Особняком

Девушка действительно почувствовала, что при вывороте ног плечи опускаются чуть вниз и расправляются, а шея словно вытягивается вверх, становясь длиннее на пару сантиметров. В целом – приятное ощущение. Быть балериной Нельке нравилось куда больше, чем поедать бутерброды с маслом и сыром.

– Сегодня вы просто умница, большая молодец, – подбадривала Эмма Львовна девушку. – Спину держите ровнее, вот так… Видите, какая королевская осанка появилась ровным счётом из ничего. «Выпрямляешь спину – расправляешь душу», потому-то балет и облагораживает облик. Слова мудрых людей – почти аксиома, запомните это. А сейчас подкачаем пресс – и домой, пить смородиновый чай.

Нелька впервые ощутила восторг не от еды, а от движения, от спорта. На пятый этаж она взлетела, словно на крыльях, сжигая калории с каждой ступенькой. «Если сегодня вечером не поем, завтра будет минус килограмм, а то и полтора. Правда, только первые килограммы тают быстро, а потом вес замирает, словно заколдованный, ни на грамм не снижаясь. Ничего-ничего, потом и будем об этом думать», – размышляла Нелька, уже не раз садившаяся на диету.

Эмма Львовна неспешно поднялась по лестнице на пятый этаж.

– Удивительно, как быстро в вас проснулся интерес к балету, да и к спорту вообще. Поразительно.

– Просто страсть, заглушенная в детстве, вырвалась на свободу, – смеясь, ответила Нелька, переминаясь с ноги на ногу у двери.

– Отличное начало. С такими темпами, Нелли, вы быстро наберёте нужную форму, освоите прыжки, а возможно, и фуэте – виртуозное вращение на носке одной ноги.

Нелька, веря каждому слову педагога, улыбалась, представляя себя «балериной на корабле».

Заварив смородиновый чай, они устроились за большим круглым столом и погрузились в старый альбом. На пожелтевших фотографиях юная Эмма Львовна представала в калейдоскопе сценических образов. Случайный кадр ловил то аристократически-одухотворённое лицо, то сильное, гибкое тело, рассказывающее языком танца удивительные, полные страстей истории. Нельку завораживала эта гармония грации и красоты человеческого тела.

– Нелли, а вы знаете, балет заменил мне всё в жизни. Ни детей, ни мужа Бог не дал. Влюблённости были, не скрою, и не одна в юности. Случились даже несколько романов, но чтобы до такой степени, что дышать невозможно, – такого не довелось. Зато у меня был Петя, но с ним мы встретились гораздо позже, после завершения карьеры. Мне тогда было пятьдесят три, ему – почти шестьдесят, до пенсии два года. Он работал водителем автобуса. Жена ушла к другому, забрала сына. Петя съехал из квартиры в общежитие за город. Я в то время преподавала балет малышам, всего-то по два часа в день. Балерины рано уходят на пенсию, но я нашла работу и держалась за неё. Каждый день я садилась в его автобус. Просто здоровалась, как с обычным водителем, проходила в салон и занимала место. А однажды он специально сел в свой автобус, и на следующий день тоже. Стало ясно: мужчина катается по маршруту ради меня. Я первая заговорила, а через неделю Петя переехал ко мне со своими скромными пожитками. Так у меня появился Петя – спокойный, уравновешенный, немного замкнутый водитель автобуса, а у него – я, эмоциональная, взбалмошная, несколько своенравная балерина. В пятьдесят с хвостиком любовь совсем другая, ищешь не столько привлекательного и говорливого, сколько надёжного и спокойного, потому что сама уже не так привлекательна и порядком устала от разговоров. Петя был именно таким. Нам было хорошо вместе. Я говорила – он слушал, я блистала, насколько это было возможно в мои годы, а он наслаждался моим блеском, – Эмма Львовна замолчала, погрузившись в прошлое, вздохнула и продолжила: – Петя меня очень любил. Никто так обо мне не заботился, как он. И я любила его, как умела, но балет любила больше всего. Больше жизни. Петя никогда не соперничал с моей страстью. Потом он вышел на пенсию, стал больше бывать дома. Я тоже начала давать уроки на дому. Нам хватало на безбедную жизнь. Но тут в нашу спокойную и размеренную жизнь ворвался сын Пети, Валера, сорокалетний мужик, вместе со своим шестнадцатилетним сыном Костиком, внуком Петра.

После развода всё семейство прекратило общение с «мучителем семьи» – так называла его бывшая жена: «Угробил мои лучшие годы»… ну и всё остальное… как полагается. Хотя Петя и мухи в жизни не обидел. Так вот: на сына вдруг напала неудержимая ностальгия по общению с отцом, начались звонки, приезды, поздравления. Казалось, тут бы радоваться, а мне не по себе. Что сын, что внук – один другого истеричнее, переняли манеру общения матери и бабушки, да простит меня Господь за это. Она – женщина своеобразная. Мы с Петей как съехались, сразу расписались, прямых родственников у меня не было, а с дальними я не общалась. Вот они, почуяв запах наследства, и появились на горизонте, признав своего «непутёвого» отца. Теперь ждут, когда я тихо и мирно отправлюсь на небеса. Я не страдаю «синдромом Плюшкина», с собой ничего не заберу, но мебель жалко. Она досталась мне от отца, а он любил старинные вещи. «В них живёт душа мастера», – говорил он. А мои новые родственники, думаю, сразу продадут это старьё, а может, и вовсе выбросят.

– Если будут продавать, я постараюсь выкупить, – обронила Нелька, сама не зная зачем.

Эмма Львовна одарила её теплой улыбкой.

– У вас другая энергетика, Нелли. Вам нужно создавать свой собственный мирок, а не примерять чужой. Хотя выбирайте, если что приглянется – перед уходом в мир иной с радостью подарю. Будет приятно знать, что у вас останется небольшая частичка меня.

Чтобы пресечь зарождающиеся возражения, женщина перелистнула страницу альбома.

– А вот моя первая наставница, Ольга Николаевна Пушкарчикова, – старушка коснулась тонким, почти прозрачным пальцем старой чёрно-белой фотографии. На снимке запечатлена девочка, стоящая рядом с женщиной, прямой и строгой, словно натянутая струна.

– Я тогда была совсем крохой. Посмотри, как стою, вывернув носочки в разные стороны, – рассмеялась Эмма Львовна. – А глаза-то как выпучила! И осанка… маленький стальной гвоздик. А отец мой, представьте, не хотел, чтобы я балериной стала. Всё грезил, чтобы пошла по их стопам, в науку. Родители мои – профессора. Искусство они, конечно, ценили, отцу даже балет нравился, но он не оставлял надежды, что я одумаюсь и поступлю в университет. Уговаривал сначала мягко, потом стал запрещать. В конце концов махнул рукой, не желая тратить своё бесценное время на пустые разговоры. Смирился с тем, что дочь его не тянет к ученым степеням. Вот тогда-то и началась моя балетная жизнь, полная, как бы банально это ни звучало, взлётов и падений.

Нелька слушала, затаив дыхание, боясь случайным движением перевернуть страницу и прервать нахлынувшие воспоминания. Эмма Львовна всё ещё смотрела на фотографию своей первой учительницы.

– Интересная у неё была жизнь, только балета в ней было немного, такого, чтобы всю жизнь – полный зрительный зал. Хотя душа балерины всегда парит в прыжке, даже если она и не на сцене. Я вам потом как-нибудь расскажу о ней. Сейчас уже поздно, пора домой. А завтра вечером снова жду к семи. Пробежимся по стадиону и, если сегодня каким-то чудом вам удастся удержаться от кулинарных соблазнов, то завтрашний бег не будет таким утомительным.

– Трудно менять привычки, наработанные годами, – промолвила Неля.

– Трудно, но интересно! Своеобразная проверка, сможешь или нет, сильнее ты своих слабостей или они одержат верх – это каждый решает сам.

Нельке хотелось выпалить, что она, конечно, сильнее своей пищевой зависимости, но в памяти всплыли многочисленные сорванные диеты и ночные бутерброды с колбасой. Замявшись, она произнесла:

– Хорошо, я постараюсь не есть. А если совсем прижмет, повторю несколько заученных балетных па.

– Умница, горжусь вами, девочка. Бороться с голодом – не самое страшное в жизни, если, конечно, он не смертельный.

Нелька закрыла альбом, поднялась со стула и взяла со стола кружки.

– Идите уже, я сама помою. Буду переживать, что задержала вас, – забеспокоилась Эмма Львовна.

– Да я быстро доберусь, – ответила Нелька и, подхватив кружки, направилась на кухню.

– Вот упрямица.

– Если по пути, чего не прихватить.

Спускаясь по лестнице, Нелька чувствовала, как организм то ли уже привык к нагрузкам, то ли начал получать от них удовольствие. И чего не сбросить несколько лишних калорий, если впереди разборки с бабушкой из-за пропущенного ужина, а после – мучительная борьба с самим ужином? Всю дорогу мозг лихорадочно подсчитывал: если на ночь съесть один тонкий ломтик чёрного хлеба без ничего, то оставшиеся семь кругов бега из пятнадцати пойдут в счёт похудания, а это уже прогресс! Мозг ликовал от собственной изобретательности. Устав бороться с бабушкой, Нелька демонстративно съела одно варёное яйцо, а ночью, не справившись с голодом, выпила ещё стакан кефира. Пищевая зависимость сегодня победила, но это только пока.

4. Фамильные ценности

Проснулась Нелька в разбитом состоянии. Каждая клетка её тела ныла, а в голове, словно в пустом барабане, стоял басовитый, монотонный гул. Мозг отчаянно требовал сахара. Завтрак немного утихомирил шум в голове, но тело продолжало протестовать. Горячий душ, служивший ранее союзником, тоже не принёс желанного облегчения. Наскоро одевшись, Нелька отправилась в знакомый двор на поиски худощавого – это стало её «безумной идеей фикс». Два долгих часа она провела на детской площадке, высматривая кого-либо из парней. За это время Нелька успела размяться, растянуться, покачаться на скрипучих качелях. Но ровно в полдень она покинула свой пост, так и не дождавшись ни худощавого, ни пухляка на машине. Вечером, облачившись в спортивный костюм, Нелька уже давила на кнопку звонка, стоя у коричневой двери на пятом этаже.

– Добрый вечер, Нелли! Ну что, идём разгонять метаболизм? Как чувствуете себя? У меня после вчерашней пробежки тело заметно побаливает.

– Добрый вечер, Эмма Львовна! Я без аспирина двигаться совсем не могу. Если бы мне сейчас предложили партию в балете «Золотая рыбка», то роль разбитого корыта была бы точно моей, – смеясь, ответила девушка.

– Это хорошо, значит, мы нашли те мышцы, которые совсем не работали. Ну что, на стадион, чтобы организм чётко осознал: это не единичный бросок, а спланированная на год операция.

Нелька кивнула и направилась к лестнице. Сегодня ей всё давалось легко: и бег, и балетные растяжки. Словно организм, устав противиться спорту, на время сдался, придумывая новый план перехода к привычному бездействию и лени. Но Нелька не давала ему расслабиться, она вбежала на пятый этаж, и пока поднималась Эмма Львовна, девушка успела растянуться, избавившись от очередного закисления мышц.

– У Ольги Николаевны сложилась нелёгкая судьба, судьба своего времени, в котором ей довелось жить, – за кружкой душистого смородинового отвара Эмма Львовна продолжила вчерашний рассказ про жизнь своего педагога. Но в этот раз, кроме листьев смородины, женщина кинула в заварник щепотку настоящего цейлонского чая, отчего напиток стал терпким и тёмным. Был ли он вкуснее? Нет, он был просто другим. – Когда началась революция в семнадцатом, ей исполнилось двадцать – пик балетной карьеры. В шестнадцать она дебютировала в массовке, а к девятнадцати годам исполняла уже сольные партии. Оленьку любили все – это с её слов, она так рассказывала.

Так вот, у неё было много почитателей из знатных особ. Один богатый покровитель, влюбившись, одаривал её подарками и огромными букетами роз. Однажды он преподнёс ей в подарок ожерелье с большими изумрудами – под её ярко-зелёные глаза. Немного позже – серьги с такими же изумрудами, а в завершение – кольцо с предложением руки и сердца. Оленька согласилась, она давно уже полюбила юного барина, который, как и большинство молодых людей того времени, нёс службу в царской армии. А кому не хочется, чтобы его любили? Но премьера балета, где она танцевала ведущую партию, не состоялась, как и все последующие. Грянула революция. Иван Сергеевич, Оленькин жених, пропал. Ни одного известия от него, ни малюсенькой записочки, человек сгинул – и всё. Дом его разграбили, а родные сбежали за границу с тем малым, что у них осталось после экспроприации. Ольга Николаевна долго ждала его, очень долго. Она надеялась, что ему тоже удалось сбежать за границу, а не быть убитым в бою, верила, что он жив и, может, когда-нибудь вернётся в Россию за ней.

Но революция не захлебнулась в противостоянии, она продолжила рушить и ломать старые устои и каноны, ничего не давая взамен. Кажется, уже никто из стоящих по обе стороны баррикад не был рад переменам. Люди устали от войны, разрухи, голода. Никто толком не знал, как это – жить по-новому, по-другому. И зачем людям искусство, когда нужны хлеб и патроны. Если драматические театры, включив агитацию в свои пьесы, ещё держались на плаву, то балет тихо и безмолвно умирал. Труппы заметно сокращались, зарплаты нещадно урезались. Поначалу на балет повалил простой народ. Спектаклей было много, но вчерашние крестьяне и рабочие не хотели смотреть на лебедей, фей и принцесс, старорежимные постановки не отражали их новой революционной идеологии. Театр стал меняться, репертуар его пересматривался, но классическому балету пришлось труднее всего. Ольга Николаевна из солисток перешла в массовку, а переболев несколько раз пневмонией, совсем ушла из театра. Она пошла работать медсестрой в больницу, куда её устроил врач, который лечил Ольгу Николаевну несколько раз от простуды. Много позже медицинские навыки пригодятся ей в Великой Отечественной войне – вот сколько потрясений и лишений свалится на одни хрупкие женские плечи. Она так и не выйдет замуж, всё будет ждать своего Ивана Сергеевича, который будет числиться в списках пропавших без вести. Раз нет похоронки, он может быть живым, и в эту закономерность она свято верила. А после войны, чуть страна поднялась из руин, она снова вернулась в балет, теперь преподавателем. Так мы и познакомились: маленькая девочка и взрослая балерина с огромной и трагической судьбой.

Нелька сидела и слушала, разинув рот. У человека, рождённого в начале двадцатого века, сложилась такая сложная, полная лишений судьба, которую не каждый бы вынес. Подобную проверку на стойкость Нелька точно бы не выдержала, ни за что бы не выдержала.

– Нет, я не такая сильная, – выдохнула девушка, потрясенная услышанным. – Даже не знаю, хотела бы я жить в такое время?..

– Ну, время не выбирают, оно даётся тебе при рождении.

– А мы вот жалуемся родителям: вам хорошо – вам при социализме квартиры даром давали, и учёба была бесплатная, а нам всё самим зарабатывать, и где такие деньжищи взять? А сами не учимся толком, чтобы бесплатно поступить, и на работе не напрягаемся, чтобы работодатель помог с покупкой квартиры. Живём вполсилы, но хотелки работают по полной. Нас бы в то время – передохли бы все от нытья.

– Вы строги к себе, – заметила женщина, отпивая чай. – Каждое поколение вносит свой вклад в развитие цивилизации. И среди вас есть много умных, талантливых и инакомыслящих молодых людей с идеей в голове. Блага – они нужны и важны по-своему, но есть же и творцы. Вот взять, к примеру, вас – какова ваша идея?

– Моя? – девушка задумалась лишь на мгновение. – Перестроить зоопарк, чтобы расширить территорию обитания животных. Не совсем приблизить её к естественным условиям, но в разы улучшить. А если не получится, то хлопотать о переносе зоопарка на окраину города, чтобы таким образом расширить пространство, раз в центре нельзя. Это же всё-таки не тюрьма для заключённых. И ещё… – у Нельки зарумянились щёки. – Чтобы у Беляночки появились пятна и она стала настоящей ланью.

– Только не говорите, что вы и есть та девушка, которая нарисовала ей пятна! – улыбнулась женщина, в её глазах мелькнул озорной огонёк.

– Да, это была я, – призналась Нелька, опустив взгляд.

– А зачем? Вы считаете, будь лань полностью белой, вы бы её любили меньше, чем если бы она родилась пятнистой?

– Нет, я любила бы её так же. Это одно и то же животное.

– Может, тогда ваша любовь к ней возникла из-за сострадания? Или из-за того, что она необычная?

– Нет, конечно. Просто её родители не любили: мать стеснялась, отец игнорировал…

– Поэтому вы помогли ей стать такой, как все. Считаете, сработало? – Женщина сделала глоток чая, наблюдая за реакцией девушки.

– Представляете, да! Простая манипуляция с краской для волос вернула Беляночке любовь родителей.

– Они её и белой любили, просто не понимали, почему она другая. Но ведь встречаются в жизни «белые вороны» среди птиц, животных и людей, и это нормально.

– Я просто сняла напряжение, и теперь все счастливы, – не уступала Нелька.

– Принятие себя, если ты не вписываешься в современные стандарты, – вещь трудная. Но одинаковые лица – это уже безликость. Разве не так?

– Я бы не стала так упрощать, – возразила Нелька. – Я тоже против сегодняшних штампованных лиц с пухлыми губами, но если вспомнить социализм, пионеров в одинаковой форме, с одинаковыми галстуками, то их визуальная схожесть не мешала иметь в молодых головах разные идеи и планы. Внешнее сходство не подразумевает сходства внутреннего.

– Тут бы я поспорила. Идеология зачастую шлифует людей. Но вы правы в том, что внешнее сходство не подразумевает сходства внутреннего; скорее всего, само время рождает однотипные личности, и каждый сам вправе выбирать: стать безликой частью общества или независимой личностью, следовать моде или создавать эту моду самому.

– Согласна. Считаете, что я испортила жизнь Белле? – раскрасневшись, спросила девушка.

– Облегчили, не дав ей побороться за своё существование.

Нелька замолчала, у неё от столь откровенного разговора засосало под ложечкой. «Эклерчик бы сейчас точно не помешал, а то и два», – подумалось ей.

– Хорошо. Допустим. Возможно, вы правы, а я нет. Возможно, я из жалости или сострадания облегчила ей жизнь, но разве это плохо?

– Скорее всего, вы свои переживания относительно внешности переложили на бедного оленёнка и принялись спасать её вместо себя, а может, Белле и без пятен жилось неплохо. И если вы не обладательница размеров 90-60-90, то это ещё не делает вас плохим человеком. Я думаю, даже похудев, вы, Нелли, всё равно продолжите перестраивать зоопарк, – смеясь, сказала Эмма Львовна. – Хотя сексуальное тело вам в этом скорее поможет. Тело – всего лишь инструмент. Если содержать его в порядке, то оно сослужит хорошую службу, но без наполнения этого тела мыслями эволюция человечества остановится.

– С этим я точно согласна.

– Вот и хорошо. Тогда диспут заканчиваем на позитивной ноте, – улыбаясь, сказала женщина и допила остатки чая из белой фарфоровой чашки.

– Это да. А вы знаете, Эмма Львовна, мне интересно с вами разговаривать. Я даже немножко рада, что тогда встретила вас на дороге.

– И мне нравится говорить с вами.

Девушка, смутившись, улыбнулась.

– Значит, завтра к семи я как штык у вас! – не зная, что ещё добавить, выпалила Нелька.

– Конечно, тренировка состоится при любой погоде.

Девушка залпом допила чай и пошла мыть кружки.

Утро у Нельки началось традиционно. Сначала – пятнадцатиминутная перепалка с бабушкой из-за калорийности завтрака, потом – поход к банкомату, сопровождаемый пристальным сканированием лиц проходящих мимо парней. Затем – засада в знакомом дворе, где в последний раз мелькнул тощий силуэт. Просидев на скамейке с четверть часа, Нелька, дабы не растрачивать время впустую, принялась за разминку у шведской стенки, вмонтированной в центре детской площадки. Изрядно вымотавшись, она вновь опустилась на скамью. Ни тощий воришка, ни пухлый водитель на девятке так и не появились во дворе, который Нелька взяла под свой контроль. Не зная, чем занять себя ещё, Нелька направилась в зоопарк. Ей хотелось повидать Беляночку и убедиться в целесообразности своего поступка с покраской, ведь она хотела, чтобы всем стало комфортнее. Разве это плохо?

Миновав центральный вход, Нелька прямиком направилась к вольеру с ланями. Беляночка вихрем носилась по загону среди пятнистых родственников. Ножки её порядком окрепли, а пятна на шкурке не все ещё смылись. Побелели голова и спинка – вероятно, благодаря усердию мамы-лани, вылизывающей своё дитя. Возле загона толпились люди. Все фотографировали маленькую лань, которая была словно в белой шапочке одета. Нелька смотрела на то, как она весело носится среди своих сородичей, и нисколько не раскаивалась в своём поступке. Даже после вчерашнего разговора с Эммой Львовной она поступила бы точно так же, если бы родители стали сторониться своего ребёнка из-за непохожести. Зачем маяться, если можно просто добавить цвета? «И так всю жизнь… Красить, красить и красить, чтобы соответствовать стандарту, а не быть собой, – продолжала свою мысль Нелька. – А что, лучше тратить, тратить и тратить нервы, привыкая к неординарности? Тоже так себе вариант».

В кармане внезапно зазвонил телефон, на экране высветился незнакомый девушке номер. Нелька нажала на кнопку и тихо произнесла:

– Алло.

– Здравствуйте, Неля, это я, Леонид. Мы с вами вместе убегали от грабителя, помните? В прошлый раз я ошибочно записал ваш телефон, перепутал цифры, переставил местами, но в зоопарке мне дали ваш правильный номер, вот я сразу и набрал.

– Да-да, я помню вас. Здравствуйте, Леонид, – ответила Нелька, невольно улыбаясь.

– Я как раз в зоопарке и вижу вас рядом с парнокопытными.

Девушка развернулась и увидела у касс молодого человека, энергично махавшего ей рукой.

– Иду к вам, – бросила Нелька, отключаясь и направляясь к нему.

– Вот, заехал повидать, а вы, оказывается, в отпуске. Секретарь дала мне номер вашего телефона, я тут же набрал. Иду к выходу – вижу вас у загона.

– Подопечную свою приходила проведать, Беляночку, – сказала девушка, убирая выбившуюся прядь волос с лица.

– А, это тот оленёнок, которого покрасила фанатка гороха? По телевизору про неё говорили.

– Да, это тот оленёнок. А я – та самая фанатка гороха.

– Да ну? – парень расплылся в улыбке. – И зачем вы её покрасили?

– Родители не принимали её. Думала, это поможет.

– И как, помогло?

– Получше стало, вон бегают все вместе.

– Тогда, может, и вправду стоило. Даже у королевы красоты свои комплексы в голове, так устроен человек – всегда чем-то недоволен. Может, кофе выпьем? Вон в кафе через дорогу.

– Лучше прогуляемся. У меня вечером балет и интенсивная тренировка.

– Балет? – переспросил парень с удивлением.

– Да, фигура не для балета, – смеясь, ответила девушка. – Но как быть с внутренним содержанием, когда это мечта с детства? Хочется хотя бы почувствовать, каково это – быть балериной. Ну пусть немножко.

– Похвально. А я вот с детства хотел быть пожарным. Был мальцом ещё, когда увидел, что собачья будка горит, а собака на цепи рядом, убежать не может, рвётся, визжит, но никак. Я к ней, ошейник хочу расстегнуть, а сам прикрываю её телом от огня. Спину печёт, сил нет терпеть, а застёжка не расстёгивается, собака рвётся, ошейник натягивается. Спину уже невмоготу жжёт, у меня слёзы, я её уговариваю не дёргаться. Не могу бросить и убежать, жалко её. И псина словно поняла: легла, притихла, я ошейник и расстегнул. Искры, конечно, знатно спину мне тогда опалили, шрамы до сих пор кое-где виднеются. А как в рост пошёл – они побледнели, почти незаметными стали. С тех пор с огнём на «ты» говорю – на равных мы, не боюсь я его.

– Смелый вы, а я вот огня боюсь. Пожарный был бы из меня никакой, даже представить не могу, что бы я на вашем месте делала.

Нелька шла и улыбалась, ей было комфортно с человеком, идущим с ней рядом. Легко и свободно. Он сам отыскал её и позвонил, значит, она ему нравилась такой, какая есть.

– Каждый боится, и это нормально. Просто я знаю об огне почти всё. Знаю его повадки, знаю, как с ним бороться.

– И многих людей удалось вынести из огня?

– Эвакуировали многих. Но чтобы вот так, в самое пекло лезть, пока не приходилось. Не пускают. Говорят, опыта маловато. Хотя, может, и к лучшему, что пока без особых геройств обходится. Никто при мне ещё не погиб.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – пробормотала Нелька, сплюнув через плечо. – И не надо. У меня родители – эмчеэсовцы, врагу не пожелаешь. Одни переживания.

– У каждого своё призвание. А вы, получается, с детства бредили балетом, а стали ветеринаром?

– Кость широкая, тяжёлая, не прошла кастинг. А собак я тоже с детства люблю, вот и решила: буду их лечить. Теперь лечу всех. Животные не говорят, вот и пойми, что у них болит. Тут без поведенческих знаний не обойтись, и то, что у них нос сухой, – это не единственный признак болезни животного, – весело закончила она.

– Это точно. Нель, а может, вечером в кино сходим?

– Не могу, у меня вечером балет, договорённость на месяц вперёд.

– Завтра я не могу, на смене. Тогда давайте послезавтра днём?