Полная версия
– Если – что? Доктор сказал, что его методика не имеет аналогов. И его работа – настоящий прорыв. Для этого мы ехали в эту дыру, напомню тебе, – отмахнулся второй, – И что мы тут нашли? Оба проекта – полный провал.
Они оба замолчали и посмотрели на Винца, а Винц смотрел на них. Пелена между ним и реальным миром еще не пропала, но окружение, как будто стало четче. Он сосредоточился на этом чувстве, сделал осторожный шаг над бесконечной бездной, стараясь не сорваться вниз.
– Что… вам… ниже? – спросил он осторожно, словно каждое неправильное слово могло его убить, – Кто выдры такие?
– Переведи – буркнул второй, и халат его затрепетал, словно крылья птицы, – Ты у нас привык общаться с пациентами, как я посмотрю.
– Он спрашивает: «Что вам нужно?», «Кто вы такие?», верно? – спросил первый, заглянув Винцу в глаза, – Ты же это хочешь узнать, сынок?
Винц с готовностью кивнул головой. Неужели, ему удалось подобраться нужные слова, сложить их во фразы, а фразы перевести в предложения? Невероятно, как эти люди в его палате могут так просто жонглировать слогами, как клоун – шариками для пинг-понга?
– Мы – твои ангелы-хранители. А прислал наш твой Господь Бог, – проворчал первый, но без злобы в голосе. Теперь в нем была только безграничная усталость, – Потому что Господь Бог хочет узнать, как ты себя чувствуешь, что ты помнишь, и требует официального отчета и полной информации.
Какие пугающие многоступенчатые слова. Или как назвать их правильно?
– Я не пони! – заявил Винц, и ему стало страшно, – Я не пони…
– Он не понимает, – бросил первый через плечо, – Или не помнит? Ты знаешь, что произошло?
– Я не… не помню, – выдохнул он, стараясь закрепить это слово перед глазами, как плакат на магнитной доске. Он повторил по слогам, стараясь не сбиться – Не пом-ню.
– Хорошо, – отреагировал первый, наклонившись еще ниже, – А кто ты такой – помнишь?
Какой интересный вопрос. Над ним стоит подумать, прежде чем отвечать. Итак, что известно? Его называют Винцем. А еще, его зовут Вертером. Выходит, он – Винц Вертер. Только имя Винц – слишком короткое и странное. Наверное, оно просто не полное. А как будет целиком? Викентий? Винсант? Винсент? Но откуда вообще такие мысли? Он не помнит, кто он такой. Он не знает. Вместо того, что принято называть памятью – огромная черная дыра, которая засасывает в себя звезды и галактики, планеты и спутники, слова и предложения.
Винц задрожал. Страх обрушился на него, как кирпичная плита. Смял, придавил, размазал.
– Боже. Да он вообще ничего не помнит… – протянул первый, – Неужели, и правда, амнезия?
– Прогрессирующая, – холодно согласился второй, сверяясь с бумагами, – Или, что вполне возможно, ретроградная, антероградная или чувственно-специфическая…
– Чего-чего?
– Ретроградная – амнезия на события, которые предшествовали событию, вызвавшему амнезию, – терпеливо пояснил второй, – Антероградная – не запоминаются события, следовавшие после события, вызвавшего амнезию. А у нашего парня и то, и другое. Не удивлюсь, если у него будет весь спектр, заканчивая диссоциативной фугой и синдромом Корсакова…
Первый не стал дослушивать и отвернулся, сложив руки на груди. Винц не успел заметить выражения на его лице, но оно представлялось ему раздраженным и разочарованным. Как много слога «раз». Раз-раз-раз. Проверка связи. Раз-два-три, раз-два-три. Шаг в шаг. Это как вести партнершу в танце. Оглушительно зазвучало танго смерти Рихарда Вагнера», заметалось под сводом черепа, заставляя мир вокруг задрожать и померкнуть.
– Не забывай о том, что до сих пор сидит в его голове, – мрачно заметил второй, – То, что не получилось удалить. Нас предупреждали, помнишь? Я, конечно, еще поговорю со специалистами, может, получится что-то из него вытянуть, но эта штука… Как там нам сказал доктор Абель? Без нее, он мог и не выжить…
Конец фразы повис в воздухе, словно обрубленная веревка.
– Как знать, что для него лучше, – зловеще протянул первый, – После всего, что с ним произошло…
– Я не пицца, – выдохнул Винц, но ему показалось, что он кричит, заглушая раскаты вальса, – Я не пицца! Я ничего не пицца!
4. Кэтрин Макклер
Город Глекнер, Альтштадт, Дом Мины Мезгер.
Время: Ночь
Шесть месяцев назад
Трудно сказать, что на самом деле разбудило Кэтрин. Прохладное дуновение ветра, прокравшееся сквозь неплотно задернутые шторы, резкий вскрик одинокой ночной птицы, спрятавшейся на ветках клена за окном, настойчивое и упрямое предчувствие беды, пришедшее откуда-то из глубин тревожного сна. А может быть, всему виной был горький запах полыни – должно быть, аромат пришел со стороны Земляничной Поляны недалеко отсюда. Той самой Поляны, дорогу к которой она все чаще и чаще указывала путникам в последнее время.
Да, скорее всего, Кэтрин разбудил именно он.
Первые несколько секунд она упорно не желала просыпаться, кутаясь в тонкий полупрозрачный плед. Тепла от него было мало, смысла тоже, но все равно он дарил некое подобие уюта, которого в повседневной жизни практически не существовало. Пробуждение пришло внезапно, стремительно и безжалостно, вырывая девушку из нежных объятий дремы. Можно бороться со многими явлениями, но если сон считает, что пора обрывать видения на самом интересном месте, с этим ничего не поделаешь. Все еще не открывая глаз, Кэтрин прошептала проклятье. Достаточно тихое, что бы его услышала только всепоглощающая тишина вокруг ее маленькой кровати. Бабушка Мина в соседней комнате, быть может, и не обладала феноменальным слухом, но лучше было не рисковать: ругаться в доме было строго-настрого запрещено. Тем более, упоминать всуе Бога или Дьявола. Если существовали правила, которые можно было изредка нарушать, то эти законы были такими же незыблемыми и нерушимыми, как сам Глекнер.
Уроки бабушки Мины Кэтрин запомнила надолго – ребро до сих пор не успело зажить после очередного воспитательного процесса, который бабушка проводила посредствам деревянного костыля.
Кэтрин напряженно вслушивалась в глубокую гулкую тишину, которой было залито крохотное помещение ее комнаты. Тусклый лунный свет плескался от приоткрытого окна до тяжелого распятия в изголовье кровати, освещая маленький столик, шкаф в углу, одинокий стул и стопки религиозных книг на тумбочке. Укоризненно и высокомерно смотрели суровые иконы – в каком углу не стой, все время кажется, что их взгляды устремлены прямо на тебя. Кэтрин всегда находила в этом что-то зловещее.
«Ничего подобного, – не терпящим возражений тоном говорила бабушка Мина, протирая портреты святых от несуществующей пыли мокрой тряпкой – Иконы – есть благо для любого дома, и для любых добрых людей. Если тебе это неприятно, значит и совесть у тебя не чиста. И как после этого ты собираешься попадать в царство Божие? Или ты хочешь жить и сдохнуть так же, как твои подонки-родители, Кэтрин? Не смей отворачиваться, когда я с тобой говорю!»
Кэтрин поморщилась от этого воспоминания, окончательно приходя в себя после короткого, но мрачного сна, наполненного серыми смазанными тенями, эфемерными криками и тусклыми лицами, которые проступали на камнях обледеневшей дороги. Она еще не знала, связано ли сновидение с внезапным пробуждением, но сон оставил после себя тошнотворное послевкусие и отвратительное ощущение пресыщенности. Кэтрин поморщилась, словно проглотила горькое лекарство, медленно оторвала тяжелую голову от смятой подушки и осторожно села.
Волокнистая тишина, темнота, пронизанная нитями серебристого лунного света, падающего через ветви деревьев и бесконечный запах полыни – слишком много элементов для такой маленькой комнаты – и как только они все здесь могут поместиться? Глупое ощущение нереальности происходящего заставило передернуть плечами. Да откуда вообще взяться подобным мыслям? Что такого страшного может быть в банальном пробуждении?
Кэтрин неспешно спустила ноги с кровати – покрытый линолеумом кривой пол приятно холодил босые ступни. Она зевнула, прикрывая рот ладонью, и нехотя встала. Так или иначе, но что-то разбудило ее. И хорошо бы узнать, что именно, потому что, если это поднимет бабушку Мину, виноватой будет как раз Кэтрин. И тогда несколькими пощечинами дело точно не обойдется. Бабушка очень не любила, когда ее покой нарушали – Кэтрин успела выучить эту простую истину уже много лет назад.
Все еще не щурясь на белое сияние, заполнявшее собою квадрат окна, Кэтрин протянула ладонь к створке рамы и повернула рукоять. Странно, но кажется, она закрывала его, прежде чем отправляться в постель. Впрочем, глупости. Наверное, она просто слишком устала вчера, и такая мелочь выскочила у нее из головы. Мелочь мелочью, но никогда прежде она не позволяла себе такой оплошности.
Не кажется ли ей, что запах полыни стал просто невозможным, слишком густым и плотным, словно осязаемым?
Кэтрин перевела взгляд на забранное шторами серебрящееся окно, откуда открывался вид на темную лесополосу, протянувшуюся за окраиной города, насколько хватало глаз. Где-то там, буквально в паре километров за ней, раскинулась старая-добрая Земляничная Поляна, которую в этом году одолела бесконечная полынь.
– Плохой будет год, – любила повторять бабушка Мина, тяжело опираясь на костыль и качая седой головой, причем длинные волосы двигались гипнотически медленно, – Тебе известно, что значит полынь, Кэтрин?
Кэтрин знала. Она выучила это назубок еще в детстве, когда вместо учебников, бабушка Мина совала ей в руки тяжеленный том Библии.
– Полынь в Библии является символом наказаний Господних, олицетворяет безмерную Горечь суда Божьего над ослушниками.
– Верно, девочка, – чаще всего отвечала бабушка Мина, прожигая ее взглядом, – Горечь суда над ослушниками, какими были твои подонки-родители, что сейчас корчатся в Пекле. Теперь ты понимаешь, почему ты должна учить Святое писание и веровать в Спасителя нашего?
– Понимаю, – отвечала ей Кэтрин. И лгала.
Кэтрин оторвалась от окна, прогоняя прочь непрошенные воспоминания. Ночь и так выдалась слишком неспокойной, чтобы задумываться над подобными вещами. Лучше поскорее проверить входную дверь и возвращаться в кровать. Интересно, который час? Бабушка Мина запрещала ей держать часы в комнате, но под жестким матрасом на кровати, Кэтрин хранила изящную луковицу карманного хронометра – все, что у нее осталось от мамы. Узнай бабушка Мина о том, какая вещица попалась ее внучке девятнадцать лет назад в кладовой, куда ее отправили в наказание, она, наверное, сошла бы с ума от злости. И избила бы Кэтрин так, как не била никогда. Или заперла бы ее Храме.
От мыслей о Храме Кэтрин покрылась холодным потом.
К счастью, тайник был, наверное, самым надежным местом в доме, куда заглянуть бабушке Мине не позволял преклонный возраст, и часы оказались на месте. Без четырех минут три часа ночи – скоро рассвет, и Кэтрин предстоит вставать на утреннюю молитву. Нет-нет, она сейчас же ляжет спать, как только убедится, что глупое предчувствие – это только сон. Нужно только выглянуть из комнаты, пройти по коридору, стараясь не наступать на скрипящие половицы и проверить входной замок – конечно, это только излишнее предостережение. Кому может быть дело до домика на окраине старого захолустного городка?
Кэтрин осторожно спрятала часы под матрас, стараясь, что бы они незаметно легли между восьмой и двенадцатой пружиной, и медленно двинулась к двери, поеживаясь от легкой прохлады.
В ночном сумраке все вещи в комнате казались фантастическими и нереальными. Если бы Кэтрин дала воображению полную силу, темнота вокруг нее обязательно бы наполнилась сказочным и удивительным. Не обязательно страшным, пугающим и опасным, а чем-то чудесным и волшебным, чего так не доставало ей в реальной жизни и окружающем ее маленьком мире, втиснутым в стены домика. Как давно она вернулась в это место, столь отвратительное и затхлое, что даже одно воспоминание о прошлой жизни казалось чем-то сродни эйфории? Трудно сказать. Иногда даже сама Кэтрин путалась в точных сроках своего собственного заключения.
– Это грех, – говорила ей тогда бабушка Мина, – И именно во искупление его ты вернулась сюда. Ты совершила ужасное, Кэтрин. И ничто, кроме верного служения Господу не сможет спасти твою душу. Ты же не хочешь гореть в аду, как твои подонки-родители, правда?
Да, Кэтрин знала, что такое грех. И какой бы отвратительной ей не казалась ее жизнь, где-то в глубине души она знала, что с лихвой заслужила это. Впрочем, у любого преступления есть свое наказание – и всякий срок заключения должен хоть когда-нибудь, но заканчиваться. Наверное, так происходит в мире снаружи, но только не в мире внутри – в этом самом мире, наполненном религией, писаниями, распятиями и иконами, которые настороженно таращились на нее со всех сторон.
Кэтрин минула угловой шкафчик, остановилась у стула и двинулась мимо письменного стола, с трудом ориентируясь в люминесцентной лунной темноте – вещей почти не разобрать, только смазанные образы, да силуэты. Но здесь, на входной двери, что-то такое, что сразу бросается в глаза и привлекает внимание. Лист хрупкой бумаги – края обгорели настолько, что просто крошатся в пальцах, когда Кэтрин осторожно берет его в руки, пытаясь понять, что значит это странное послание.
Бабушка Мина никогда не оставляет записок, а кроме нее, оставлять письма некому. Разве что Кэтрин сама написала это и повесила здесь, но…
– К Дьяволу, да это же чушь собачья! – прошептала Кэтрин в сердцах чуть громче, чуть обычно, и в ужасе замерла, ожидая неминуемой расплаты. Вот сейчас, за дверью зазвучат тяжелые шаги, и послышится оглушительный стук костыля, но в царящей тишине она слышала только собственное дыхание. Что же, значит ей повезло и на этот раз, но в следующий раз нужно быть осторожнее.
Но что это за письмо? И кто может писать таким странным размашистым почерком? И кто оставил эту бумагу здесь? А главное – как он смог это сделать?
– Я еще не проснулась, и все это мне только снится, – произнесла она не слишком-то уверенным тоном, – Это только сон. Только видение…
Но хруст обгоревшей бумаги в руках был слишком уж реальным. Как и легкий запах дыма.
Кэтрин повернулась так, чтобы хоть частичка лунного сияния падала на письмо. Буквы, хоть и искаженные, и уродливые, складывалась в слова одни за другими. Слова превращались в предложения.
«Если ты читаешь это, то я счел тебя достойной. Я пришел к тебе, чтобы нести тебе слово Божие. Огонь – симфония Библии, а я есть огонь. «И соорудил там Давид жертвенник Господу и вознес всесожжения и мирные жертвы; и призвал Господа, и Он услышал его, послав огонь с неба на жертвенник всесожжения1»
Кэтрин вскрикнула, когда яркий всполох пламени пробежал по бумаге в ее руках, превращаясь в яркие, горящие, налитые ненавистью слова.
«Я пришел вести тебя через темные бездны. Я – твой хранитель, твой ослепительный свет. Я – то, что живет в тебе. «Будешь ли переходить через воды, Я с тобою, – через реки ли, они не потопят тебя; пойдешь ли через огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя2»
Я – ангел Господень. Ты – не такая, как все. Ты – такая же, как я. Я пришел, чтобы освободить тебя, Кэтрин. Я всегда был с тобой. Ты была избранной»
5. Томас Винтергрин
Город Глекнер, район Альтштадт, дом «Гротеск»
Поздний вечер
Два месяца назад
Лифт движется медленно, дребезжит между этажами, грохочет и вздрагивает. Дом на окраине Альтштадта давно признали аварийным, кабина поросла ржавчиной, и совсем скоро, железные тросы не выдержат, а кто-нибудь из случайных посетителей полетит прямо вниз. Но не сегодня. Почему-то я уверен в этом, да и будь иначе, Приближенные обязательно предупредили бы меня. Одна голова хорошо, а семь – еще лучше. Всегда есть с кем посоветоваться. Плюс ко всему, погибнуть, упав в шахту – обидно. Умирать с полной пачкой сигарет – обидно вдвойне. Прислушиваясь к лязгу металла, я представляю, крадущуюся за лифтом, по кирпичному горлу, темноту. На пятый этаж можно было бы дойти и пешком, воспользовавшись старой лестницей, но только зачем? Статистика не такая уж и печальная – если в среднем, ежегодно в пассажирских подъемниках гибнет 15 человек, то на дорогах – 30 тысяч. Шансы на печальный исход не велики. Впрочем, откуда-то берется эти самые цифры, и никто не обещает, что ты не станешь очередной среднестатистической единицей. Кто знает, может в этом году, как раз сорвалось четырнадцать таких вот самоходных тюрем, и твой случай окажется завершающим привычный цикл? Я пожимаю плечами.
Лифты в таких домах давно стали атавизмом, их сейчас нечасто встретишь. Альтштадт – район старой застройки в Глекнере, еще может удивить. Стоит открыть местную газету, непременно натолкнешься на какую-нибудь безумную статью, вроде «Старый Город: По следам потустороннего в Глекнере". «Мистические происшествия в районе Альтштадт: что скрывают старые здания?». «Окутанный тайнами: Кто прячется в подземных туннелях и пещерах Кокона?». Ответы на эти вопросы больше смахивают на бред больного шизофренией, чем на серьезное журналистское расследование. Можно в этом убедиться, открыв газету, лежащую на дне пакета – наверняка, там полно конспирологической чуши.
Кабина вздрагивает, пол под ногами вибрирует. Лифт нехотя тормозит и со скрежетом открывает двери. Я ныряю в темноту, царящую на последнем этаже. Тусклая желтая лампочка в грязном плафоне почти не дает света, и искать замочную скважину в свое крыло приходится на ощупь. Дверь надежная, замок поддается тяжело и со скрипом. Дважды я уже ломал ключ, пытаясь попасть внутрь, но сегодня мне везет. Я тяну ручку на себя и попадаю в коридор. Моя квартира в самом конце. Справа и слева проступают ряды уродливых покосившихся дверей. На некоторых еще сохранились номера и таблички – «104», «105», «106». Одинаково безобразные двери в одинаково уродливые апартаменты. Мне не известно, живет ли в них кто-то сейчас. Кажется, в одна из квартир поблизости, и вовсе, превращена одним любителем кошек в приют для животных. Я знаю об этом потому, что об этом знает Тилла Ватермайн. А она вечно сует нос не в свои дела.
Дома я бываю редко, и не пересекаюсь с соседями. Впрочем, это и к лучшему. Чем больше людей тебя окружает, тем больше проблем они принесут в твою жизнь. Правило, заученное назубок еще ни разу не подводило меня. В Альтштадте есть много разных людей, но все чаще это маргиналы и разномастный сброд. Многие переехали ближе к центру Глекнера, или просто покинули этот захолустный городишко. Но только не я.
– На самом деле, в этом месте удивительно дешевое жилье, – доверительно говорил мне риелтор в первый день, когда они вместе пересекали ближайший сквер, протянувшийся до самого дома, – Многие люди предвзято относятся к старой застройке Глекнера, при чем совершенно зря. У этого дома есть даже свое имя. «Гротеск». Как звучит, да? Конечно, у нас здесь не такое известное место, как район набережной, площадь Основателей в первом Кольце, или центральная часть города, но процент заселения здесь некогда был очень высок. Вот, у меня с собой есть визитка представителя городского архива. Можете сами узнать, если хотите…
– Благодарю, не стоит, – отозвался я уклончиво, – Меня интересует другое. В газете написано, что несколько лет назад в этом доме был пожар…
– Был. Проблемы с проводкой. Случайная искра, и…
– И?
– Выгорела пара-тройка квартир, – отмахнулся его спутник, – Но разве это играет какую-то роль, если все последствия удалось ликвидировать? Можете не волноваться. Внутри все в полном порядке. Пусть вас не смущают обугленная кладка или поврежденный электрощиток. Все квартиры отреставрированы и восстановлены, но если вам этого мало, у меня тут есть визитка одного мастера, который занимается ремонтом…
– Нет, спасибо. А что касательно моих апартаментов? Они пострадали во время пожара?
– Совсем немного, – смутился толстяк, и начал истерично копошиться в карманах, – Закоптился потолок, и повредилась вентиляция. Но все уже восстановлено. У меня с собой визитка…
– А меня хрупкие ценные вещи и документы. И мне нужно их сохранить.
Риелтор хитро прищурился, надул от важности щеки и стал похож на огромного кота.
– Не переживайте, внутри все в порядке. Коридор, конечно, не в лучшем состоянии, да и лифт иногда барахлит, но где вы вообще видели лифт в таких домах? Это даже не типовая постройка. Личный проект!
– Как-то маловато стоит этот ваш личный проект.
– Сплетни об Альтштадте многих пугают, герр Винтергрин. Вы не поверите, сколько людей упускают собственную выгоду, потому что слишком верят слухам и россказням…
– А разве не говорили в официальных новостях о том, что в Альтштадте карниз рухнул на голову прохожего, или о том, что стены в одной из квартир отошли друг от друга на добрые пару дюймов? – спрашивал его я, поглядывая на мрачное покосившееся здание, решившее стать моим новым домом, – Про ужасы в подворотнях, вроде нападений и изнасилований даже говорить не хочется.
– Ну, изнасилования и нападения были всегда и везде, – резонно ответил мне краснолицый коротышка, размахивающий бумагами договора, – Для того, чтобы быть изнасилованным или ограбленным, совсем не обязательно ехать в Альтштадт. Почитайте новости – ужасов хватает по всей стране. Да что там говорить про страну – во всем мире творится настоящий кошмар! Военные конфликты, террористы, сектанты…
– Я не люблю кошмары, – сказал я ему, разглядывая угрожающий фасад дома.
– В страшное время живем, – доверительно сообщил мой собеседник, понизив голос, – Но всех виновных мы можем засудить, так что не переживайте. У меня тут есть визитная карточка одного адвоката…
– Едва ли можно засудить кошмар.
– Подождите-ка. Есть еще номер и адрес ближайшего нотариуса, если вы так переживаете. Я не говорю о завещании, но если обратитесь, можете сказать ему, что получили информацию от меня? Если не трудно.
– Мне не нужен нотариус или адвокат. Мне нужно жилье.
– Вы – юрист?
– Нет. Я реставратор.
– Ну, тогда оставим решение этих проблем профессионалам, а я вам покажу ваши новые апартаменты, – рассудил мой невозмутимый собеседник, – Дом надежный, дверь крепкая, замок на все времена. У меня тут есть пара визиток с номерами. Сантехник, электрик, специалист по борьбе с вредителями. Знаете, такая мелочь, а может понадобиться…
– Минуточку, – перебил его я, – В переписке, вы говорили, что здесь нет ни крыс, ни тараканов…
– Потом будут, – убедительно произнес риелтор, – Я же говорю, что живем мы в неспокойное время.
Дверь в мою квартиру такая же безликая, как и остальные. Цифра «107», выведенная черной краской давно затерлась и потекла, а имя прошлого владельца, Клеменса Лемана, выбитое на табличке, поблекло и почти потеряло цвет. Можно было бы, конечно, заняться ремонтом, и привести в порядок эту дыру, но мне совершенно не до этого. Хватит и надписи «СОРБЕРНТ», расположенной возле звонка. «Я открываю дверь и шагаю внутрь. Внутри – темнота.
Квартира совсем крохотная и практически пустая. Дело не в том, что я не могу позволить себе что-то более утонченное и изысканное, чем кубик бетона с дырой света на задворках цивилизации, нет. Просто не думаю, что ему нужно что-то другое. Во всяком случае, сейчас. Здесь есть все необходимое. Душ, небольшая ванна, крохотная кухня и зал, выполняющий функции спальни, мастерской и гостиной одновременно, да прихожая, которой я отвел роль рабочего кабинета. Посетителей здесь почти не бывает, шоссе за окном безлюдно, машины проезжают реже, чем раз в пару часов, поэтому везде царит безбрежная холодная тишина.
Я ставлю пакеты на пол, стягиваю пальто и снимаю ботинки. Долгое время ищу подходящую вешалку, стряхиваю налипший снег и прохожу в зал, щелкнув по пути выключателем.
Яркий белый свет, брызнувший во все стороны от люстры над головой, озаряет ряды полок вдоль стен. Каждую полку я собирал и вешал лично, орудуя шуруповертом и молотком. По изначальной задумке, здесь должны были стоять книги, но после некоторых размышлений, я перенес все издания в шкаф со стеклянными створками у входа в зал, оставив полки пустыми и нетронутыми. Теперь по всем поверхностям тянутся ряды бумажных фигурок. Лебеди и лисички, голуби и зайцы, кораблики и самолетики – я давно потерял им счет. Свернутые из чистых листов белой бумаги и сложенные из газетных разворотов, из журнальных страниц, и рекламных буклетов, из благодарственных писем и салфеток, фигурки напоминают настоящую выставку. Иногда я сдуваю с них пыль, иногда меняю местами, пытаясь навести порядок среди своего бумажного войска, но в последнее время махнул на это рукой. Каждая фигурка – своя отдельная история. Что-то вроде напоминания, связанного с определенным решением или выбором. Когда-нибудь я соберу их все в мусорный пакет и просто избавлюсь от ненужного хлама, а пока коллекция продолжает победно шириться. Совсем скоро свободного места не останется вовсе.
