Багровое откровение. Исповедь алого генерала

– Исполняю приказ рейхсфюрера.

– Приказ? Разве мы это не обсуждали? Я не нуждаюсь в защите.

– Это не вам решать, – он выпрямился, кожаный ремень заскрипел под натяжением. – У меня…

– Вас жизнь ничему не научила? – голос прозвучал резко, как щелчок затвора. Вальтер вздрогнул – не от слов, а от скрытой угрозы, спрятанной за холодной вежливостью. – Хотите повторения вчерашнего?!

Гнев пульсировал в висках. Если он снова хочет диктовать условия – ссадинами не отделается.

– Послушайте, – тень Вальтера легла на карту, закрывая Польшу. Он подошёл к столу. – В одиночку вам будет трудно раскрыть это дело, – голос звучал ровно, но левая рука сжалась в кулак – словно пытаясь удержать нарастающее напряжение. – Поверьте. Я смогу помочь. Вот увидите!

Опять та же пластинка: опыт работы в полиции, запутанные дела, специальный отдел. Его аргументы звучали отточено – словно речь на казни. А улыбка – слишком гладкая, отполированная годами тренировок перед зеркалом – ни одного лишнего движения.

Но за этим спектаклем скрывалась гарь сожжённых досье, железный привкус страха, крики, которые так и не дошли до суда. Почти за каждым его «товарищем» закрепилась слава безжалостного палача. У них не было совести и сострадания – все были глухи к чужой боли. Его досье не отличалось от других – те же методы, те же исчезнувшие свидетели.

– Красиво говорите, – я медленно обвела взглядом безупречно застёгнутый мундир. – Но где уверенность, что рейхсфюрер не отдал вам… дополнительные распоряжения?

– Я не стал бы вас обманывать! – тень скользнула по скулам, но исчезла так же быстро, как и появилась. – Прошу, поверьте! Я искренне хочу наказать виновных!

Тишина. Я сузила глаза, взвешивая риски. Порученное дело было сложным, а времени всё меньше. Не справлюсь – буду отвечать головой. Приму помощь эсэсовца – не оберусь слухов. Пойду против самого Гиммлера…

– Хорошо. Я дам вам шанс показать, на что вы способны. Но. Всего. Один.

Его глаза расширились, зрачки на миг превратились в чёрные дыры. Брови взлетели вверх, но почти сразу опустились – он поймал себя.

– Я не подведу вас!

– Не радуйтесь, – голос прозвучал низко, угрожающе. – Если ложь вскроется – подвалы директората покажутся вам настоящим раем по сравнению с тем, что вас ждёт, – губы дрогнули в усмешке, похожей на оскал. – Это… понятно?

Вальтер отвёл взгляд, молча кивнул. Плечи напряглись, рука невольно сжалась у рёбер – словно старые раны снова напомнили о себе. Он понимал: я не шучу. Хрупкое подозрение – и он будет мечтать о виселице.

✼✼✼

Национальная государственная больница Фридрихсхайне когда-то блистала как хирургический скальпель под операционными лампами. Сюда съезжались лучшие умы Европы, а студенты-медики толпились в аудиториях, ловя каждое слово светил науки.

Но от былого величия не осталось следа. Война методично высасывала жизнь из этих стен: просторные палаты заполнены пациентами. Воздух пропитался густой смесью хлорки, пота и чего-то сладковато-гнилого. Запах не выветривался даже сквозь распахнутые окна.

Коридоры, некогда заполненные белыми халатами и оживлёнными спорами, зияли пустотой. Тишину нарушали редкие шаги санитаров – их силуэты скользили, как призраки, слишком уставшие даже для разговоров.

Мы шли молча, пока не наткнулись на операционную. Белые двери распахнулись с глухим стуком, пропуская тележку. Тело под простыней обрисовало слишком знакомые контуры. По хрупким очертаниям ключиц и узким плечам – не старше двенадцати.

Следом вышел хирург. Его халат был в алых брызгах, подтёках, отпечатках ладоней – будто он вслепую пытался заштопать рвущуюся плоть. Перчатки, снятые с хрустом засохшей крови, шлёпнулись на пол. Маска последовала за ними – словно знак капитуляции перед безжалостной реальностью.

Но самое страшное – глаза. В них горел огонь, который я знала слишком хорошо: смесь злости, отчаяния и ярости на мир, позволяющий детям умирать.

Этот взгляд я видела в зеркале слишком часто – после операций, где спасение превращалось в поражение. Годы, проведённые в военных госпиталях на огненной черте, оставили неизгладимый шрам в душе. Ты входишь в операционную с верой, что твои руки – щит между жизнью и смертью. Каждый раз надеешься увидеть в глазах пациента проблеск благодарности, услышать его слабый, но живой вздох. А когда этого не случается – внутри разрывается что-то важное, что уже не вернуть.

– «Ты сделал всё возможное» – звучит как насмешка по замкнутому кругу. – «Но мог сделать больше».

– Здесь, – голос Вальтера вытянул из бездны воспоминаний.

Он остановился в конце коридора. Пальцы сжали холодную ручку серой двери – словно боясь, что она растворится в воздухе.

В нос ударил резкий запах формалина, смешанный с едва уловимым металлическим привкусом крови. Вдоль белых стен, словно безмолвные стражи, выстроились шкафы с инструментами. Они лежали с неестественной аккуратностью – блестящие, холодные, безупречно разложенные. Покорно ждали своей очереди вскрывать, разбирать, препарировать правду.

На столе в центре – белая простыня. Под ней – очертания. Девушка. Её кожа была фарфорово-бледной, лицо – восковая маска, которую намеренно изуродовали резкими ссадинами. Губы – синие, а на шее, словно приговор палача – длинный багровый шлейф, обнажающий истерзанные мышцы.

Патологоанатом склонился над телом, скальпель в руке блеснул под холодным светом, но наше появление сменило планы.

– Здравствуйте, – голос Вальтера прозвучал тихо, словно он боялся разбудить тех, кто спал вечным сном. – Нам нужен доктор Август Гайслер. Не подскажете, где он?

Мужчина медленно поднял голову. Его глаза за тонкой оправой очков казались пустыми – словно потускнели от бесконечного созерцания смерти. На халате – старая нашивка полевого госпиталя. Возможно, он тоже прошёл войну.

– Это я, – он отложил скальпель, снял маску. Голос прозвучал сухо, в уголках губ дрожала тень усталости. – Чем могу помочь?

– Я капитан СС Вальтер Шульц, – он кивнул в мою сторону. – Рядом – генерал-инспектор Ерсель Розенкрофт. Мы расследуем инцидент на польской границе. Нас интересуют в первую очередь тела офицеров.

Август замер. Его взгляд скользнул по нашим мундирам, задерживаясь на каждой мелочи – словно пытаясь прочесть между строк то, что Вальтер не сказал вслух.

– Я так понимаю… – он тяжело вздохнул, и этот звук раздался в тишине морга, как упавшая гильза. – Вы по поводу генералов?

– Да, – я кивнула. – Вы провели вскрытие?

– Да, – он повернулся к нам спиной. Его тень вытянулась под резким светом ламп, сливаясь с очертаниями шкафов. – Пойдёмте.

✼✼✼

Юрген Штеффан Энгельс когда-то был человеком, чьё присутствие заполняло комнату – не громкостью, а тихим авторитетом. Средних лет, с приятной внешностью и светло-карими глазами, которые, как говорили, видели насквозь.

Он прослужил генералом вдвое дольше, чем я, и за все эти годы – ни единого пятна на безукоризненном мундире. Не любимчик, но и не мишень. Подчинённые говорили о нём сдержанно, уважительно: «Требовательный, но справедливый».

Но то, что лежало перед нами, не имело ничего общего даже с человеческим телом. Это была изувеченная кукла из плоти – слепленная руками мясника.

От трупа исходил сладковатый запах гнили, перебиваемый формалином. Лицо… Точнее то, что от него осталось, застыло в немой агонии. Багровые прожилки, вздувшиеся гематомы, губы, разорванные в оскале, обнажающие осколки зубов. Тело – фиолетово-чёрное полотно из кровоподтёков, рваных ран, сквозь которые белели обломки костей и краснели перерезанные мышцы.

Вальтер отвёл взгляд, стараясь скрыть отвращение, но в груди закипала ярость – становилась всё невыносимее. Горло сжалось болезненным спазмом, глаза расширились от ошеломления, пальцы задрожали от бессильной злости. Но он быстро взял себя в руки. Я же разглядывала раны, как карту боевых действий – без дрожи, но с ледяным интересом.

– Вы не особо впечатлены, – заметил Август. Взгляд скользнул по мне, как скальпель по коже.

– Работая в военном госпитале, и не такое увидишь, – мой ответ прозвучал как заученные строки из доклада. – Вам удалось что-то узнать?

– Генерал-майор Юрген Штеффан Энгельс. 52 года, – он коснулся горла трупа. Разрез от края до края, чистый, почти хирургический. – Эта рана нанесена последней. Основная причина смерти.

– Вы… уверены? – я ткнула пальцем в другие раны – глубокие, рваные и жуткие.

– Незадолго до смерти его пытали, – в голосе Августа проскользнуло что-то похожее на жалость, если бы не годы, проведённые среди мертвецов. – Он был в сознании почти до самого конца. Два часа пыток, каждое мгновение которых оставляло на теле новые ужасы.

– Жестоко… А что с другим генералом? – я постаралась скрыть дрожь в голосе за маской холодного профессионализма.

– Характер увечий одинаков, – он накрыл тело простынёй. Ткань легла на изуродованное лицо как саван. – Разница только во времени смерти и расположении ран.

– Есть что-то, что укажет на убийцу?

Август медленно покачал головой.

– Нет, – провёл рукой по лицу, оставляя на коже бледные полосы усталости. – Кроме одной… – повисла гнетущая пауза, – странности.

– Какой?

– Отравление гемолитическим ядом.

– Что? – Вальтер растерянно моргнул. Брови сдвинулись в глубокую складку – ясное свидетельство: медицинские термины для него тёмный лес. – Объясните понятнее.

– Кто-то ввёл им редкий препарат, чтобы… – голос дрогнул на мгновение, – спровоцировать разрушение эритроцитов.

– Да, – Август кивнул. – Это весьма… нестандартный метод. Убийца хотел, чтобы жертвы мучились перед смертью. Превратил их собственную кровь в яд, разъедающий изнутри.

– Но… – Вальтер сжал кулаки, стараясь сдержать злость. – Зачем так жестоко поступать?

Август пожал плечами – жест был напряжённым и неестественным.

– Чтобы послать сообщение.

Я посмотрела на простыню, под которой исчезло лицо генерала. Сообщение было ясным. Кто-то здесь играет не по правилам. И игра только началась.

✼✼✼

Имперский Криминальный Директорат дышал холодом казённых коридоров – впитывал в стены крики так жадно, как бумага чернила. Настоящий архив ужасов, где за каждым делом скрывалась не просто тайна, а чья-то сломанная жизнь.

Следователи здесь были не людьми, а машинами – отполированными до блеска, холодными и безжалостными. Совесть? Выброшена в мусорный ящик вместе с вырванными ногтями. Сострадание? Перемолото в пыль под каблуками сапог.

Они наслаждались криками, отчаянием. Настоящие монстры в человеческом обличье.

В холле ожидали четыре огромных охранника. Их пальцы медленно перебирали документы – словно пытаясь вычитать страх, запечатлённый в каждой строчке. Лифт, скрипя и дрожа, медленно опускался вниз. Открывал двери в самую глубь ада.

Воздух пропитался густым запахом крови, страха и безумия. Где-то вдали звенел капающий кран, за стеной – приглушённые стоны.

В дальней допросной, за зеркалом Гезелла,4 сидел мужчина с лицом, волосами и ресницами белого цвета – словно фарфоровая кукла из ночных кошмаров. Вдоль левого глаза тянулся шрам – длинный, вертикальный, как трещина на маске. Китель небрежно расстёгнут, бесформенный, без знаков. Напоминал финский, но сшитый наспех – словно маскировка.

– Как он здесь оказался? – спросила я.

Надзиратель ответил не сразу. Сначала хриплый смешок, потом ленивое движение плечом – будто автомат на ремне давил на него тяжелее, чем груз совести.

– Поймали на польской границе, – пальцы потянулись к пачке сигарет в нагрудном кармане, но остановились в воздухе. – Выдавал себя за офицера. Якобы возвращался из отпуска.

– И?

– Слишком подозрительно себя вёл. Решили проверить, – он смахнул с кителя невидимую пылинку. – Нашли кое-что интересное.

«Интересным» оказались три поддельных паспорта на разные имена и папка с секретными документами. Она и позволила получить ему «VIP-пропуск» в самые глубины ада. На ней была кровь генерала Энгельса – чьё изуродованное тело гнило в городском морге.

В комнате напротив альбиноса сидел Йоханнес Август Цорн – бывший заместитель Хайнце, ныне старший следователь. Его имя шептали в коридорах с презрением и ненавистью. Увидев его лицо – словно раскалённый металл, готовый треснуть под давлением – я мгновенно поняла: допрос закончится печально.

Цорн верил только в боль. Единственной правдой были хруст сломанных костей и истошные крики отчаяния. Но даже после признания он не отпускал жертв – продолжал мучить, оставляя на грани смерти.

– Я в последний раз спрашиваю! – скрипнул зубами. Ярость росла с каждым стуком пальцев по локтю. Голос ударил по стенам, как раскаты грома, заставив вздрогнуть даже надзирателя. – Как у вас оказалась папка с секретными документами? – кулак обрушился на стол. Стакан подпрыгнул, вода растеклась по дереву, как маленькое наводнение. – Отвечайте!

Альбинос не моргнул. Сидел, откинувшись на спинку стула, руки скрещены на груди. Бледные пальцы медленно постукивали по собственному локтю – словно отсчитывая секунды до взрыва. А глаза… В них не было ни страха, ни вызова. Только пустота – словно давно умер внутри, и никакие угрозы не могли потревожить это ледяное безразличие.

Цорн лишь усмехнулся. Злобно. Высокомерно. Упиваясь мнимой властью, был уверен – всё дозволено. Медленно, почти театрально, снял перчатки, привстал. Стул отъехал назад – звук начала кровавого представления. Шаг. Ещё один. Пальцы вцепились в ворот кителя, рывком повалил альбиноса на пол. Металлический лязг вынимаемого из кобуры пистолета прозвучал как приговор.

– Ты у меня заговоришь, – процедил сквозь зубы. Ствол упёрся в плечо альбиноса.

Казалось, всё закончится, как обычно – крики, избиения, кровь. Но «безупречный» план дал осечку. Ранее безразличный и холодный, взгляд альбиноса наполнился яростью. Он пристально посмотрел на Цорна – и тут начались первые странности.

Секунда. Две. Йоханнес замер – словно попал под чужой контроль. Выпрямился. Два шага назад. Пальцы дрожали, сухожилия напряглись до предела. Рука с пистолетом медленно поднялась к собственному виску. Глаза расширились от ужаса.

Ещё мгновение – и трагедия была бы неизбежна, но враг просчитался. Дверь распахнулась – я ворвалась в комнату. Стремительный шаг. Захват. Выстрел прозвучал, как раскат грома – пуля рикошетом отлетела в стену, оставив на полу пыль от штукатурки.

Резкий звук и боль в запястье заставили Цорна прийти в себя. Он пошатнулся. Сердце бешено колотилось, тело дрожало, ладони вспотели. Я отпустила его руку – пистолет резко выскользнул, словно рукоять обожгла кожу. Металл звякнул о бетон.

– Ч-что это было? – лихорадочно попятился. Тяжёлое дыхание прерывалось. Глаза бегали по комнате, не находя точки опоры. – Я…

– А ты счастливчик, Йоханнес, – я пристально посмотрела на альбиноса. В его глазах – ни страха, ни торжества. Холодное любопытство. – Не каждому выпадает шанс совершить самоубийство на глазах у всей тайной полиции.

– Розенкрофт? – его голос прозвучал хрипло, словно доносился из-под земли. – Какого чёрта ты здесь делаешь?!

– Следи за языком, – сказала я тихо, но с ледяным холодом в голосе. Он на мгновение замер, почувствовав, как слова режут глубже ножа. Гневный взгляд приковал его к месту, как послушного пса. – Для тебя – генерал-инспектор Розенкрофт.

Наши истории переплелись давно – как корни ядовитого плюща. Йоханнес – золотой мальчик полиции. Его острый ум и безжалостность открывали любые двери. Он взлетел по карьерной лестнице, оставляя шлейф зависти и страха.

Гиммлер лично называл его «нашим будущим». Коллеги шептались, что именно он заменит Хайнце. Но жажда власти – змея, которая кусает того, кто её кормит.

Получив должность правой руки в новом на тот момент Имперском Криминальном Директорате, он вообразил себя «неуязвимым». Фальсификации. Взятки. Запугивания. Он плёл паутину, не понимая, что сам становится её пленником.

Так же пытался «подружиться» и со мной. Но как следователю антикоррупционного отдела мне лучше других было известно – чем слаще улыбка, тем гнилее зубы за ней.

Когда преступная деятельность вышла на свет, улик хватало на три пожизненных срока и вечность позора. Но Генрих Мюллер, этот старый паук в шефском кресле директората, увидел в Цорне родственную душу. Скрепя сердцем, суд вынес «оправдательный приговор» – если лишение всех наград и понижение до рядового можно назвать оправданием. Хотя формально Цорн был наказан, его тень всё ещё висела над отделом. Старые связи и страх перед его безжалостностью не позволяли забыть о нём.

Мой генеральский мундир явно жёг ему глаза. Скулы двигались, будто мысленно перемалывали мои кости. Пальцы сжимались в кулаки, оставляя на коже ладоней следы от ногтей. Кадык дёргался в горле, сдерживая поток злобы, готовый вырваться наружу. Он ненавидел меня. Но прекрасно помнил, чем закончилась наша «дружба».

– Прошу меня простить… генерал-инспектор, – каждое слово давило на грудную клетку, как гиря. Лёгкие работали вхолостую, выдыхая больше злобы, чем воздуха. – Зачем вы здесь?

– Так-то лучше, – уголки моих губ дернулись в ехидной усмешке. – С этого момента дело, в котором замешан этот человек, – указала на альбиноса, – под юрисдикцией Департамента Имперского Порядка. Я сама займусь его допросом. Вы свободны.

Его лицо перекосила нервная судорога. Кровь яростно застучала в висках. На шее набухли вены, пульсирующие в такт бешеному сердцебиению. Багровые пятна на щеках выглядели словно клеймо, выжженное собственным унижением.

– Да будь ты… – голос сорвался на полуслове, словно невидимая удавка сжала горло. Рука дёрнулась резким, рубящим жестом – отсекая невысказанную угрозу. Он развернулся, полы плаща хлопнули по сапогам, бросился к выходу. Дверь захлопнулась с грохотом.

Этот детский спектакль не вызвал во мне ничего, кроме холодного презрения. Цорн – очередной клоун, выскочка. В отличие от Вальтера. Обычно хладнокровный, он сейчас напоминал разъярённого быка: дыхание частое, прерывистое, глаза метали молнии. Альбинос хозяйничал в его отделе, как у себя дома. Без страха. С презрением. Насмешкой. Его уже допрашивали утром – и он вёл себя так, будто издевается.

Вальтер не собирался прощать эту наглость. Пока я отвлеклась на выходку Йоханнеса, он рванул вперёд с яростью цепного пса.

– Ах, ты… – руки впились в воротник альбиноса. Рывок. Потащил к стене. – Да я тебя…

– Отставить, Вальтер! Немедленно отпусти его!

Мой приказ показался ему неуместным. Он повернул голову и со злостью воскликнул: «Я не позволю этому ничтожеству позорить директорат!».

– Я не буду повторять, – губы едва дрогнули, но в глазах вспыхнуло предупреждение – как лезвие у горла. Рука легла на кобуру. – Отойди!

Сотрудники имперского директората – профессионалы. Безусловно. Их досье ломились от раскрытых дел, а методы преподавали в академиях как эталон следственной работы.

Но отсутствие контроля перечёркивало всё. Это были проблемные, неуправляемые сорвиголовы: нарушали субординацию, перечили старшим по званию, словно те уборщики в сортирах. А их своенравность заслуживала отдельной пули.

Вальтер не сразу подчинился. Эмоции захлёстывали, в висках стучала ярость. Но слишком хорошо знал: я не стану церемониться. Секунда. Две. Три. Мускулы на лице дёргались, руки напряглись, но затем разжались – отпуская альбиноса. Шаг назад. Глубокий вдох. Выдох. Ещё раз.

– Тебе повезло, – процедил сквозь зубы. Голос сорвался на тихое рычание, намекая: «Это не конец».

Он повернулся, подошёл и встал за моей спиной. Годы службы научили его дисциплине, но я чувствовала – эта буря ещё не утихла. Она лишь затаилась, ожидая своего часа.

Альбинос, тем временем, с невозмутимостью статуи поправил помятый воротник. Шаг. Ещё один. Поставил стул на законное место.

– Вашим людям, – уселся, будто в королевском троне. Недовольный взгляд скользнул по мне, как раскалённый хлыст. – стоит вести себя… вежливее.

Я села напротив, закинула ногу на ногу, давая понять, кто здесь хозяин.

– Вы не в том положении, чтобы диктовать условия, – голос звучал как осколок стекла. – Ещё одна выходка – и будете разыгрывать жалкий спектакль перед расстрельной командой.

– Это мы ещё посмотрим… – губы дрогнули в усмешке.

Я проигнорировала выпад, словно угроза исходила от умственно отсталого ребёнка.

– Генерал-инспектор Имперского Департамента Порядка, Ерсель Розенкрофт, – представилась. – Позади, – указала на Вальтера, – следователь шестого специального отдела Криппо,5 капитан СС Вальтер Шульц, – сделала паузу. – А вы?

– Карл Кравец, – холодно бросил он.

– Прекрасно, герр Кравец, – я наклонилась вперёд. Тень от лампы легла на его лицо зловещими полосами. – Объясните, что привело вас в эти… гостеприимные объятия?

– Понятия не имею, – он развёл руками в фальшиво-невинном жесте. – Спросите, – бросил театральный взгляд на Вальтера, – у ваших подчинённых. Уверен: они подготовили занимательную историю.

– Вот как? – я указала на коричневую папку, лежавшую в раскрытом виде на столе. – Может, расскажете, откуда у вас эти документы?

На первый взгляд – обычная папка. Они валялись в любом кабинете, отделе. В них хранили официальные бумаги, скучные отчёты, пустые письма, бесполезные доклады. Но стоило заглянуть внутрь – разум с новой силой охватило беспокойство.

✼✼✼

Аненербе… слово звучало как глухой похоронный звон. Прошли десятилетия после Великой войны – но тень этой организации всё ещё скользит по коридорам власти. Призрак, отказывающийся раствориться в забвении.

Официально – научно-исследовательский институт. Неофициально – лаборатория безумцев, одержимых поисками «наследия предков». Правящая верхушка верила – в древних рукописях и артефактах скрыт ключ к абсолютной власти. Но история – не единственное, что заботило их умы.

Главным «полигоном» стали концентрационные лагеря. Там, за колючей проволокой, ставились эксперименты, от которых кровь стыла в жилах. Людей заражали чумой, оставляли на часы в ледяной воде, испытывали новые яды – всё ради того, чтобы найти предел человеческой выносливости.

Но самое чудовищное – детские лагеря. Там дети становились донорами. Кровь выкачивали до последней капли, пока тела не превращались в хрупкие восковые куклы.

Те, кто предпочитал не знать об этих ужасах, отворачивались, пряча глаза за усталыми улыбками. Губы шевелились, произнося что-то о «пустой трате бюджета», но слова рассыпались, не долетая до слушателей.

Редкие «герои» называли институт пристанищем зла, требовали закрыть эту лабораторию смерти. Но уже на следующий день их имена подозрительно исчезали из всех отчётов и бумаг – словно кто-то провёл ластиком по карандашному наброску.

Фанатики же шагали вперёд, не глядя под ноги. Их пальцы, обожжённые ядом экспериментов, сжимали пробирки с непреклонностью. С той же, с какой могильщик вбивает крест в промёрзшую землю.

Папка с чёрным грифом института, обнаруженная при обыске у Карла и лежащая теперь передо мной на столе, хранила сведения о проекте «Возмездие». Буквы на обложке были вырезаны с хирургической точностью, но внутри – запутанный лабиринт шифров. Каждая запятая казалась бессмысленными и зловещими каракулями.

– Я повторяю вопрос, – мой голос звучал тише, но от этого только опаснее. – Откуда у вас эти документы?

– Это неважно. Вы всё равно не…

– Здесь я решаю, что важно! – голос сорвался на высокой ноте, заставив вздрогнуть даже Вальтера. – На ней кровь убитых вами генералов. В ваших интересах сказать правду!

– Я не причастен к их смерти! – Карл заметно изменился в лице. Впервые за весь допрос маска хладнокровия треснула. – Я пытался их предупредить! Но они отказались меня слушать… Сочли сумасшедшим.

– Вот как? – я вскинула бровь, но в глазах – ни намёка на удивление. – Предупредить о чём?

Повисла раздражающая тишина. Его губы сжались в тонкую белую нить. В глазах – холодное упрямство человека, уверенного в своей неприкосновенности.

– Значит… – выдох сорвался, разрушив последние остатки самоконтроля, – не хотите по-хорошему…

Я медленно поднялась из-за стола, сняла перчатки – знак, что игра становится жестокой. Шагнула вперёд, пальцы впились в ворот кителя. Резкий бросок – и спина Карла с глухим ударом встретилась со стеной.

Его тихие стоны смешались с отчаянным сердцебиением. Удар сапога в рёбра заставил его согнуться. Он выставил вперёд руки. Пронзительный взгляд скользнул по моему лицу в надежде провернуть «мистический трюк», который подчинил Цорна. Но фокус не сработал.

Карл верил, что молчание – его броня. Глупая ошибка. Броня треснула, как тонкий лёд под сапогом. Его крики разрывали душный воздух допросной – визгливые, звериные, переходящие в хриплый вой. Словно из рук вырывался не человек, а раненый зверь, пойманный в капкан. Хруст костей под ударами отдался эхом – будто кто-то ломился изнутри его грудной клетки.