Но что-то где-то пошло не так

Алли Дьяпо

Но что-то где-то пошло не так

«Я бы сошел с ума от несправедливости этого мира, если бы не знал, что последнее слово останется за Господом Богом».

Преподобный Паисий Святогорец

Всем женщинам, не делавшим аборты,

или раскаявшимся в оных посвящается.

Людям, неверующим в Божиий промысел,

читать не рекомендуется.

Не нравится – не читайте.

Часть вторая

Вдали от тебя

Когда встречаются люди, предназначенные друг другу от Бога,

у них всё получается, несмотря ни на что.

Глава 1. 1973. Семнадцатое сентября. Мамы

По шоссе Кишинёв – Дубоссары шёл тёмно-серый автомобиль ВАЗ-2101. Скорость небольшая, водитель опытный, а дорога ровная, поэтому два человека, мальчик десяти и женщина лет сорока пяти, на заднем сиденье чувствовали себя вполне комфортно. От равномерного укачивания, недавних переживаний и хронического недосыпания пассажиров разморило, и они задремали, привалившись один к другому. Водитель, поглядывая за ними в зеркало посмеивался, тихонько напевая "О чем плачут гитары". Хит молдавского производства группы Норок. Постоянный спутник всех свадеб, крестин, проводов в армию последних лет. А у пассажиров были свои видения и воспоминания, и они не совсем соответствовали умиротворённой атмосфере, что царила в салоне автомобиля.

Маленький пассажир, однако улыбался. Сновидение его было простым и радостным. Они с Верой стояли на берегу реки, такой широкой, что другого берега не было видно. Но Фёдор знал, что это река. Не океан, не море, не озеро. Река. Течение её было быстрым, вода прозрачной, на дне виднелись красивые разноцветные рыбки и сверкающие камни. Вокруг огромные деревья, увешанные экзотическими фруктами, рядом бегали всех цветов радуги зверушки, а в ветвях деревьев пели такие же прекрасные птицы. Фёдор с Верой держались за руки, чувствовали себя одним целым и радовались. Здесь мы будем жить всегда, и никогда не умрём, потому что жизнь вечна, говорит Вера. Что мы будем здесь делать, спрашивает он, и она отвечает. Отвечает, глядя в его глаза своими жёлто-зелеными смеющимися глазами. Мы будем любить. Любить друг друга. И Бога…

Анна Сергеевна не улыбалась. Лицо её напряжённо, по нему пробегают волны изменений, от которых оно становится то прекрасным, то выражает озабоченность и тревогу. Водитель перестал напевать, всматриваясь в неё через зеркало. Анна Сергеевна заворочалась на сиденье, откинулась в другую сторону, к окну…

1941. Двадцать второе июня. Интерлюдия первая. Аня

Аня долго выцеливала бегущего позади цепи сухощавого офицера, с сильно мешающими ему при беге биноклем и планшетом. Уже и стрелять готова, тот ходу прибавит, никак не хочет остановиться и передохнуть. Экий, какой до русской земли охочий. Ладно, будет тебе земля, сейчас уткнёшься. Наконец, словно услышав её пожелание, сухощавый перестал размахивать пистолетиком, присел на колено, командуя, и, вот оно счастье, повернулся к ней всем корпусом.

Она осторожно выдохнула часть воздуха из груди, затаила дыхание и плавно нажала спусковой. Выстрел. Голова завоевателя разлетелась в стороны. Как кабачок на стрельбище. Это как я ему попала, и вообще, у меня случайно так вышло, или я уже настоящий снайпер? Но зрелище, как неприятное, так и впечатляющее. А вот нечего к нам ходить. Аня усмехнулась. Козлы.

После выстрела она резво сползла вниз руин и перевернулась на спину. Воды бы глоток. Чего она фляжку Ворожейкина не взяла, вот растяпа. Ему, мёртвому, всё равно ни к чему. И патроны не вытащила, с одной винтовкой ускакала, коза мичуринская, а не стрелок. В итоге остался один патрон.

Спина была мокрой до самой попы, да и задница тоже, чего уж там. Голову пекло от солнца, ноги жгло от жары. Угораздило же согласиться с тяжелораненым Мокрецовым и взять его юфтевые сапоги. Снять их может? Солнце жарило неимоверно, облака по небу плыли неторопливо, совсем редкие, тени ни создающие. Аня лежала в развалинах разрушенного польского фольварка, и как в тире расстреливала атакующие помещичью конюшню землисто серые мундиры. Этот четвёртый. Но офицер первый. Пока попадает…

Дальность прямого выстрела вполне позволяла, триста пятьдесят метров до дальнего взгорка, а до ближнего края, где она сейчас уложила офицера, вообще метров двести. Нет, наверное с хвостиком. Она старалась не заморачиваться с поправками на прицеле, так его и не освоила толком, дурёха. А ведь отец пытался научить, всё хиханьки ей, да хаханьки. Нет, в спокойной обстановке, когда можно всё неторопливо просчитать, она вполне сработает. Но когда вокруг творится такое, мозги на хотят думать, прячутся паразиты. Поэтому работала проще, дождётся как цель остановится, присядет или приляжет, и бьёт наверняка, как в мишень. Пока не промахивалась. Вот только один патрон остался.

Аня отложила винтовку на траву, отползла метров двадцать, осторожно высунулась в соседнюю дырку между двумя нависшими кирпичными глыбами, и присмотрелась в любимый театральный бинокль. Немцы отошли, в наших окопах суета, бойцы перебегают по ходам сообщений, тащат раненых. Взглянула назад, на дорогу к селу, тихо. Посмотрела в сторону немцев, те укрылись за дубовую рощицу, в низинку, выставив пару человек дозора. Сколько до них, метров пятьсот, попробовать что ли? Нет, промахнусь. Будем ждать. Эх, патронов бы, воды фляжку, да штаны вместо юбки…

Вчера вечером, уже затемно, скрытно вышли всей заставой. Из села коммунисты с комсомольцами подошли, до поздней ночи укрепляли заброшенные окопы перед мостом и переправой, рядом со старой конюшней. Погранцы удивлялись, с чего бы. Новые позиции под пулеметы готовили. Под ружьё противотанковое, только в мае полученное, три ячейки оборудовали. Здесь в фольварке снайперу лёжку обновили. Даже три. Ещё по одной снизу у дуба, и выше, за разрушенным флигелем, это новые. Всё для лучших стрелков отряда. Но один не добежал, лежит Ворожейкин у колодца, зато воды набрал. А другого где-то ляхи носят.

Аня зевнула, тишина какая, сразу в сон потянуло. Папа в расположение заставы никого не отпустил, под ночным небом досыпали. И правильно сделал, с утра заставу накрыло. Все там и остались бы.

Девушка отползла на старое место, легла на бок, закрыла глаза. Поспать бы. За спиной зашебуршало, Аня перевернулась на спину, направила винтовку в створ провала, ведущего в подвал. Наложила палец на спусковой крючок. Показалась морда Салимова, старшины погранзаставы, он же лучший стрелок отряда.

– Не стреляй, свои. Папа сказал тебе в Иваничи скорее бежать. Женщины ушли. И мама с ними. Председатель машину даёт, в одиннадцать пойдёт в район. Беги скорее, ещё успеешь.

Салимов присел рядом, разложил маскировочную накидку, бережно положил свою СВТшку.

– Ты что, ещё здесь? Беги, кому сказал.

– Вода есть? – Аня облизала нубы, – Дай попить, не жмись.

– Пей, только не много, мне тут весь день лежать.

Аня сделала три небольших глотка, остановилась, размышляя о своём, опять прильнула к фляжке, ещё три маленьких. Протянула фляжку Салимову.

– Спасибо Венер, ты настоящий друг, выручил. У тебя тряпки какой не будет? Голову повязать, печёт сильно. И патронов, десятка два хотя бы. А то я Мосинку схватила, а патроны с перепугу забыла.

– Какие десятка два? Что ты говоришь? Шайтан тебя путает, да? Папа сказал идти в село. Быстро идти. Бежать. Какие патроны?

– Венерчик, успокойся. Будешь нервничать, долго не проживёшь. В цель попадать перестанешь, какой ты снайпер, если нервничаешь?

– Не нервничаю я совсем. Безпокоюсь, что приказ командира не хочешь выполнять. Непорядок такой создаёшь.

– Это тебе он командир, капитан, а мне он папа. И я папу не брошу. Понял?

Неожиданно для неё Салимов перестал спорить, смирился, вытащил из вещмешка пачку патронов, положил с края накидки. На них бросил серый, замызганный, когда-то бывший белым, плат ткани. И уже сверху кусок хлеба с огурцом.

– Забирай девка.

Ткань ещё загрязним, потом на голову платочком, назад подвяжем, чтобы кисти не мешались. Патроны в обойму и в магазин, остатки по карманам в жилетку. Огурец с хлебом в зубы. Хорошо. Соли бы.

– Венер?

Венер тоже хрустит огурцом, заедая хлебом. Хороший мужик этот Салимов. Невысокий, но сильный, больше всех на заставе двухпудовую гирю жмёт. Чёрный, как смоль. Красивый. Ане нравится. Очень. Старый только. А вот Яблонский, тот молодой, как посмотрит, у Ани душа в пятки, тоже ей нравится. Ещё лейтенант Истомин. Хороший парень. Аня вздохнула.

– Что хочешь дева?

– Ты откуда?

– Из Чишмы, знаешь такой село?

– Село это оно. Значить такое, оно среднего рода.

– Эээ, какая разница, среднего, не среднего, Чишмы они одни на свете, других таких нет.

– Что, известное село?

– Очень известное, даже пословица про него есть. "Деньги есть Уфа гуляем, денег нет в Чишмы сидим".

– Почто так?

– Очень просто, когда у мужика много денег, едет в Уфу, в самые лучшие рестораны гулять. А когда мало, идёт в Чишмы, в ресторан на станции.

– Хороший ресторан?

– Очень хороший, и дешёвый, вот что самое главное. А какие там шашлыки готовят, пальчики оближешь. А по субботам и воскресеньям оркестр играет. Танцевать можно.

– Никогда в ресторане не была.

– Ничего, победим, ещё сходишь. Хочешь, приезжай к нам в Чишмы, шашлыков наедимся, а потом в Уфу.

– А шашлыки в Чишмы, они из чего делаются?

– Как из чего? Из барашка конечно.

– А на заставе из свинины делали.

– Фууу, из поросёнка не надо делать, грязное животное.

– Почему грязное? Все делают из свинины.

– Пусть все делают, а нам не надо, бесы в свинье водятся.

– Кому нам? Мусульманам?

– Почему только мусульманам, – поджал губы Салимов, – Православным тоже. Забыла, как Господь бесов в свиное стадо отправил?

– Так они же в пропасть все поныряли с обрыва.

– Эээ, дочка, это же фигурально, а вошли они по-настоящему, не только в это свиное стадо, а во всех свиней на свете. Понимаешь? Вон и папа твой не ест.

Анечка задумалась, и правда, папа шашлыки из свиньи есть не стал. И в столовой частенько мясное не берёт, и в доме из мясного только говядину и птицу мама готовит.

– А ты что, православный?

– Конечно православный, наш род ещё при Иване Грозном крестился, с тех пор всегда России служим.

– Советскому Союзу, наверное?

– Ох Анечка, Союзы приходят и уходят, а Россия остаётся. Смотри вон, опять немец что-то готовит.

Аня перевернулась на живот, приложилась к биноклю. Вот гады, они минометы ждали. Сразу четыре расчета разворачивали минометы в сторону конюшни. Нет, один в их сторону вроде. Точно, засекли, сейчас вмажут.

Салимов рядом, смотрит в прицел СВТшки.

– Венер, они сейчас из минометов гвоздить начнут. А один, крайний слева, в нашу сторону разворачивают. Посмотри, сможешь их достать?

– Пятьсот метров, чего не достать, достану. Попаду не знаю, а достать достану.

Грянул выстрел, один мышастый сломался в животе, упал. Второй выстрел – мимо.

– Салимов, я под дуб ухожу, имей ввиду.

– Имею, имею, беги давай, – Салимов от прицела даже не оторвался. Опять выстрел.

Минометы заобволакивало лёгкими, почти серыми дымками. Всё. Мины пошли. Аня припустила со всех сил до дуба, уже не таясь, почти в полный рост. На пол пути приличная колдобина от высохшей лужи, в неё бы нырнуть, но поздно, в ушах свист с неба, точно поздно. Из последнего прыгает в яму, разрыв. Сознание, уже на грани перехода в другой мир, поймало последнюю разумную мысль – минометчики гады опередили, и, приняв импульс боли от мозга отключилось.

Глава 1. Продолжение. 1973. Семнадцатое сентября. Мамы

Сознание, пережив очередной импульс боли от мозга включило его. Тот в свою очередь, ужаснувшись от глубины и силы болевых ощущений, выдернул из дрёмы голосовой аппарат, и женщина на заднем сидении, издав крик ужаса, пришла в себя. В левую, заднюю область головы, кто-то немилосердный, медленными толчками вводил широкое лезвие, а введя его, также неторопливо, маленькими рывками, вытаскивал назад.

– Анна Сергеевна, Вам плохо? – Фёдор с участием наклонился к женщине.

– Возьмите вот, – водитель протянул ей две таблетки но-шпы.

– Спасибо Николай, ещё долго?

– Всё уже, подъезжаем, скоро новый мост. Вас домой?

– Да, если можно.

– Анна Сергеевна, я к Вам на часик, морковь соберу, в погреб спущу, – подключился к разговору Фёдор

– Конечно, я тебе помогу, боль вроде отступает…

Николай, выгрузив их, поехал упаковывать вещи, а Фёдор стал собирать морковь в холщовые мешки из льняной ткани, оттаскивая их к погребу. В каждый ссыпал по три ведра, слегка потряхивая, уплотняя, вышло три мешка полных, и ещё полтора ведра.

Из дома вышла Анна Сергеевна, тепло, не по погоде плотно закутанная, подошла к Фёдору, – Быстро ты управился. Давай в погреб, я подавать буду.

Вдвоём они опустили мешки вниз, Фёдор вылез, плотно закрыл первые дверцы. Потом, задёрнув тяжёлые брезентовые шторы, затворил основные ворота.

– Всё.

– Молодец, без тебя я бы не справилась.

– Анна Сергеевна?

– Да, Федь.

– Зачем Вам столько картошки?

– Продадим, она весной дорогая, до трёх рублей за ведро, а бывает и больше стоит.

– Подзарабатываете немного?

– Стараемся. Мы ведь также, как и вы, без жилья оказались, домик сгорел, денег строиться не было. А ещё Верочку учить. На зарплату медсестры особенно не разгуляешься. Хорошо дед Сергий пустил.

– А Ваша бабушка? Ареня, она же Вам бабушка? Почему не стали жить с ней?

– Ареня мне не бабушка, она свекровь, мама мужа, родная бабушка Веры по линии отца. Домик на неё завещала. Но жить вместе с ней нелегко, даже не знаю, как вы с ней уживётесь. А мы решили пока раздельно. И домик, он совсем маленький. Но вам будет легче, она вам не родная.

– А дед Сергий, он за Вами ухаживать пытался?

– Пытался? Вера рассказала? Близкие же у вас отношения, если такое про родную мать рассказывает.

– Обижаетесь?

– Нет, ни капли, она очень разумная девочка, если рассказала, значить на то была необходимость. А насчёт ухаживать, то скорее, как отец он мне. Папку моего с мамой в первый день войны Господь прибрал, мне семнадцать только исполнилось, так всю жизнь в сиротах и хожу.

– А дом что сгорел, вы с Верой теперь деньги на дом копите? Строиться будете?

– Вряд ли. Уже сил нет. Может Вера решится. Может выйдет замуж и вместе с мужем построят хоромы, а где-нибудь сбоку и мне комнатушку выделят. Много ли мне нужно.

– Замуж? – Фёдор нахмурился, – А этот дом?

– Этот дом наша мечта, если соберём денежек, то выкупим, но времени почти не осталось. Внучок недавно приезжал, сам видел. В Израиль уехал, свою долю требует. Дед Сергий продавать кому попади не хочет, а нам ещё почти две тысячи нужно собрать. Если выплатим до Нового Года, Сергий нам продажу оформит.

– Выплатим Анна Сергеевна, обязательно выплатим. У нас ещё три месяца впереди.

Анна Сергеевна заулыбалась, – Ты никак помочь хочешь?

– Конечно поможем. На Руси всегда так выживали. Вместе. Соборно нас вытащили, и вас, Бог даст вытащим.

– Спасибо. Кстати, сразу просьба. Пятого октября День Учителя. У нас в школе с утра тоже торжественная линейка. Выезд в поле обычно чуть задерживают, учителей поздравляют. И без цветов сам понимаешь никак. Ребятишки с родителями за цветами к нам пойдут ещё с вечера. Много не берем, не рынок поди, но немного подзаработать не грех. Приходи четвертого числа с ночёвкой, будем с тобой цветочками торговать, видел у нас сколько? Придёшь?

– Цветы у Вас на загляденье. Приду обязательно. Я ещё в субботу хотел прийти, свеклу выкопать. К часу подойду? Не поздно?

– Не поздно, приходи конечно.

– У меня ещё вопрос предложение. Николай говорит, дорожники планируют начать работы по капитальному подъезду к строящейся птицефабрике. Вернее, работают не они, но под их курированием. И там будут выпиливать ветрозащитную посадку и небольшую тополиную аллею. Есть возможность завезти пару машин дров. Из тополя конечно дрова не очень, но у нас и зимы нехолодные. Вам нужно? Давайте завезём? У Вас с дровами смотрю неважно.

– Дорого?

– Совсем копейки, по рубль двадцать за доставку.

– Было бы хорошо. Нам машину и Сергею Абрамовичу. В крайнем случае хотя бы одну на двоих. Уголь нам завезли ещё летом, как фронтовикам, а с дровами совсем плохо. Так что вези, сильно выручишь.

– Отлично, где-то в середине – конце октября.

– Ну как получится, на растопку пока есть. Пойдём ужинать? Картошки нажарим. С огурчиками. Пойдём?…

Приглашению Фёдор удивился, как и готовности Анны Сергеевны идти навстречу, отвечать на вопросы. Как она изменилась. Что стало причиной? То, что произошло на вокзале при отъезде Веры? Будучи одним из двух главных действующих лиц этой сцены, он и представить не мог, как это выглядело со стороны. Мелодрама.

А ведь она стояла рядом и всё видела. Видела откровение Веры, её затяжной поцелуй. Его позднее, уже не слышимое Верой ответное признание. Но она то слышала. Значить, ли это, что он стал ей ближе, что она стала доверяться ему, увидела в нём друга? А может быть будущего спутника Веры? Как бы ни было, Анна Сергеевна неожиданно для Фёдора раскрылась, он почувствовал ответный интерес и расположение, желание сблизиться и общаться.

– Анна Сергеевна, а почему вы медсестрой работаете? У Вас ведь высшее образование, медицинский заканчивали. Почему тогда?

– Почему? – переспросила Анна Сергеевна, – Тебе интересно? История непростая, и неприятная.

– Расскажите, если можно.

– Можно, если слушать хочется, почему нельзя.

Анна Сергеевна помешала на сковородке картошку, присела за стол и долго, и пристально вглядывалась в Фёдора. Ему прям не по себе стало. Сидит красивая немолодая женщина и в упор разглядывает его, пятидесяти шестилетнего ребёнка. Без стеснения и малейшего стыда. Действительно как ребёнка. Любому не по себе будет, не правда ли?

– Вы что, Анна Сергеевна?

– Красивый ты Фёдор. И не только красивый. Есть в тебе ещё что-то, не могу пока уловить. Неудивительно, что Вера тебя выбрала. Или ты её?

Фёдор с ответом совсем растерялся, только лихорадочно хлопал глазами. Вот так признание. Какой же он красивый? Обыкновенный. А так да, до сих пор не может понять, чего такого в нём Вера нашла.

– Ну да ладно, слушай. Я в институт в сорок пятом поступила, в первый послевоенный набор. После войны в институты не только по оценкам принимали, сдала на троечки, а ещё и работала к тому же. Причём не где либо, а в хирургии, операционной сестрой. Это с войны ещё у меня, с госпиталей. Самые страшные госпитали ведь не эвакуационные, в них было легче. Самые страшные госпитали прифронтовые. Подвижные полевые госпитали. Нам поесть было некогда, в обмороки падали от изнеможения. Там настоящий ад. Если он на земле возможен, то это там. Чего не насмотришься, что только в них не делали. Представь, приволакивают солдатика, а у него обоих ног нет, в обрезках уже черви, они на жаре быстро заводятся. И что с ним, куда его? Руки, ноги, резали как ветки на лесоповале. Вопрос выбора максимально упрощался: или живёт без ног, или умирает с ногами. Что там с людьми делают, если бы ты Фёдор видел.

Анна Сергеевна помотала головой со стороны в сторону, словно стряхивая тяжёлые воспоминания. Встала, помыла пару помидор, порезала сыр, достала из банки малосольных огурчиков. Подошла к плите, перемешала картошку, попробовала. Посолила, опять попробовала.

– Готово. Господу помолимся?…

Жареную картошку Фёдор любил. Потому съел две полные тарелки. И сыр с чесноком и помидором любил. Съел и свой помидор, и второй, для Анны Сергеевны предназначенный. Она, увидев такое дело, целую миску намыла, ещё головку чеснока начистила, ешь от души. Уже налив чаю, Анна Сергеевна продолжила.

– За десяток лет я до главного врача доросла, открытая дорога везде. Коммунист, орденоносец, высшее медицинское образование, колоссальный опыт работы ещё с войны. В пятьдесят пятом долгожданного ребёночка родила, вымолили-таки Верочку. А через десять дней, день в день, Петеньку схоронила. Они тогда батальонами уходили из жизни, фронтовики недолеченные. Только и успел порадоваться перед смертью, доченьку на ручках подержать. Зимы конец, снежок, тишина кругом, сердце радоваться должно, а мы гроб в землю опускаем. Осталась я одна, почти одна, с Верочкой на руках и братом двоюродным, Николаем. Калекой без ноги и без руки, ну и по мужской части совсем никак. Николай пенсию правда небольшую получал, не пил, с Верочкой возился, и на том спасибо. Он мне тогда палочкой выручалочкой был. Хороший человек, да тоже в этом мире не задержался, через четыре года помер.

– А вы уже в Дубоссарах жили?

– Да, у нас здесь как боевое братство сложилось, много ребят после войны осталось. Помогали друг другу, да и сейчас ещё помогают, не забывают.

– А дальше как жили? Верочку одной нелегко поднимать было?

– Нелегко не то слово, власть чудить начала. Хрущёв к руководству ещё осенью пятьдесят третьего пришёл, реформы затеял, перестройку.

– Фёдор вздрогнул, – Перестройку?

– Так нам вначале казалось. Он на верху глупости творит, а народу боком выходит. Или с умыслом страну стал разваливать, или по недалёкости своей. В пятьдесят пятом приняли закон об абортах, сталинский запрет отменили. Конечно и до этого лярвы своих детей убивали. Но всё это подпольно было, власть спрос имела. А тут, что в стране началось. Пошла по больницам жатва, узаконенное убийство невинных детишек. Настоящее бесовское жертвоприношение. Докатилось и до нас. В пятьдесят седьмом, летом, циркуляр пришел, за месяц абортарий оборудовать, и отчитаться в Кишинёв. А я верующей с малых лет была, для меня аборт – это убийство…

Она глубоко вздохнула, переживала по новой, видно было. Фёдор представил себе, как это было наяву. Вот она, и вот строгий и конкретный приказ, через месяц ввести в работу абортарий, и отчитаться о первых операциях, а суть – убийствах. И она, главный врач районной больницы по должности, а по жизни вдова с маленьким ребёнком на руках, десять лет не могущая забеременеть и родить. Для неё рождение Верочки величайшая Божья милость, а тут самой необходимо пыточную убийственную камеру оборудовать.

Анна Сергеевна в печальной своей думе не видела Фёдора, не видела этой комнаты, была в своём, стороннем от этого, мире. Наконец, вынырнув из облака воспоминаний продолжила.

– Почти год сопротивлялась под разными предлогами, жалобы шли потоком, торопились советские женщины от детишек избавиться. Наконец, в пятьдесят восьмом, комиссия приехала со мной разбираться.

Анна Сергеевна опять замолчала, и Фёдор не выдержал.

– Разобрались?

– Из партии исключили, дело завели. Саботирует решения партии, ведёт вредительскую работу, проводит антисоветскую религиозную пропаганду. Десять лет. Но кто-то наверху заступился. Или замолился. Закончилось тем, что перевели в приёмное отделение медицинской сестрой. Иногда правда зовут помочь при операции, когда персонала не хватает. Самое интересное, по выводам и под давлением комиссии, под абортарий выделили отдельное здание, большой деревянный флигель за больницей. За месяц обустроили, готовили к запуску в работу четвертого ноября. А он возьми и сгори в первый же день, одиночная молния в ясный день, да ещё и в осень сверкнула, и домишко разом вспыхнул. Сухой дом, горел свечкой. Пожарные даже подъехать не могли, такой жар стоял.

– Вас не привлекли?

– Мне, как штрафнику, отпуск на осень перенесли, и мы с Верочкой в это время на юге были, в Лоо отдыхали дикарями. Там подруга фронтовая, Машенька, и сейчас там живет. Алиби стопроцентное. Так до сих пор у нас абортария и нет. Сейчас опять зашевелились, бесёныши…

Анна Сергеевна примолкла, вглядываясь в окно, на дворе ощутимо стемнело, уже не было видно установленной Фёдором у забора скамейки, тропинка к калитке обрывалась на половине, исчезая в темноте. Хоть глаза выколи, подумалось Фёдору. Пора домой идти, ещё Николай с вещами должен подъехать.