Полная версия
Не знаю даже, хорошей ли было затеей организовывать рабочий кабинет в собственной квартире. Когда ты предоставляешь услуги медиума-сорбента, наверное, куда более эффектно и логично будет снять отдельное помещение в мрачных замогильных тонах, где висят загадочные портреты post mortem и обязательно есть пара-тройка хрустальных шаров.
К сожалению, мой профиль работ не позволяет жить безбедно, и на эти глупости, у меня просто нет денег. Контракты – настоящие, серьезные, опасные – а не очередные безделицы встречаются крайне редко, и часто даже не требуют специальных навыков и способностей. Поэтому, пришлось ограничиться одним крохотным помещением, где стоит тяжелый письменный стол, два кресла, друг на против друга, есть пара тумбочек и полок для документов. Несколько лет назад я наивно полагал, что буду хранить на них сведения о контрактах. На самом деле, там можно найти пару-тройку папок, если захотите копаться в пыли. Не всем ожиданиям суждено сбываться, кстати говоря.
Стены светлые, в прямую бежевую полоску. На окнах – когда-то белые, а теперь пожелтевшие от табачного дыма – легкие шторы. Никакой погребальной тематики, столь свойственной для людей моей профессии. Единственной уступкой можно считать только надпись «Сорбент», сделанную готическим шрифтом – вывеска висит прямо над моим столом, поэтому иногда я смахиваю с нее пыль и убираю паутину. Все остальное, включая даже допотопную пишущую машинку и никому не нужную чернильницу, пустую, как карман бродяги, такой чести не удостоилось, и скоро совсем потеряет свой цвет.
Телевизор давно перегорел, но по-прежнему воткнут в сеть. Домашний телефон, который должен был разрываться от звонков, умолк навеки еще три года назад. Кухня, соседствующая с рабочим кабинетом генерального директора, а по совместительству, единственного сотрудника всемогущего предприятия «Сорбент», превратилась в склад упаковок фастфуда и пустых пивных бутылок. Впрочем, если покопаться, то на дне можно наверняка найти что-то куда более интересное и дорогое – может джин, или виски, но проводить археологические раскопки я перестал уже очень давно. Да и какой в этом смысл, если тебя сжирает болото повседневности, помноженное на полное бессилие?
Единственное, что еще как-то работает, это старая ванна, да раковина – без остального, как выяснилось, вполне себе можно жить, если не задавать себе чрезмерно высоких планок. Некоторые из Приближенных меня понимают и поддерживают, а другие – не слишком. Кажется, Герберт на той неделе убеждал меня найти другую квартиру, и навек покинуть эту берлогу, Кларис говорила, что и сама сможет справится с уборкой – только дай ей волю, а депрессивный Марк, предложил попробовать крысиного яда, упаковку которого я нашел не так давно на полке с продуктами. Поэтому я стараюсь решать все свои дела самостоятельно, именно в воскресенье, когда я свободен от визитов моих дорогих постояльцев, одно общество которых заставляет лезть на стены.
Итак, воскресенье началось уже семь часов назад, а с того момента, как я открыл глаза минуло четыре часа. За это время я успел сделать очень многое, что вполне можно считать залогом успешного и продуктивного дня – принял душ, проглотил горсть таблеток и заказал доставку продуктов. Подгоревший хот-дог и две бутылки теплого пива доставили с опозданием в сорок пять минут, нагло тарабанили в дверь, а после, и вовсе, потребовали чаевых. Я захлопнул дверь прямо перед вытянутой физиономией курьера – надо полагать, видок у меня был тот еще. Я не спал уже третьи сутки, а легкая дрема, которая упорно не дарила отдыха, но хотя бы просто сжирала лишнее время, приносила только головную боль. Ненавижу, когда Приближенные засиживаются до слишком позднего времени – после этого всегда ощущаешь себя разбитым и поломанным, как пластиковый солдатик под колесами грузовика. Не спасает ни кофе, который я черпаю полными ложками, ни энергетики, ни таблетки от головной боли. Быть сорбентом не так-то просто, и вовсе не так увлекательно, как может показаться на первый взгляд, если, конечно, вы понимаете, что обозначает этот термин в моей профессии.
Пиво оказалось кисловатым и его пришлось вливать в себя через силу. Алкоголь не слишком сочетается с моим набором медикаментов, которые составляют основу завтрака, обеда и ужина, но такие мелочи давно перестали меня волновать. Прикончив первую бутылку, я потянулся за пачкой сигарет, прислушиваясь к стрекотанию механических часов вокруг меня. Позабытый хот-дог в промасленной бумаге, сиротливо лежал на краю стола – капли кетчупа и горчицы с тоской падали на черненый дуб. Перебивать аппетит чем угодно, кроме еды, давно стало моим личным жизненным кредо.
Итак, сегодня воскресенье, а это значит, что в моем распоряжении есть целый день. Вернее, его большая половина. Это самое замечательное и золотое время, которое можно посвятить себе самому – ни Приближенных, ни внезапных гостей. Тот редкий случай, когда выражение «быть самим собой» наконец-то обретает хоть какой-то смысл, кроме максималистической чуши. Можно оставаться дома, сколько душе угодно. Убить себя книгами, пивом, всем, чем только можно, только не думать о том, что происходит в этой жизни. Это, кстати говоря, довольно сложный вопрос и для более приземленных людей – с моими проблемами так это совершенно невозможный тупик.
Итак, завтра понедельник. Кого ждать из визитеров? Кажется, Арни? Ненавижу понедельники. Нужно добраться до четверга – дня Лиз. Единственной из Приближенных, которая действительно важна. И почему я не могу отдать ей все свободное время?.. Так стоп. Кажется, где-то должна была быть вторая бутылка.
Мерный стрекот часов вокруг волнами плыл по квартире, наталкиваясь на стены, отскакивая от них, и возвращался ускоренным пульсом, стучащим в висках так настырно, что сводило скулы. Интересно, что я делал в прошлое воскресенье? Был дома? Встречался с кем-то? Разговаривал? Брал контракты? Подписывал документы? Черт возьми – провалы в памяти рано или поздно меня убьют. И хорошо, если рано.
Вторая бутылка стояла на столе, но я упорно не мог вспомнить, когда поставил ее туда – кажется, кое-что моя голова просто не в состоянии вместить, и вычеркивает лишнюю информацию. Где-то глубоко внутри, я представил, как Арни гримасничает, заставляя меня как можно скорее посетить лечащего врача – у него вообще большие проблемы с чувством такта, если говорить честно.
Я протянул руку к пиву, бросил взгляд на часы. Почти полдень. Без шести секунд. Итак, что же может принести этот день, который посвящен пустой оболочке?..
Она стояла в дверях, и молча смотрела на меня. Интересно, как давно она здесь, и сколько времени продолжается это безмолвное созерцание? И вообще, что ей может быть нужно в моей квартире? В кабинете, если угодно. Только не говорите, что она пришла, чтобы воспользоваться услугами медиума-сорбента. В это верится примерно так же, как в безгрешность портовой проститутки. Наверняка она просто перепутала двери, ошиблась номером у входа, и ищет что-то совсем другое. Да и кому сейчас нужен «Сорбент»? Тем более, что я совсем не готов для новых дел.
Часы продолжали настырно стрекотать. За несколько мгновений я успел услышать мелодичный скрежет механизмов, вой ветра за окном, треск сгорающей папиросной бумаги в пепельнице, а также собственные мысли, которые звучали так же громко, как набатный колокол.
«А ведь она красива, – пришло мне в голову первым, – Невероятно красива. Или у меня снова начались галлюцинации, или…»
И как же она вошла внутрь? Я ведь предельно осторожен. После курса лечения, я стал настоящим параноиком. Во всяком случае, по воскресеньям. С моими проблемами трудно что-то говорить о других днях недели. Как я мог это упустить? Как же цепочка, два замка и засов?..
«Ты – псих. И всегда им будешь. Послушай, а может, тебе стоит сменить квартиру на палату с мягкими стенами? Кажется, это наилучший выход для таких, как ты»
Я сделал над собой усилие, вложив всю энергию, и внутренний голос поспешно умолк, словно у телефонной трубки кто-то перерезал провод.
– Вы забыли закрыть дверь, – произнесла она бархатным голосом, – Я постучала, но вы не ответили – дернула ручку, оказалось открыто. Надеюсь, вы не против, что я…
Я убрал руку от стеклянной бутылки, сделав вид, что поправляю ряды будильников на столе. Вышло настолько неубедительно, что даже я себе не поверил. Одинаковые циферблаты смотрели на меня с такой ненавистью, что стало не по себе.
Я кашлянул в кулак, стараясь придать вес собственному голосу, а также, потянуть время. Самое лучшее, что ты можешь себе позволить, если не знаешь, что сказать – это молчание. Просто удивительно, какую простую истину мы познаем к тридцати годам.
– Нет-нет, все в порядке. Слушаю вас. Знаете, если вы искали почтовое отделение, то ошиблись этажом. Вам нужно спуститься вниз, и…
– Я ищу «Сорбента», и я его нашла, – сухо сказала она, и мне сразу же стало неловко за пыль на столе, помятое кресло, грязные окна, бутылку пива и собственные волосы, торчащие во все стороны, – Вы – Томас Винтергрин, верно?
– Верно, – соврал я, пытаясь убедить себя, что на этот вопрос не существует правильного ответа, – Томас Винтергрин – это я. Чем могу быть вам полезен?
9. Кэтрин Макклер
Город Глекнер, район Альтштадт, дом Мины Мезгер
Ночь
Сейчас
Что такое школа, Кэтрин помнила только приблизительно. За последние шестнадцать лет своей жизни, она ни разу не посетила ни одного занятия. Кажется, когда-то жизнь была другой. У нее наверняка были друзья и приятели, а потом – роковая случайность, заставившая весь мир перевернуться и встать на дыбы. Заново читать по слогам ее научила бабушка Мина, писать короткие слова, делая в них ошибки – тоже. Нет-нет, ошибкам Мина учила ее не нарочно, просто сама была совершенно безграмотной. Удивительно, но много лет назад бабушка была талантливой пианисткой, выступала в филармонии и даже получила высшее образование, но вера в Бога начисто вымела знания из ее головы. Вера Мины была фанатичной, неудержимой и неуемной, всепоглощающей. Каждый миг своего существования она славила Господа, пребывая мыслями не в кособоком маленьком доме на окраине, а на далеких и прекрасных небесах. Она восседала по правую руку от Творца, облаченная в длинные золотые одежды, и смотрела свысока на грешный мир, раскинувшийся далеко-далеко под ногами.
«Ты хорошо потрудилась, Мина, во славу мою, – говорил ей Господь, положив ей руку на плечо, и она замирала от этого прикосновения, – Ты несла свет и чистоту в то черное и гнилое пекло, в которое люди, мои любимые дети, превратили райский сад. Теперь мы сотрем его, и создадим заново. Люди будут изображать тебя на иконах, станут возводить храмы в твою честь. Ты станешь новым мессией, если захочешь, Мина. Ты же сделаешь это, чтобы славить меня дальше?»
«Конечно, отец! – рыдала Мина, вглядываясь в огненный лик бесконечного величия, – Я сделаю все, что ты захочешь! Я сделаю все, если ты простишь меня за мой грех!»
Бог никогда не успевал ответить. Видение уходило так же быстро, как и появлялось, и золотое великолепие пропадало, оставляя грязные серые стены, покосившиеся двери, дребезжащие окна и лопнувший пластиковый таз, полный мыльной воды. Мина вздрагивала, вытирала слезы, перекладывала с места на место помятую вылинявшую одежду, и складывала в таз новую. Других занятий она не находила. Как грязь растворялась в воде, так же человеческие грехи должны исчезнуть в ее безграничной вере в Творца. Оставалось только понять, как это сделать, когда из всех возможностей у тебя только одна бесконечная молитва и трещащие по швам тряпки.
«Значит Господь еще не простил меня, – думала она, погружая замерзшие руки в ледяную воду, – Если не забирает к себе, и не позволяет остаться в раю. Значит, я должна сделать что-то еще, чтобы вернуться к нему в объятия. Мой грех – страшный грех – противен самому Творцу. Нужно его очистить. Отстирать. Отмыть. До крови. До земли. До кости»
Острыми швейными иглами, из ушек которых свисали длинные обрывки разноцветных ниток, Мина пришпиливала к стенам все новые и новые иконы. Одну за одной, чем больше, тем лучше. Маленькая галерея давно перевалила за сотню экспонатов, но даже этого было мало.
Она вытягивала отяжелевшее белье, отжимала его, откладывала в сторону, брала в руки заново, полоскала, затем выплескивала воду и наливала новую. Взгляд ее в эти минуты был совершенно опустошенным и слепым. Кэтрин ее поведение пугало до чертиков.
Если Мина принялась за стирку, ее лучше не отвлекать. Кэтрин выучила это простое правило назубок. Бабушка скора на расправу. Рассыпанная крупа в дальнем углу комнаты, это не случайность или банальный беспорядок. Это одна из воспитательных мер, которых по мнению Мины, было всегда недостаточно.
– Это твой личный угол покаяния, – грозно твердила Мина, волоча Кэтрин за волосы по грязному шаткому полу, – Здесь ты будешь стоять на коленях до тех пор, пока не начнешь понимать, что мое терпение даровано Богом, ибо будь иначе, я бы не стала терпеть присутствие такой мерзавки, как ты, в своем доме ни секунды! Ты слышишь меня, дрянь?
В угол Кэтрин отправлялась за любой проступок и в любом возрасте. До кровавых мозолей она стояла на крупе, когда ей было четыре года, и десять лет, и шестнадцать, и восемнадцать, как сейчас. Ничего не изменилось, только крупы стало больше, и список молитв длиннее.
– Здесь ты будешь благодарить меня за терпение, и просить прощения у Христа за собственную жалкую жизнь! – твердила Мина, привычно замахиваясь на нее мокрой тряпкой, – Раз разом, день за днем, год за годом! Ты стерпишь все, что я захочу, и что повелит тебе Господь, поняла?
И Кэтрин терпела. Молитвы давно стали привычны, а боль от острых твердых крупинок приелась, и перестала пугать. На смену ужасу, трепету и тревоге приходило какое-то совсем иное чувство, прежде незнакомое, и потому – опьяняющее. Сперва Кэтрин старалась погасить его, спрятать и закрыть под замок, но потом Ангел объяснил ей, что это чувство называется ненавистью. И оно угодно Богу, ибо будь иначе, он никогда не наделил бы им род людской.
«Ненависть – это огонь, живущий в тебе. Это то, что тебя согревает, – выводил он горящими буквами, прямо на крышке шаткого стола, – Это сила, которой ты призвана управлять, и которая может привести тебя к невероятной славе, если ты правильно ее используешь. Помни, ненависть требует жертв, и потому – божественна»
В словах Ангела сомневаться не приходилась. Еще никогда не обманывал ее, никогда не изрекал ложных истин, никогда не бранил и не наказывал. Наоборот, все чаще и чаще он открывал Кэтрин все новые и новые грани окружающего мира. Оказывается, многие моменты, так пугающие бабушку Мину, на деле были совершенно безобидными. Выяснилось, что Богу совершенно наплевать на время и место молитвы, и на расстановку слов в святом писании, на иконы, развешанные по всему дому, да и на эти самые молитвы, ему плевать в общем-то тоже. Бог редко слушает, когда к нему обращаются. А еще реже делает то, о чем просят.
Ждать появления Ангела Кэтрин начинала с самого утра, с первой рассветной молитвы. Если ты веришь, что что-то хорошее произойдет, оно непременно сбудется. И хорошее сбывалось. Ангел приходил. Ослепительный, чистый, непорочный и пылающий. Он влетал в черную комнату через распахнутое окно, и темнота испуганно пятилась от него, забивалась в щели между досок, пряталась под столом и кроватью.
«Твой слух не может принять мой голос, как и твой разум пока что не поймет моего истинного обличия, – написал ей как-то Ангел горящими буквами на крышке стола, – Но ты была избрана высшей силой, Кэтрин. Я еще слишком слаб, но со временем, моя сила вернется. Я здесь, чтобы научить тебя. Развить твой дремлющий дар. И тогда, тебе откроется то, что было скрыто за завесой. Ты – моя надежда»
– Ничтожество. Дрянь. Мерзавка, – шипела Мина, как змея, ударяя ее по лицу за разлитый чай или неплотно прикрытую дверь, – Тварь, грешница, безбожница!
«Ты особенная, Кэтрин. Ты – лучшая. Ты – всесильная»
– Мусор на обочине делает для Бога больше, чем ты, – твердила бабушка, волоча Кэтрин в угол, не смотря на мольбы и слезы, – Единственное, на что ты годишься – это на корм червям. Черви, в отличие от тебя, творение Господа, а ты…
«Ты будешь моей правой рукой, Кэтрин. Той самой, в которой я сжимаю мой разящий меч. Лезвие этого меча разит всякого врага с одного удара. Ты – мой меч»
– Когда ты сдохнешь в муках, как твои ублюдки-родители, Божий мир станет чище!
«Ты сделаешь этот мир чище сама, Кэтрин. Только ты, и никто другой»
– Бог ненавидит таких грязных мразей, как ты! – ревела Мина, ударяя ее по щеке
«Бог любит тебя – писал Ангел святым огнем, – И только тебя»
На этот раз газета возникла на пороге дома поздней ночью. Пожелтевшая, сырая, пахнущая дымом и землей, точно ее успели вытащить из костра, когда внезапно ударил гром и обрушился ливень. Кэтрин несколько мгновений смотрел на разворот, вслушиваясь в полнейшее беззвучие. Альтштадт, район, где жили они с Миной не самое живописное и востребованное в городе место. Единственное, что в нем есть хорошего – это глухая, беспросветная тишина. Иногда Кэтрин просыпалась среди ночи, открывала окно и лежала под пледом, вслушиваясь в оглушительное молчание, которое вливалось в комнату снаружи.
Сегодня она даже не уснула. Какая-то невероятная сила, томительное ожидание, помноженное на волнение и трепет, не позволяли закрыть глаза. Она вглядывалась в темноту, потом в лунный свет, потом в лики святых, глядящих на нее с икон, а спрятанный хронометр продолжал настырно отщелкивать секунды. Потом часы замолчали, словно комнату набили ватой, точно плюшевую игрушку, и когда ощущение стало невозможным, и терпеть больше не оставалось сил, она встала с кровати и прокралась к выходу. За дверью, как обычно, дожидалась газета. Под привычным заголовком «И пришел огонь», повествующим о давнем пожаре, оказалось еще одно короткое название. «Скрытые таланты. Как понять, к чему у вас лежит душа». Ни самой статьи, ни номера страницы, ни имени редактора не было.
Все еще вздрагивая от волнения и ночного промозглого ветра, Кэтрин прокралась в свою комнату, закрыла дверь и подперла дверную ручку спинкой стула. Действовала она скорее инстинктивно, чем намеренно и продуманно. Если бабушка проснется, и решит зайти, то…
«Она меня убьет» – подумала Кэтрин, но почему-то, вместо ужаса, эта мысль принесла только облегчение.
Мысль о смерти, некоторое время назад стало для девочки настоящим спасением. Грязная реальность вокруг казалась настолько фальшивой, что упорно напоминала какой-то сумасшедший кошмар. А вот жизнь загробная сулила счастье и спокойствие. Что бы там не говорила бабушка Мина, Кэтрин твердо знает одно: она не грешна.
«Если мне суждено умереть этой ночью, пусть Бог примет мою душу в свои сады, – думала Кэтрин всякий раз, укрываясь пледом, – И пусть это случится как можно скорее»
«Бог любит тебя, Кэтрин. И ты не умрешь» – ответил ей Ангел единожды, превратив буквы в пламенные конфетти, которые разлетелись искрами бенгальского огня по всей комнате.
Зажав ладонью рот, Кэтрин застыла на месте и прислушалась. Спокойствие. Только спокойствие гарантирует удачный исход. Пока храп Мины слышен даже здесь, Кэтрин в безопасности. Она положила газету на стол, расправила смятые углы, провела по всей бумаге ладонью. Прямо под одной из шатких досок, на которые опирается стол, в маленьком импровизированном тайничке лежат уже тринадцать таких вот газет. Кэтрин не знала, зачем коллекционировала их. Сжигать – негде, выносить из дома – слишком заметно. Оставалось только прятать от бдительной Мины, понимая, что рано или поздно эта бомба замедленного действия, сдетонирует. Кэтрин совсем не глупая девочка, и прекрасно понимает, что все тайное становится явным. Но соблазн слишком велик.
Она открыла окно, легла на кровать и накрылась пледом. Если Ангел прилетит сегодня, то она уже готова к этой встрече. Он говорит, что она избранная, что у нее есть дар – какие-то невероятные силы, которые могут очистить и исцелить этот больной мир. Самое время начать занятия, пока Мина снова не сошла с ума, и не заперла ее в комнате, или что еще хуже, в сыром темном подвале глубоко-глубоко под домом. Или в Храме. В том самом Храме, который…
– Я жду тебя, Ангел, – прошептала Кэтрин едва слышно, и невидимые до этого времени буквы, проступили прямо на крышке письменного стола, заливая маленькую комнату звездным светом и чистым белым огнем.
10. Винц Вертер
Город Берлин, Ментально-Оздоровительный Центр
Утро
Шесть лет назад
На седьмой день он впервые встал с кровати. Шесть дней до этого превратились в один смазанный выцветший сон, наполненный людьми в белых халатах, масками, иглами и терпким запахом лекарств. Сегодня он впервые открыл глаза, и понял, что вокруг тишина. И пустота. Шелестя больничной рубашкой, Винц выбрался из паутины проводов, словно бабочка из кокона, стянул с себя легкую простыню и осторожно сел, и свесил ноги с кровати. Снежно-белая плитка на полу оказалась холодной – он невольно поежился, пытаясь унять охватившую его дрожь. Первое ощущение – мгновенное и резкое, точно удар молнии, пригвоздило его к месту, и он бессильно переводил взгляд с одинокого кресла рядом на маленькое, закрытое сегментами жалюзи пластиковое окно. Кушетка у стены, капельница, кардиомонитор, маленький столик у дверей в туалет. В туалете – зеркало. В зеркале отражается блестящая пустота. Пустота была такой же глубокой, как в его голове. Винц медленно поворачивал голову, стараясь запомнить расположение вещей. Странно, он помнит название каждого предмета, может определить расстояние до него, знает, как им пользоваться. Но совершенно не понимает, кто он такой. Удивительное ощущение. Вероятно, оно должно вызывать страх, возможно, даже панику, но почему-то внутри плескалось полнейшее равнодушие.
«Мертвая зона, – подумал Винц отстраненно, – Странное словосочетание. Что оно может значить?»
Белая комната с белым полом, белыми стенами и белой дверью. На потолке – белый плафон с лучистым белым светом. Стерильный абсолют, который внезапно захотелось забрызгать кровью, заляпать грязью, разбить, разрушить, разобрать. Сделать все, что угодно, лишь бы этот белый цвет внезапно закончился.
Винц задрожал, зажмурился, втянул голову в плечи, пытаясь восстановить дыхание.
«Мертвая зона… Что это? – тонкий красный луч пронесся через пустоту между полушариями мозга, достиг одного из определений, рикошетом ушел в сторону, добрался до второго. Ломанной линией дошел до третьего. Из него до четвертого. Память послушно выдавала терминологию, словно Винц листал запыленные папки, – Мёртвая зона в ультразвуковой дефектоскопии – неконтролируемая зона, прилегающая к поверхности ввода и донной поверхности. Количественно – минимальное расстояние от поверхности ввода до дефекта, надёжно выявляемого при контроле. Мёртвая зона в радиотехнике – область пространства, находящаяся в зоне распространения радиоволн, где их приём невозможен или сильно затруднён по причине местных условий: затенение непрозрачными объектами: горы, здания, сооружения, что наблюдается на ультракоротких волнах или замираниями на коротких волнах. Мёртвая зона в экологии – гипоксические, то есть, с низким содержанием кислорода области в мировом океане и крупных озёрах. Мёртвая зона в джойстиках и контроллерах— зона на краю или в центре хода ручки, в которой значение, выдаваемое джойстиком, постоянно. Мёртвая зона – заброшенная индустриальная или военная территория. Мёртвая зона – синоним запретной зоны. Мертвая зона прямо здесь…» Он поднял дрожащую руку, чтобы прикоснуться к виску.
«Мертвая зона прямо здесь… в моей голове».
Буря сорвавшихся с поводка мыслей зазвучала, заревела, загрохотала и стихла. Трясущиеся пальцы натолкнулись на что-то шершавое, неровное. Чужое. Ткань.
«Это бинт, – осознал Винц, – Полоса ткани. Марли, холста, полотна, фланели, используемая для перевязки ран, наложения повязки и переплетения книг. Бинт вокруг моей головы. Я ранен. Я был ранен»
Новая логическая цепочка сложилась перед глазами звено за звеном, вспыхнув пунктирной красной линией. Ра-на. У-вечь-е, трав-ма. Придуманы слишком короткие слова, чтобы отразить необратимость запущенного процесса. Глубже и глубже, в самую темноту, царящую внутри за очередной папкой, содержащей всю необходимую информацию. Воображаемые листы замелькали, выдавая имеющуюся информацию.
«Рана – это механическое повреждение, сопровождающиеся нарушением целостности покровных тканей и характеризующееся болью, зиянием и кровотечением. Раной можно назвать все, начиная от кожной ссадины, заканчивая более глубокими поражениями кожных покровов, в том числе с проникновением в полости организма»
Он отдернул руку, словно от раскаленного железа, судорожно выдохнул, медленно провел пальцами по лицу, вздрагивая всякий раз, когда пальцы касались ткани. Он не чувствует боли, но где-то выше правого виска засела острая раскаленная игла. Винц повернул голову, поморщился, задышал тяжело и хрипло. Здесь. В голове. Внутри. Тоннель из плоти и костей, по которому несется поезд метро. Следующая остановка «Мертвая зона». Просьба не прислоняться к дверям и сохранять социальную дистанцию.
