Брошенец

– Увы.

– И меня?

– И тебя.

– Муж?

– Если больше некому, то да.

Несколько секунд она обдумывала, что сказать.

– Вылезать из трясины незнания самого близкого человека всегда тяжело, – задумчиво произнес Ли. – Меня дважды предавали близкие люди, и я знаю, как это.

Они помолчали. Люба стала собирать посуду.

– Не знаю, что делать, – задумчиво и грустно произнесла она. – Облегчения на горизонте не видно. А просто жить без мыслей и надежды, просто есть и спать с ним не могу. Хочется очиститься от всего и жить только с дорогими сердцу людьми.

– Даже в самом глубоком тупике есть выход, просто нужно искать и не сдаваться. В глубине души он надеется на ответ твоего сердца.

– После того, как издевался надо мной так бесчеловечно?

– Это был его заработок.

– Но я человек! Понимаешь, человек! И мне было больно, страшно и унизительно! Для моей психики это было невыносимо! Я до сих пор чувствую себя очень неловко и постоянно боюсь. У меня дома все было налажено, и вдруг я попала в такой ужас, что чуть сама не покончила с собой.

– Его издевательства – лишь следствие подлости твоего мужа.

– Ты его защищаешь?

– Нет, ни в коем случае. Констатирую. Если бы не было таких родственников, не было бы и таких киллеров.

– По-моему, у меня самая безнадежная жизненная ситуация, и ее жертвой я стала сама. Я слишком доверяла мужу и слишком его любила. Постоянно думаю, как уйти отсюда, но ничего придумать не могу.

– Ты ничего не сможешь сделать. Ни одно твое движение не остается без его внимания. Единственная надежда на случай. Если переход в Китай произойдет удачно, ты можешь сбежать и обратиться в консульство. Или в полицию. Тогда придется сообщить, что он беглый преступник.

– Отсюда далеко до людей?

– Это самый удаленный и глухой уголок тайги недалеко от китайской границы. Чтобы дойти до цивилизации, нужно отмахать несколько суток по безлюдью и бездорожью. Ты бы не дошла. Дикие звери, голод, незнание дороги и страх тебя уничтожат.

– А эти избушки – чьи они? Кто здесь жил раньше?

– Гуй говорит, что какие-то староверы, но потом все умерли.

– Откуда он знает?

– Гуй старый контрабандист. Для него все, что его окружает, только предмет торга и личный интерес. И это удивительно, но он в этих запутанных джунглях его жизни ни разу не попал в тюрьму. Хитер, как стая лис, и подл, как шакал. Знает всех и вся вокруг границы, своей и русской. Впрочем, здесь каждый из нас обладает особенными знаниями и умением.

– Как они познакомились с Василием?

– Не знаю. Когда меня привел сюда Гуй, Василий был уже здесь.

– Если бы мне представилась возможность, я бы ушла через тайгу, несмотря на опасности, – произнесла она, уходя. – Надеюсь, тебе можно доверять.

– Я тоже, – улыбнулся Ли. – Кстати, спасибо взаимное.

– За что? – удивилась Люба.

– Гуй скрипит зубами, но ведет себя гораздо приличнее.

– Он грязное животное. Он наслаждался зрелищем издевательств и насилия всю зиму. Ему нравились мои страдания и мой стыд. Он старался даже ближе подойти, чтобы созерцать изнасилование. Извращенец и гад! Эти воспоминания и сейчас вгоняют меня в краску.

Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Люба вышла.

– Запомни: надежда есть всегда! – крикнул ей Ли напоследок.

Звезды мелькали над спящей тайгой и исчезали, а она все сидела на бревне, прислонившись спиной к стене избушки, одна среди тайги, не считая Ли, окошко которого тускло светилось, очевидно, он что-то читал или занимался своими опытами.

Одна со своими бессонными мыслями, которые за месяцы плена, пожалуй, источили ее душу. В голову одна за другой приходили неожиданные идеи спасения, но ни одна не могла быть воплощена в жизнь. Каждый день думая о побеге, она, чтобы отвести горестные мысли, шепотом разговаривала то с детьми, то с Богом. О том, что она, во что бы то ни стало, должна убежать, выжить в тайге и дойти до дома.

Люба понимала, что уговаривать Василия отпустить ее бесполезно. Но что-то еще теплилось в мечтах, надежда, что удача вдруг повернется к ней лицом. Возможно, ей в Китае, или там, куда они переберутся с Василием, действительно удастся связаться с полицией и русским консульством. Это на сегодняшний день ее единственная возможность. И ей придется согласиться на этот опасный переход в Китай. Возможно, их схватят на границе, и тогда ей в присутствии Василия придется сделать заявление, что он преступник, а она его пленница. Если его разыскивают, как беглого серийного убийцу, то он обязательно рано или поздно попадет в руки полиции.

Она понимала, что Василий настроен решительно, и заберет ее в Китай, даже если ему придется вести ее на цепи, что, скорее всего, и произойдет. Он не снимет с нее цепь, потому что каждый из них думает о побеге. О ее побеге. Он прекрасно знает о ее мыслях, ее тоске о детях, о доме, о ее жизни, из которой она была так жестоко вырвана. Как капризный ребенок любимую игрушку, он не хочет отдать ее никому. Она понимала, что он скорее убьет ее, чем позволит ей уйти. Даже цепь он всегда осматривал с большим подозрением. Он хочет иметь женщину, он хочет ее. Любит ли он ее, или она ему просто нужна, как одалиска, рабыня, служанка? Она уверена, что человека в ней он не видит. Он полюбил ее тело, ее скромность и подчинение возбуждают его, он наслаждается близостью с ней, но его не интересует ее душевное состояние.

Раньше Люба думала, что столкнулась с сатаной в человеческом образе, собственно, так оно и было тогда, когда он испытывал ее нечеловеческими страданиями. Раньше он вбивал в ее душу страх и отчаяние, сейчас он также вбивает ей в душу и сердце свою любовь.

Она готова была простить ему даже боль, но скотское насилие в присутствии смеющихся и выкрикивающих грязные возгласы китайцев, Гуя, желающего в этот момент подойти ближе и все увидеть, почти потрогать руками, ее стыд и глаза, залитые слезами позора…. Их лежащие на нарах голые тела, и то, как они, подперев головы руками, наблюдали за ходом пыток. Она вдруг содрогнулась от отвращения, вспомнив, что в последнее время стала испытывать экстаз во время его ласк.

– Тьфу! Чтоб ты провалился со своими ласками! Когда-нибудь я смогу сама решить, хочу я мужчину, или нет? Если удастся вырваться отсюда, никогда! никогда я не выйду замуж! Никогда! Никогда не лягу в постель с мужчиной! Чтоб им всем!

Люба подхватила цепь, неизбежную свою реальность, и вошла в избушку, закрыв двери на засов. Ложась спать, тихо помолилась за родных и близких, почему-то почувствовав за них страх. Потом помолилась еще раз, чтобы с ними не случилось горя. Потом помолилась о ниспослании свободы.

– Бог со мной, а все остальное против меня, – подумала она, уже засыпая. Вспомнив недобрым словом Любомира, добавила в мыслях, что лучше бы никогда не была его женой.

Ей приснилось, что она на красивой поляне, где яркие цветы и красные с черными крапинками бабочки над ними. Ей хорошо, никакие мысли не мучат, не томят и не жгут ни сердце, ни мозг. Она во что бы то ни стало должна куда-то идти. Вдруг из-за кустов вышел тигр, его желто-карие огромные глаза неотрывно и злобно смотрели на нее. Она испытала ужас и хотела закричать, но не могла. Вокруг стало темно, и от тигра остались только огромные желто-карие сверкающие глаза. Из темноты выступили две мужские фигуры и стали приближаться к ней со зловещими намерениями. Они окружили ее, и она стала в страхе метаться между ними.

Но все исчезло, и на смену появилось старое деревенское крыльцо, потом старый заброшенный и давно забытый хутор, над ним много света, рядом длинные тени. Но исчезли и они, а вместо них чистый, теплый свет и женщина в белом одеянии, лицо ее было закрыто тонким покрывалом. Она протянула к ней руку и коснулась ее лба.

– Что вы от меня хотите? – прошептала Люба.

– Создай себе ауру из терпения и любви, – произнес тихий нежный голос. – Смиренно принимай свою судьбу и не теряй свой луч надежды.

 Женщина исчезла, и вокруг все стало синим-синим, ярким и праздничным. Нежно запел хор, и в небе появился небольшой хоровод полупрозрачных человеческих фигур в белых одеждах, которые плавно танцевали, взявшись за руки.

– Это души убитых им, – произнес с неба все тот же тихий голос. Затем все исчезло, стало темно, но в темноте Люба увидела костер и сидящего возле него Василия.

– Пришло время, когда ты убьешь меня, – услышала она его голос и проснулась.

Она села на нарах, еще не в силах понять, где находится.

– Это был сон или явь? – спросила она себя. – Женщина какая красивая, кто она?

И вдруг длинное «А-а-а-ах!» заставило открыть удивленно рот.– Это же Богородица пришла ко мне! Она спасет меня, я знаю, не просто же так она явилась!

Люба внезапно так развеселилась, что вскочила и затанцевала. Потом легла и долго-долго думала обо всем и всех. И вдруг заснула крепким и радостным сном. Пожалуй, впервые за последний год.

Ночная весенняя тайга спала, убаюканная шелестом высоких деревьев и тихого не затихающего дождя. В небольшой пещерке трое путников коротали ночь. Двое спали, скорчившись, тяжелым сном измученных трудным переходом людей. Третий сидел возле небольшого костра, расположенного на краю пещеры. Его мощная фигура выделялась на фоне мерцающих бликов огня.

Его тело было здесь, у костра, а сердце блуждало по просторам тайги, протягивая свои невидимые флюиды к той, которая одиноко спала в избушке среди такой же тайги. Он всматривался в моросящую темноту, словно желая увидеть там что-то, что помогло бы ему решить многие невыносимо трудные вопросы. Он не знал, что такое Бог, не знал, где он, и есть ли вообще, не имел с кем поделиться своей печалью. И он молча заговорил в мрачное мокрое небо.

– Я, Леонид Гринев, неизвестно кем зачатый и рожденный, названный своим именем тоже неизвестно кем, отвергнутый всеми и одинокий с рождения, в четырнадцать лет впервые убивший человека. Я не признаю этот мир, как и он не признает меня. Мне сорок лет, у меня ничего нет, и я гонимый законом за убийства. До сорока лет я ненавидел этот мир, страдал сам и заставлял страдать других. Я не смог повторить себя в детях и, не зная, гены каких предков бушуют во мне, не жалею об этом.

Я, Леонид Гринев, киллер, исполняющий заказы на убийство, дошел до того, что, как Дракула, стал испытывать удовольствие от мук своих жертв. Заказчики хорошо платили за то, чтобы смерть тех, кого они ненавидели, была как можно более мучительной. Они описывали эти муки с деловым хладнокровием, как будто неугодные им родственники или конкуренты по бизнесу были неодушевленными предметами, а не людьми со своими переживаниями, чувствами и болью. Просто удивительно, как нормальные на вид мужики решаются послать на муки и смерть своих жен, тещ, падчериц, бабы расправляются руками киллеров с соперницами, сводными сестрами, падчерицами. Была и заказавшая свою мать. За бизнес, квартиры, деньги, наследство, любовников готовы горло друг другу перегрызть!

Один решил смотреть на муки своей конкурентки по бизнесу сам, но потом обошелся видео. Однажды заказали мальчишку пяти лет, отец был уверен, что ребенок не от него, и в отместку за неверность жены заказал распять его на кладбище. Даже я пожалел мальчишку, сначала усыпил его димедролом и, когда он перестал дышать, выполнил заказ. Была мысль отпустить его, но деньги были заплачены немалые. Жалко было мальчонку, глаза у него были синие и доверчивые. Одна девчонка перед смертью спросила, не дьявол ли я. Она умерла в муках и все время кричала: «Иисус, я иду к тебе!» Тогда я счел ее идиоткой. Она все время смотрела мне в глаза и повторяла: «Ты сатана, я ненавижу тебя!» Она сказала, что мой конец придет, когда я больше всего захочу жить.

Одна баба, толстая, как свинья, просто визжала, вся обгадилась, тьфу! Ненавижу этот мир и этих людей! И заказчиков, и тех, кого заказали, и тех, кто передает их мне.

Последний раз был заказ посадить на кол, и я внимательно смотрел на эту смерть, ее ужас, боль в глазах и агонию, и не испытывал ни жалости, ни угрызения.

И я решил, что мне нужно завязать с этим бизнесом, чтобы окончательно не озвереть. Но тут появился заказ на нее, и снова на кол и муки.

Я, Леонид Гринев, от рождения гонимый, жизнь которого до сорока лет была сплошной чередой ненависти, неустройства и одиночества. Я, превратившийся в серийного убийцу волею обстоятельств, сейчас преклоняюсь перед женщиной по имени Люба, которую мне отдали на убийство, и которую я не смог убить, потому что безмерно полюбил.

Не вижу смысла без нее, не вижу будущего! Она, моя пленница, дает мне надежду на будущее только в оковах плена. Я не могу достучаться до ее души, и это моя боль. Я владею и наслаждаюсь ее телом, но ее мысли и сердце далеки от меня, и мое отчаяние безмерно. Она относится ко мне, как жертва, жалеющая своего истязателя. Это в лучшем случае. В худшем я для нее отморозок, отброс общества и ущербная личность. Я уничтожал ее медленно, морально и физически, так, что она уже не чувствовала себя женщиной или даже резиновой куклой для утех, а грязным пятном, куском грязи. Я позволял издеваться над ней даже китайцам.

Она научилась терпеть меня пределом своих чувств, боли и унижения. Но, даже зная, что теперь находится в безопасности и под моей защитой, она не простит мне. И я хотел бы перелистнуть эту страницу, но не могу. Ее душевный свет, который я внезапно увидел и почувствовал, на удивление волнует меня. Ее тихие слова, как прозрачные светлые капли росы. Она вырвала мое сердце, и заставляет его биться и страдать, и уже за одно это просто обязана быть со мной.

Я уведу ее из этого мира, даже если она будет сопротивляться, уведу на цепи, если это будет необходимо. Она моя, она мой самый прекрасный трофей на моем жестоком пути смерти и ненависти. Я поселюсь с ней на отдаленном острове или в самом необитаемом уголке мира, и буду любить ее, ее одну, ласкать ее, сутками держать в объятиях ее тело, такое сладкое, так волнующее мое сердце. Я буду всеми фибрами души добиваться ее любви и прощения. А этот мир пусть живет сам по себе, и мне нет дела до всех этих людишек. И пусть кто-то вздумает мне помешать!

Он хотел произнести слово «Убью!», но решил, что ради нее постарается забыть его, выбросить из своей души.

– Теперь, как никогда, я хочу жить! – почти крикнул он в тающую темноту предутреннего дождевого тумана.

Солнце уходило за деревья, освещая все вокруг мягким предвечерним светом. Вечерняя заря уже разметала по небу краски от серо-розового до багряно-алого, когда из-за ближайших кустов появился нагруженный несколькими тяжелыми рюкзаками Василий. Сзади на рюкзаке лежал, свесив руки и ноги, Гуй. Второго китайца не было.

Сбросив стонущего и причитающего китайца прямо на землю, за ним и рюкзаки, Василий и сам устало сел на бревно. Видно было, что он не может даже пошевелиться.

Люба привычно встала перед ним на колени, зная, что он сейчас потребует снять с него обувь. Он действительно протянул к ней ноги, но после того, как она стащила с него сапоги, вдруг протянул к ней руку. От привычного страха она дернулась, но он погладил ее по щеке.

– Спасибо тебе. Я сильно устал. Переход был, как никогда, тяжелым и опасным. Я все время думал, как ты здесь одна. Накорми нас, и идем в баню.

Он встал и вдруг крепко обнял ее, припав к ее губам крепким поцелуем. Гуй в это время, почему-то погрозив кулаком Василию, на четвереньках заполз в избушку, визгливо причитая по-китайски. Люба хотела спросить, почему с ними не пришел второй китаец, но побоялась. Она быстро накрыла на стол, и мужчины молча уселись за еду. Вскоре все в мрачном настроении ушли спать.

Ночью Люба проснулась от громкого треска полена в горящей печке. Она открыла глаза. В комнате было темно, только свет от полыхающих поленьев освещал часть комнаты и сидящего напротив печи на низком самодельном стуле Василия. На его лице отражались красные блики от огня.

Не шевелясь, Люба стала смотреть на него. Он поворошил угли в печи, и блики пламени, ярко вспыхнув, осветили его угрюмое лицо. Весь его облик выражал глубокую задумчивость уставшего человека. Любе показалось, что он устал скорее от своих мыслей, чем от тяжелых физических нагрузок.

– Что же он за человек? – в который раз спрашивала она себя. – Неужели даже такие могут иметь какие-то чувства, кроме жестокости? Неужели он может просто по-человечески любить? Как могут сочетаться в одном человеке любовь и жестокость, сила огромного медведя и нежность любовных ласк? Нет, никогда мне не понять его и не проникнуть в его сны. Никогда!

– Ты считаешь, что я убил его? – Он посмотрел в ее сторону так, словно только что разговаривал с ней.

– Не знаю, – тихо, но, не кривя душой, ответила она, вовремя вспомнив предостережения Ли. – Я не могу этого знать, я не видела это и мало знаю тебя.

 Раньше она никогда не позволила бы себе так оправдать свои сомнения из страха перед ним. И сейчас, по вполне понятной причине, сама испугалась того, что сказала. В душе она верила, что и сейчас он мог совершить такое, поэтому ее взгляд выражал недоверчивость.

– Подойди и сядь ко мне на колени, – велел он. Она подчинилась. Он усадил ее и крепко прижал к себе.

– Эти китайцы умеют отлично выживать в любой обстановке, но не в этот раз. Безмозглый дурак, он полез в пещеру и упал. Я сделал все возможное, чтобы помочь ему. Возможно, впервые я спасал его, думая о том, что ты скажешь.

– Он погиб?

– Увы. Для того, чтобы выжить в тайге, нужно беречь свою жизнь и силы. Я всегда думал, что в моей душе для хороших качеств не осталось места, однако же…. Пожалуй, первый раз в своей жизни я пытался спасти, а не убить человека. И ты этому причина. А врать я не умею.

Люба поежилась от прохлады. Ночью он не позволял ей спать одетой и сам никогда не одевался. Честно сказать, и китайцы не утруждали себя одеждой, если в избушке было тепло. Она уже привыкла к такой первобытности и не обращала внимания на них, не краснела и не злилась, лишь бы ее не трогали. Сама же она днем всегда была одета, благодаря судьбу и обстоятельства за то, что ее хозяин больше не приказывает ей раздеваться и не учиняет над ней позорных издевательств.

– Замерзла? Сейчас укутаю тебя. – Василий протянул руку и взял с нар старую махровую простыню. Укутав ее, стал целовать и ласкать ее. Ей очень хотелось спросить у него про фотографию, но она не посмела.

В эту ночь он ласкал ее, не сжимая до боли в ребрах, не вдавливаясь в нее всей массой, а как-то по-особенному тепло и ласково, нежно целуя, шептал такие ласковые слова, которые только мог придумать его мозг и сердце.

Между тем май, не обращая внимания на ее положение, расцветал и веселился пением птиц, полянами цветов, ярким солнцем, жужжанием шмелей. Обитатели этого скрытого хутора все чаще уходили, оставляя ее одну на долгие дни и ночи. С упорством и бесконечными трудными и опасными переходами Василий неизвестно где и каким образом вместе с китайцами зарабатывал деньги, готовясь вскоре покинуть насиженное место, чтобы начать новую жизнь где-то далеко отсюда со своей пленницей и вопреки ее желанию, которого он, собственно, у нее не спрашивал.

Когда он был на месте, то почти не отходил от нее, осыпая ее знаками внимания и романтическими сюрпризами в виде букетов ландышей, диких пионов, которые она так любила. Иногда он приносил ей редкий цветочек – кукушкин башмачок, надеясь обрадовать ее.

Люба делала вид, что ей приятно, благодарила его, но, оставшись одна, плакала, вспоминая дикие пионы, ландыши и кукушкины башмачки своего детства и юности. И те весны, в которых получала подарки в виде этих весенних цветов и сама дарила их друзьям и родным. Она уставала от его бесконечных, иногда грубоватых ласк, от недосыпанных из-за его любовных утех ночей. Он же совершенно отказался от насилия над ней, ставал все более нежным, и по ночам старался, чтобы и она испытывала экстаз.

Люба признавалась себе, что все чаще и сама ждет прихода ночи и его умопомрачительных ласк. Она злилась на себя, ругала свое тело, но наступала ночь, и все начиналось сначала. Однажды она поймала себя на том, что, проснувшись ночью, обнаружила, что спит, повернувшись к нему и обняв его за талию, хотя обычно старалась отодвинуться от него подальше. Она хотела убрать руку, но он не позволил, повернувшись к ней и обхватив ее всю своими огромными ручищами.

– Я окончательно сдурела! – смогла лишь подумать она.

– Ты моя малышка, моя бедная птичка, уставшая жить в этой клетке. Потерпи еще немного, скоро мы уйдем отсюда, и я поселю тебя в хорошем спокойном месте. Я буду ласкать и холить тебя, ты станешь моей царицей, моим всем. Постепенно ты привыкнешь ко мне и полюбишь меня, ты уже начинаешь любить меня, я это чувствую по тому, что ты начинаешь отвечать на мои ласки.

Когда Василий заговаривал с ней о том, что уведет ее неизвестно куда, ей сразу хотелось плакать. Ее тело было в плену, а сердце дома с детьми. Она не знала, когда увидит их, и от этого становилось еще горше.

Люба по-прежнему отчаянно искала возможности побега, обдумывала возможность выкрасть у него ключ от замка на ошейнике, но это было рискованно, и воспользоваться этой возможностью можно было только в крайнем случае.

Не показывая виду и стараясь не возбуждать его подозрений, она наблюдала за ним, стараясь извлечь как можно больше информации. Ее душа давно созрела для побега, и она отчаянно искала возможности уйти из проклятого места. Ни радость весны, ни ароматы мая, ни весенние цветы не трогали ее сердце. Очень хотелось не пасть духом и избавить сердце от отчаянного бессилия. У хорошей мечты есть плохая черта не сбываться, теперь она как никогда понимала это.

– Так скучаю, хоть волком вой! – говорила она сама себе сквозь слезы, когда оставалась одна, в очередной раз поджидая их. – И помочь некому, приходится надеяться только на себя.

Тиски судьбы, в которые она была зажата, не отпускали, заставляя ее думать до головной боли о своем будущем. Василий считает, что она ему подходит, и хочет забрать ее с собой неизвестно куда, в неведомые места, И путь туда будет, как она поняла из его слов, долгим и опасным. Если он уведет ее, когда она сможет вернуться домой? Когда увидит своих детей? Возможно, пройдут годы, когда она сможет освободиться от него.

Но, возможно, что все надежды вернуться будут оставлены ею? Нет, он не отпустит ее добровольно, об этом даже мечтать не стоило! Вся ее надежда была на случай, но до этого времени никакого случая ей не представилось, хотя она уже год и почти два месяца в плену. Никто не пришел, не прилетел, никто не арестовал их. Не распалась ее цепь, не сломался случайно ошейник, не открылся сам по себе замок. От этих мыслей хотелось упасть на колени завыть от отчаяния!

И все-таки Люба была постоянно погружена в мысли, упорно продолжая строить планы спасения, хотя они самой казались ей зачастую все более иллюзорными. Убедившись в неисполнимости одного плана, пыталась изобрести что-нибудь другое.

Но дни летели, приближался конец мая, Василий все чаще говорил о том, что скоро у него будут документы на них обоих и указывал на то, что ей нужно совершенствоваться в китайском языке. Когда он был дома, они вместе ходили в домик Ли и усиленно изучали бытовой китайский язык, зачастую весело соревнуясь и не уступая друг другу в способностях.

Василий изменился до неузнаваемости. Казалось, что все доброе, что хранилось в уголках его души и генетической памяти, всплыло на поверхность. Все грязные и нечистоплотные, навязанные беспросветной жизнью в тюрьме пагубные привычки были им оставлены. Как оказалось, он был довольно начитан и способен к наукам, имел математический ум и склонность к языкам, умел анализировать и правильно высказывать свое мнение. Его злобность и ненависть утихли, спрятавшись в дальние углы памяти. В глазах в присутствии Любы светились удовольствие и любовь.

В последнее время он стал особенно внимательным и заботливым по отношению к ней. Он целовал ее каждые несколько минут, не стесняясь Гуя, проходя мимо нее, обязательно касался ее рукой. Днем заставлял ее лечь поспать. Сияли добротой глаза, и лучистая улыбка не сходила с его лица. Она все чаще ловила его страстный и какой-то восторженный взгляд на себя, когда он проходил мимо.

Но больше всего он любил вечера и ночи, когда оставался с ней в бане. В такие минуты цепь с нее была снята, теперь он всегда снимал ее, когда был с ней наедине. Его любимый отдых – сидеть на стульчике напротив горящей печурки и в темноте бани смотреть на огонь. Но теперь он делал это, держа на коленях Любу. Они могли часами сидеть так и молчать. Часто он покачивал ее, баюкая и мурлыча какие-то одному ему известные мелодии, скорее, сочиненные им самим. Тогда она засыпала, прислонившись к его могучей груди. И он сидел в одной позе, боясь потревожить ее, а затем осторожно переносил ее на постель.

Он относился к ней то как к ребенку или нежному цветку, то как к любимой женщине, иногда все-таки вспоминая, что она вообще-то его пленница, но никогда более не говорил о том, что, согласно заказу, должен зверски убить ее. Такими вечерами они говорили о многих вещах, но ее семья и его прошлое были запретной темой.