Полная версия
Стопка бумаги на маленьком столике в центре комнаты терпеливо ждет, пока я возьмусь за очередное творение, но не сегодня. Я отправляю свежую газету к остальной макулатуре и распечатываю новую пачку сигарет. С верхней полки на меня смотрит бумажная фигурка попугая – я закончил ее чуть больше суток назад, когда закончил с работой. Детский дом с уродливыми комнатами и просевшим потолком еще долго стоял перед глазами, а уж что мне удалось обнаружить на чердаке, лучше вообще не вспоминать.
Я закуриваю сигарету, стоя у окна. По шоссе проносится карета скорой помощи. Утром я узнаю, что на перекрестке перед магазином, в этот самый момент, водитель ауди, по имени Кристиан Блюментрост, не справился с управлением, врезался в столб и умер на месте. Первая костяшка домино упала. Вот тебе и статистика.
6. Кэтрин Макклер
Город Глекнер, Альтштадт, Дом Мины Мезгер.
Раннее утро
Пять с половиной месяцев назад
Очередная газета появилась на ступенях, ведущих в дом ранним утром вместе с первыми лучами солнца. Кэтрин не знала, кто доставил ее сюда – почтальоны редко заглядывали в такую глушь. Разве что, совершенно случайно – бабушка Мина никогда не интересовалась политикой, шоу бизнесом или ситуацией в городе. Да и то, что творилось в стране, ее волновало не больше, чем мертвеца заботит цветок на его могиле. Церковь, выросшая на юге в паре километров от дома, с лихвой заменяла бабушке Мине всякое развлечение. Единственным развлечением для Кэтрин, в свою очередь, оставались редкие прогулки в тот магазинчик в получасе ходьбы. Двадцать семь минут в одну сторону, двадцать семь в другую, плюс время на поиск немногочисленных товаров и отсутствующую очередь – если постараться и очень захотеть, можно побыть вдали от дома часа полтора, а то и два. Правда, после этого обязательно последует допрос с пристрастием, а то и наказанием, но ради крохотной дозы свободы можно и смириться с парой-тройкой ссадин или пощечин. Жаль, что такие прогулки бывают не чаще раза в неделю – Кэтрин редко удавалось найти предлог, что бы улизнуть из дома.
Еще реже у них бывали гости, если исключить появления отца Мильсена и отца Грефа из ближайшей церкви. Их визит никогда не заканчивается ничем хорошим. Больше здесь никого не бывает. Даже случайных прохожих: Альтштадт не пользовался популярностью и в лучшие свои дни, а теперь о нем, и вовсе, как будто все забыли. Может, и к лучшему, ибо видеть, как вокруг тебя кипит жизнь, и не иметь на нее ни малейшего права – это пугало Кэтрин куда сильнее всех проповедей бабушки Мины, которыми она потчевала ее с самого детства. И все же, где-то глубоко внутри Кэтрин бережно хранила воспоминания о мире извне. Когда она единственный раз решилась разорвать тесный круг обыденности и поставила на свою свободу все, что имела. Все, кроме маленьких серебряных часов, с которыми не рассталась бы ни за что в жизни.
Итак, теперь маленький осколок внешней жизни, наполненной ритмом, скоростью и пьянящей волей лежал прямо на ступенях – свернутая вчетверо газета «Молния» – немного помятая и сохранившая отпечатки чужих рук. Газета никогда не бывала новой. Издание было всегда одно и то же на протяжении уже нескольких недель. Тринадцати дней, если быть точным. Дата печати тиража оставалась неизменной, а вот статьи разнились с удивительной регулярностью. Кэтрин ни разу не встретила двух даже отдаленно похожих между собой.
«Молния» – скверная дешевая газетенка, которую можно было найти на любом прилавке, не стоит и пары центов. Кажется, ее перестали выпускать еще лет шесть назад – Кэтрин не могла сказать точнее.
На сей раз заголовок гласил «Вернувшийся из ада. Единственный выживший во время пожара может разговаривать с мертвыми». Фотоснимок на развороте – черно-белый полумрак больничной палаты. Буквы такие огромные, что занимают всю верхнюю полосу.
Кэтрин рывком подняла газету, замерла на мгновение, прислушалась, не последуют ли шаги за спиной, или не раздастся ли настырный стук костыля о горбатые доски пола позади. Она не знала, как бабушка Мина отреагирует на газету в доме. Скорее всего, оправит прямиком в мусорный бак, или разразится гневной тирадой, но проверять не хотелось. Все, что нужно – это сделать вид, что ничего не произошло. И вести себя, как ни в чем не бывало. Удается же Кэтрин скрывать от нее свое новое увлечение вот уже почти две недели. С того самого момента, когда Ангел оставил ей первое письмо на двери поздней ночью. Кэтрин сможет прятаться и дальше, если будет достаточно осторожной.
Интересно, какой урок Ангел приготовил ей на этот раз. Он очень изобретателен, если дело доходит до настоящих испытаний.
Кэтрин тихо вернулась в дом, аккуратно закрыла входную дверь, стараясь, сделать все максимально беззвучно и медленно прошла по узкому темному коридору. Еще не рассвело, чтобы осветить низкие потолки и желтые стены, но было достаточно поздно, что бы пользоваться электрическим освещением. Кэтрин привыкла к полумраку, лениво плещущемуся от стены к стене. Этот дом у нее всегда ассоциировался с чем-то серым, тусклым и бесцветным. Точно ее нынешняя жизнь.
Из комнаты бабушки Мины доносился монотонный старческий голос – утренняя молитва была такой же неизменной, как и все мировые порядки. Пройдет еще четверть часа, прежде чем она покончит с этим ритуалом и займется делами по дому. Иногда бабушка Мина перебирала старые вещи, иногда листала церковные книги, но чаще всего, стирала, выкручивая белье артритными руками со вздутыми венами в грязном лопнувшем тазу. Благ цивилизации она не признавала, а все деньги, оставшиеся от редких покупок в магазине, тратила не на прачечную или клининговую службу, а щедро жертвовала церкви, искренне считая, что тем самым замаливает все свои прошлые грехи.
Стараясь не шуметь Кэтрин скользнула в свою комнату, поеживаясь от утренней прохлады и прикрыла за собой дверь. Смысла в этом было совсем немного – никаких замков или запоров с внутренней стороны не существовало вовсе. Скорее привычка, нежели необходимость, но избавиться от привычек слишком тяжело.
Кэтрин приблизилась к окну, физически ощущая строгие и надменные взгляды икон, прикованные к ней со всех сторон. Будто в том, что она делает, есть что-то плохое и грешное. А ведь она совершает куда больше блага для мира, чем бабушка Мина, что относит деньги в церковь, или та самая церковь, которая забирает эти самые деньги. Нет, Кэтрин учится у Ангела, чтобы спасать жизни. Вот, что значит настоящая вера, а не наигранная религия.
Она развернула газету, внимательно осматривая первую страницу. Смазанная цифра «три», выведенная на полях была почти незаметна – кажется, кто-то пытался затереть ее пальцем. Итак, уже хорошо. Цифра в самом начале статьи – это ключ к шифру, над которым ей предстоит поработать. Если вспомнить учения Ангела, которые он чертал для нее огненными буквами на обрывках бумаги, то данная цифра обозначает порядковый номер слова в предложении и порядковый номер буквы в этом слове. Сегодня каждая третья буква, находящаяся в каждом третьем слове, сложатся в приказ, который для нее оставил Ангел, чтобы запутать перекинувшихся. Тех самых тварей, с которыми Кэтрин отныне призвана бороться. Цифры раз от раза менялись, статьи становились другими, но цель оставалась неизменной всегда – это Кэтрин выучила наизусть. Перекинувшихся необходимо остановить любой ценой, чего бы ей это не стоило.
Кэтрин дословно помнила все тлеющие послания, оставленные прямо на столике. Она привыкла к странному стилю каждого письма, и все равно они вызывали недоумение. В четвертом значилось, неумолимо и жестко:
«Перекинувшиеся это покойники, заражённые скверной греха. Они приходят в этот мир, чтобы мучить людей, и убивать их. Перекинувшиеся – это потерянные души, которые не готовы покинуть этот мир. Они забираются внутрь людей. Надевают их, как костюмы. У них нет ни рук, ни ног, только щупальца, которыми они опутывают жертву, и управляют ей, будто марионеткой. Они питаются чужими страхами и болью. Они страшное орудие слепой хаотичной ненависти ко всему доброму и светлому в мире. От них исходит зловоние. Их нельзя убить обычным оружием. Мертвецы не могут быть убиты кислотой, электричеством, серебром, свинцом, медью или железом»
В пятом говорилось: «Перекинувшиеся боятся света внутри тебя. Темнота внутри всегда боится света снаружи»
В шестом шла поправка: «Я помогу тебе понять. И дам тебе оружие, способное сразить их. Ты должна смотреть шире, видеть в глубине. Перекинувшиеся вокруг. Они среди нас. Ты удивишься, сколько тварей таится под личиной человека»
Воспоминания о последнем письме она хранила так же бережно, как серебряные часы, лежащие в тайнике. «Ты в опасности, и я хочу тебе помочь. Для тебя уготована великая миссия, Кэтрин. Тьма уже пыталась тебя сокрушить, но ты справилась и выстояла. Тьма отняла у тебя все самое дорогое»
Именно после этого она решила, что будет слушаться своего мастера во всем. И сделает все, что он ей прикажет.
«Мать – это ангел в глазах ребенка, – шептал ей голос в голове, когда она трясущимися руками пыталась удержать тлеющую бумагу, – А тебя лишили дара материнства, помнишь?»
Кэтрин постаралась отключить мысли и запретила себе думать о том, что произошло несколько лет назад. До какого-то времени это помогало, но затем снова стало нестерпимо тяжело. Ей нужна была отдушина, которой можно посвятить себя целиком и полностью, отдаться до конца. И эта призрачная сумасшедшая возможность борьбы с надвигающейся темнотой казалась единственным выходом. Если уж она не умерла, когда весь мир обрушился на нее в свое время, значит, у нее есть какая-то цель. Зачем-то небесные силы оставили ее на земле.
«Тебе пора прозреть, Кэтрин Макклер» – начертал золотыми буквами Ангел.
На следующее утро голова раскалывалась от боли, а сновидения были наполнены смазанными фигурами и черными силуэтами. Кэтрин лихорадило, руки тряслись.
Первого перекинувшегося она увидела в церкви через два дня – он стоял на входе, с лучезарной улыбкой раздавая религиозные листовки всем прихожанам, но внутри него клубилась густая, как смоль, чернота. Никто не обращал на это внимания, словно каждый вокруг ослеп.
Никто не бежал в ужасе, не звал на помощь, не кричал. Даже не оборачивался.
Отец Мильсен. Он часто бывал здесь в последнее время, но никогда Кэтрин не видела того, что живет в нем на самом деле. Кожа мертвеца была белой и пористой, как испорченный сыр, одутловатое лицо напоминало фарфоровую маску – запавшие глаза, очерченные рябью морщин, напоминали две свежие могилы. Нестерпимое зловоние гниющей плоти, пыльных цветов и сырой земли не скрывал даже тонкий аромат дорогих духов, которыми перекинувшийся щедро обрызгался.
Но даже не это было самым ужасным.
Внутри подрагивающего тела Кэтрин явственно различала черное существо, напоминающее кусок рассыпающегося угля. Длинные осклизлые щупальца оно тянуло от сердца трупа до самого его горла, постоянно пульсируя и сокращаясь, словно артерия, перекачивающая клубящийся мрак. Глаз тварь не имела. Только огромный рот, разошедшийся в стороны, словно шов на порвавшейся игрушке. Распадающийся одутловатый труп, затянутый в дорогой строгий костюм, повернулся прямо к ней, протягивая листовку, обдав Кэтрин волнами миазмов. Мертвые глаза внимательно и пристально наблюдали за ней.
–Да прибудет с вами Господь, – проговорил он, обжигая ее взглядом.
–Да, – ответила Кэтрин, стараясь, что бы голос прозвучал естественно, – Да. Спасибо. И с вами тоже.
7. Винц Вертер
Город Глекнер, район Альтштадт, парковка перед супермаркетом.
День
Сейчас
С таксистом он расплатился наличными, автоматически кинул мелочь в руку нищему у магазина на перекрестке, добрался до банкомата, где снял еще три тысячи мелкими купюрами и разложил их во все отделения кошелька, встав в стороне от видеокамер. Сотни к сотням, десятки к десяткам, пятерки к пятеркам. Даже монетки, в маленьком кармашке сбоку, лежат в четкой последовательности от большего номинала к меньшему – безукоризненный порядок должен быть во всем, тем более, в деньгах. Винц знал точное количество сумм на всех своих восьми картах, держал в голове чеки и транзакции, он помнил до цента состояние всякого из двух десятков счетов – цифры, все чаще, складывались в изящные и четкие узоры, которыми было можно любоваться, как витражами или картинами. Но Винц был полностью равнодушен к красоте, совершенству и искусству. Мир, в котором он жил, был построен из логических расчетов, правил и точных формул. Если подставить в эту схему искусство, в основе которого лежит, чаще всего, хаос и разрушение, оно может нарушить общую целостность гармонии, что неизбежно повлечет за собой нарушение и сбой изначальной системы, а этого Винц не мог допустить.
Толпа на входе была настолько разномастной, что ему понадобилось несколько минут, чтобы изучить в ней всех и каждого. Скорее профессиональная привычка, чем необходимость. Толстяк у дверей – любитель пива и безвкусной одежды. Мужчина в серой куртке у дальнего стеллажа настолько бесцветный и незаметный, что напоминает часть антуража больше, чем живого человека. Старуха у кассы – злобная и строгая, судя по лицу, маленькая девочка рядом с продавщицей – капризная, требовательная. Трое молодых мужчин – студенты? Рабочие? Случайные прохожие? Два сотрудника охраны слишком увлечены беседой, чтобы обращать на что-то внимание. Пара грузчиков, уборщица, серая лужа талого снега на полу – нужно не наступить на нее, когда он пойдет мимо. Мокрый продольный след, тянущийся вглубь торгового зала – колеса продуктовой тележки? Проехала совсем недавно, и совсем скоро покупатели разнесут грязь по всему магазину. Как скоро она высохнет? Сколько времени пройдет?
Красные линии, которыми он связывал наблюдения, мысли и идеи, тотчас протянулись перед глазами из стороны в сторону. Если хочешь решить задачу – постарайся визуализировать ее, и представь все возможные варианты. Все ненужное – прочь из головы, все необходимое – в долгосрочное хранилище, которое Винц называл архивом памяти. Иметь под рукою личную картотеку с данными оказалось невероятно удобно. Никогда не знаешь, что может пригодиться в тот или иной момент.
Он сделал над собой усилие, и незначительные вопросы тотчас отступили, поникнув, как увядшие цветы. Слишком много деталей сразу бросилось ему в глаза. Куда больше, чем хотелось знать изначально. Он подождал, пока толпа разминется, затем перехватил кейс и направился к дверям энергичной пружинистой походкой. Обычный спешащий по своим делам человек – ничего примечательного.
«Быть как все – восхитительно, – думал он, дожидаясь, пока сработает датчик движения, и стеклянные створы отползут в стороны, – Это по плану. Это безопасно»
Улица наполнена серыми и белыми силуэтами. Он вышел в снегопад, одной рукой сжимая ручку аккуратного пластикового кейса, второй прикрывая лицо от летящих белых крошек, пересек прочищенную полосу и добрался до парковки. Тусклый свет уличных фонарей с трудом пробивался через набиравшую силу метель, поэтому ему пришлось еще несколько минут кружить на месте, пытаясь освоиться в непривычной полутьме. В Берлине, где Винц прожил последние четыре года, снега не было вовсе.
Трудно сказать, что он ненавидел зиму. Любую непогоду он воспринимал, как дополнительное усложнение к общей задаче. Он был одинаково равнодушен ко всем временам года, но зима казалась ему наиболее неподходящим временем для работы. Белое покрывало на сколько хватает глаз, всегда хранит множество ненужных следов. А там, где остаются следы, всегда найдутся те, кто считает себя следопытами, а такие ребята создают немало проблем. Ему уже доводилось дважды сталкиваться с такими, из чего он сделал вывод, что подобные встречи малоприятны и нежелательны. Впрочем, едва ли такое ждет его здесь, в Глекнере. В этом уродливом захолустном городке, название которого значится даже не на всех картах, никому нет дела до очередного чужака. Своих хлопот хватает. Удивительно, сколько всего происходит в таких незначительных местах – настоящей обособленной вселенной, привыкшей жить без остального мира.
Несколько минут Винц разглядывал ряды занесенных снегом машин, разбирал номера, затем миновал фонарный столб, прошел до серой ауди и вытащил из кармана ключи. Заказчик предупреждал, что оставит автомобиль где-то поблизости, но не дал четких координат, хотя у Винца были свое мнение на этот счет. Неужели так сложно прислушаться, и оставить машину на северо-западной стороне? Залог успешно выполненной работы зависит от тщательной и старательной подготовки, где одинаково важны и главные аспекты, и мелочи. Если все идет по сценарию, успех обеспечен. Но стоит ошибиться всего один раз, и последствия могут быть непредсказуемыми. Катастрофическими. Именно поэтому везде должен быть порядок. Четкая и нерушимая последовательность действий. Без нее, все становится эфемерным и небезопасным. А безопасность – превыше всего.
«Впрочем, не стоит жаловаться. Мир несовершенен, – подумал Винц равнодушно, опуская кейс на заднее сидение, – И большинству людей, на это наплевать. Именно поэтому у меня еще есть работа»
Хотя бы машину предоставили в согласии с его предпочтениями – серая, неброская, незаметная. Всего лишь одна сухая, среднестатистическая единица, одинаково неинтересная ни полиции, ни грабителям. Не привлекает внимания, не бросается в глаза. Самая лучшая мимикрия в городских условиях – слиться с этим самым городом. Прикинуться одним из толпы. Надеваешь маску, превращаешься в очередную тень, и можешь делать все, что пожелаешь. Или то, что велит сделать план. Это даже забавно.
Винц расстегнул куртку, поправил шарф и стянул шапку. Он пробежал взглядом по собственному отражению в зеркале заднего вида, отметив, что шрам, тянущийся от левого виска почти незаметен в таком тусклом свете. Тем лучше – все равно такую отметину не спрячешь под волосами. Он аккуратно свернул свои вещи, поместил их рядом с кейсом так, чтобы подтаявший снег на намочил ткань. Можно, конечно, перебросить их на заднее сидение, но тогда они могут помяться, или что еще хуже, случайно упасть на коврики. Упрямая брезгливость, порою граничащая с манией, отмела эту идею, как недопустимую.
В машине было нестерпимо душно. Ароматизатор с запахом хвои раздражал. Вертер поморщился, поискал его глазами, подумал, не выбросить ли его в окно, затем успокоился и передумал. Он оставит автомобиль в том самом виде, в котором его нашел. Никаких следов не будет. Разве что на счетчике добавится пара десятков километров – незначительные мелочи, на которые не стоит обращать внимания.
Винц открыл бардачок, вытащил оттуда аккуратный набор отмычек, тактический карманный фонарик и пакет с документами. Он вытряхнул из целлофанового пакета водительские права на имя Гаретта Альтмера и бумаги на машину, сложил в верхнее отделение кейса, повернул ключ зажигания и прислушался к звуку мотора. Ржавое корыто, конечно, не выдержит ралли-марафон «Дакар», но для езды по городу вполне сгодится. На топливомере полный бак бензина – хватит с головой. Тем более, что работа предстоит не слишком хлопотливая. Он вернется в Берлин меньше, чем через две недели. Обычно он всегда рассчитывает время, которое займет тот или иной заказ, поэтому и укладывался в необходимый срок. Задание в Глекнере не будет исключением. Он слишком хорошо проработал всю систему внутри собственной головы, и теперь она красовалась на месте черной дыры, занимавшей когда-то добрую половину сознания. Идеальная, просчитанная до мелочей, безукоризненно ровная, с небольшими отступами по краям. Они предназначены для внезапной импровизации. Запасной вариант. На всякий случай.
Винц думал над этими вещами, пока выезжал на центральную улицу, сверяясь с навигатором в телефоне. Дороги Глекнера напоминают кровеносную систему трупа – такие же высохшие, уродливые, переплетенные друг с другом. Многоэтажки вокруг стоят так близко, что трутся краями, того и гляди сожмутся в кольцо. И как здесь не путаться?
От этого города разит падалью. Винц не чувствует, но знает об этом. Он пролистал больше двух сотен дел местной полиции за последнюю неделю, и готов поручиться, что дерьма здесь хватает. Иначе бы Глекнер не мелькал в новостях, хоть и изредка. Наверное, подобная неразбериха творится во всех отдаленных уголках вселенной, нужно только поискать. Он сбавил скорость, откинулся на спинку, расслабился.
Конечно, заказчик говорил, что может прислать водителя, но Вертер хотел привыкнуть к городу, понять его, стать его неотъемлемой частью. Так гораздо проще прятаться, если ситуация вдруг выйдет из-под контроля. Он много читал о Глекнере, делал заметки и наброски после того, как согласился взяться за работу. Знание – вот еще один столп, на котором держится весь план. Если действуешь необдуманно, жди беды.
Десять минут езды на север, потом поворот восток, и вдоль по оживленной трассе, в сгущающиеся снежные сумерки. Гостиница, где зарезервирован номер на имя Гаретта Альтмера будет по правую руку через полчаса. Есть время отдохнуть, переключиться, расслабиться. Возможно, по пути он заедет в кафе, обозначенное на карте, где закажет пиццу. Да. Обязательно на тонком тесте, с большим количеством сыра и маринованных огурчиков. Делают же в этой дыре такое? Или нет? Кажется, такую пиццу он любил в Берлине. И такой пиццей праздновал начало каждой новой работы. А потом, он уедет отсюда, закажет пиццу совсем в другом месте, на противоположном конце города, потому что он предпочитает не показываться в одном месте дважды. Тем более, в чужом городе.
Кажется, именно так его учили. Или он дошел до всего сам? Трудно сказать наверняка, когда столько воды утекло. Вернуть прежние навыки оказалось куда проще, чем сосредоточиться на чем-то одном, личном, сокровенном.
«Сынок, ты герой. Ты не такой как все. Ты особенный. Ты рожден для подвига»
Даже речь удалось восстановить, пусть и не целиком. Но он работает над этим. И не остановится, пока не добьется результата. Интересно, что стало с теми двумя визитерами, которые пришли в его палату шесть лет назад? Странно. Он видел их всего однажды, но их лица надежно врезались ему в память. Смотрится это даже забавно в свете последних проблем. Как там сказал нейрохирург? «Мы сделали все возможное, но вам необходимо знать, что…»
Стоп. Воспоминание было клейким, желтым, горьковатым. Винц отогнал от себя эту мысль, сосредоточившись на ровной полосе дороги перед глазами. Копаться в прошлом не входит в план и совершенно выбивается из общей картины, нарушает схему. Работа начнется завтра, а сегодня он имеет право отдохнуть. Физиологическая потребность – такая же, как десяток других.
На город опускался сумрак. Вспыхивали фонари, многоэтажки разгорались желтыми огнями, как рождественские ели. Где-то далеко отсюда, в этот самый момент, одинокий человек в магазине стоял у холодильной витрины, выбирая пакет молока. Где-то в глубине Альтштадта, юная девушка, затаив дыхание, читала огненные письма, выведенное на клочке старой газеты, но Винц еще не знал этого, и совершенно не представлял, какую роль ему предстоит сыграть в судьбе Глекнера.
По мерзлому серому небу плыли тяжелые облака. Город медленно погружался в сон.
Тьма сгущалась.
8. Томас Винтергрин
Страна Германия, город Глекнер, Альтштадт, офис медиум-бюро «Сорбент»
День
Сейчас
Меланхоличное тиканье давно перестало сводить меня с ума. Первые месяцы, монотонный звук отбивал у меня всяческий аппетит, сон, и даже желание жить. Вы не пробовали уснуть в комнате, битком набитой кузнечиками, сверчками и певчими цикадами? Так вот, это очень действует на нервы. А теперь умножьте получившийся результат, минимум, на десять, и приблизительно поймете то, чем наполнена каждая моя ночь – такое себе удовольствие. Восемнадцать будильников были равномерно расставлены по всему периметру комнаты, занимая тумбочки и подоконники, двенадцать хронометров висели на стенах, укоризненно пощелкивая стрелками, чертова дюжина настольных часов на крыше из дуба, и одни раритетные, с маятником и кукушкой возле двери – кажется, я не посчитал еще двое карманных, двое наручных на правом запястье, одни часы на шее, похожие на серебряный кулон, и маленький секундомер, вставленный в кольцо на безымянном пальце. Обширная, хотя и странноватая коллекция. Большинство людей, которых я знакомил с нею, начинали меня избегать и сторонится. Но довольно трудно их за это винить – не каждый знает, какая сила на самом деле скрыта во времени, и как оно может быть опасно.
Один старичок-часовщик посещает мой кабинет дважды в неделю, чтобы синхронизировать ход механики. О, я не приемлю кварц и электронные суррогаты. Для моего занятия подходят только механические, точные и идеально смазанные.
Кстати говоря, но кроме часов, все в моем кабинете пребывает в крайне печальном состоянии и нуждается в серьезном ремонте – даже я сам, как я порой думаю. Недавно я посетил одного врача, и его диагноз был краток и печален. Но сейчас не об этом. В квартире все серое, пыльное, сломанное и грязное, уродливое снаружи и пустое, как череп покойника, внутри. Возьмите хоть один ящик стола или тумбочку для гостей и визитеров – и точно убедитесь, что я абсолютно прав.
