни заявление на кафедру о смене научного руководителя. К заявлениям прилагались не только списки опубликованных ранее работ (Хирш некоторых авторов при этом доходил до тысяч!), но также чуть ли не оды и поэмы.

Учитель взирал на всю эту вакханалию спокойно, его знаменитый прищур в точности как в былые времена своими саркастическими морщинами в углу глаз спешил охладить юный пыл – всему своё время, набор в научную команду ещё не анонсирован.

Зато сразу же были анонсированы знаменитые лекции, за одной из которых доктор Накагава сейчас исподтишка и наблюдал, роняя ностальгическую слезу.

Впрочем, если учитель и решил вернуться к лекторскому поприщу, то лишь в качестве психологической отдушины. Вне пределов преподавательских аудиторий он с сосредоточенностью истинного учёного день за днём, с самого момента своего пробуждения, продолжал перелопачивать авгиевы конюшни творческого наследия собственного ученика.

И это было одно из самых сложных заданий для доктора Накагавы, ибо было ему без обиняков сказано, что следовало бы всю эту галиматью выкинуть на помойку научной истории, но поскольку время дорого, то пускай теперь он возьмётся самостоятельно отмести всё совсем неприличное, оставив профессору Танабэ на рецензию исключительно то, с чем работали призраки самого профессора, но даже из них следует отобрать лишь самые удачные расчёты, в которых был, цитата, «хотя бы какой-то смысл разбираться».

Так доктор Накагава погряз в собственных трудах, со временем научившись самостоятельно угадывать, что учитель посчитает за научную новизну, а за что надаёт по шеям. Угадывать, и даже работать на опережение. Покуда учитель стоял за кафедрой, радуя глаз и слух студоты своим знаменитым остроумием, его ученик вёл непрерывную переписку с лабораториями всех Семи Миров, где трудились им же самочинно заряженные группы экспериментального подтверждения.

Выходило не очень. Заметная часть его расчётов и правда никуда не годилась, теории его шли под нож пачками, а напряжённый смех докторантов сопровождал каждый новый присланный на Квантум отчёт экспериментаторов. С некоторых под доктор Накагава перестал испытывать даже хотя бы и формальный по этому поводу стыд. Не ошибается тот кто не публикуется. А он публиковался много, Хирш тебе в сопло. Другое дело, что на этом фоне каждая удача, каждый проблеск успеха, каждый крошечный шажок навстречу искомому результату поневоле вспыхивал в голове у повинного доктора Накагавы настоящим фейерверком радости.

Каждый раз, когда он с поклоном протягивал эти листки профессору Танабэ, и тот в ответ не морщился, но тотчас, схватив цепкими руками, убегал к себе в келью «быстренько прикинуть», это было по ощущениям восхитительнее любого, пускай даже выросшего до небес Хирша.

Потому что дальше начиналась неподдельная магия.

Если по какой-то счастливой случайности откровения доктора Накагавы оказывались хоть сколько-нибудь разумными и хотя бы немного бились с реальностью, в волшебных руках профессора Танабэ они тотчас обретали истинную силу и глубину мысли, на диво воплощаясь в формулы расчётов и новые научные приборы.

Чтобы тотчас, буквально на ближайшем же семинаре или на рядовой лекции, быть с жаром представленными научной общественности.

Учителю было плевать на публикации в журналах, как плевать было и на право первооткрывателя, он спешил поделиться своей удачей с остальным человечеством.

К сожалению, удачи той пока для спасения человеческого рода ничуть не доставало.

Потому на том месте, где любой другой учёный Квантума возгордился бы собой и вволю почивал на лаврах, профессор Танабэ лишь вновь и вновь напоминал доктору Накагаве о последних, покуда не исполненных пунктах в том самом списке.

Каким таким чудом вообще можно было исполнить эти самые пункты, не ведомо было никому, включая обоих профессоров.

А именно, значилось там требование немедленно отыскать и вызвать на Квантум доктора Ламарка и эффектора Превиос. Как говорится, кровь из носу, вынь да положь, хоть тушкой, хоть чучелком.

Никакие попытки объяснить, что с приснопамятных времён незадачливой триангуляции фокуса ни один, ни вторая так и не показались на радарах. Во всяком случае никакие попытки отыскать их следы в информаториях Семи Миров не приводили ни к чему хоть сколько-нибудь вещественному.

Судя по всем наличным сведениям, оба пропали где-то в области непроницаемости горизонта, обнаруженной четвёркой мятежных крафтов контр-адмирала Финнеана, и какова была их дальнейшая судьба, с тех пор так и оставалось не известным, сколько доктор Накагава ни теребил бортового квола в поисках хоть какой-нибудь свежей информации.

Тупиковая ситуация частично разрешилась однажды сама собой, когда однажды в пределах прыжковой зоны у самой границы ЗВ Квантума не показалось сверкающее яйцо пропащей астростанции «Эпиметей».

В отличие от прибытия «Вардамаханы», его отнюдь не встречали ликующие толпы, история этого золотого корабля отнюдь не стала за последовавшие с момента его исчезновения годы достоянием широкой общественности. Да и с чего бы – ну, пропало научное судно, загодя отправленное к той самой печально известной Альционе D, чьи недра благополучно рванули, в числе прочих, неурочной килоновой перед самой триангуляцией фокуса. С тех пор пропало без вести множество кораблей.

Другое дело, что как раз доктор Накагава был с тех пор прекрасно осведомлён если не о том, что астростанция вообще потеряла в короне загодя приговорённой звезды, то по крайней мере сумел всеми правдами и неправдами через капитана Курца и контроллеров «Тсурифы-6» выведать, что искомая в списке профессора Танабэ эффектор Превиос оказалась одной из гражданских пассажиров «Эпиметея».

К несчастью для доктора Накагавы, на борту внезапно нашедшейся астростанции никакого эффектора не оказалось. Смурные после своего многолетней эпопеи астрогаторы Ковальский и Рабад отделывались по этому поводу с орбиты невнятными сообщениями, мол, самовольно отправилась к фокусу на угнанной шлюпке вместе с остатками команды разведсаба «Джайн Ава» и неким не поименованным никак «советником», с тех пор связь с ней потеряна.

И едва доктор Накагава успел как следует посокрушаться своей неудаче, встречая на орбитальной платформе команду «Эпиметея», как его эмоциональные качели тут же с завидной амплитудой двинулись обратно. На борту «Эпиметея», как оказалось, его всё это время ждал ни кто иной как пропавший с группой смертничков майора Томлина доктор Ламарк, предпоследний в списке профессора Танабэ.

Каким космачьим чудом тот оказался в числе пассажиров злополучной астростанции, уму было не постижимо, однако учитель явно неспроста поместил только эти два имени в свой список. Во всяком случае, с тех пор, вызывая каждый раз острые приступы ревности у своего бывшего ученика, профессор Танабэ завёл привычку регулярно запираться в своём кабинете с доктором Ламарком, проводя с ним долгие часы и провожая его на выход каждый раз с толстенными кипами каких-то бумажных пометок.

Доктор Ламарк при этом вовсе не выглядел польщённым таким к себе вниманием, напротив, в ответ любые на попытки расспросов со стороны доктора Накагавы он лишь дёргал неопределённо плечом и спешил скрыться в стенах собственной лаборатории, расположенной двумя уровнями ниже, где при его появлении тотчас начинали бегать и истошно вопить все наличные докторанты и постдоки. Там кипела какая-то своя, таинственная работа, во всяком случае ни о каких результатах работы группы доктора Ламарка профессор Танабэ во время своих публичных выступлений даже не заикался, и лишь только каждый день переспрашивал, «нашлась ли эффектор Превиос?»

Так эта история и тянулась уже почти четыре года, вставай рано, трудись в поте лица, надейся на лучшее, делай, что должно, не проси награды, не требуй поблажки, и будь, что будет.

Доктор Накагава смирился с тем, что кризис всё ближе, они же, даже усилиями обоих профессоров, если и приближались к решению, то всё-таки недостаточно быстро.

Обратный отсчёт до падения Барьера неминуемо надвигался, но ситуация кардинальным образом так и не изменилась.

Пока однажды на орбиту Квантума не вышел «Лебедь» летящих.

А на пороге лаборатории доктора Ламарка не показалась самолично эффектор Превиос в сопровождении трёх дайверов, суровых до полной измождённости.

Так был закрыт список профессора Акэнобо, а у человечества, наконец, забрезжила слабая надежда.

Тебе всегда были ненавистны эти «мысленные эксперименты», тебя воротило от их иезуитской логики. Нормальные учёные как поступают? Берут результаты наблюдаемого опыта, строят непротиворечивую теорию, проводят расчёты, выводят формулы, подтверждают их предсказательную силу, готово, можете воплощать в железо, господа инженеры.

Подобное тебе было близко и понятно: поступательное усилие от окказионального наблюдения к генерализованной идее согласно итеративному подходу, гиганты, стоящие на плечах титанов, все молодцы, все при деле.

Но вот находится очередной тебе научный тролль, прилетает на конференцию весь такой красивый, и говорит: вот смотрите, если ваша теория верна, то вот так и эдак мат в два хода, на выходе получается полная ерунда.

Подобным образом и рождались классические силлогизмы воображаемых научных экспериментов, когда сама возможность in vivo провести нечто хотя бы отдалённо похожее на базовую постановку вопроса уже сама по себе изначально выглядела сомнительной.

Однако даже в подобном рудиментарном виде, по сути в виде пары штрихов мелом по доске, подобные абстрактные идеи порою рушили под собственной тяжестью целые научные парадигмы, со временем открывая на кончике пера нечто совершенно новое и доселе невозможное.

Все эти воображаемые «инфракрасные катастрофы», породившие квантовую механику, все эти никак не обнаруживаемые в реальном мире «сингулярности», приведшие к созданию сразу множества теорий квантовой гравитации, все эти якобы «испаряющиеся» чёрные дыры, лежащие в основании статистической космологии и в итоге приблизившие человечество к покорению дипа.

Все они были высосаны из пальца, ни на чём, по сути, кроме пары надуманных противоречий, не основаны, и тем обиднее тебе всегда казалось, что сформулировавшие их учёные вошли в историю, тогда как большинство их коллег, успешно и честно работавших всю жизнь над теми же вопросами, остались в итоге в тени своих коллег-троллей.

С одной стороны, можно сказать, что способность увидеть изъян в логике оппонента и отличает истинного учёного от середнячка-начётника, только и способного, что корпеть над парой формул без малейших шансов взлететь под самые небеса истинной науки. Ты и чувствовал себя порой таким начётником, посредственным эпигоном истинных светил.

Но это было бы ещё полбеды, с подобным огорчением вполне можно смириться, в конце концов, не всем же быть истинными светилами нужны природе и свои бурые карлики, но куда больнее тебя задевало то, как наплевательски все эти мыслительные экспериментаторы относились к собственным экспериментам.

Плюнул в вечность и убежал, сами тут теперь сами расхлёбывайте.

Тебя неизменно беспокоила в этих историях судьба даже не посрамлённых оппонентов, уж эти-то как-нибудь разберутся, не маленькие, а собственно предметов подобного экспериментаторства, пускай сколь угодно воображаемые. Навеки разделённые релятивистскими скоростями братья в «парадоксе близнецов», непрерывно клонируемые вместе со всем их содержимым вселенные в многомировой интерпретации квантовой механики, бесконечно стремящиеся вновь встретиться и обречённые так же бесконечно друг от друга отдаляться квантово-запутанные частицы на разных концах эйнштейновского моста, за всем этим тебе виделись не чудеса словесной эквилибристики, но реальные судьбы, настоящие одиночества, пугающие недра бесконечно растущей или бесконечно сжимающееся вокруг обречённого наблюдателя пустоты.

Особенно тебя отчего-то пугал ящик Шрёдингера. Каково это, оказаться таким бессловесным котом, запертым внутри смертельной ловушки? Если для бесчувственного экспериментатора ты одновременно жив и мёртв, то для себя, для собственного субъективного опыта каково это, оставаться ни живым, ни мёртвым, навеки обречённым дожидаться неизбежного конца, бесславного приговора – как вообще можно так поступать с витальным, чувствующим существом?

К несчастью для тебя, судьба-злодейка предоставила тебе непрошенную возможность вволю ощутить, каково это – стать бессловесным котом, запертым в чёрном ящике.

Впрочем, как бы ни печальна была судьба, уготованная тому коту в первоначальной постановке того эксперимента, судьбу его решал по крайней мере бездушный механизм ядерного распада, а не чья-то сознательная воля. В твоём случае всё обстояло совершенно обратным образом.

Пока механический, и оттого совершенно бессердечный хронометр продолжал отсчитывать твоё время жизни, некто, тебе неизвестный и тебе недоступный, но оттого ещё более страшный судия оставался хладнокровным наблюдателем по ту сторону беспросветно-чёрной клетки, сверля тебя взглядом, ежесекундно решая твою судьбу.

И точно также как великие учёные прошлого почти столетие потратили в отчаянной борьбе со случайностью, не желая верить в чудеса квантовой механики и потому изобретая мифические «скрытые параметры», точно также и ты, искренне полагая своего тюремщика за разумное существо, провёл долгие дни наедине с самим собой, пытаясь выдумать хоть какие-нибудь, пусть ложные, пусть вздорные, но причины, почему ты вообще ещё жив.

Если считать это досужее предположение за факт.

Потому что, посудив здраво, может ли пребывающий единомоментно во всех возможных своих состояниях кот в чёрной клетке хоть сколько-нибудь достоверно доказать самому себе предположение о длящемся собственном существовании?

Быть может, ты – уже и не совсем ты, а лишь хладное эхо возможного бытия, несостоявшееся решение уравнения, тогда как наблюдатель давно уже спустил тугой крючок коллапса волновой функции, его хладнокровная воля заставила случиться долгожданную декогеренцию, благополучно отправив тебя на тот свет.

Может ли мёртвый кот осознать, что мёртв? Способен ли он на это, оказавшись по ту сторону небытия? Вряд ли. Загробный мир не существует, будь ты хоть кот, хоть человек, тем более что ты уже умирал, помнишь?

Одиночный каргокрафт «Осса» ушёл на прыжок от Квантума на аграрный мир Титус и больше никогда не показывался в пределах любого из квадрантов Сектора Сайриз, осталась неизвестной и судьба его экипажа. Что ты помнишь с тех пор? Как ты оказался на «Тсурифе-6», отчего системы безопасности космической крепости ничуть не изумились твоему появлению, и самое главное, кто ты вообще такой? Как тебя зовут? Сколько тебе натикало субъективных стандартолет?

Отвечало тебе на все эти вопросы лишь гулкое эхо обратного отсчёта. Пока тебя как будто продолжают изучать, подобно неведомой зверушке с далёких планет, ты ещё существуешь, и тебе страшно, и ты вроде бы жив, но уж можешь поверить, от тебя избавятся не столько по итогам успешно завершённого копания в твоих потрохах, но даже и при малейших сомнениях в том, что тебя вообще позволительно оставлять в живых.

Однако тебе-то прекрасно известен тот немаловажный факт, что ты и так уже живёшь взаймы, плод чьего-то коварства, результат нелепой цепочки пустых обстоятельств, живой мертвец в чёрной клетке, полуживой кот в ожидании приговора.

Хотя нет, ты не боишься, в обычном человеческом смысле тебе не страшно умереть. Тебе, если хотите, страшно выжить.

Представить себе вечность в этих стенах – вот тут у тебя по вздыбленному кошачьему загривку начинали мучительно ползти мурашки озноба. Это вопиюще несправедливо, чем ты вообще заслужил подобную к себе жестокость?

Ты никого не предавал – не может поднятый к жизни чужой волей слепок человека быть никаким предателем.

Ты не совершил никакого преступления – марионетка в умелых руках космического кукольника не может быть повинна в чём-либо, рассматриваясь в любом непредвзятом суде даже не соучастником, а как максимум – орудием возможного преступления. Более того, ты и орудием-то быть не пожелал, в меру слабых своих возможностей восстав против воли хозяина.

Более того, большую часть своей непрошенной второй жизни ты провёл в пустых хождениях по кругу, слепо тычась носом в стены собственного и хозяйского непонимания.

Нельзя осознанно навредить там, где сами границы осознанности лежат лишь в плоскости бессмысленного философствования.

Тут же, в этих непроницаемо-чёрных стенах, ты и вовсе скорее заложник, нежели пленник. Заложник обстоятельств, которые с самого начала были выше твоего понимания, выше твоих сил, выше твоих возможностей.

Тебе суждено служить в этом погорелом театре не более чем бессловесным котом. Так за что же тебя судят?

Затянувшийся мысленный эксперимент, с каждой секундой становясь всё более безумным, всё более вымученным, всё более искусственным построением чьего-то злого гения, за что тебе это всё?

Вернули бы хоть твоё бренное тело, не издеваясь над несчастным недочеловеком. Как это было бы увлекательно, каждое утро просто вставать, умываться, есть, пить, дышать и пускать ветры. Мы, люди, существа простые, большую часть отведённого нам времени заняты всяческой телесной ерундой, призванной лишь отсрочить неминуемый конец. Но нет, личина таинственного экспериментатора не позволила тебе даже этого, а вдруг ты решишься самостоятельно решить свою судьбу, ай-ай-ай, не положено, тут не ты решаешь, существовать тебе или исчезнуть.