ТУН

Первой мировой войны, Гражданской и Великой Отечественной.

В Сочи «вторую половинку» нашли нарком внутренних дел Николай Ежов, актёр и

режиссёр Всеволод Шиловский, певец Лев Лещенко… И даже Филипп Киркоров – плод

любви, вспыхнувшей в сочинском Летнем театре. Здесь 19 августа 1964 года

познакомились его отец с матерью: Бедрос Киркоров пел на сцене, а Виктория Лихачёва

сидела в зале.

В павильоне Первого канала во время съёмок телепрограммы о романтической

южной атмосфере, благословляемой самой Афродитой, микрофон предоставили и

122

Мальвине Синицыной. Дикторша с выражением прочла посвящённую ей оду, рассказала

об истории создания амурных строк, а ещё отметила, что, будучи коренной сочинкой, почти не видит море, но с иронией иногда наблюдает, как приезжие великовозрастные

дамы называют друг друга «девочками» и позволяют себе в общественных местах

обмениваться провокационными фразами, вроде: «Ну что же вы тут сидите?! Там же

мальчиков раздают!»

– ЭТО, конечно, шутка, а если говорить всерьёз, – мудро улыбнулась Мальвина

Сергеевна направленным на неё телеобъективам, – даже Иосиф Бродский однажды сказал

о Сочи: «С этим городом у меня – свой курортный роман».

И тут же озвучила фрагмент стихотворения «Альберт Фролов» из «Школьной

антологии», написанной Бродским в 1969-м, почти за три года до лишения поэта

советского гражданства и выдворения из страны:

…Второго января, в глухую ночь,

мой теплоход отшвартовался в Сочи.

Хотелось пить. Я двинул наугад

по переулкам, уходившим прочь

от порта к центру, и в разгаре ночи

набрёл на ресторацию «Каскад».

Шёл Новый год. Поддельная хвоя

свисала с пальм. Вдоль столиков кружился

грузинский сброд, поющий «Тбилисо».

Везде есть жизнь, и тут была своя.

Услышав соло, я насторожился

и поднял над бутылками лицо.

«Каскад» был полон. Чудом отыскав

проход к эстраде, в хаосе из лязга

и запахов я сгорбленной спине

сказал: «Альберт» и тронул за рукав;

и страшная, чудовищная маска

оборотилась медленно ко мне.

Сплошные струпья. Высохшие и

набрякшие. Лишь слипшиеся пряди,

нетронутые струпьями, и взгляд

принадлежали школьнику, в мои,

как я в его, косившему тетради

уже двенадцать лет тому назад.

«Как ты здесь оказался в несезон?»

Сухая кожа, сморщенная в виде

коры. Зрачки – как белки из дупла.

123

«А сам ты как?» «Я, видишь ли, Язон.

Язон, застрявший на зиму в Колхиде.

Моя экзема требует тепла»…

Пото́м Синицына поведала заинтересованно слушающей федеральной коллеге об

одном знакомом москвиче, который в течение многих лет приезжал на отдых в Сочи.

Мальвина Сергеевна обычно подолгу гуляла с ним у моря и в парке «Дендрарий», вместе

ходила обедать в тот самый «Каскад». Со стороны можно было подумать, будто у них –

бурный роман, а на самом деле мужчине была нужна… родственная добрая душа, которой

тот мог излить тоску по жене, навсегда уехавшей в Париж с другим. «Всё зависит от

уровня воспитания и понимания жизни», – резюмировала курортная врачевательница

сердец.

И каково же было её удивление, когда на смену пропитанному сочинским

лиризмом монологу о дружбе и высоких отношениях московская ведущая предложила

своей аудитории несколько полускабрёзных исповедей других гостей, а в завершение

программы посоветовала телезрителям, отправляющимся на курорт, взять с собой хотя бы

десяток презервативов. Мол, недавно во время благотворительной акции в одном из домов

ребёнка обратила внимание на трёх детей, лежавших в одной кроватке, и в ответ на

предположение о тесноте учреждения услышала от медсестры: «Видели бы вы, сколько у

нас младенцев летом, после предыдущего сезона курортных романов!»

ПО возвращении из Москвы Синицына позвонит Терникову, работавшему к тому

времени в муниципальной газете, и предложит взять у неё интервью на тему московских

съёмок телешоу о Сочи. Эфир-де запланирован на День всех влюблённых. Почему бы

незадолго до праздника святого Валентина не проанонсировать актуальный проект в

официальном печатном издании летней столицы? Глебу идея понравится. Он по телефону

на диктофон запишет впечатления дикторши, а через два дня принесёт на утверждение

текст, уже свёрстанный с её архивными фотографиями.

Терников с Синицыной будут пить кофе в приморском кафе под тентом. День

выдастся солнечный и тёплый, хотя февраль и в субтропическом Сочи – зимний месяц.

Бушующее море и в межсезонье – главный аттракцион для гостей курорта, старающихся

запечатлеть себя на камеру фотоаппарата на фоне разгулявшейся стихии. В сильных

ударах пенистых волн о каменистый пляж Глебу даже почудится настойчивое

предупреждение: «Не время кликать… золотую рыбку!»

В широкополой белой шляпке и белых полусапожках от Gucci, в тон брючном

костюме от Versace и двубортном пальто от Ermanno Scervino нараспашку – не чета

светло-синим джинсам и джинсовой куртке, чёрной льняной рубашке и чёрным

кроссовкам собеседника – Мальвина Сергеевна после нескольких глотков обжигающего

напитка и общих фраз о плохом самочувствии примется изучать гранки газетного

материала. Вначале долго и придирчиво будет рассматривать иллюстрации, после чего

перейдёт к тексту, с которым ознакомится довольно быстро.

– Посвящённые мне стихи необходимо убрать, – наконец строго промолвит

героиня публикации, – а в целом недурно.

– Зачем выколупывать изюминку? – не согласится Глеб.

124

– Газета, в которой вы работаете, – Синицына брезгливо сморщит губы, – для

чиновников, а они – люди циничные. Увидят между строк то, чего и быть не могло.

Представляете, что скажут обо мне?!

– А вам не безразлично? Ваша совесть чиста.

– Поди докажи…

– Во-первых, поэтическая правда выше доказательств. Согласно Белинскому, чем

глубже чувство, тем глубже мысль… Гений, а очарованный вами автор – гений (?),

исчерпывающе обуславливает в своём творении взаимосвязь природы с жизнью, не

нуждаясь в дополнительных пояснениях и оправданиях. Во-вторых, газетный тираж –

пять тысяч экземпляров, а вы вынесли шутливый опус на суд аудитории, превышающей, с

учётом зарубежного сегмента, двести миллионов человек! В-третьих, красота – в глазах

смотрящего… К примеру, поэт и журналист Вера Мурашова, кстати, учившаяся в

Ленинградском госуниверситете одновременно с Эдитой Пьехой, однажды написала:

Я из века из девятнадцатого,

Из вишнёвых садов и из дыма.

Меня видели в длинном платье

На дворцовой лестнице чинной.

И во мне ещё дрожит музыка

Котильона и менуэта.

Видишь, я до сих пор измучена

Болтовнёй несносного света.

И в сегодняшнем этом времени

Я бегу, как по тонкому льду,

Алым парусом вспыхну в темени…

А потом навсегда уйду!

Я из века из девятнадцатого,

Я – сбежала оттуда тайком,

Чтобы здесь, наконец-то, нам встретиться,

Чтобы ты со мной был знаком.

– НЕТ-НЕТ, – нервно замотает головой дикторша, – не до розовых соплей! Всё

очень серьёзно. Слово, вылетевшее в телепередаче, моментально забывается, а статью

будут мусолить-перечитывать. Кроме того, московские редакторы при монтаже могут

вырезать стихи, посвящённые мне…

– …Мальвина Сергеевна, на Первом канале вырежут из эфира что угодно, но только

не сертифицированную брендовую фривольность.

– Граф, я подам на вас в суд, – почти проорёт собеседница, исчерпав аргументы.

И чуть успокоившись добавит:

– Вы знаете, я не шучу.

125

– Хорошо, – улыбнётся Терников. – В конце концов, десять рифмованных строчек

в плане информационной ценности не идут ни в какое сравнение с четырьмя страницами

прозы жизни, на которые потрачен не один час. Однако, если прав древний поэт-суфий, и

жизнь – это горы, а наши поступки – эхо, то эхо от вашего крика в горах может ещё

вернуться…

– …Ошибаетесь! Впрочем, как всегда.

Вскоре материал опубликуют в согласованном виде, а следом в эфир выйдет

хвалёная телепрограмма, где из монолога Синицыной, как и предполагал Глеб, выбросят

всю лирику, включая Бродского. В пятидесятиминутном эфирном варианте разговора о

быстротечных курортных влюблённостях выступление Мальвины Сергеевны сведётся к

злополучному стихотворению, зато остальное время звёздные участники программы

потратят на рассказы без комплексов о любовных похождениях под сенью пальм и шум

морского прибоя.

Передавая Синицыной обещанные экземпляры газеты с её интервью, Терников не

преминёт по достоинству отблагодарить за эксклюзив:

– Как вы были правы, Мальвина Сергеевна! Люди злы, и нам не дано

предугадать, как слово наше отзовётся! Представляете, общая с вами знакомая после

эфира заявила: «Синицына совсем стыд потеряла! Я даже телевизор выключила, когда

услышала, как она с экрана трубит, что у кого-то что-то лизала». – «Не лизала, – уточню я,

– а подползала». – «Не защищай! Знаю, что ты с ней дружишь!»

– Кто-кто-кто… это брякнул?! – позеленеет Синицына.

– Да чего уж теперь искать крайнего и кусать локти? – опечаленно вздохнёт Глеб. –

Эфирное слово – не воробей, а в газетной статье – как в клетке.

Глава тринадцатая

«…И У НАС НА ДВОИХ

БУДЕТ ПРОШЛОЕ РАЗНЫМ»

ОПИСЫВАЯ своё идейное противостояние с начальником студийного отдела

информации Родионом Булкиным, визитная карточка сочинского телеканала в первую

очередь будет рассказывать, как Родион Вавилович в новостных программах указал на

дверь дикторам: местные журналисты-де – не хуже федеральных, могут сами вести

выпуски.

– И эта ярко выраженная посредственность, основательно поеденная молью, шмыгая носом-пятачком и моргая поросячьими глазками, заявляет своим ртом – куриной

попкой, что отказывается от моих услуг?!

Особенно возмутят красу и гордость экрана обстоятельства, при которых

тридцатилений Булкин сообщит вечно юной Синицыной о «расставании»:

– Причёсывает меня в дикторской девушка-парикмахер – готовлюсь открывать

вечерний телеэфир, а тут в кабинет врывается этот кубанский недомерок, нагло

усмехается и по-хамски бросает с порога: «Вы нам больше не нужны – ни сегодня, ни

вообще!» Мне?! Да ещё в присутствии постороннего человека! Ни «здрасьте», ни

«спасибо», ни «до свидания»: Кубань во всей красе!

126

– Почему бы не представить картину несколько иначе? – предложит Мальвине

Сергеевне Глеб. – Вы сами отказались от веде́ния информационных программ из-за

резкого снижения их профессионального уровня. А председатель компании Лейнер, в знак

солидарности с вашей справедливой критикой особенностей руководства новостным

отделом, запустил в производство цикл ваших авторских телепрограмм «На хвосте у

синички»: и овцы… сыты, и волки целы, а в мире животных – всеобщее благоденствие.

– Знаете, граф? – на секунду задумавшись согласится уязвлённая легенда. – По

сути всё ведь так и было!

Правда, на этом ненависть Синицыной к Булкину не иссякнет. Нет, возможно, как

журналист он ничего особенного из себя, действительно, не представлял. Несколько его

телепроектов, прогремевших на всю страну, имели успех из-за актуальности поднятых

тем или статуса героев, но ведь кому-то необходимо и «горшки обжигать», а это Родион

делал вполне квалифицированно. Да, амбициозность новостника нередко зашкаливала, однако без неё в современных массмедиа тоже никак. Для начала в себя должен поверить

ты сам: плох телекорреспондент, не мечтающий стать председателем компании.

Соответствует ли твоя самооценка реальному положению дел, подскажут коллеги из

числа старших товарищей…

Построенную на развлекательном контенте вперемешку с рекламой авторскую

программу «У самого синего моря», которую alter ego дикторши создал в телекомпании на

коммерческой основе под эгидой частной структуры его друга-бизнесмена Доната

Маслова, Мальвина Сергеевна называла не иначе как «бездарная похабель».

– Если бы не либеральность нюни Лейнера, – яростно обмахивала себя

пластмассовым веером «срывательница масок», привычно развалившись в кресле в

дикторской, – сладкой парочке собутыльников – Булкину с Масловым – никогда не

удалось бы слимонить у студии бешеные деньги! Родион купил себе роскошную

четырёхкомнатную квартиру с видом на море в районе улицы Есауленко, обставил её, как

дворец, – с люстрами за пять тысяч долларов! И скорешился со своим Донатом до

неприличия: даже в наш туалет ходили чуть ли не держась за руки, как шерочка с

машерочкой. Но потом ни с того ни с сего вдрызг разругались. Говорят, на почве…

похмельного синдрома, а я уверена: из-за денег. Оба – жадные, завистливые и тупые

эгоисты! Дружите, граф, только с умными: умный враг менее опасен друга-дурака.

ПРИМЕЧАТЕЛЬНО, что при встречах с Булкиным Синицына называла его

«графом», как и Терникова, и многих других представителей мужского пола, которым

хотела тонко польстить, грубо завуалировав уничижение. Иногда новостник одалживал у

дикторши чудесные пляжные зонты, привезённые Мальвиной Сергеевной из Италии.

Иногда заклятые друзья (и достойные члены студийного коллектива) пили кофе в кафе, рядом со студией, обсуждая важные для обоих производственные ситуации или кого-нибудь из коллег. Например, начальницу отдела художественного вещания:

«Представляете, граф, княгиня Марья Алексеевна опять обедала с Гордеевым в его

кабинете принесёнными ею в термосе домашним супчиком и говяжьими котлетками

собственного приготовления! Студийной столовой им мало, а ведь там очень вкусно

готовят».

Много позже, когда Глеб из Сыктывкара подаст иск о защите чести и достоинства

на сочинскую телекомпанию за написанную Владленом Ренатовичем лживую служебную

127

характеристику, подписанную верными председателю студийными подпевалами, Синицына, по просьбе Гордеева, пойдёт на заседание сочинского суда. И сочтёт своим

долгом лично засвидетельствовать соответствие действительности изложенных в

гордеевском отзыве фактов: ужасного характера, провоцирующего на систематические

конфликты; прогулов, установленных… художественным советом, но нигде не

зафиксированных; нарушения избирательного закона…

«В период выборной кампании, – заявит многоуважаемая свидетельница, – Глеб

Терников самовольно разместил в телеэфире видеоматериалы в пользу…

незарегистрированного кандидата». И следуя её утверждению, а также неумолимой

логике, злонамеренного нарушения, влекущего за собой уголовную ответственность, нет?

То есть истца де-юре и де-факто обвинили в том, что он не совершал, а о презумпцию

невиновности руководство сочинской ТРК вытерло ноги?

По возвращении сыктывкарского «графа» в Сочи дальняя родственница Фемиды

будет твердить ему на голубом глазу, что, в отличие от прочих «предателей», её нога

судебного порога не переступала. И хотя Терников по почте получит решение суда, зафиксировавшее в мотивировочной части каждое слово показаний Синицыной, но

закроет на это глаза: спор с правдивейшей из смертных – бесполезная трата времени, а тем

более – обсуждение неподкупного кубанского правосудия, вставшего в итоге на сторону

Гордеева.

Кстати, Владлена Ренатовича со дня его назначения Мальвина Сергеевна тоже не

будет особо жаловать. За глаза окрестит «директором тракторного завода». Дескать, эмоционально и интеллектуально ограниченный железный лоб. Да что Гордеев? «Дай ей

волю, – скажут добрые люди, – выкатит длинный список претензий к любому из самых

нужных, близких и родных!»

КТО бы ни зашёл в дикторскую выразить почтение сочинской примадонне или

посекретничать, после расставания, лишь закроется дверь за посетителем, удостаивался

смертного приговора с подробным анализом всех совершённых им окаянств. И этот

приговор непременно становился достоянием гласности посредством телефонной связи, молниеносно распространяющей издевательские эпитеты с клеймом само́й великой

обличительницы, как бы самоутверждающейся за счёт чужих несовершенств.

Вероятно, её организм за десятилетия официального превозношения

профессиональных качеств и личных достоинств начал вырабатывать чрезмерное

количество желчи, в которой легко захлебнуться (вследствие механической желтухи), поэтому опорожнение происходило самопроизвольно.

«Пиковая дама» сочинского телерадиоэфира – реинкарнация княгини Натальи

Петровны Голицыной, фрейлины при дворе четырёх императоров, воспетой Пушкиным в

мистической повести о тайне трёх игральных карт, – искренне хотела, чтоб её речь

благоухала, как розы, сверкала, как бриллианты, но природу не обманешь. И у Шарля

Перро, очевидно, был реальный прототип сказочной героини, из уст которой с каждым

словом слетали жабы и гадюки.

Паучиха, плетя паутину и высасывая соки из попавшей в неё мухи, не делает

ничего, противоречащего своему естеству. Также и пси-садист, причиняя

психологические травмы и смакуя чужую боль, всего лишь соответствует своей

сущности… «О, как ты плохо выглядишь! Щёки из-за спины видны!», «Разве можно

128

терпеть измены мужа, тем более вон с той крашеной уродиной?!», «Зачем носить одежду, которая тебе не к лицу?»… И всё без прямых оскорблений – предельно доброжелательно и

исключительно из стремления сказать правду!

Стоит ли удивляться, что наслышанный о характере и сокрушительной силе

обаяния Синицыной преемник Гордеева – предприимчивый медиачиновник из столицы

Кубани, сумеющий благодаря скудной телевизионной ниве обзавестись и бизнесом в

туристической сфере одной из европейских стран, и муниципальным депутатским

мандатом в России, – отдалит Мальвину Сергеевну от телестудии, запретив охране

пропускать звезду на территорию «звёздного городка», а своему секретарю строго-настрого накажет никогда не соединять с ним по телефону.

НО пока компанией руководил Лейнер, презираемый дикторшей за

образованность («и на этого мудреца довольно простоты»), она считала, что

собственноручно делает студийную погоду и вершит эфирную политику. Не раз

подтрунивала над Глебом из-за его чрезмерного уважения к интеллекту «дежурного

Абрама Моисеевича».

Особенно Мальвину Сергеевну развеселит выступление парня на летучке с

подробным анализом очередного выпуска программы Вениамина Гавриловича «Система

координат», посвящённого олимпийским перспективам курорта.

– «…Автор-ведущий, прорубающий ступени в скале актуальной темы»?! – будет

хохотать Синицына, выходя по окончании коллективного разбора полётов из конференц-зала вслед за Терниковым и цитируя его речь. – Граф, вы серьёзно? По простоте душевной

и без малейшего желания угодить? Зачем Куняева-то в конце приплели?!

Будучи обозревателем, Глеб в качестве иллюстрации сформировавшегося

отношения к ораторским и лидерским качествам Вениамина Гавриловича использует

фрагменты стихотворения Станислава Куняева о Карле XII «А всё-таки нация чтит

короля…»:

…За то, что он жизнь понимал как игру,

За то, что он уровень жизни понизил,

За то, что он уровень славы повысил,

Как равный, бросая перчатку Петру.

…За то, что цвет нации он положил,

За то, что был в Швеции первою шпагой,

За то, что весь мир изумляя отвагой,

Погиб легкомысленно, так же, как жил.

…И уровень славы упал до нуля,

И уровень жизни взлетел до предела…

Разумные люди. У каждого – дело.

И всё-таки нация чтит короля!

– Ваш пафос, – насмешливо укорит Мальвина Сергеевна, – не остудило даже

«отсутствие одежды» на нашем монархе?!

129

– А разве вы против жизни в гармонии с природой? – интонационно подыграет

дикторше журналист. – Канонизированный Николай II и поэтический «король-солнце»

Серебряного века Максимилиан Волошин были сторонниками философии натуризма, не

говоря уже о Вольфганге Гёте, Бернарде Шоу, Германе Гессе, Франце Кафке, Альберте

Эйнштейне и Альбере Камю, Льве Гумилёве и Льве Толстом, названном Лениным

« зеркалом русской революции». И даже сам вождь революционного пролетариата, говорят, пристрастился к натуризму в Австрии и в одной из работ едко высмеивал

« отвратительнейший образец высохшей и анемичной, истеричной старой девы,

гордой своей бесплодной моральной чистотой,.. которая жеманно настаивает на

необходимости фигового листка». Одно огорчает: Лейнер, если не ошибаюсь, – не

натурист.

Ленинские слова Синицыну глубоко заденут.

– Я не против даже теории врождённой бисексуальности, которую в своих работах

обосновал ваш чёртов Фрейд, – скажет она. – Но для обсуждения этой темы идеальным

собеседником будет… граф Булкин.

Глава четырнадцатая

СИЗЫЙ НОС

КОРЕННОЙ сочинец Родион Булкин окончил факультет журналистики в

престижном московском вузе. Вернувшись домой, устроился в службу новостей одной из

местных телекомпаний, где судьба свела его в том числе с Мальвиной Синицыной.

Отношения с дикторшей не сложились с первых дней: он неудачно пошутил об эфире с её

участием, она не простила – дескать, свинья Минерву учит, а время превратило

коммуникативную трещину в пропасть. Перманентно углубляли эту пропасть взаимные

обвинения в безосновательном почивании на несуществующих лаврах и неумении

учиться на собственных ошибках: мол, воплощением профессионализма не рождаются, статус непогрешимости легко потерять, да и отдельные «хряки» в состоянии преподать

иным «богиням» полезный урок благоразумия. Впрочем, страсти если и не кипели, то

тлели внутри каждого, но внешне всё выглядело относительно благопристойно: «Да кто

он/она такой/такая, чтоб обращать на него/неё внимание?!»

Невысокого роста и с короткими руками, большеголовый и узкоплечий, невзрачный и рано начавший лысеть шатен Булкин, возможно, благодаря своему типажу

вполне мог бы получить в кино роль Бильбо Бэггинса в саге «Хоббит» по произведениям

Джона Толкина. Нос картошкой, говорят, наделяет обладателей вспыльчивым характером, нетерпимостью к вранью и пересудам: крупный и полный мясистый кончик, маленькие

крылья, прямая переносица со светлыми кустиками бровей домиком (склонность всё