ТУН

114

фаллического вида прибор в вертикальном положении между широко расставленных ног.

Смерив сочинскую коллегу сочувственным взглядом и не проронив больше ни слова, телеакадемик немедленно покинул холл отеля, где проводилась съёмка.

ПЕРВОЕ сочинское рандеву Мальвины Синицыной с Владимиром Познером, проходившее в свете прожекторов в том же отеле, имело успех, вероятно, ввиду

отсутствия у интервьюерши возможности личностно самораскрыться, ставя себя на одну

ступеньку с интервьюируемым. Отснятый тогда материал Терникову пришлось самому

расшифровывать и компоновать, хотя это не входило в обязанности режиссёра – за

сценарий отвечает автор-редактор. Но разве можно не пойти навстречу «непишущей»

телевизионщице?

Создание любого текста, оформленного в рукописные или печатные буквы, для

филолога Синицыной всегда становилось непосильной задачей, о чём знал узкий круг

коллег и родных. При жизни мужа, одарённого журналиста, Мальвина Сергеевна

систематически пользовалась его великодушием, интеллектом и профессиональными

навыками. Позже начала практиковать устные импровизации – «наговаривала» на

телекамеру монологи, более-менее внятные, но не способные скрыть идейный диапазон.

И всё бы ничего, если б на стадии монтажа первого сочинского телезнакомства с

Познером – одного из выпусков программы «И звезда с звездою говорит», в которой ранее

появился медиачиновник-друг детства Мальвины Сергеевны, – она не проела Глебу плешь

претензиями к его режиссуре.

Вот Владимир Владимирович в кадре на среднем и крупном видеопланах долго

рассказывает об американском периоде жизни, в том числе личной, – с 1991 по 1997 годы.

Почему бы, решил Терников, не проиллюстрировать этот эпизод имеющимися под рукой

нью-йоркскими нейтральными этюдными видеозарисовками, включая милую болтовню

молодой влюблённой парочки, живописно растянувшейся на газоне на фоне небоскрёбов?

«Глеб, – бурно протестовала Мальвина Сергеевна, сурово сдвинув брови, – в моей

программе этот разврат неприемлем!»

Или в качестве музыкальной шапки Терников использовал мелодию Юбера Жиро

«Под небом Парижа». Мол, южная столица России, с её курортными романами, как и

столица Франции, где родился Познер, – Город любви (даже съёмка беседы проводилась

за столиком а-ля кафе-шантан в отельном ресторанчике).

Для начального видеоряда Глеб попросил телеоператора с нескольких точек

запечатлеть, как дикторша присела на край авантажного фонтана, низвергающего воду с

четырёхметровой высоты по плитам капустинского гранита, и внимательно посмотрела в

объектив, повернув голову в такт музыке. Дескать, оглянись, незнакомый прохожий,

мне твой взгляд неподкупный знаком…

После эфира программы Синицына безапелляционно заявит соавтору: «Вы

сознательно меня публично унизили – выставили путаной, изнемогающей от похоти! Об

этом в один голос твердят все мои знакомые! Особенно их возмутил бестыжий взгляд, который вы заставили меня изобразить!»

Впоследствии Мальвина Сергеевна, преподававшая телемастерство в одном из

сочинских вузов, будет истязать «ненавистной» телебеседой несчастных студентов, принуждая их на занятиях снова и снова пересматривать, как над ней «поглумился»

115

режиссёр, чьё имя она – по этическим соображениям! – назвать не имеет права (о

существовании конечных титров речь не зайдёт).

А КОГДА на Национальном телефестивале «ТЭФИ-Регион», проходившем в

отеле «Лазурный», галерею фестивальных билбордов в фойе украсит снимок стоящих

лицом к лицу Познера и Терникова, Синицына, по её собственному выражению, едва не

удавится от несправедливости. Особенно её раздосадует то обстоятельство, что она сама

невольно поспособствовала появлению умилительной до отвращения фотографии.

На банкете по случаю открытия форума Мальвина Сергеевна сядет за один столик

с председателем телерадиокомпании Владленом Гордеевым и Глебом как руководителем

дециметрового телеканала. И надо же такому случиться, что отправив парня к бару за

бутылкой минеральной воды и чистым бокалом, примадонна сочинского экрана

собственноручно подтолкнёт сыктывкарского выскочку в объятия Фортуны. Барная

стойка – возле входа в банкетный зал. Исполнив просьбу дамы, молодой человек уже

направится назад, но возле двери случайно столкнётся с только что появившимся на

светском рауте президентом телеакадемии. И тут обоих накроет цунами фотовспышек, хотя ни один, ни другой, несмотря на разделяющие их сантиметры, не проявят друг к

другу никакого интереса.

Владимир Владимирович будет солнечно улыбаться всем присутствующим, а его

визави, ослеплённый и не очень понимающий смысл происходящего, зажатый со всех

сторон лесом рук, протянутых мэтру для рукопожатия, лишь вежливо попытается

выбраться из образовавшегося плотного кольца коллег. Всего лишь окажется в нужное

время в нужном месте – так ведь на минутку! Если бы не фотокамеры…

А В ПЕРИОД обучения на курсах Московского института повышения

квалификации работников телевидения и радиовещания, куда Терникова командирует

Сыктывкар, Глеб случайно попадёт в Останкино на съёмки одного из выпусков

познеровской программы «Человек в маске». И очень удивится невероятной…

деликатности Владимира Владимировича. Со своим очередным собеседником – молодым

человеком по имени Михаил, «соединяющем сердца» малолетних бродяг и взрослых

мужчин, – телевизионный мэтр примется хороводиться чуть ли не как со святым

Валентином. Сочувствие – на грани восхищение! При этом сам «борец с детской

проституцией» неожиданно заявит, что вокзальным отрокам лучше-де быть на

содержании у приличного грехолюбца, чем из-за тарелки супа ежедневно подвергаться

риску изнасилования…

– Я не очень понимаю, почему вы в маске, – признается ведущий своему гостю (по

правилам программы, острота поднимаемых тем разрешит герою сохранять

аудиовизуальную анонимность, с техническим искажением голоса исповедующегося). –

Вам не грозит уголовное преследование за констатацию общеизвестного факта, о котором

пишут газеты и снимают документальные фильмы. Чего вы боитесь?

– Притеснений со стороны правоохранительных органов.

– За что?

– За мою помощь.

– В чём она выражается? Говорите конкретнее.

116

– Я пристраиваю детей к… клиентам. Некоторые берут их на три месяца, некоторые

– на год.

– И вы считаете, что делаете доброе дело?

– Да.

– А почему вы его делаете? Из-за денег?

– Нет, я не зарабатываю. Сам прошёл через всё это. Мной движет жалость.

СМЫСЛ ответов будто бы ускользает от вопрошающего. Будто прописные

истины российской действительности имеют для его европейского сознания другое

значение.

Познер поправит свои аккуратно постриженные седые волосы, открывающие (как

бы почтительно пропускающие вперёд) высокий лоб. «Похож на пастора», – подумает

Глеб. И отметит про себя, что большие серые глаза «человека без маски» словно

заглядывают в душу. Изогнутые широкие брови свойственны людям отзывчивым и

чувствительным. Гу́бы – тонкие, чётко очерчены, с ложбинкой по центру верхней губы́: раскован и эмоционален. Нос – крупный: сторонник семейных ценностей, преданный и

удачливый. Выраженные носогубные морщины, морщины у глаз и на лбу – явное

следствие активной мимики и косвенный признак весёлого нрава.

Окинув задумчивым взглядом зрительские ряды в несколько ярусов, как в

амфитеатре, ведущий обратится к аудитории с просьбой задавать вопросы. Терников

поднимет руку. Познер, одетый в красный жилет, серые брюки, белую рубашку в

коричневую полоску, многоцветный полосатый галстук и коричневые туфли, отойдёт от

своего «барного» стула, позволяющего полусидеть-полустоять, поднимется на несколько

ступенек конструкции для публики и протянет микрофон Глебу.

– Вещи, о которых рассказывает Михаил, – поделится соображением представитель

гласа народа, – нужно называть своими именами, а точнее – растление, или вовлечение

несовершеннолетних в действия сексуального характера. Это уголовно наказуемое

преступление.

Тут Терников обратится к герою программы – высокому и пропорционально

сложенному парню, удобно расположившемуся во вращающемся кресле с большими

подлокотниками, стоящем на полукруглом подиуме. На голове – чёрная балаклава.

Массивная маска бурого цвета с прорезями для глаз и рта – на всё лицо. Под светло-коричневой кожаной курткой – белая рубашка. Брюки и ботинки – чёрные.

– Положа руку на сердце, – доверительно спросит Глеб, – вы когда-нибудь в

качестве благодарности прибегали к услугам тех, кому таким образом помогли?

– Милиция знала о моей помощи, – ответит дрогнувшим голосом доброхот-спаситель, – и однажды выдвигала подобное обвинение. Но доказательств, что я сплю с

детьми, нет.

– Вас по этому поводу не арестовывали? Вы не «сидели»? – Владимир Познер

резко сменит тон и повернёт разговор в новое русло. А человек в маске до конца

телесъёмки будет адресовать свои ответы в угол павильона, где находится Глеб Терников.

Глава одиннадцатая

ЛЕГЕНДЫ О ЗВЕЗДЕ

117

ЛЮБИЛА Мальвина Синицына рассказывать, как однажды она, молодая и

чертовски привлекательная, вызвалась составить компанию Владимиру Высоцкому, собиравшемуся ранним утром на Сочинский железнодорожный вокзал встречать Марину

Влади. Выступавший в Сочи Владимир Семёнович был уже очень популярным. По дороге

в такси он охотно вспоминал, как поразила его будущая супруга в вышедшем на экраны в

1956-м фильме Андре Мишеля «Колдунья» по мотивам повести Александра Куприна

«Олеся». Вспоминал своё знакомство со звездой французского кино в 1967-м: в дни

Московского международного кинофестиваля Влади пришла в Театр на Таганке на

спектакль «Пугачёв» по поэме Сергея Есенина, где в роли Хлопуши на сцену вышел

Высоцкий. И после спектакля Владимир прошептал на ухо Марине: «Наконец-то я

встретил вас! Я хотел бы уйти отсюда и петь только для вас…»

В свой рассказ об общении с кумиром миллионов сочинская фея как бы между

прочим и на всякий случай вплетала оценку творчества эстрадного бунтаря, высказанную

министром культуры СССР Петром Демичевым: « В стихах Высоцкого человек

изображён приземлённым, интеллектуально ограниченным, ни во что не верящим,

лишённым идеалов и перспективы… На творческой судьбе, поведении и

умонастроении Высоцкого пагубно сказались его идейная незрелость, а также

личные моменты, как брак с французской актрисой Мариной Влади, приверженность

к алкоголизму, что усугубляло его душевную драму и раздвоенность, приводило к

духовному и творческому кризису».

И, конечно же, рассказчица не уточняла, что, к примеру, культовый режиссёр

Юрий Любимов, называвший Петра Ниловича за глаза «Ниловной» и «Химиком», в

опубликованных письмах сыну не скрывал презрения к высокопоставленному чиновнику:

« Наш идеолог носит дымчатые очки, у него седой перманент с лёгкой волной и лицо

поблёскивает ночным кремом, говорит очень тихо, всем приходится вслушиваться;

изредка, что-то бормоча, делает вид, что записывает. Но когда надо, он даже орал и

визжал на твоего папу, а однажды, когда папа после тяжёлого разговора, где,

напрягаясь и вслушиваясь в сурово-тихие наставления, половину не разобрал, что же

с ним будет, уходя после аудиенции, уже взявшись за ручку двери, услышал внятный

громкий голос Химика: «Так вот, никаких «Бесов», никаких Высоцких и никаких

Булгаковых». Видимо, Ниловна рассчитывал, что папа упадёт в обморок по ту

сторону кабинета. А уж там помощники разберутся, что делать с папой».

На пустынном сочинском перроне в ожидании поезда Высоцкий, чтоб развеселить

Синицыну, напел а капелла недавно написанную шутливую песню, аккомпонируя себе

постукиванием ладоней по сидению деревянной скамейки:

…А вы знаете, Мамыкина снимают –

За разврат его, за пьянство, за дебош!

Кстати, вашего соседа забирают,

негодяя,

Потому что он на Берию похож!

И, словно мухи, тут и там

Ходят слухи по домам,

А беззубые старухи

118

Их разносят по умам!

Их разносят по умам!

Мальвина Сергеевна заливисто хохотала, пока не заметила, что по платформе в их

с Владимиром Семёновичем сторону идут три пожилые работницы вокзала в спецодежде

с лопатами и цинковыми вёдрами. По словам дикторши, тётки обомлели, поровнявшись

со скамейкой, на которой сидела скучающая парочка. «Мальвина Синицына?!» – дружно

воскликнули труженицы РЖД и, всплеснув руками в брезентовых рукавицах, уронили

пожарный инвентарь на брусчатку.

Тут «затмившая Высоцкого» обычно заходилась сухим и надсадным смехом. Не

исключено, история имела под собой основание (даже если на самом деле произошла с

кем-то другим), однако звезде курортного экрана легенды о себе не очень удавались.

ВСПОМИНАЯ, какие замечательные интервью записывала в Сочи с

киноактрисой Людмилой Гурченко, Мальвина Сергеевна в порыве откровенности могла

сообщить со слезой в голосе (любому, согласившемуся выслушать, но в данном случае –

крайнему: Глебу), что в Москве, в гостях у общих знакомых, Людмила Марковна делала

вид, будто видит Синицыну… впервые. И это после совместных разговорных

«фейерверков» для курортного TV?!

– Конечно, – комментировала ситуацию дикторша, ссылаясь на французскую

пословицу, – « мудрость теряется на устах у скупого»: скупость души не скрыть за

дешёвыми комплиментами на телекамеру.

Два предыдущих «бриллиантовых правила» из пословицы комментаторшей

деликатно опускались: « Золото теряет блеск на пальце у чудовища, платина

тускнеет на шее у старухи… » Мгновенная карма над назидательным тоном Синицыной

прозвучит из круглосуточно включённого в дикторской радиоприёмника – о насмешках

судьбы напомнит Гурченко песенкой на стихи Булата Окуджавы и музыку Исаака Шварца

из кинокомедии Леонида Квинихидзе «Соломенная шляпка»:

Один корнет задумал славу в один присест добыть в бою,

на эту славу, как на карту, решил поставить жизнь свою.

И вот, когда от нетерпенья уже кружилась голова,

не то с небес, не то поближе раздались горькие слова:

«Видите ли, мой корнет, очаровательный корнет,

всё дело в том, что, к сожаленью, войны для вас пока что нет!»

Так как поэтический образ посвящён лицу мужского пола, Мальвина Сергеевна, прихорашиваясь возле потёртого советского трюмо с кабриольными ножками и зеркалом, украшенным веткой искусственной чайной розы, переведёт глумливый взгляд со своего

отражения на Глеба и театрально воскликнет:

– О-о, это про вас!

Терников, сидящий неподалёку на компактном диване с выцветшей обивкой и

держащий в руках микрофонную папку очередного информационного радиовыпуска, который дикторше предстоит озвучить, вяло парирует строками Бродского: 119

– И вечный бой.

Покой нам только снится.

И пусть ничто

не потревожит сны.

Седая ночь,

и дремлющие птицы

качаются от синей тишины.

И вечный бой.

Атаки на рассвете.

И пули,

разучившиеся петь,

кричали нам,

что есть еще Бессмертье…

…А мы хотели просто уцелеть.

ДОХОДИЛО до смешного: широкие жесты Синицыной (с неотъемлемым

эффектом самолюбования) приобретали прямопротивоположный смысл. К примеру, угостив мясными пирожками из студийного буфета талантливого ученика-старшеклассника, посещавшего её платную школу телемастерства, Мальвина Сергеевна

считала своим долгом заявить во всеуслышание: «Всегда поделюсь последним, даже если

мой собственный ребёнок останется без маковой росинки». А ведь великодушие, превосходящее материнское самопожертвование, тем больше имеет оснований быть

укутанным в… молчание!

Зато когда руководство компании, по достоинству оценив приятный баритон

синицынского воспитанника, предложило ему открывшуюся дикторскую вакансию, категоричное экспертное заключение принципиальной наставницы не замедлило лишить

юного конкурента всех шансов: «Голос не сформировался, внешность смазливая, но

нетелегеничная… Только через мой труп!».

И как же неистовствовала Мальвина Сергеевна уже после собственной депортации

с медийного олимпа (отнюдь не вперёд ногами!), когда в сочинском эфире приходилось то

и дело натыкаться на новую визитную карточку курортного телевидения – обаятельного и

коммуникабельного телеведущего, почему-то не кричащего на каждом шагу, кто дал ему

путёвку в профессию.

Вот и пирожные, которые Глеб приносил дикторше к чаю, милостиво

принимались, но за глаза неизменно поносились: «Ох уж эти десерты с жирным кремом, чтоб я не вместилась в кадр! Как утомительны циничные подлянки провинциальных

подлиз!» Да, чем не игривая шутка в духе Фаины Раневской, которой палец в рот не

клади?! Однако молва, бежавшая впереди сочинской шутницы, не была к той столь же

благосклонной, как к великой актрисе…

ОДНА из сотрудниц телекомпании однажды шла мимо особняка Синицыной, расположенного в центре города, и увидела невообразимую картину: хозяйка

собственноручно красила со стороны улицы тёмный декоративный бетонный забор.

120

Удивлению коллеги не было предела: все знали – Мальвина Сергеевна даже варенье на

зиму поручала варить соседке, а тут взяла в руки малярную кисть!

Подойдя ближе, женщине удалось разглядеть, что телеведущая экстренно

ликвидирует знаки народного признания – надпись «Су́ка!», нанесённую чьей-то

вероломной рукой огромными белыми буквами. Остановившись, работница студии

поздоровалась и для приличия повозмущалась распоясовшимися молодыми недоумками, не щадящими чужие седины. «Лицо компании», погружённое в явно не доставляющий

удовольствие процесс (чай, не Том Сойер!), в ответ раздражённо кивнуло, но вступать в

разговор не стало.

В это время к ним присоединилась ещё одна сочинка, по-видимому, живущая

неподалёку. И через пять минут за покраской наблюдало уже несколько случайных

прохожих, принявшихся бойко обсуждать падение нравов в обществе. Мальвина

Сергеевна заметно нервничала, но не могла поспешно ретироваться, не доведя начатое до

конца. На кону – реноме, и пусть уличные болтологи со своими теориями горят синим

пламенем.

– Знаете, – вдруг вспомнила кроткая старушка в бело-голубом клетчатом платье и в

синем чепце, – неделю назад на этом самом месте было написано масляной краской:

«Блядь». А до этого – «Тварь»…

– Что напишут завтра? – усмехнулась про себя знакомая «звезды пленительного

счастья», имея в виду тянущийся за той шлейф преданий о танцах на банкетных столах и

финтифлюшничанье с зарубежными гостями.

При этом вслух ироничная современница легенды местного телевидения

вполголоса уточнила:

– Эхо чечётки на кухонной мебели?

Тут бы отреагировать в ключе афоризмов не страдавшей ханжеством и лицемерием

Раневской: « Танцевала на столе? Я? В трусах? Да вы рано ушли! » Дескать, зависть –

не жалость, её завоёвывают. Увы, с годами Мальвина Сергеевна всё реже могла

рассчитывать на сиюминутные озарения остроумия – стала крепка задним умом. И

обмениваясь новостями «по секрету всему свету», заправляла всякую быль-небыль

продуманными, но совсем уж невероятными, нарочито высосанными из пальца деталями, что, кстати, придавало бóльшую достоверность, вызывая у слушателей непроизвольное

желание пересказать неординарный случай в тех же ярких красках и незабываемых

подробностях: « Верую, ибо абсурдно! »

Многократно отрепетированные пикантно-жантильные сюжетные виражи

наверняка превращали любое «апчхи» угодившего на язычок дикторши в оглушительную

канонаду со слюнным эффектом девятого вала. Причём «очевидица» не брала в расчёт, что, стóя в непосредственной близости от «чихнувшего», «оплёвана» в первую очередь

была сама. Повествовательная логика неумолима.

– И хорошо ещё, что обличители упражняются на заборе, – немного подумав

пришла к заключению коллега Синицыной, – общественный приговор на пьедестале

памятника менее эстетичен.

Глава двенадцатая

МОРЕ ЛЮБВИ

121

ОДНА из коронных баек обширного репертуара прославленной сочинской

чаровницы, с удовольствием информировавшей, кому из сильных мира сего озарила

земной путь, касалась прославленного советского поэта-песенника, чьё имя традиционно

и кокетливо опускалось: «Пока художник жив, его личная жизнь не является народным

достоянием». И неважно, что упоминаемая персона бренный мир давно покинула –

нужное впечатление на собеседников произвести удавалось.

Так вот, столичный любимец муз в дни отдыха на курорте посвятил черноморской

вдохновительнице весьма игривое стихотворение:

Синеокую Мальву, золотой завиток,

Как русалку, волною швырнуло в песок.

Я хочу, чтобы Мальва подползала ко мне,

Чтоб в объятиях жарких мы слились в тишине,

Чтоб альковы гостиниц открылись для нас,

Скрыв услады иные от докучливых глаз.

Чтобы ложем любовным стали люстра и стол,

Чтоб гудели суставы и вибрировал пол,

Чтоб уста беспрестанно шептали: «Бог мой!»

Ничего не случится. Я уехал домой.

С именными виршами отечественного классика Синицына посетила федеральное

телевизионное ток-шоу о курорных романах. Там эпиграфом взяли цитату из пьесы

лауреата Ленинской премии и двух Сталинских Николая Погодина «Мой друг», где один

из героев говорит другому: « Не болей… Пустим завод до срока, поедем с тобой на

курорты… Ух! Пройдём по парку – и все женщины, как жито, полягут перед нами! »

В стране победившего социализма – после упразднения церковного брака и в

контрасте с серыми советскими буднями – для работяг обоих полов субтропический рай у

Чёрного моря, с цветущими магнолиями и поощряющими половую раскрепощённость

всевозможными искушениями, становился едва ли не единственной отдушиной.

Семейный отдых в СССР не был предусмотрен: супруги редко работали на одном

предприятии, нечасто получали отпуска одновременно, а путёвки – в один санаторий.

Вдали от дома соблазн пуститься во все тяжкие подогревался соображением, что

новых знакомых больше никогда не встретишь – супружеской изменой курортный роман

как бы не считался (в конце концов, «один раз живём!»). А для незамужних-неженатых

это реальный шанс обзавестись семьёй – на фоне демографической проблемы после