Но что-то где-то пошло не так

Федор не ожидал, даже растерялся. – Спасибо Анна Сергеевна.

И тут раздался межгород…

Они переглянулись между собой, кому разговаривать первым, и Анна Сергеевна, легонько, почти незаметно, подтолкнула Фёдора, – иди. В один прыжок оказавшись у телефона, Фёдор поднял трубку.

– Слушаю.

– Фёдор?

– Да, – сразу пересохшим ртом ответил Фёдор, – Да слушаю.

– Здравствуй мой любимый Фёдор Александрович, – в голосе Веры появилась доселе не замечаемая хрипотца. Она что, простудилась?

– Здравствуйте Вера Петровна. Вы как? Столько дней прошло, мы постоянно думаем о Вас и переживаем за Вас.

– У меня всё прекрасно, только тяжеловато немного. Занятий много, информации много, не всё сразу в черепной коробке укладывается. Приходится там порядок наводить, старьё ненужное выкидывать, место освобождать под новые знания. Выручает физо, кроме зарядки ещё каждый день два урока уделяется спорту, как раз перед обедом. А сегодня у нас была баня. Уже вторая. Это такая радость. Запаренные березовые веники. Запах листьев. Очень много пара. Пар обжигает тело, а ты его веником. Как я раньше без неё обходилась? А вы как? Мама далеко?

– Мама рядышком стоит, она всё слышит. Сейчас я ей трубку дам. У нас тоже всё хорошо, я сдал за три класса, комиссия была настроена удивительно благожелательно, очень хорошие люди. Удивились моим знаниям. Вышел с новым классом в совхоз, на виноград. Хожу на тренировки, каждый день, бутылок сдал на семьдесят рублей. Ванечка по тебе скучает, спрашивает постоянно. Ареня с мамой передают наилучшие пожелания. И ещё, самое главное, я Вас очень, очень люблю, Вера Петровна, и жду назад, – решился таки сказать Федор.

В трубке на секунду повисла пауза, – И я тебя очень, очень люблю Феденька, и не дождусь когда мы будем вместе, – Вера перестала совсем притворяться, и пошла до конца. Пусть слушают, всё равно. Любовь сильнее страха.

– Вера, целую тебя, маме трубку передаю, уже нет времени совсем, – Фёдор передал трубку Анне Сергеевне.

– Вера, доченька, здравствуй. Ты как?

– Мамочка, милая моя, здравствуй. У меня всё просто восхитительно. Прекрасное место, прекрасные люди, очень интересные знания и умения. Всё очень – очень хорошо. Скучаю только по тебе, так хочется сесть на стул, откинуть назад голову, чтобы ты меня гладила, расчесывала волосы, заплетала их в косы. Хочу крепко тебя обнять и целовать долго долго, сильно сильно. Мне тебя так не хватает.

– Доча, я тоже скучаю. А почему у тебя такой голос охрипший, ты не заболела случаем?

– Нет мама, я совсем здорова, а голос не знаю почему изменился, может после бани. Сегодня так напарилась, еле до комнаты доползла, пол часа валялась на кровати, в себя приходила.

– Вера, ты себя береги, босиком не ходи. У вас в комнате тепло?

................. Всё. Пошли гудки.

Мама ложит трубку, садится на табурет рядом с телефоном. Крестится: – Слава Тебе Господи.

Некоторое время сидят молча, переживая заново короткий телефонный разговор, вспоминая каждое слово, интонацию, паузу. Первой в себя приходи мама. Поднимается.

– Пойду, уже десять минут.

– До свидания Анна Сергеевна, завтра поедем в Кишинёв?

– Да, обязательно, я постараюсь пораньше смениться, подходи к без пятнадцати восемь на автостанцию, в восемь на Кишинёв автобус. Мама поедет?

– Не знаю, спрошу сегодня. Я еще в Вериной комнате посижу немного?

– Сиди конечно, – Анна Сергеевна уже привычно, по-матерински целует его в лоб, похоже ей самой это нравится. Сыновей у неё не было. А уж как Фёдору нравится.

Он провожает Анну Сергеевну взглядом до калитки. За деревьями последний раз мелькает и пропадает её светлый плащ, и Фёдор остается один. На улице уже смеркается, скоро темно, пора домой, но он долго сидит в Вериной комнате за её столом. Перебирая рисунки, опять удивляется её таланту, отмечая всё новые, ранее не замеченные подробности. Вот у капитана на правой скуле лёгкий, почти незаметный шрамик. Как она смогла изобразить шрам именно таким, каким он станет через десяток лет после ранения? Ведь она не провидец, знать будущее не может. И не медик, откуда ей известно, когда шрам затянется. Из специальной литературы? Или срисовала с другого художника? Может от мамы?

А вот рисунок венчания. Получилось то, что изобразить невозможно. У него, у Фёдора нет возраста, ему можно дать и пятнадцать, и двадцать. К тому же и рост вырисован неопределённо, Вера рядом с ним одного роста, но это она себя уменьшила, или его увеличила?

Она действительно талантлива, даже очень, может даже где-то училась, узнать бы. Но Фёдор уже не может размышлять, он чувствует, как наваливается сон, пытается с ним бороться. Хочет даже встать и идти домой, но не успевает. Падает на кровать, и понимает, что подушка пахнет Верой. Вдыхает тонкий, еле ощутимый запах яблок, всегда исходящий от её волос. Сон окончательно обволакивает его, берет в свои сладостные объятия, и последней мыслью, которую он успевает отследить было: – Я засыпаю. Без Веры. Жаль.

Просыпается от толчка, такое с ним случается. Когда опасность, если не успевает куда, если что забыл. Фёдор шутит сам с собой, Ангел Хранитель будит. А если разобраться, то может и он. Сколько раз уже выручал.

Спросонья не сразу понимает, что на этот раз, потом вспоминает – акафист, смотрит на часы, скоро девять. Впопыхах бежит домой, там Ареня с мамой уже читают. Фёдор присоединяется к ним на третьем кондаке. Настроение потихоньку улучшается. Дочитывают вместе, читают молитвы, поют величание. Ареня уходит к себе, и они остаются вдвоём с мамой. Фёдор сон перебил, спать не хочется, а вот мать не выспавшаяся, зевает.

– Спать хочешь? – спрашивает он маму.

– А вот и не угадал, – как-то по озорному отвечает мать.

– Что делать будешь?

– Сейчас мы с тобой помолимся, потом ты ляжешь спатки, а мамочка будет писать письмо.

– Кому это, на ночь глядя?

– Угадай.

Фёдор, уже зная кому, разглядывает лицо матери, задерживаясь с ответом. В полумраке от стоящей на её столике лампы она выглядит по особенному привлекательно. Длинные, ниже лопаток, светло русые волосы сочетаются с темноватыми ресницами и бровями, так бывает у крашеных блондинок, но мать не красится. Ненакрашенные губы, даже в полумраке ярко красные, немного тонковаты, но от этого только лучше смотрятся. Носик, как скрепляющий элемент верха и низа лица прямой и немного вздернут. Кожа лица удивительно чистая, ни родинки, ни прыщика. И ко всему нужно представить глаза, сейчас плохо различимые. Голубые глаза. Как у Мальвины, вспомнил Фёдор девочку из их класса.

– Ты что Фёдор меня так внимательно разглядываешь? – с удивлением спрашивает мать, перехватив его взгляд.

– Знаешь мам, я сейчас понял, как много красивых женщин вокруг: Анна Сергеевна, Елена Владимировна, Алла Владимировна, Лизавета, Аурика. Каждая красива по-своему, но ты среди всех самая красивая, самая лучшая.

– Веру забыл, а вообще ты меня комплиментами от дела отвлекаешь?

– Николаю будешь писать? – переводит разговор Фёдор.

– Да, от него сегодня второе письмо получила.

– Как он?

– Десятого октября уходит на три месяца, а после возвращения сразу переводится в Одессу, старпомом на новый сухогруз. С квартирой пока не получается, раздумывает, может домик купить в Одессе, – мама неожиданно погрустнела.

– Лучше бы в Дубоссарах, но и так хорошо, рядом совсем, при большом желании можно за три часа доехать.

Мать, с уже явной грустью – Рядом оно конечно да, – и замолкает.

– Замуж зовет? – догадывается Фёдор.

– Пока нет, в письме вряд ли будет. А как увидимся, может.

– Так у тебя ещё три месяца впереди, не грусти, за три месяца определишься. – Фёдор пытается угадать мамино отношение. – Он тебе хоть нравится?

Мать молча кивает.

– И мне тоже.

Мать отворачивается. Фёдор чувствует, что-то где-то пошло не так.

Глава 5. 1973. Тридцатое сентября. Первая поездка в Кишинев

Ехать с ними в воскресенье в храм мама отказалась. Устала очень, к причастию не готовилась, да и причащались не так давно, две недели назад. Хочет отоспаться, отдохнуть, очень за неделю устала. Ну и пусть отдыхает, подумал Фёдор, поцеловал её, и провалился в сон…

Встал рано, и как обычно: корова, зарядка, чайком с сыром позавтракал. На автостанции был уже в семь. Вокруг всё перекопано, велись строительные работы, хорошо дождей нет, развезло бы сейчас. Первый автобус ушел в пять сорок, второй в шесть сорок. Третий, ихний значит, в восемь. Регулярное сообщение, много рейсов.

Походил по перрону, зашел в буфет, а там запах соблазный. Искусился, выпил томатного сока с двумя беляшами. Заплатил всего сорок семь копеек. За стакан сока и беляши с настоящими, натуральными, большими кусками мясного фарша. Беляши истекали жирным соком, и были очень горячими. Вкуснотища. Их что, здесь и жарят? Это во сколько буфетчица вставать должна? Или повариха жарит? Или жарят в другом месте, а сюда привозят? Нет, вряд ли, беляши кипяточные, только со сковороды.

Ну что еще нужно для счастья желудка? Повеселел сразу. Закралась мысль, а зря поел до литургии, не гоже это. Вздохнул, грешник я. Тут и Анна Сергеевна появилась. Только поздоровались, как подходит мужик, спрашивает, не нужно в Кишинёв? У него два места свободных. По чём? По два рубля. А до Чуфлинской церкви довезёте? Довезёт. Едем.

Через пять минут они мчались на Кишинёв. Анна Сергеевна после ночной приснула, как часто бывает, уронив голову, но не случайному попутчику, а Фёдору на плечо; отчего тот дышать стал через раз, и то в пол вздоха, а потом и сам заснул. Но вот и Кишинёв. Чуфлинская церковь, недавно отремонтированная, впечатляла как снаружи, так и внутри. Настенная живопись в манере Васнецова завораживала. На неё можно было смотреть сколь угодно долго, переводя взгляд с одного изображения на другое, и возвращаясь к началу.

Людей было довольно много, фактически полон храм. Повстречал и знакомые лица. Вот Володя с Аурикой и своими маленькими орлами. Вот ещё кто-то из их школы, лицо знакомое. А когда Анна Сергеевна сместилась в левую сторону оставив Фёдора одного, он, провожая её взглядом, наткнулся на голубые глаза Мальвины. Поймав его взор, девочка подняла ручку и заперебирала пальчиками, поздоровалась значить. В голубом платке и синем платье Галя была удивительно красива. Фёдору поневоле пришло на ум: – Василёк, мой любимый цветок, – Натальи Ветлицкой. А вот рядом с ней громоздился дед. Дед Саша. Фёдора пока не видел. Зато у него, как узрел деда Сашу, появилась мысль, а не поможет ли он с баней. Вот здорово было бы, Вера приезжает, а у них во дворе банька стоит. Фёдор так воодушевился в мечтах, что совсем потерял нить праздничного Богослужения.

Поняв, что потерял ход службы Фёдор прикрыл глаза, попытался слухом следить за литургией. Поначалу получалось, он молился вместе с чтецами, хором, дьяконом и священником, по возможности подпевая. Но потом мысли опять стали рассеиваться, перескакивать на мирское. Фёдор постоянно пресекал наваждения миром, пытаясь отсечь их от службы, наконец устав от борьбы, начал читать Иисусову молитву. Стало легче, служба опять вернулась в сознание, и Фёдор к своему удивлению обнаружил, что уже выносят Чашу ко Святому Причастию. Ещё более удивился, увидев среди, причащающихся Анну Сергеевну. Надо же, какая молодец, а вот он совсем забыл, и не приготовился. Причастилось и Володино семейство, а ведь тоже, две недели как с предыдущего. Причастились и дед Саша с Галинкой. Федор почувствовал себя неловко, что ж он так, знал же, что поедет в воскресенье в храм, и не подготовился. Чучело нерусское.

Наконец батюшка вынес Крест, началось Крестоцелование. Люди подходили не спеша, без толкотни. Очередь двигалась быстро, и в этот момент Фёдор почувствовал: – кто-то влаживает что-то ему в руку. Фёдор оглянулся, чуть сверху на него смотрела Лика Кагульская, прижимая к губам указательный палец правой руки.

– Тссс, читай каждый день, – и скорчила по-дурацки рожицу.

Сбоку чуть подтолкнули, Фёдор сделал шаг, другой. Поцеловал Крест, наклонил голову, а когда повернулся, блаженной уже не было. В мозжечке неотступно молоточком билось: – каждый день, каждый день, каждый день…

Главной святыней Чуфлинской церкви является кусочек мощей Преподобного Великомученика Феодора Тирона из монастыря Хопово. Братья по вере, православные сербы, подарили частицу церкви, носящей имя Святого Великомученика. Каждый, кто бывает в Чуфлинской церкви старается приложиться к его мощам. Во время литургии мощи были закрыты, но вот, после окончания, их открыли и православный люд выстроился в очередь к святому. Приложился и Фёдор. Сел в уголке храма на скамью, слушает благодарственные молитвы. Рядом Анна Сергеевна присела. Тоже слушает. Ей вообще надо, она сегодня причащалась.

Но вот и молитва закончилась. Всё. Конец. Люди потянулись на выход.

– Что это у тебя? – спросила Анна Сергеевна, показывая на руку.

Фёдор, ещё сам не читая, раскрыл руку, протянул комочек бумаги. Анна Сергеевна взяла, аккуратно стала разворачивать. Развернула, разгладила, начала читать. Прочитав протянула назад Фёдору.

– Молитва задержания. Откуда она у тебя? Это большая редкость, даже в молитвословах не всегда печатается.

– Сильная молитва? – биение молоточков ослабевает, а вместе с ним уходит и височная боль. Фёдор поворачивается к маме лицом.

– Очень сильная. Читая её молящийся может противостоять любому злу: колдовству, пьянству, распутству, любой черной бесовской силе. Это конечно, при условии, что исповедуется и причащается. Но когда люди не могли исповедоваться и причащаться, не было рядом священника, не велись в окрестностях службы, она давала человеку надежду. Надежду и веру в лучшее будущее. Служила ему надёжным покровом от зла. Когда кругом нестроения, войны, эпидемии, или, когда у человека в жизни всё рушится, и не знаешь за что хватиться, читают её. Только откуда она у тебя? – повторно спрашивает Анна Сергеевна.

– Лика Кагульская.

– Она? – нахмурилась мама. – Я её в храме не видела.

– Я тоже. Ко Кресту, когда подходил в руку сунула. А как Крест поцеловал, уже исчезла.

– Странно. Но молитва сильная, только читать нужно по благословения священника.

– А я сейчас и возьму, – отвечает Фёдор, замечая выходящего из алтаря священника, проведшего службу. Фёдор встает и идёт ему наперерез, стараясь пересечься на середине храма. Батюшка, заметив подходящего мальчика, останавливается.

– Батюшка, можно Вас на минутку.

– Ну если только на минутку, – видно, что батюшка очень торопится.

– Батюшка, благословите на чтение молитвы задержания.

– Какой молитвы? – переспрашивает батюшка.

– Молитвы задержания, – повторяет Фёдор, и протягивает ему расправленный лист с молитвой.

Священник берет лист, внимательно читает, но не дочитывая до конца восклицает, – Что за чушь, откуда это у тебя, отрок?

– Батюшка, благословите, – Фёдор складывает ладони лодочкой, и тут же чувствует, опять что-то не так, но пытается упорствовать на своем.

– Ты вообще чей? – батюшка упорно уводит в другую сторону.

– Как чей? – недоумевает Фёдор.

– Кто твои родители, где они, откуда вы? Раньше тебе здесь не видел. Откуда приехали, или местные? – продолжает допытываться поп.

Фёдор внезапно ощущает усталость, в теле появляется слабость, немного начинает побаливать голова. Он смотрит на священника: осоловелые, ничего не выражающие глаза, бездонные, будто стеклянные. Как у рыбы. Как у куклы. Федор внезапно понимает, что тот ему чужой, возможно даже он стоит на противоположной стороне, и никакого благословения от него не получить. Опять ошибка. Очередная ошибка. Не нужно было сломя голову мчаться за благословением. Можно было взять у отца Климентия.

– Так ты долго будешь молчать?

– Молитву отдайте, – Фёдор протягивает руку, резко обрубая общение.

Поп молитву не отдает, сжал её в руке, смотрит со смешанными брезгливостью и неприязнью, как палач на приговоренного к отсечению главы. Ещё и руку чуть отворачивает от Фёдора, боится, что выхвачу что ли.

– Молитву отдай, – полушепотом повторяет Фёдор.

– Ты как разговариваешь со святым отцом?

Священник искренне возмущен, какой-то шмакодявчик ведет себя с ним независимо и неподобострастно, да еще и тыкает.

– Это ты что ли святой? – Фёдор припоминает, что кажется такого обращения в православии никогда не было, и не могло быть в принципе. Он делает попытку выхватить молитву из руки батюшки, но тот оказывается на удивление резвым, мгновенно уводит правый бок назад, и Фёдор остается ни с чем.

Но вот сам батюшка делает непоправимое, он поднимает руки и медленно, демонстративно рвёт молитву, бросая обрывки на пол, – Не благословляю.

После чего удаляется из храма, по пути, на ходу благословляя обращающихся к нему. Даже не останавливаясь.

Фёдор падает на колени, собирает разлетевшиеся обрывки, рядом на корточки присаживается Анна Сергеевна, помогает ему. Наконец собрали, и вовремя, женщины начинают уборку храма, и уже вносят вёдра с водой и швабры…

А на улице солнце, весь двор тонет в солнечных лучах, жёлто красные листья под ногами приятно шуршат, создавая праздничное настроение. Люди приветливы и улыбчивы, настоящий воскресный праздник. У ступенек ждут Володя с Аурикой и дед Саша с Галиной. Мужики здороваются меж собой. Рука Фёдора тонет в оглобле деда Саши. Володя конечно тоже здоровый, но дед Саша, это что-то. Глыба, скала, утёс. Настоящий русский богатырь.

Фёдор знакомит их меж собой, перебрасываются десятком слов.

– Давайте посидим немного, такая благодать, – Аурика показывает на скамеечки у храма.

Прошли чуть дальше, уселись на скамеечки. Погода действительно радует. Тепло, Небольшой, еле заметный теплый ветерок. Падающие с могутных клёнов листья всех цветов склоняют к размышлениям о бренности этого мира. Всё лето они трудились, создавая условия жизни материнскому дереву, и получая от него за свою работу достойное вознаграждение. И вот осень, дерево начинает готовиться к зиме, и сбрасывает этих трудяг, как не имеющих шансов выжить в пусть и тёплой, но все-таки зиме. Перезимуя, дерево призовёт на службу новых солдат, забыв об этих, и тысячи свежераспустившихся работников станут на обслуживание дерева мамы. Они будут самоотверженно трудиться, наслаждаясь радостями короткой жизни, и спустя весну и лето тихо и смиренно уйдут, также как их предшественники, освободив место для новых, уже таящихся в почках листьев.

У Фёдора резко сменилось настроение. Нет, он не циклотимик, это его мысли улетели далеко, в сырой дождливый Питер, к Вере. Они с Верой как эти падающие листья, и ветер несёт их, меняя обстоятельства жизни, людей их окружающих. Они с Верой листья. Придёт время, и они покинут этот мир и уйдут на Суд Божий. Также, как миллионы других людей, копошащихся в своих проблемах и заботах. Как эти желтые, багряные листья. Что принесут они и протянут Господу в своих руках как оправдание? Что возьмут из этой жизни, и что есть жизнь? Что благословляется в этой жизни? Фёдор вспомнил так нелюбимого им Есенина:

Все мы, все мы в этом мире тленны,

Тихо льётся с клёнов листьев медь…

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть…

Фёдор очнулся от того, что Галя обращается к нему. Наверное, уже не в первый раз.

– А вы часто ездите в этот храм? Я первый раз вас вижу. А почему ты не с мамой и братом, а с этой женщиной? – интересуется Галя. Простая русская девчонка, которой все интересно.

– Это мама моей первой учительницы, Веры Петровны, – отвечает Фёдор. И сразу расставляет точки, – Она сейчас в командировке в Ленинграде, я её очень люблю и скучаю. А мама за неделю сильно устала и не смогла.

Галя молчит, переваривая информацию. Фёдор прислушивается к разговору взрослых, Аурика зовёт всех к себе в гости.

– Поехали, правда. Мы в своём доме живём. Домик небольшой, но все разместимся, можно и на улице, под террасой, погода позволяет. Праздничный обед соорудим. Володя вчера минтая купил, с утра размораживаться положила, пирог рыбный сделаем, ещё и на пожарить останется. Ещё тортик со вчерашнего дня готов, дожидается, сама делала. Поедемте.

Предложение, сделанное отнюдь не в книжной форме, всеобщего энтузиазма не вызывает, скорее всего у каждого уже свои планы на воскресенье. Фёдор думал домыть бутылки, ещё с пол сотни осталось, нужно место под навесом освободить. Да и деньги пора накапливать. На баню. Вечером творог увезти Мартыновым. Те берут раз в неделю, но помногу, килограмм по шесть, восемь. Сыр делают. Еще и сметаны трёхлитровку. Выгодно. С Ванькой хотел повозиться, корабль ему из дощечек выпилить, под парус поставить. В общем Фёдор тоже молчит, предоставляя решать вопрос взрослым. Хотя его никто и не спрашивает.

– Оставайтесь, – поддерживает жену Владимир, – баньку протопим, настоящую, русскую. По-нашему, по северному сложенную. Попаримся с веничком, оставайтесь, – уже чуть не упрашивает он.

– А можно в баню после причастия? – спрашивает Фёдор.

Все задумались, действительно, после причастия как-то не совсем правильно в баню идти. Вообще в воскресенье в баню неправильно, разве после шести вечера, а тут после причастия.

– Ну давайте просто посидим, – вмешивается Галя. Ей сразу домой ехать не хочется, и её голос решает всё, устами ребёнка глаголет истина.

Фёдор был немало удивлен, когда дед Сергий пригласил их к машине, вон как, оказывается у него свой автомобиль. Правда Москвич, универсал светло коричневого цвета, отнюдь не гармонировал с брутальным видом деда, но он этого совсем не смущался. Видно было, что относился к своему трудяге с любовью. Почему трудяге? Садясь на заднее сиденье, Фёдор увидел сзади на полу просыпанные зёрнышки кукурузы, значит кукурузу возил, значит работает на нём.

Галина добровольно уступила переднее место Анне Сергеевне, уделяя Фёдору всё больше внимания, и они тронулись. Впереди на копейке Володя, они сзади, чуть отставая. Ехать оказалось сравнительно далеко, аж до Дурлешт, ближе к лесу. Жили Володя с Аурикой на самом краю, но подъезд хорош, асфальт до самого дома. Участок тоже не маленький, соток двадцать, не меньше.

– Тут два участка соединены, один Аурике от бабушки достался, и мы ещё один у соседей выкупили, присоединили. На меня оформлен. – объясняет Володя.

Домик маленький, один в один как у Арени. Как они впятером в нём умещаются? Рядом строят новый, большой, метров десять на пятнадцать, не меньше. С подвалом во весь дом. Значить вода далеко. Хотя подвал неглубокий, наполовину из земли выступает и больше на подвальный этаж смахивает. Участок перегорожен сеткой рабица, за ней подальше виднеется бревенчатая баня, к ней пристрой. За баней небольшой сарай с загоном где копошатся куры с важным красавцем петухом.

Перед домиком небольшая терраса под виноградом, под ней тенёк. Стол со скамьями. За террасой детская площадка: деревянный домик, песочница, горка, деревянная стенка с шестом и кольцами, небольшая карусель. Видно, что детей здесь любят.

– Пойдёмте мужики баньку покажу, только поставил, лес из Тамбова попутно вёз, сама баня четыре на шесть, к ней пристрой присоединил под дровяник и сарайчик, ничего так получилось. Пару раз уже мылись. Эх жаль, сегодня не помоемся. Давайте в следующее воскресенье к нам на баню, а? Шашлычков наделаем, попаримся.

– Можно. Как думаешь, Фёдор Александрович, подъедем к Володе на баню?

– С радостью дед Саша.

– И я тоже поеду – вмешивается Галя, ну понятное дело, как без неё.

Около бани мангал, большой, можно на взвод корейского спецназа шашлыков наделать. И сварен по уму. А баня! Баня вообще хороша. Вначале пристрой, в нём два на два тамбур с висящими дубовыми и берёзовыми вениками. Справа дровяник и небольшой сарайчик. Слева вход в баню, ещё одна комната таких же размеров, это раздевалка, из которой топится банная печь. Дальше собственно баня, разделена на два одинаковых отделения, парилка и помывочная. Печь сварена из толстостенной трубы пятисотки, проходит по всей длине парилки, обложена камнями, загорожена съемной решеткой. Из раздевалки вход в помывочное отделение, из него в парилку. Всё аккуратно, чисто. Пахнет свежеструганным деревом.

В раздевалке столик с электрическим самоваром, чайная посуда в шкафчике на стене. Две длинные свежеструганные скамьи, огромное, во весь рост зеркало. Фёдор усмехнулся, себя что ли голого разглядывать. В помывочной две низкие скамьи, три тазика, двухсотлитровая бочка с холодной водой. Горячая вода подается в помывочную в двадцатилитровую кастрюлю без крышки; квадратный бак литров на сто вварен прямо в печь, являясь с ней одним целым. У Фёдора возник вопрос, как такую печь, этакого монстра, сюда ставили. Только подъемным краном, вручную человек восемь нужно и то, под силу ли. Хотя что он, у дорожников техники всегда хватало, неужели для себя один подъём крана не выбьет? Хорошая банька, четырём взрослым мужикам мыться будет комфортно, можно и больше, но уже тесновато.